Анатолий БАЙБОРОДИН. Я В АМЕРИКЕ БЫВАЛ… Сказ из повествования «Деревенский бунт»
Анатолий БАЙБОРОДИН 
Анатолий БАЙБОРОДИН
Я В АМЕРИКЕ БЫВАЛ…
Сказ из повествования «Деревенский бунт»
От автора:
Друзья, в издательстве "Вече" вышла моя книга повестей и рассказов «Деревенский бунт». Это уже третья в серии «Сибириада». Обложка смутила – мужик сомнительный… приятель высмеял: мол, на обложке – маньяк с гармошкой… и цитату Валентина Распутина не подписали. Но утешаюсь: ежели книгочеи не примут по обличке, то, может, по уму... Выкинут в книжных лавках, а там давка... Это смехом; а серьезно: тираж – кот наплакал, а еще и возьмут ли?.. В книге же, где повести и рассказы, запечатлел я судьбы сибиряков, живущих посреди глухоманной тайги, среди бескрайних степей, у диких рек и щедрых озёр, живущих в радостях и горестях, в обретении некогда утраченного народно-православного русского духа.
Рассказы последних лет посвящены и современным горожанам, и среди героев – писатели, художники, журналисты с их психологически сложным, мистически противоречивым душевным миром, с их жадным поиском гармонии дольней и горней спасительной мудрости.
В сборнике наряду с былыми рассказами, недавно завершенные, а также три повествования, что прежде не издавались в книгах. Так и комедия «Деревенский бунт», сказ из которой я нынче и представляю читателям «Дня литературы».
* * *
В забайкальском селе Ботало серый летний вечер. На лавке возле правления посиживал колхозный конюх Бухтин Мартемьян Иванович, приземистый, ладный старик, заросший сизым мхом, в сплющенной кепке, сдвинутой на кустистые, инистые брови, из-под коих озорно посвечивали мелкие, голубенькие глазки. Позванивая уздой, дед Бухтин напевал:
Вруша по воду ходил,
В решете воду носил,
Помелом в избе метал,
Медведя за уши держал…
К правлению колхоза раскачистой походкой… служил в морской пехоте… весело насвистывая, подчалил Илья Громобой. Бригадир по теплу был в полосатой майке, вроде тельняшки-безрукавки, в голубом берете, кирзовых сапогах и с гармонью под мышкой.
– Здорово, Мартемьян Иваныч! – бригадир пожал старикову руку.
– Здоровеньки булы, Громобоюшко!
Бригадир с добродушной усмешкой крутанул пальцем у виска:
– Ты чего, дед, уже того, сам себе байки заливашь?..
– Зубам брякам, не скучам, – подмигнул дед Бухтин. – Бают, даже мухи мрут от скуки.
Бригадир умостил гармонь на лавку и, осуждающе покосившись на конюха, усмехнулся:
– Тут, паря, пошла жись – помирай ложись, а тебе всё хиханьки да хаханьки (напомню, что о ту пору шел лихой девяносто третий год, – А.Б.)… – Тут впору за кулаки хвататься, а ты зубами брякашь, бухтины заливашь. Верно, что дед Бухтин...
Конюх, вздохнув, помотал головой:
– Э-э-э, Громобоюшко, любит русский мужик потешить душеньку весёлой байкой… даже о лихую пору. Да… Чтоб не спеклась душа в унылости… Не все же, паря, слезьми уливаться, кулаками махаться… Да и беда со смехами посильна… Ты, Ильюха, лучше погляди, чо наш присидатель утворил, – конюх ткнул пальцем на вывеску, прилаженную к штакетнику, где на фоне полосатого американского флага было жирно выведено: «Скотоводческий колхоз имени Аллена Даллеса».
Бригадир читал и перечитывал, почёсывая затылок, качая головой. Конюх, тыча корявым пальцем в дикую вывеску, ругался:
– Всё по-новому да по-новому, а когда по-доброму?.. Это чо же деется на белом свете, Громобоюшко?! Эт какой же варнак эдаку срамотишшу-то повесил?! Был же «Илья Муромец», тёзка твой, а теперичи… тьфу! – конюх смачно плюнул через левое плечо, где бес злобно утер плевок с хари. – Тьфу!.. без бутылки и не вышепчешь.
Бригадир горячо, запальчиво пояснил:
– Какой варнак?! Да наш Варнак и выкамариват, присидатель, чтоб у его рог на лбу вырос!.. – здесь надо пояснить, что председателем в злополучном колхозе был здешний уроженец Варнак Горыныч Продайземля. – Он что, дед, совсем с ума сдурел?!
Конюх, вздыхая, согласно покивал головой:
– Насчёт присидателя я, Илья, так скажу: был же мужик как мужик. Безбожник, конечно. Любил крепко выпить, хайло распазить, а так вроде и ничо. Но-о, паря, как в Америку скатал, вроде подменили мужика – рехнулся. То ли от породы был чурка с глазами, то ли на его в Америке хомут одели – извередили нашего Варнака, порчу навели… Вот у него, паря, и чешутся руки: всё в колхозе охота на американский лад переладить.
– Во-во, колхозников разогнать, а колхоз прихватизировать… фармазон же. Но мы его в правлении маленько поучили… орясиной, которой ворота подпирают и людей угощают. Ты же, дед, слыхал, как мы Варнака поучили… Едва, паря, оклемался. Притих вроде. Затаился…
– А лицом стал пошибать на президента, присидатель-то, и ревет похоже… Ничо ему, паря, не скажи; волком зырит и рявкает как зверь: «Это шт, знаш-понимаш?!». Да-а-а, Ильюша, носили лапти, надели шляпти… Деньги есть – Иван Петрович, денег нет – паршива сволочь… Да это Бухло, причиндал евойный, сомущат Варнака насчёт Америки. Из одной квашни вышли… Наш Конский Врач по женским болезням давно уж в Америку лыжи навострил… Громобоюшко, а что это за птица эдакая: Аллен Даллес?.. Балбес на избу залез…
– Аллен Даллес-то?.. Не, паря, Аллен Даллес – не балбес, хмырь американский!.. – бригадир осерчало махнул рукой в сторону Америки. – Хотел угробить нас…
– Хотел, да вспотел… Во-во, я и почуял, палёным пахнет, американец дак…
Бригадир, о чём-то подумав, вдруг озарённо хлопнул себя по лбу:
– Я чо думаю, Мартемьян Иваныч, а не устроить ли нам деревенский бунт?..
– Бунт?! – конюх испуганно выпучил глаза, разинул рот в диве, но потом форсисто подбоченился, выгнул петушиную грудь и, горделиво откинув голову, глянул в сторону Америки грозным оком. – Эт мы могём!.. Эт мы махом…
– Для почина скинем-ко мы, дед, поганую вывеску… – бригадир содрал со штакетника «Аллена Даллеса» и велел деду заховать подальше, чтоб Варнак не надыбал.
– Припря-ачу, ни одна собака не учухает.
– Но куда черти «Муромца» заховали?
– Не переживай, Ильюша, счас и «Муромец» будет. Я же, паря, вынюхал, куда её сунули. Присидатель с Конским Врачом орудовали…
– Ну ты, дед, цэрэу ходячее.
– Слава Богу, не лежачее… Цэрэу?.. Бери повыше – ГРУ[1]…
Бригадир поморщился:
– Ладно, дед, хва языком трепать, тащи-ка вывеску.
Конюх, ухватив «Аллена Даллеса», не по летам прытко посеменил в конторский двор, примыкающий к бараку с тыльной стороны. На отшибе двора, заросшего колючим пыреем и лиловым чертополохом, чернел сколоченный из горбыля ветхий сарай, пристроенный к дровянику. Вернулся дед Бухтин с вывеской, где на крашеном листовом железе матёрыми буквищами было начертано: «Скотоводческий колхоз имени Ильи Муромца».
– Эх, по мне дак имени бы Сталина, – вздохнул бригадир.
– Оно бы, Ильюша, и ладно… Да лучше гусей не дразнить… Опять же, нам, деревенским, Илья Муромец поближе будет – из крестьян же; это уж потом, паря, – казачий атаман… А упокоился в пещере Киево-Печерской, в святом чине ангельском...
– Это ишо чо за чин?.. Не слыхал, дед…
– Монашеский…
– А-а-а… – бригадир удивлённо и почтительно глянул на деда Бухтина. – Ишь ты, вон оно чо... И откуль прознал? Вот те и дед Бухтин…
Конюх с лукавой скромностью потупил глаза:
– Книжечки почитывам… Ты же, паря, в клубе Есенина читал, и мы почитывам…
– Ладно, книгочей, тащи молоток и гвозди, старое имя приколотим…
– Айн момент, Ильюша, будут гвозди, будет молоток.
Конюх опять завернул за угол и притащил из сарая молоток и гвозди.
– Так присобачим, хрен оторвут… – посулился бригадир, поигрывая молотком. – Подержи-ко, дед…
Конюх покрестился на Илью Муромца – преподобный же:
– Ну, святый отче Илия, моли Бога о нас грешных…
Когда приколотили к штакетнику новую вывеску, довольно оглядели дело рук, и конюх опять перекрестился:
– Господи, благослови… Может, Ильюша, и наладится жизнь; может, и заживем по-божески, по-русски…
Мужики, налюбовавшись на «Илью Муромца», чинно уселись на лавку подле палисада, и бригадир, развернув гармонь, заиграл, запел:
Я в Америке бывал,
Всяку нежить повидал.
Оттуль кикиморы и воры,
Сеют по миру раздоры…
Конюх озорно похлопал по груди, по бокам, вроде приплясывая сидя, а потом ворчливо укорил бригадира:
– Вот ты, Ильюша, меня попрекашь, дескать, я байки заливаю, когда пошла такая жись, хоть помирай ложись… А и сам, вижу, с гармошкой не растаёшься. Спишь с гармошкой…
Бригадир стеснительно улыбнулся:
– Ага, подле стенки баба, посередь гармонь, а я с краю. Посреди ночи проснусь и заиграю… Ты, дед, телевизер-то глядишь?
Конюх фыркнул:
– Какую холеру там глядеть?! Скотобойню?.. Кровь из телевизера хлещет как из ведра… А то – кобели да сучки и собачьи случки… Тараторку сочинил про телевизер, – конюх жиденьким, сиплым голоском задиристо вывел:
Телевизор – сотона,
Америка проклятая –
Развратили молодёжь,
Ни в чем не виноватую…
– Но хошь вестя-новостя-то глядишь?
Конюх, кисло сморщившись, махнул рукой:
– А-а-а, брехня собачча… Наше елевиденье нагородит семь вёрст до небёс и всё лесом, на добром коне не объедешь… Голова на раскоряку… Да и телевизер баушка уханькала… От, паря, ревнивая, язви её в душу. С греха с ей пропал… Помню, врубил… Думал, может, путнее кино, про жись чо… А там кобель американский и сучка французская с жиру бесятся, а мы, дураки, гляди... И не разберёшь, паря, ни спереди, ни сзади: баба ли, мужик ли?.. Вот так нарвёшься… Хотел уж вырубить, а тут баушка в избу зашла… коров доила… в телевизер, паря, глянула и хайло распазила: ах ты, сивый мерин, на срамных девок заришься!.. Хвать из ступы медный пестик, да в телевизер и зафитилила… Я ей в сердцах: «Ты кого, дура, творишь?! Телевизер денег стоит, а у нас с тобой шиш и полшиша… Ты кого ревнуешь?! Вспомни, сколь нам годов…». А старуха: мол, видела по телевизеру, у старого артиста песок сыпется, а жанилси на молоденькой артисточке, и ребенчишко родили… «Да ему, – говорю, – может, подсобили…». А старуха как накинется, ревёт лихоматом: ты, мол, кого буровишь поганым языком?! хреста на тебе нету. Ты, мол, пошто грешишь на доброго человека?! Может, сам… Вот и балакай с ей, ежели у ей ума, что у куры-дуры. Волос долгий, а ум короткий… От скуки разругались в пух и прах…
Дед про семейную жизнь долго бы ещё бухтел… Бухтин же… но бригадир осадил старика:
– Ладно, дед, успокойся: милые бранятся – тешатся… А скажи-ко мне, Мартемьян Иваныч, ты передачу «Играй, гармонь!» видал?
– Видал… – обиженно передразнил конюх. – Дак я «Играй, гармонь!» и глядел, пока старуха телевизер не уханькала… Теперичи, Илья, как учухаю «Играй, гармонь!», к соседу рысью, у его телевизер живой. А Геннадий-то Заволокин, Ильюха, – геро-ой…
– Герой… – бригадир, оглянувшись вокруг, тихо известил деда: – Я чо, паря, за гармонь-то взялся?.. – бригадир, смущённо покашливая, пуще убавил голос: – «Играй, гармонь!» вот-вот нагрянет в город. И сам!.. – бригадир вознёс палец к небесам: – Сам Геннадий Заволокин!..
Конюх удивлённо выпучил глаза.
– Но-о?..
Бригадир чиркнул пальцем по горлу:
– Башку даю на отсечение!.. Гадом буду… Начальство уже гармонистов шукает… Наш-то Горыныч отбрехался, говорит: «Одне дураки играют на гармошках… В США сроду на гармошках не играют, дак и умные…».
– Конский Врач подучил… Его рука… Вот блядины дети-то, а!.. «Играй, гармонь!» им поперёк горла встала…
Бригадир, блаженно глядя за вечереющую околицу, вздохнул:
– Хочу я, Мартемьян Иваныч, спробовать… Попыток – не убыток. Парнем-то, бывало, и в клубе играл… Да вот, паря, беда… – бригадир сокрушённо вздохнул: – Давненько я, дед, гармошку в руки не брал. Пальцы худо гнутся.
Конюх махнул рукой:
– Ничо-о, Громобоюшко, ничо-о, разыграшься, и пальцы разогнутся. И разогнутся, и разбегутся… Я же помню, в клубе-то наяривал… Ежели чо, Ильюша, ежели оробеешь, выпей для храбрости… А ну-ко, Громобоюшко, сыграй-ко нашу…
– Можно и нашу.
Бригадир набросил на плечи ремни, подобрал на гармони мелодию и запел, а конюх подтянул:
Жил я у пана по первому лету,
Нажил я у пана курочку за это…
Наша курочка….
Эх, по двору ходит,
Цыплят своих водит…
Конюх слетел с лавки и, помахивая, побрякивая уздой, стал приплясывать, выворачивая затейливые коленца.
Жил я у пана по второму лету,
Нажил я у пана козочку за это.
Наша козочка…
Эх, по двору ходит,
Козлят с собой водит…
Вихлеватой походкой… похоже, под мухой… к мужикам подошёл ветеринар Агдам Фрейдович Бухло, в круглых очёчках, малорослый, тощий, но губастый, носастый, с бородкой, похожей на мочалку из липового лыка, что шиньгали[2], шиньгали и повышиньгали. Хотя пекло солнце, ветеринар был в долгополом чёрном плаще, широкополой чёрной шляпе, и от чёрного облачения хилая и сивая бородка блазнилась серебряной. Еще чудилось, из-под плаща выглядывают и скрипят козлиные копыта… Когда песня про пана иссякла, и конюх отпыхался после пляски, ветеринар, поправив очёчки, вдруг козлиным тенорком запел, а коль медведь на ухо наступил, то дико переврал мелодию:
– …А в таверне тихо плачет скрипка, успокаивая нервы мне, а твоя распутная улыбка… Песня таки!.. а ви шо поете, господа конюхи? А то ви поёте, господа конюхи, шо старые дураки пели двести лет назад…
Конюх поздоровался с насмешливым поклоном:
– Конскому Врачу по женским болезням наше с кисточкой.
Конский Врач, не опускаясь до обид, насмешливо глянул на конюха и присел рядом. Конюх брезгливо помахал возле сморщенного носа:
– Ой, не дыши на меня, Агдам Фрейдыч. Закусывать можно…
Конский Врач, поддёрнув пальцем круглые очёчки, высокомерно ухмыльнулся:
– Дед Бухтин, и шо ви такой нежный, словно барышня?..
Конюх отмахнулся:
– Ой, отвяжись, худая жись, привяжись, хорошая…
– А шо я хотел спросить вас, Мартемьян Иваныч, ваш сын таки скотником и заправляет, быкам хвосты крутит, навоз таки чистит?
– Не ворует, как иные… Не буду пальцем тыкать… В латаном, да не хватаном.
– А шо я вам скажу за моего сына Моню?.. а я то скажу вам, шо мой Моня уже диссертацию защитил: «Влияние консервативного менталитета русо хомо сапиес на интеллектуальную деградацию нации…».
Конюх почесал затылок и согласно покивал головой:
– Понял… Дак у нас, Агдам Фрейдыч, в деревне случай был аналогичный: корова шла через дорогу, мыкнула – и рога отвалились…
Конский Врач с презрением уставился на сивобородого русо хомо сапиес.
– Тоже случай был… – сквозь смех вспомнил бригадир. – Учёный хмырь… вроде твоего сынка, Агдам Фрейдыч… накатал труд «Влияние духовых инструментов на духовную жизнь духовенства…». А профессор ему резолюцию шлёп – «На хрена попу гармошка…».
– Нет… – запалив сигарету, сочувственно покачал головой Конский Врач, – шо я до вас хочу сказать?.. А то я хочу до вас сказать, обречённой ви народ. В Америке, Европе – цивилизация, а ви, господа конюхи, как жили в навозе по уши…
Конюх, отмахнувшись от Конского Врача, как от назойливой навозной мухи, попросил бригадира:
– А сыграй-ко, Ильюша, да спой-ко чтой-то эдакое, – конюх, блаженно прищурившись, покрутил пальцами нечто круглое.
Бригадир стал тихо наигрывать, выгадывая песню, а потом, нащупав, повёл мелодию; голос плачущий, глаза с поволокой печали:
Меж высоких хлебов затерялося
Небогатое наше село.
Горе горькое по свету шлялося
И на нас невзначай набрело…
Конский Врач, брезгливо морщась, косился на поющих, жевал сигаретный фильтр, и так затягивался, что щеки слипались, а широкополую чёрную шляпу кутал сизый чад. Когда песнь испелась, с кривой усмешкой вопросил:
– Репетируете?.. Шо, и с этим дебилизмом ви хотите на сцену вылезти?! Мама мия, роди меня взад!.. Ви шо поете?.. а ви то поёте, шо орут пьяные старухи на завалинке… А можно же было мозгой пошевелить, – Конский Врач крутанул пальцами у виска. – Или у вас шо?.. Или у вас тут одна кость?! – ветеринар постучал кулаком по чёрной шляпе. – Можно же было выдумать и посовременнее. А то ви, как чукчи: шо вижу, то пою… А есть-таки песни… такие песни!.. – ветеринар обморочно закатил глаза и со свистом поцеловал пальцы, собранные в щепоть. – Такие заразительные песни!..
Конюх отшатнулся:
– Нас-то хошь не зарази, а то ить спид свирепствует…
Конский Врач поднялся с лавки и, виляя бёдрами, пропел куплет, вернее, проговорил речитативом:
Ты иди по жизни смело!
И кому какое дело,
Кто тебе в постели нужен,
Это – секшэн революшэн!..
Бригадир, матюгнувшись в сердцах, сухо сплюнул:
– Тьфу!.. Язык бы вырывал с корнем, кто эту погань в телевизере поёт.
Конский Врач огрызнулся:
– Шо ви изволили сказать?
– А то изволили сказать, господин Бухло: языки бы с корнем вырвал, кто эти пакости поёт!..
Конский врач, схватившись за голову, стал раскачиваться с притворной горечью:
– О, мама мия!.. горе вашему народу!.. уже таки все без языков… И шо я спрошу вас, господа конюхи? А то я спрошу, господа конюхи: отчего русские любят языки рвать?.. и ноздри…
– Дак ежели ворьё, вот ноздри и рвут, – пояснил бригадир.
– Ну, шо я скажу вам?.. А то я скажу вам, дубы ви средневековые. Да… Ваш колхоз как раз и величался: «Илья-а… Му-уромец…» – Конский Врач ёрнически растянул слова. – И шо?.. Тоже дуб дубом, тоже чума красно-коричневая… И добавлю таки, шо вам, пережиткам, на завалинке сидеть да частушки петь, – ветеринар ехидно пропел:
Моя милка, как бутылка…
Бригадир оглядел ветеринара округло:
– Сам ты бутылка. С утра шары залил…
Конский Врач, как на митинге, не унимался:
– И шо мы орём?! Шо мы ревём: русская культура, русская культура!.. Я спрошу вас, господа конюхи, где ви таки в России видели культуру?! Покажите, умоляю… – Конский Врач, поправив круглые очёчки, прищуристо огляделся кругом: – Но я вам за Америку скажу: в Америке – да, в Америке – культура. Я вам говорю-таки за США… Своими глазами видел, господа конюхи, своими руками щупал. А я бывал в Америке, американскими туалетами интересовался. Любо-дорого зайти, – Конский Врач закатил глаза от блаженства и свистяще чмокнул щепоть. – Век бы сидел-таки, выходить не охота... Моня говорит, шо в таких туалетах можно жить… Вот это культура, даю башку на отсечение!.. И шо ви там видите? А ви там, господа конюхи, видите и шильце, и мыльце, и салфеточки надушенные. А теперь я спрошу вас, господа конюхи, и шо за культура в России?.. Отвечу, господа: ненецкий гарнитур – две палки, за одну держись, чтоб ветром не сдуло, другой собак отгоняй… Вот вам, господа, и вся русская культура…
Бригадир исподлобья ожёг ветеринара злым взглядом:
– Ты, паря, тово!.. Ты, Конский Врач по женским болезням, много-то из себя не вображай. А то ить я контуженный в Афгане, у меня и справка есть-таки... Стебану промеж рог…
Конский Врач испуганно отпрянул:
– И шо ви такие нервные?! Шо ви такие нервные?! С похмелья-таки...
Бригадир, который в досельную пору со сцены почитывал стихи, чаще есенинские, и нынче вспомнил:
– Читал я, паря, у Есенина… Там один тип описан, вроде тебя…
Бригадир потёр лоб, подумал и вспомнил:
– Короче, сперва Замарашкин, красноармеец, говорит Чекистову: «Слушай, Чекистов!.. С каких это пор, ты стал иностранец? Я знаю, что ты еврей, фамилия твоя Лейбман, и чёрт с тобой, что ты жил за границей...». А Чекистов отвечает: «Ха-ха! Нет, Замарашкин! Я гражданин из Веймара и приехал сюда не как еврей, а как обладающий даром укрощать дураков и зверей. Я ругаюсь и буду упорно проклинать вас хоть тысячи лет, потому что... потому что хочу в уборную, а уборных в России нет. Странный и смешной вы народ! Жили весь век свой нищими и строили храмы Божии... Да я б их давным-давно перестроил в места отхожие…»
Конский Врач поморщился, словно сглотил кислого, но спорить не рискнул: у конюха язык крапивный, а у бригадира кулаки пудовые.
– Ладно, я пошёл-таки. Да, кстати, господа конюхи, завтра – правление колхоза. Спросите, шо за повестка дня? А повестка дня: искусственное осеменение скота…
Конский Врач, смеясь, пошёл вихлеватой походкой, а конюх тронулся следом, передразнивая походочку ветеринара.
– Фу ты, ну ты, ножки гнуты… Походочка, что в море лодочка…
[1] ГРУ – государственное разведывательное управление России
[2] Шиньгать – чесать.