Петр КУЗНЕЦОВ. РУССКАЯ ПРАВДА. Рассказ-быль

Петр КУЗНЕЦОВ

РУССКАЯ ПРАВДА

Рассказ-быль

 

Все в этом рассказе – правда.

Я заведовал тогда школами района и сидел за столом, уставленным телефонами. Среди них был особенно опасен синий – "вертушка". По нему мог позвонить либо первый секретарь райкома, либо председатель райисполкома. Это были звонки-разносы. Отвечать на них полагалось:

– Будет сделано... доложу обязательно... исправим, Василий Петрович. – И самое последнее: – Спасибо за подсказку, Василий Петрович.

После такого звонка я сидел и думал: «Как легко тыкать пальцем и как трудно делать. Но делать все равно надо».

Мы как раз запускали пионерские лагеря на очередной летний сезон. Заканчивались занятия в школах. Выпускники проходили практику по военному делу. Тогда это было поставлено солидно: военный лагерь, профессионал из воинской части, атаки, стрельба из автомата. Недаром из 17 выпускников наших школ, кто воевал в Афганистане, не погиб никто.

Звонок по общему телефону прервал мои размышления. Директор школы взволнованно кричал в трубку:

– Школьники кости нашли! Окопы рыли и выкопали.

– Ну, и что?

– Петрович, кости человеческие. Глубина – полметра. Камнем придавлено. Партизан – не иначе. Видно, колчаковцы расстреляли. Куда деть?

– Соберите в ящик и доставьте в сельский совет. Скоро буду. Я догадался сразу, чьи это кости и выехал немедленно в Александровку.

 

В апреле-мае девятнадцатого в Северном Казахстане, на моей малой родине, вспыхнуло антиколчаковское восстание. В документах о гражданской войне оно значится как Мариинское.

Из окрестных сел мужики с вилами, топорами и косами, кто добровольно, кто из страха перед будущим, а больше от неизвестности, собрались в селе Мариинское под Атбасаром.

Ставленники адмирала были расстреляны, и в его глубоком тылу была установлена советская власть. Мужики с косами, конечно же, никакой реальной опасности режиму Александра Васильевича не представляли, но, чтобы зараза не распространялась, на усмирение восставших была брошена дивизия над командованием генерала Волкова. А дивизия эта – ох как нужна была где-нибудь под Ижевском.

Генерал по всем правилам военного искусства распугал мужиков выстрелами из пушки, большую часть выкосил перекрестным пулемётным огнём, а остатки вырубил шашками. Потом ещё три дня вылавливали несчастных в подвалах, подполах, на чердаках и расстреливали.

Когда мне говорят: красные победили потому, что были жестоки, я вспоминаю Мариинское восстание. Белые не потеряли ни одного человека, даже никто не был ранен.

Вода в реке Ишим, реке моего детства, была красной от человеческой крови. Перепуганные мужики ринулись к воде в надежде спастись в прибрежных зарослях. В упор их встретили пулемёты.

Через три дня, когда дивизия Волкова ушла к Уралу, собрались женщины из тех же сёл. Они враз стали вдовами. Растаскивали трупы, узнавали и выли, как затравленные волчицы.

Вырыли всего три могилы: на девятьсот, шестьсот и двести пятьдесят человек. Советские источники показывают гораздо большие потери. Но я верю только моей матери. В 1919 году она, девятнадцатилетняя красавица, вышла замуж за хромого мужика Тихона, человека от увечья замкнутого, одинокого и хмурого. Мать, царство ей небесное, всё помнила, ненавидела всякую политику, верила в Бога и любила меня.

Она рассказывала.

Глубокой осенью девятнадцатого белые спешно отступали, какие на восток, какие на юг. Она показывала пальцем, а я определял части света. На юг – в Китай, на Восток – к Тихому океану, где потом красные свой закончили поход. Так вот, здесь же, в Мариинском, будто по иронии судьбы, красные застали врасплох измученных голодом и болезнями белых. Изрубили в куски, искололи штыками поднимавших руки. А одного молоденького, почти мальчика, с колен на штыки подняли. Его так и закопали с выпученными, будто удивлёнными глазами. Русскими были те и другие. Озверели одинаково. Избави Бог нас ещё раз... Ой, не приведи Господи!..

 

С этими мыслями я въехал на площадь. У сельсовета собирался народ. Председатель объявил о торжественном захоронении.

Я должен был разрешить директору школы прервать занятия и построить учеников у памятника "Слава героям гражданской войны". Памятник и тем и другим, – думалось мне.

Скоро появился запыхавшийся директор и, получив указания, убежал.

– Покажите кости, – попросил я.

– Останки героя, – поправил меня председатель и показал ящик в углу. Тут только я заметил, как он строг, торжественен и подтянут. Захоронению председатель придавал исключительно большое значение. Он вызвал редактора районной газеты, собрались ветераны, активисты, пришли сельчане.

Пока председатель суетился с организацией захоронения, я сидел в его кабинете. Ящик с человеческими костями стоял в углу.

В восстании девятнадцатого года принимало участие много моих родственников по отцу и матери. В живых остались только двое.

Дед по матери. По поручению командира повстанцев Никифора Ирченко он собирал оружие по окрестным селам и, когда подъехал на телеге, гружёной разным железным хламом, восстание было подавлено. Деда окружили белые. Он, не слезая с лошади, быстро крестился и просил:

– Братушки, не убивайте. Не убивайте: я всё вам привёз.

Победители смеялись. Дали ему двадцать пять шомполов и бросили. Умрёт, думали. Дед выжил. Потом долго ходил в юбке и только перед смертью, в шестьдесят первом, рассказал мне об этом.

– Помни, внук, памятник и тем и другим, одинаково русским людям – при этих словах он опасливо озирался вокруг.

Ещё живым остался дядя, брат моего отца.

Когда мужики спасались кто как может, он залетел в подвал-ледник. Были такие подвалы, как бы теперь сказали – холодильники, где целое лето лежал зимой заготовленный лед. Беляк увидел и вслед бросил гранату. Она взорвалась. Никто не мог и подумать, что дядя останется жив.

– А он схоронился за крыгу и токо ногу яму (ему, значит) перебило гранатой (осколками, значит), – рассказывала мать. – Хромал дюже. С ледника на третий день выполз. Нога выше колена раздроблена. Две палки к ноге приложили, верёвками туго обмотали. Через полгода ходил.

– Хромал дюже, – повторила мать, ткнула пальцем в свою правую ногу и добавила, – на энту ногу.

В самом конце девятнадцатого мой дядя Иван Макарович Кузнецов женился на первой красавице села Марии Шеремет, жених которой пропал во время восстания.

А летом двадцатого этот самый жених Степан Горяйнов и трое братьев Марии объявились в селе живыми и здоровыми и утверждали, что во время боя (они думали, что был бой), переплыв реку, скрылись в камышовых зарослях, а потом добрались аж до Ташкента. Слухи говорили другое. Будто сбежали они из лагеря красных до прихода белых. Бог им судья.

Но тогда, в двадцатом, Степан – сразу к Марии, а та замужем. Короче, дядя выследил и застал свою законную жену с любовником. Степан в окно сиганул, одев раму на плечи. Марию дядя Иван зарубил топором.

– Руки были атрубаны. Закрывалась, видать. – Мать прикладывала руки к голове, показывая, как закрывалась Мария. – Апасля рук галаву развалил и атсек ат тела напрочь. В ярость мужик пришёл. Отец твой тожа злой быв, – она тяжело вздыхала, намекая мне о своей неизменной верности мужу и нелегкой жизни с ним.

Дядю Ивана арестовали, и братья Марии конвоировали его в Атбасар. Через два дня братья вернулись и показали бумагу:

"Убит при попытке к бегству". На словах сказали, что случилось это за Александровкой. Как раз там русские пацаны рыли окопы, готовились к новой бойне: в это время шла война в Афганистане, а впереди была Чечня.

Вот и всё. Я знал, что кости в ящике точно партизана, пережившего свою смерть в леднике ровно на один год, и боялся подойти к ним: правая бедренная кость на месте сращения должна быть с мозолистым костяным наплывом.

Ящик стоял в углу. Я не мог поднять крышку и выглянул в окно: народу – видимо-невидимо.

Председатель решительным шагом вошёл в кабинет.

– Начинаем! – поправил галстук и одёрнул костюм.

– Погоди! Здесь врач есть?

Председатель изумлённо посмотрел на меня:

– Есть. А зачем?

– Как же. Врач должен зафиксировать, что кости действительно человеческие, и здесь, в кабинете, в присутствии комиссии сделать заключение.

Прямо на площади была избрана комиссия. Гробовая тишина владела людьми.

Врач по специальности оказался травматологом. Он, видно было, глубоко прочувствовал важность момента и внимательно стал рассматривать череп, таз, кости рук, ног.

Председатель с важным видом оглядывал членов комиссии, хотя всем и так ясно было, что перед нами полное содержание человеческого скелета.

Врач писал заключение и говорил:

– Судя по тазу, мужчина. По зубам – молодой.

Кости лежали на красной скатерти. Я взял в руки череп.

Перед глазами встал образ похожего на отца человека. Он жил, дышал, работал. Наверное, очень любил Марию. Переживал, что хромой, как и брат его, и недостоин красоты жены. Знал, вышла за него из-за страха одиночества, из-за горя от потери любимого и отсутствия выбора.

Мария, что ж ты не исповедовалась Ивану, когда Степан вернулся. Может, муж понял бы и простил, и ушёл сам. Всё сложилось бы по-другому.

А так не оставил дядя Иван ни сына, ни дочери – ничего, а только бросил зловещую тень на род наш.

В детстве, когда пацаны меня дразнили и оттого, что отец сидел в тюрьме, кричали: "тюремщик", я жестоко дрался. Почти всегда побеждал не силой и уменьем, а яростью. Мать побитого кричала на всю улицу:

– Ты и есть тюремщик. Отец из тюрьмы не вылезал, а дядя топором человека зарубил.

Я, утирая красные сопли, грозил кулаком, бежал к матери и начинал у неё выспрашивать про дядю и топор. Она долго отнекивалась, а когда получили бумажку с печатью о реабилитации отца, всё рассказала.

– Многочисленный осколочный перелом правой бедренной кости. Сращение неправильное. Человек сильно хромал, – перебил мои мысли голос врача.

«Как же он хотел убежать от вооружённых молодых мужиков, – в ответ подумал я. – Да никуда он не бежал. Мариины братья его, конечно же, порешили».

– Убит выстрелами в спину, шею и голову, – дописал врач и поставил точку.

Я заглянул через пулевое отверстие внутрь черепа. В нём когда-то пульсировал мозг. Мозг, конечно же, не мог вообразить, что его коробку через 65 лет будет держать в руках тогда ещё не существующий племянник.

Я приложился губами к отверстию в затылке и дунул – воздух с шумом вылетел из глазниц. Члены комиссии ошалело оглянулись.

– Торжественный митинг, посвящённый захоронению останков героя гражданской войны, объявляется открытым, – прокричал председатель.

Как и положено, были выступающие. Рьяно выступал редактор районной газеты "Путь Октября":

– Оголтелая банда наймитов Антанты рвалась к Москве...

Редактор не любил меня. Я платил ему тем же. Он всегда сидел в президиумах и, как участник партизанского сопротивления на Украине, выступал на всех собраниях и митингах, нацепив на грудь множество побрякушек, среди которых не было ни одной боевой награды. Никто не знал, почему он из Киева уехал в далёкий Северный Казахстан.

–…Кровожадный Колчак... – гремел редактор.

«Боже мой, – думал я. – Расстреляна царская семья. Ну, царь – чёрт с ним. Да и не царь он вовсе. Так, тряпка, раз народ бросил. Эх! Был бы Пётр. Но история частицу "бы" не приемлет. Было то, что было. Есть то, что есть. И будет то, что будет. А может, зная то, что было и есть, можно сделать желаемое будущее?»

Мысли прыгнули: «Даже царевича не жалко – наследник всё-таки. А дочери! Невесты! Красавицы! Им детей рожать, а не гнить в могилах. За них нет прощения... У, красная сволочь!».

Я вздрогнул, оглянулся кругом. Лица были торжественны и суровы.

– …Но доблестная Красная Армия... – кричал редактор.

Однажды я спросил у него, в каком партизанском отряде он доблестно сражался и кто был командиром отряда. Редактор испугался, потом спохватился и спросил в ответ:

– А ты что – прокурор?

– Ты довыступаешься до того, что этот вопрос задаст тебе настоящий прокурор.

После этого наши отношения совсем испортились, и моя фамилия стала часто появляться в газете, разумеется, в разделе критики.

Митинг закончился. Подкоп под обелиск выстлали той самой красной скатертью, опустили в него ящик и засыпали яму землей.

Где они, красные?

Где они, белые? Нет ни тех, ни других. Для чего так беспощадно истребляли друг друга и проливали реки крови?

А сколько злобы, зависти, ненависти сейчас?!

То правые, то левые, то центровые. Сам чёрт не разберёт. Как в хоккейной команде. Но там – чтобы выиграть. Здесь – проиграть. И никто не хочет брать в руки веник, чтобы сделать улицы чистыми. Все тянутся к винтовкам.

Но где-то же есть она, русская правда?

Мать тогда была жива. Я ей рассказал про скелет и похороны дяди Ивана и добавил:

– Мам, может рассказать всем?

Она долго думала, потом трижды перекрестилась и сказала:

– Ня нада. Царство яму небесное.