ФОРУМ / Владимир ПОДЛУЗСКИЙ. МОНОЛОГИ ДВОРНИКА-ВЫСОТНИКА. Эссе
Владимир ПОДЛУЗСКИЙ

Владимир ПОДЛУЗСКИЙ. МОНОЛОГИ ДВОРНИКА-ВЫСОТНИКА. Эссе

 

Владимир ПОДЛУЗСКИЙ

МОНОЛОГИ ДВОРНИКА-ВЫСОТНИКА 

Эссе

 

Писателю, чтобы понять главное, порой не обязательно стремглав лететь на болтающемся в снежных зарядах вертолёте вместе с научной экспедицией к таёжному озеру в предгорьях Урала. Круглый, будто вычерченный циркулем, рукотворный, богатый рыбой водоём, окружённый мощным гнилым буреломом с бахромой облезших крон, направленных строго от эпицентра, я потом назвал атомным. (Образовался в 72-м после подземного взрыва сразу трёх ядерных зарядов на месте предполагаемого поворота верховий Печоры на юг.) Так бездумно тогда решили академики и маршалы.

Иногда достаточно выйти из собственного подъезда и сесть со сканвордом на лавочку. Главное тут же вступит с тобой в разговор. И уровень «радиации», то бишь душевного напряжения, будет не менее высок, чем там, в развороченной тайге. И неведомые внутренние приборы, определяющие уже не уровень кюри, а степень публицистического интереса, зашкалят.

С ведром тёплой воды и бутылкой минералки вышел наш дворник и, достав из кабины щётку, стал наяривать до блеска свою ласточку. Подморгнув соседу, заявил:

– Первого сентября внуки выйдут разряженные. Не дай Бог, вымажутся. – Без всякого перехода Павлович заговорил о том, что нынешние дети вынуждены в школу таскать вещей    больше, чем у него покоилось в военном рюкзаке. Да что, мол, толку. Учат-то бегом и помногу. Знания и улетучиваются. Нас в своё время полгода только прописи выводить заставляли. Не торопили. Потому и знаем Ломоносова и Лермонтова. Я поддал пара. Дескать, ничего страшного. В компьютере школяры всё найдут. Мужик-хитрован, на работе напевающий под метлу и лопату советские песни, лысоватый, презирающий головной убор в любое время года, с солидным брюшком и круглым вологодским лицом, хмыкнул:

– Чего в книжке не вычитаешь, того уже никогда не найдёшь. Я своему сыну, а он взрослый был, шестнадцать лет, советовал: «Читай Пушкина и Шолохова. Они же люди! А ты в телевизор пялишься. Чего там увидишь – одни убийства и извращения. Поставь на полку классику. Обязательно когда-нибудь хоть строчку-две прочитаешь. А там уж не оторвёшься. Захочешь узнать, что дальше. Человек так устроен. Теперь у моих детей свои дети. Хочу, чтобы родители их тоже приучали к Пушкину и Шолохову».

Уже по-свойски я спросил – кем Павлович работал?

– Да монтажником-высотником. Самая высокая стройка? Домна в Кривом Рогу. Шестьдесят пять метров. Какие чувства под небесами? Я тебе скажу. Когда упал с двадцати метров и сломал ногу, то через полгода пришёл к хирургу, чтобы дал разрешение опять полезть на верхотуру. Доктор аж подпрыгнул. За придурка счёл. Не понял, что небо затягивает. Как лётчика. Как моряка океан. Когда в пятьдесят погнали на пенсию, залез в гаражи. Считай, в клетку. Больше десяти лет не вытерпел. Душно. С того и в дворники подался. Простор, свобода».

Я вспомнил, что мы с женой как-то заспорили – сколько Павловичу лет. Уж больно бодреньким выглядит. Хотя намедни тот сам себя в запале стариком назвал в ответ на хамство девицы, на глазах которой решительно сорвал с входных дверей приляпанную ею к металлу очередную рекламку. Любит ныне молодёжь за шальной рубль обклеивать родные города разными чужими посулами. Коммерческими и политическими. «Мужчине столько лет, на сколько он выглядит, – глубокомысленно заявил сосед, домывая свою машину. – Ещё в каждой руке по девятнадцать литров бутыль с водой легко удерживаю. Немного мне лет. Без малого семьдесят».

– С вами не менее интересно беседовать, чем с академиками, генералами и министрами, – честно признался я, намекая, что с сильными мира сего раньше тоже общался.

– А что, – подхватил дворник. – Они тоже люди. Вот я дружу с полковником. Участником самой большой войны. Правда, он сейчас слабовато себя чувствует. Но Девятого мая всегда ждёт со страшной силой. Выпьет и скажет честно, что он не совсем фронтовик. В бой не ходил. Служил в аэродромной обслуге. Авиамехаником. А вот наш общий знакомый ходил. Настоящий боец! Потому ему после парада за столом особый почёт. Много лет назад офицер предсказывал, что на парадные трибуны скоро полезут те, кто пороха никогда не нюхал. Уже полезли. Рассказывают про несуществующие подвиги. Друг не из таковых. Не болтун и не хвастун. Всегда советовал мне: водку лишнюю не пей, а лучше люби женщин. А семья, дорогой полковник? – спрашивал я. Семья, Павлович, это святое! – отвечал он.

Мне всегда интересно, что простые люди думают о стране, Путине. По крайней мере, мои ровесники, знающие, по словам дворника, о Ломоносове и Лермонтове. Вопрос задал с некоторым подтекстом. Мол, лидер не очень-то думает о русском народе. Всё больше о других национальностях, населяющих Россию. Мойщик, уже поблёскивающей от щедрого трения машины, кивнул:

– Чечню кормит. Но уж лучше кормить. Сытый человек ленивый. Не станет буянить, чтобы выйти из России. А голодный зубами угол здания сгрызёт. Все того и ждут, когда Чечня выйдет. Процентов девяносто республик. Да хрен им. Не выйдет!

– И Коми ждёт? – спросил я сыктывкарского соседа.

– Нет, Коми побоится. Лидера такого у них нет. А кто был пару лет назад, сейчас в Лефортово ошивается. Другие перепуганы на сто лет вперёд. Наших лефортовцев будут судить показательно перед выборами за коррупцию. А Серебренникова, о котором по телевизору болтают, тоже показательно. За насаждение разврата. Они для того и арестованы. Увидишь. О Путине спрашиваешь? Уверен, он из-за страны ночей не спит. Смотри, какие глаза уставшие.

– С Брежневым можно его сравнить?

– Не думаю. Тот, помню, рассказывал, что, будучи студентом, с друзьями ходил разгружать вагоны. Три ящика на склад, а один в траву. Зачем, не уточнил. Сами думайте. Путин не такой. Он ближе к Сталину. Советские вожди с иностранными разговаривали на равных. Путин, ростом меньше всех, а смотрит на них сверху вниз.

Показывает, как смотрит. Павлович, как и всякий русский поживший мужик, отличный актёр. Впрочем, у него нет позёрства, чаще присущего людям влиятельным и шибко образованным. Монологи у него звучат и с вызывающим откровением, что не мешает их автору заговорщицки оглядываться, и с некоторой усмешечкой. Мол, не обращай внимания на мой трёп. Вполне распространённый национальный тип. Неизбывный. Только почаще нужно вглядываться в народ.

Похожего персонажа лет тридцать назад я встречал на Брянщине. Работал колхозным завхозом. Из ближних городков привозил нехитрый сельский инвентарь и даже интимные дамские штучки, заказанные пухлыми бухгалтершами из конторы. По приезде завхоз вещички развёртывал во всю красу перед оторопевшими счетоводками и лукаво спрашивал: «Такое?». Перед вечерней планёркой он собирал у конторы изрядный кружок и устраивал классный трёп. Перед слушателями представали в новом свете земляки, чьи похождения обрастали не только бытовыми деталями, но и художественными образами, о силе которых рассказчик мог и не догадываться. Начальнички всех мастей не только хохотали до слёз, но и уходили, ошарашенно почёсывая затылки. Понимали: если потеряют тёплое местечко, тут же попадут в «спецвыпуски» завхоза. Признаюсь, работая в том селе агрономом, я многое почерпнул из необыкновенных вечерних баек и кое-что приладил к своим поэмам. Можно сказать, это был сельский Ираклий Андроников или даже позже появившийся на экране писатель-сатирик, однажды сильно затянувший на экране свой тост далеко в наступивший год.

Звали по-уличному брянского мужичка несколько странно для середины восьмидесятых – Чип. Заметьте, задолго до разгара электронного века. В деревне, где телевизор в те годы был чудом из чудес. Как русский человек прозорливо заглядывает в будущее, можно только догадываться. Вот такой же очередной Чип, поднаторевший в больших городах и насмотревшийся на них с головокружительной высоты, сейчас стоял со щёткой передо мной и очень трезво, не хуже именитых политобозревателей из телеящика, только более простецкими словами, высказывался «про жисть». Вечно весело-шумный, грубовато-тактичный, с прибаутками, по-своему патриот до мозга костей. Не так давно Павлович, проверяя выключил ли, уходя домой, радио в кабине, дабы не разрядился аккумулятор, вспомнил, что однажды прозевал. Правда, то был немецкий зарядный аппарат. И он безнадёжно сдох. Видимо, не выдержал бодрой русской музыки. Пришлось выбросить. А наш накопитель энергии, по уверению дворника, будет пахать и пахать. Сосед, вспоминая эпизод, тогда ни на кого не играл. Он просто так думал. Как многие миллионы простых людей, которые благодаря пенсии-протектору, получили более мягкую обкатку рынком и сохранили свой природный нрав, нисколько не поскупившись истинно русскими чертами характера.

Разговор прервал долговязый и поджарый, несколько развязный парень, явно знакомый дворника:

– Зачем мыть? Всё равно скоро пойдёт дождь.

– Я такой человек. Не могу терпеть грязь, – был ответ.

Слава Богу, нашёлся ещё один наш человек, которого я могу спокойно включить в свои будущие поэмы и стихотворения. Да и в эссе.

 

Комментарии

Комментарий #6617 15.09.2017 в 08:01

Всецело присоединяюсь во мнении предыдущего комментатора. Владимир Подлузский - не только блестящий литератор-публицист, его можно считать одним из самых знаменательных в стране.

Комментарий #6542 03.09.2017 в 13:35

Великолепное эссе! Коротенькое, но глубокое. Русский мужик - русский народ. Сам себе актер, философ, мудрец и провидец. И грязь не любит. В русских деревнях грязи не было. Но была исконно русская душа. Та самая, загадочная и все разумеющая. Особливо на счет пропиской в родном языке. Вот уж действительно, на чуждое позарился, свое позабудешь. И превратиться в пустую флешку, на которую любая свинья свою идеологию спустит.
Владимиру спасибо за талантливый материал.