Александр ЛЕОНИДОВ. ОБОРОТЕНЬ. Рассказ

 

Александр ЛЕОНИДОВ

ОБОРОТЕНЬ

Рассказ

 

…Почему он поехал за Настей? Когда он задавал себе такой вопрос, то в голове включалась песня некогда популярной, а после пропавшей куда-то девичьей музыкальной группы:

…Когда ты вернёшься – всё будет иначе,

И нам не узнать друг друга,

Когда ты вернёшься – а я не жена тебе,

И даже не подруга…

 

Настя не была ему ни женой, ни, в строгом смысле слова, его девушкой. Да, они дружили, и пару раз у них «было»… Но Настя – танцовщица из весьма сомнительного бара… У неё много с кем «было». Вот уж воистину – «не жена тебе, и даже не подруга»…

Настю он запомнил весёлой, умной, разбитной девахой. С ней было о чём поговорить, и да, чего греха скрывать, – она была дьявольски чувственной. Наверное, она не могла любить никакого мужчину по-настоящему, потому что слишком любила связанный с мужчинами процесс…

А потом началась война, и Настя пропала в никуда. У неё были родственники в его городе, старые и бедные, ни на что не способные, советского склада пенсионеры. Многого они про Настю не знали, но очень её любили – кажется, по жизни оказались бездетными… Им племянница представлялась в воображении как дочь… Точнее, как мечта о дочери…

Бог его знает, как и у кого они выведали, что он знаком с Настей. Может, сама Настя сказала когда-то. Похвасталась знакомством? Или посмеялась? Или ещё как? Выяснять он не стал. Узнали и узнали…

Он не отрицает. Он знаком с Настей, бывал у неё, когда ездил по делам своей фирмы к ней на Украину, и если с Настей беда – он готов помочь…

И пусть она не жена. И даже не подруга. Друзей бывает много, и каждого положено выручать. То есть: съездить в маленький райцентр Донецкой области и узнать, куда она делась, что с ней стало? Может, и в живых давно нет… А может… Не хотелось строить плохие версии, но в хорошие не верилось…

 

***

Так появился «представитель миссии ОБСЕ» господин Ален Смит. Он нарочно выбрал самые распространённые имя и фамилию. У него был отличный цветной принтер в офисе, и он напечатал, а потом заламинировал очень правдоподобные ленты на свой «джип», а себе на шею – очень яркий бейдж представителя, как называли ОБСЕ – «слепой» организации…

Главный козырь – конечно, не эти фантики-цветики, а факультет романо-германской филологии за плечами. По-английски и по-немецки говорил так, что иностранцы удивлялись. Умел подделать густой европейский акцент, произнося русские ломаные фразы…

А ещё принадлежал он к редкой породе фаталистов-авантюристов. Он верил, что судьба всё решает, и в то же время был очень лёгок на подъём. Так он и оказался на оккупированной укро-нацистами части Донбасса, ещё не зная, что переступил, как Данте, порог ада. И без сопровождающего Вергилия…

 

***

Он ехал под видом европейского должностного лица по страшным местам, где до него слизисто проползла огромная мерзкая и лживая гадина украинской армии. Хищный слизняк, постоянно пытающийся вешать на своих противников ожерелья из костей своих жертв…

Как и рассчитывал – на блокпостах почти не тормозили. Туземцы преклонялись перед «сахибами» и ждали подачек. А он был не беден: и мог себе позволить делиться с оборвышами-недоедами украинской орды европейскими сувенирчиками…

Самодельные, но качественные, как у опытных фальшивомонетчиков, наклейки на бортах «джипа» всюду обеспечивали ему свободный проезд, и скоростью он пытался смазать виды за окном…

Вдоль обочины, вместе с традиционным пластиковым и бумажным мусором, проезжих встречали вздувшиеся и обугленные голые трупы вперемешку с падалью домашнего скота…

Сожжённые и изрешеченные осколками дома и целые деревни… Старухи с мёртвыми глазами… Дети у края трассы, оборванные и печальные, ждущие подаяния… Тела на столбах и ветвях деревьев – которые раскачивал лениво ветер, и у которых иногда с гнилым звуком лопалась шея. Грузно падала туша. А голова поверх петли отлетала в другую сторону…

Он въехал в давно знакомый по коммерческим делам городок, умерший задолго до войны, тусклый и тухлый, а теперь разлагающийся каменной плотью, и обнаружил то, чего ждал: бара, в котором он когда-то встретил Настю, больше не было, а квартира Насти была выжжена изнутри…

– …Про эту – ничего не слыхал – покачал головой военный комендант городка, майор ВСУ по фамилии Крен. Конечно, его все дразнили «майором Хреном» – но за глаза: услышит – накажет. Мужик был крутого нрава, хоть и по-хохляцки хитрый…

– Да я ведь только по военной части… – улыбался Крен, мысленно прикидывая, чего можно получить с гастролёра-европейца. – Местных никого не знаю… Вы лучше обратитесь в спецотдел СБУ, к капитану Грицаку, скорее всего, он вам сможет подсказать… У него все местные на учёте…

Что же касается капитана Грицака, то он недолюбливал военного коменданта и рекомендация от армии скорее помешала, чем помогла.

– Цей Хрен, – суржисто передразнил фамилию недруга Грицак, – сам роботати не любит. Ну, що у вас? Покажьте...

– You had to meet this girl? – изображал оборотень из себя «европейца», как учили в юности на факультете романо-германской филологии, ФРГФ – What do you know about?..

– Ззвиняйте… – Грицай, как все его звали, коверкая его западенскую фамилию, виновато улыбался детской улыбкой, оправляя о рушник кровавые руки. – Не понимаю я… Некому у нас тут понимать-то… Чому ж переводчика не взяли?

– Ви… встречать эта девочка? – ломал язык господин «Ален Смит». – Её звать Настя, Анастасия… Михальченко… Она жить в ваш кород…

– Не-а… – скривился Грицай. – Наверное, с руснёй убёгла… А вам, шановни пане, звиняюсь спросити, к чому вона?

– It is a matter of mission of the European Union... – врал дальше липовый «Смит». – Вами узнавать незачем…

– А всё же? – подозрительно щурился Грицай. – Я ведь, звиняйте, не биздияльно, я должностна особа украинской диржавы…

– Русский пропаганда агрессор говорить, что её зверски расчленили… Если она жив, то можно сильно ударить по русский агрессор… Показать жива, а в Россия её фото использовать как жертва… Есть сведений, что она alive… есть живая… Это хорошечный удар по русский телевизион…

– Вона що! – зауважал гостя Грицай. – Добре б, та де ж я вам ею достану?! Хиба щоли пристрастно пошукати? Местноватая сволота глубоко вид нас ховается, однакож мы и чорта знайдем, ежли потрибно...

– Я привёз горилка европейских сортов… На проба европейской жизни… – лез в доверие Ален. – Возьмёте? У меня in trunk… в багажник…

– Неплохо! – кивнул Грицай и подмигнул. Позвал туповатого на вид, словно бы накаченного насосом изнутри, Петруся Бабчука, «Петюню», и кавзказского вида, чернявого вёрткого «Вадуда». Здесь имена и клички давно смешались, даже и сам пан начальник был то Грицак, то Грицай, и иногда и Грицко, без лишних формальностей…

– Визьмит в багажнику у гостя... – залопотал Грицай на своём жаргоне, и не украинском, и не русском. Рассчитывал, что европеец не поймёт. – Тилько поки не пити... Мало ль чого? На местняках спершу переверим…

– Ясно! – закивали Петюня и Вадуд.

– Тримати вухо гостро! – скалился Грицай, и за его приветливостью, как за плоским занавесом кулис, Ален ощутил всё выпуклое и параноидальное недоверие этого хорька к миру.

– Вы, звиняйте, где становились? – обернулся Грицай к гостю.

– Где всегда… in the hotel… в гостиница.

– Вы побувайте там туды-сюды, а мы до завтреца посмотрим вашу гирлу! – пообещал Грицай.

И когда он это говорил, то думал, что очень хитрый. Но на самом деле он был довольно примитивный – потому что выродки не умеют по-настоящему хитрить.

Например, «Ален» понял, что Грицай врёт. Трудно сказать, что послужило основанием для такого твёрдого понимания, но по глазам и узким змеистым губам полусумасшедшего садиста словно бы прочиталось: «знаю я её…».

 

***

Соседи Насти в полуразрушенном доме тоже вели себя странно. Говорили, что ничего не знают и не видели, а всем видом показывали – знают и видели. Алену надоел этот цирк, и он в разговоре с одной бабкой, больше других внушавшей доверие, перешёл с ломаного русского на коренной, природный:

– Слушай, старая… Я не из ОБСЕ… Я из России… Меня Настины родственники послали узнать, куда она пропала и что с ней стало… Сними грех с души, скажи, что знаешь! Богом клянусь – никому тебя не выдам!

– Ну слухай! – перешла на шёпот старуха. – Только если что… Я тоби ничого не говорила, и даже в глаза тоби не видала! Сбоку от центральной нашей площади стоит трёхэтажный дом… Там раньше комбинат бытовых услуг находился… Там ещё вывески такие на первом этаже: «Пошта – телеграф – телефон», «Аптека»…

– Ну, знаю я этот дом, конечно знаю…

– Вот, Пошта… – совсем сошла на неразборчивый шип бабка, – она на углу… А от угла газон с вазонами… В том газоне Настя твоя закопана… Неглубоко, а сразу приметишь, бугор там, и глина наружу вывернута… Только я тоби ничого не говорила, не знаю я ничого…

– Погоди, бабуль! – оторопел Ален. – А кто ж её туда закопал-то?!

– Кто убил, тот и закопал! – рассердилась на бестактность оборотня старуха. – Путин! Прислал сюда бурятов на конных танках, они на два штыка газон копнули и тело туды бросили… Потому как – ленивые глубоко копать-то…

– Зря ты так, бабуля… – укоризненно сказал Ален, отворачиваясь, чтобы уйти. – Я бы его убил, за Настю отомстил, а ты его покрываешь…

– Чи ты его, чи он тоби – неясно! – обиделась старуха – А ежели он тоби, тогда ко мне придёт… Ты пойми, касатик, я старая, две войны пережила, я не смерти боюсь, мне давно помирать пора… Я пыток их боюсь… Ты тут ночами послушай, какие крики с бывшей Пошты разносятся, тоже мстить передумаешь…

– А в общем-то, бабуль, мне больше ничего и не нужно! – понимающе подмигнул «Ален». – Кого ты боишься – тот и убил…

– Господь с тобой! Путин убил, Путин и его буряты…

– А я, бабушка, на Поште был уж сегодня, ящик водки им подарил… Сдружился с персоналом временного особого пункта СБУ… Теперь вернусь, поквитаюсь с паном Грицаем…

– Меня не знаешь и не видел! – строго напомнила бабка. – Сдашь меня – скажу, что нож мне к горлу приставлял…

– Как же я тебя, бабуля, сдам, когда даже имени твоего не знаю? Фото-робот им составлю? Так они ж с техникой не дружат…

– С какой надо – дружат… – скептически возразила бабулька, – с пытошной… А ты мой номер квартиры знаешь, забудь… Не заходил, а я не видала! Если придут – скажу, от балды ты мой номер квартиры выдал…

 

***

Меченый глинозёмом бугорок на левой стороне большого газона, действительно, с вазонами, только большей частью разломанными, Ален приметил сразу: видно было, что невелик конспиратор Грицай. Не за смекалку брала его на службу майданная власть, а за особые, специфические качества выродка и садиста.

Шевельнулось вместе с пегими от седины волосами на голове из детской памяти, со школьных «линеек»:

…Пошёл солдат в широко поле, на перекрёсток двух дорог,

Нашёл солдат в широком поле – травой заросший бугорок…

 

А вот – несколько шагов и обманчиво-мирные, синей масляной краской крашенные двери бывшей Пошты, где засел чрезвычайный и временный отряд СБУндитов…

– Не ходи туда! – посоветовало что-то древнее и съёжившееся внутри фаталисту-авантюристу, человеку без имени «Алену Смиту». Но он проигнорировал древнее и холодное.

Надо было довести задуманное до конца. «Ален» припарковал на асфальтном пятачке перед «Поштой-телеграфом-аптекой» свой джип с такими яркими и на вид забойными наклейками «ОБСЕ – OSCE. Organization for Security and Co-operation in Europe», «Оrganisation pour la sécurité et la coopération en Europe».

И вступил в старые двустворчатые, крашеные плебейской краской в подтёках, двери «Пошты», прямо в звериное логово, пропахшее кровью, ужасом и эндорфинами счастья, вышедшими с потом из радеющих садистов…

 

***

Грицай, в прошлом был просто городским сумасшедшим, произведённым через майдан в «капитаны СБУ» (сразу вспоминался Достоевский с его «если Бога нет, то какой же я капитан?»).

Он и его подручные на больших, крытых алюминием почтовых столах занимались «особой миссией», ради которой группе спецназначения и потребовалась давно не работающая в этом райцентре «Пошта». Используя почтовый инвентарь, адские почтмейстеры готовили бандероли и посылки в Донецк и в РФ, по адресам ополченцев Донбасса, которые тем или иным способом удалось заполучить СБУ.

В рамках «психологической войны» в посылки вкладывалось окровавленное человеческое ухо или палец, какая-то другая часть тела с запиской: «Получайте обратно вашего героя».

Идеалом было бы найти сына или брата того, кому пишешь. В этом редком случае в посылку клали отрезанную голову… А дальше дело техники: почтовая связь между Украиной и РФ не прервана, стучат колёса, бегут почтовые поезда в установленном законом порядке, прямо по месту адреса, хоть в Барнаул…

Но ведь редко так бывает, чтобы домашний адрес пленного или убитого точно узнать… Поэтому чаще слали бандероли с ушами от случайно подвернувшегося трупа: может, кого в семье «ворогов Украйны» кондратий хватит и от такого бесхитростного подлога?

Работала на адской почте маленькая, но дружная и сплочённая команда «патриотов»: в обход Бога и Достоевского ставший капитаном Грицай, его старший помощник Петюня, или Петрусь Бабчук, залётные доброволец Вадуд из «республики Ичкерия», два бывших санитара закрытой, «освобождённой» майданом психушки – Андрей и Борис Лысенковы…

Чинами особо не считались, спецотряд он и есть спецотряд, не тыловые крысы, всем делились по-братски.

Вечеряющими после трудов застал команду почтмейстеров Украины Ален Смит…

 

***

Они уже проверили на ком-то его дарёную европейскую водку с яркими иностранными лейблами, и теперь хлестали её со всем аппетитом, какой бывает у хорошо поработавших, возбуждённых рваной плотью жертв, палачей…

Чтобы не тянуть время и снять напряжение на лицах, Ален достал пухлый бумажник, набитый евро и продемонстрировал его спецкоманде.

– Gentlemen… Господа офицер… У меня есть для вас прекрасный предложений! Связанный с ваш непосредственно работой! Я есть хорошо платить, you have my word…

– Может, по рюмахе пропустим, Ален, а потом и о делах наших розсудимкаем? – дружелюбно, с элементом заискивания предложил мечтающий, как и все, о евроинтеграции Грицай.

Подавляя рвоту от вида заляпанного подсохшими лужицами крови металлического стола, Ален принял гранёный стаканчик:

– Thank you, my friend, thank you… – бормотал, сдерживая спазмы блевотины. Выпил, занюхал и закусил толстым куском сала на тоненьком ржаном ломтике…

– За що платите, шановний пан? – поинтересовался наивный, как дитя, Петюня-Петрусь, дутый, как резиновый человек из рекламы «Мишлен». Грицай вёл бы дело потоньше, да простодушная жадность Петруся облегчила Алену торг.

– Самый популярный в Европа… Есть сафари… – начал ломать язык дальше Ален Смит. – Сафари лучший забав для очень богатый люд! Ну, сафари в Африка на льва, носорогия… Do you understand me? То есть – понимайт вы мой русский?!

– Так як не зрозумити? Полювание и у нас багатии люблять… – от предвкушения гешефта и связанного с этим волнения галицийский акцент «капитана» Грицака усилился.

– А самая дорогой вид сафари, – бомбил неокрепшие мозги нациков Ален, – это особый вид сафари… который есть на человека… Ин…В… Юэропа эта оччиень сложно устроять… Деньги Европа… Дичь ваш… It's a… как у нас говорить в Ландан… win-win proposition… обоим выгодно предложений!

– Треба подумати... – начал юлить Грицай, прищурив левый глаз, отчего побежали трещинками по половине лица мелкие лисьи морщинки. Грицай путал русский и украинский, отчего речь его приняла совсем кафкианский характер. – Жмуров у нас хватает, звичайно даже, русню стриляем без сезону… Лицензий нэ потребно…

– Тогда я найти кого искать! – осклабился Ален, и отыскав чистое от запекшихся кровей место на царапанной алюминиевой столешнице, радужным зонтиком выложил 50-евровые купюры.

Глаза садистов заблестели, руки палачей задрожали… Совсем слегка, но проницательному, давно крутившемуся в бизнесе «Смиту» заметить хватило…

Он владел фирмой и давно. Оттого знал формулу «улова интересантов». Разводя партнёра, нужно наобещать очень много на словах, и тут же дать немного для подтверждения намерений.

Если просто обещать – могут не поверить. Если только немного дать – могут посчитать мелочёвкой…

А вот когда не мигая, гипнотически смотришь в глаза человеку, которого нужно охмурить, обещаешь миллион долларов в грядущем, и на мелкие расходы тут же кидаешь пару сотен «вот тебе пока» – выплата и обещание совмещаются в голове, слипаются в обманчивое психологическое единство…

Ален не просто выделил на операцию триста евро из личного бумажника. Он довольно многословно наплёл, чаруя европейской картавостью и шепелявостью речи, про миллионы, которые дадут богачи из ЕС, когда он привезёт их сюда, к Грицаю сотоварищи…

Непременно привезёт, первую партию – в течении месяца… И тогда деньги будут на порядок крупнее… А пока, лично для него – Ален Смит из Лондона просит продемонстрировать серьёзность намерений в отличной взаимовыгодной сделке, как это принято у европейцев… Вы же, пан Грицай, теперь тоже европеец, не так ли?

Малые деньги на столе и большие в воображении отключили вечную настороженность Грицая. В его мутной и сумрачной голове поплыли фужерные перезвоны «Мулен Руж» и застрекотали таксомоторы Елисейских полей… Ударили ему в голову часы Биг-Бена, и он раскрыл душу:

– Ще б двисти евро докинули, пане шановний, и прямо зараз мы бы вам, в удовольствие и в адреналин, жмура зробили…

Сорвётся ж такое с языка! Грицай, сказав, понял, что продешевил, что слишком мало, не по рыночному торговался и слишком уж быстро проявил свою чрезвычайную заинтересованность… Но звоны, звоны Мулен-Ружа ружьём двуствольным пальнули в голову, закружили воображение…

– А русня у нас прямо зараз в пидвали е-е одна! – защебетал счастливый от нежданного, но светлого оборота Петюня-Петрусь. – Как би вас чекали... Я хотив з позаранку шлёпнути, а пан капитан як видчував, притримав... Добре вышло, бизнес воткрываем...

Петрусь ничего, кроме веера из цветастых, как цыганская шаль, евро на столе не видел…

Он не видел, как неодобрительно посмотрел на него главарь, но словно ледоход по весне – ломалось взаимное недоверие сторон сделки.

ОБСЕ, джип, английская речь, европейская внешность, водка в подарок, свободно-конвертируемая валюта… обещание ещё больше свободно-конвертируемой валюты… Что ещё нужно для счастья полной и доверчивой евроинтеграции?!

 

***

Под зданием «Пошты» располагались выложенные булыжником, и потому похожие на винный погреб, подвалы. Они никогда винными не были, они когда-то принадлежали районной потребкооперации, ещё до эпохи электрических холодильников, и там складировали всякие сыры да ветчины…

Теперь эти старые, давно опустевшие подвалы-склады использовались СБУндитами для пыток и казней «кого нужно».

В подвал провожали европейского «охотника до острых ощущений» на пробное «полювание» самые младшие в команде – туповатые и похожие (почти близнецы) Андрей и Борис Лысенковы…

В украинство их привела болезненная склонность бывших санитаров к мёртвым женщинам, они с ранних лет «баловали» с трупами… В целом, командир не слишком доверял братьям, считал их туповатыми извращенцами, порвавшими с «совком» не по идейным соображениям, а потому что «совок» мешал им трупы в прозекторской «дрюкать»…

И в более разумном состоянии Грицай не стал бы разделять свою, и без того небольшую (штаты военного времени, каждый боец на счету!) «спецкоманду».

Но в тот день его голову закружили горилка, евро бумажные, евро, обещанные от богатых новых клиентов… Грицай потерял редко изменявшее ему чутьё адского пса. Мутный, неизвестно откуда взявшийся англичанин так убедительно коверкал слова в акценте, так щедро платил и так сладко морочил голову, что Грицай поддался его бизнес-обаянию.

Капитану бы подумать першим делом – что за мурло непроверенное вошло в «Пошту», куда, как гласила табличка на старых дверях, "СТОРОННІМ ВХІД ЗАБОРОНЕНИЙ». По трезвяку он бы так и сделал. И позвонил куда нужно, навёл справу…

Но Грицай был не чужд простых человеческих радостей евроинтеграции. Веер из купюр – десяти купюр по 50 евро – всё ещё лежал на столе. Грицаю не хотелось в этот светлый вечер заниматься руснёй в подвале. Ему хотелось делить добычу….

– Триста я себе заберу! – решил Грицай как начальник, имевший на это полное право. – Сто Петрусю, полтос Вадуду, и придуркам-санитарам полтос на двоих… Им их подружек угощать-поить не нужно, кхе, кхе… Они и на столько не заработали, только трупы оттаскивают, грузчики… А будут бухтеть – я им по бутылке из ящика этого «английца» дам, пусть ужрутся и не понтят…

 

***

Хотя кооперативный складской подвал располагался прямо под «Поштой» – вход в него был с улицы, по бетонным ступеням, сбегающим вниз, отдельный. «Ален» быстрыми взглядами «сфотографировал» текущую обстановку… Тихо, безлюдно, как и бывает возле провинциальных «гестапо»… Лишний раз попусту никто не подойдёт… Не то что к дверям – а и на саму улицу…

Но чу! Или «тю!» – как говорят укры… На перекрёстке под посечёнными в кипевших полтора года назад городских боях липами появился «Ниссан Патрол». Не простой, камуфлированный: этот джип украинской военной комендатуры с яркими наклейками «Military Police – Військова поліція» на дверцах-хаки…

– Это… есть… военный патрол?! – как бы лениво поинтересовался Ален.

– Да, частенько тут стоит! – охотно подтвердил Андрусь Лысенков. – Полоса-то прифронтовая… Мало ли?

В голове у обоих братьев Лысенковых вертелось вовсе не это, а пересчёт евро от миллионеров-охотников, уже воображаемо-шуршащих в толстых червеобразных пальцах бывших санитаров.

И плевать им было на military police, подчинявшуюся комендатуре, лишь бы делиться европейским сафари-гешефтом с этими армейскими ублюдками не пришлось…

А вот Алену было совсем не плевать. Он остановился и загремел брелоком автомобильных ключей, достал из своего багажника бутылку малоизвестной в бывшем СССР водки «Skyy» тройной фильтрации, в оригинальной бутылке яркого синего цвета. Добавил пару пакетиков из жёлтой фольги с чипсами и луковыми колечками, пресервы «свиные ушки»…

Глядя на это, братья Лысенковы натурально, как дети, облизывались. Но «Skyy» и шуршащая снедь досталась не им.

– Это надо относить… Воинам патроол… Сказать – от меня и ОБСЕ… О кей?

Андрусь, который считался у этих полу-близнецов младшим, услужливо побежал выполнять. Передал, как велели, – вояки в кепи с большими «козырями» выглянули из джипа, с достоинством кивнули «европейцу». Тот изобразил европейскую белозубую фальшивую улыбку и помахал патрулю рукой…

«Пусть будут нетрезвыми – да и меня в лицо знают», – подумал Ален. Задача у него была почти невыполнимая даже без военного патруля. Пятеро СБУндитов, матёрых, в отличной физической форме, отлично умеющих обращаться с оружием и привычных убивать…

Ален – не Рембо, чтобы в одиночку завалить пятерых до зубов вооружённых боевиков… Но ему везёт, пока очевидно везёт – и только на это везение стоит рассчитывать… Потому что больше не на что…

В подвал он вошёл под грохот большого ключа, открывавшего «рельсовый» замок металлической двери-сейфа. Вошёл первым, а за плечами, почти на головы выше него ростом, два чёрта – СБУндита.

Да, они числились не самыми умными и расторопными – но вооружены не хуже других… У самого Смита никакого оружия при себе не имелось, гражданскому функционеру ОБСЕ и не положено ничего, кроме белой каски, даже и таможня бы не пропустила, не говоря о внутренних патрулях… Миротворец же, блин! Но эта беда поправимая – пистолет Ален рассчитывал получить от самих палачей…

Вспыхнул свет мощных ламп под сводами, под ржавыми жестяными колпаками. Возле выложенной булыжником стены Ален увидел до полусмерти избитого человека, висевшего в наручниках, переброшенных через крюк…

Человек при внезапной вспышке яркого света что-то замычал, как-то дёргано рыпнулся, его налитые кровью глаза были страшны и безумны…

В рот ему затейники залили большой ком отвердевшей там монтажной пены, который распирало и оттого не получалось выплюнуть…

– Пророссийский сепаратист! – пояснил Борис Лысенков. Он дружески положил евро-спонсору мохнатую лапу некрофила на плечо… Хихикал он тонко и однотонно, как псих в фильме ужасов… «Какой типаж!» – вскричал бы, наверное, Альфред Хичкок на кастинге…

Но только это был не кастинг. Это была жизнь – провинциальная жизнь в самом заурядном и самом обычном украинском городке…

 – Ваш заказ, шановний пане… З пистоля валить будете, або бажаете холодною зброей?

Голос затекал в уши – как монтажная пена, заменявшая тут иногда кляпы. Жирный, насыщенный подсолнечным маслом югов, этот голос был и липким и в то же время скользким, он и клеился – и выскальзывал из рук…

– С пистолет… Если это возможен… – нахмурился Ален, которому при всём его фатализме и авантюризме стало не по себе.

Андрусь услужливо и торопливо расстегнул свою кобуру на широком ремне с украинскими символами, передал гостю… Ещё и пришаркнув ногой: в европейском отеле из него вышел бы отличный швейцар… Услужлив за валюту, на том стоит и то его «символ веры».

А вдруг всё же подстава? Вдруг «пустой» ствол подсунули хитрые СБУндиты?

Ален прицелился существенно выше головы пленного ополченца и выстрелил. Под вогнутыми вверх, к центру, сводами кооперативного склада-подвала бахнуло так, что на мгновение все оглохли… От булыжника, облицовывавшего стену, отлетела рикошетом каменная щепа…

– Вы, пане, нижче берити... – заботливо посоветовал уже вовсю ощутивший себя экскурсоводом миллионеров по застенкам Борис Лысенков. – Ну, та патронив у нас повна обойма, потрапите с какого-нить раза, не бийтеся...

Он очень старался произвести на богатого иностранца хорошее впечатление. Особенно здесь, в подвале, где жмур с переломанными рёбрами, с комом монтажной пены, распёршей рот… А ещё – он с братом и «спонсор» евроинтеграции…

И нет Грицая, и значит… Сладко думать о таком… Если спонсор что дать изволит – Лысенковым целиком достанется, в карман бездонный к Грицаю не канет…

– А ты знать упражнений для повышения меткость?! – голливудски улыбался европеец. – Очень гууд упражнений, ещё от воин Гитлера… Вот, смотря сюда…

Борис и Андрей недоуменно уставились на клоунаду Алена. Евроинтегратор приложил тяжёлый, ещё тёплый после выстрела ствол офицерского «макарова» к одному своему колену. Потом к другому…

– Ну, и в чому смысел? – недоумевал наиболее нетерпеливый из братьев, Андрей-Андрусь.

– Это очень хорош стрелковое упражнений… Рекомендация Гитлер… – лепил горбатого Смит. – Вот, можете смотри!

С максимальным радушием он шагнул к недоуменному Андрусю и, пригнувшись, приставил ствол к его коленной чашечке…

– Дак, яке видношение… – начал было младший Лысенков…

Но – пришло время скидывать маски. И умноженный сводами грохот выстрела перебил его, словно язык оторвал…

Колено СБУндита не просто пробило тяжёлой, усиленной пулей – ему попросту оторвало ногу, голень повисла на лоскутах кожи…

Моментально повернувшись к стоявшему за спиной и не успевшему даже руки к застёгнутой кобуре протянуть побледневшему и потрясённому Борису, Ален в упор раскидал ему кишки по всему подземелью новым выстрелом…

Пока порванный в лохмотья в районе выпуклого живота здоровенный Борис падал-складывался, Андрусь без ноги, руками пытаясь совместить колено обратно, шлёпнулся на задницу в тёртых камуфляжных брюках и тоненько, по-детски, заскулил.

Это был малосвязный скулёж боли и полного изумления, как если бы у бугая, секунду назад воображавшему себя туристом в Лондоне, рухнула вся картина мира…

– Что это… Кто ты?! Зачем? Как? Братуха… За что?! А теперь… ой-ё-йй… нога… братуха… как же…

Массивной рукояткой его же табельного «макарова» Ален выбил скулёжнику пару передних зубов размашистым боковым ударом… Зубное крошево цедилось с мясистых, рассечённых губ Андруся на грязную плитку пола вместе с пузырящейся слюнями кровавой жижей…

– На русский перешёл, сволочь?! – скинув всякую тень акцента, нормальным ростовским говором поинтересовался лже-Смит. Пусть не к месту и не вовремя, но ему вспомнились бессмертные строки Иосифа Бродского:

…время придет и вам помирать, бугаи,

будете хрипеть, царапая край матраса,

строчки из Александра, а не брехню Тараса…

 

Именно так, Иосиф Александрович, словно в воду глядели! Брехнёй Тарасовой эти цирковые зверюшки, алчущие сахарку, общаются со спонсорами… А со смертью – родным языком говорить приходится…

– Ну вот что… – сказал Ален нянькающему в руках несуществующее колено, обливающемуся обильными слезами боли Андрусю. – Давай отвечай мне, без своих суржиков, на нормальном языке, ясно и чётко…

– Брат… Брата у…у-били! – захныкал Андрусь.

Ален снова его стукнул, не сильно, но по маковке, чтобы пронять.

– Ты жить-то хочешь, мразота?!

– Х… больно… х-хочу…

– Тогда смотри, и сопли утри с глаз… Фото девушки… Её звали Настя. Анастасия Михальченко. Знал её?

– З-знался… Настька… Она ж местная… ой, мамушки, как нога… Я с ней в школу ходил…

– Кто Настю на газоне закопал? Ты?!

– Не я… Богом… клянусь я… не я… Не виноват я… Не хотел я… Это Грицай с Вадудом ночью… Она красивая была… Грицай её забрал, чтобы трахнуть… Пока она эта… ой-ёшеньки, нога… пока она приватный танец… Он хани нажрался… Грицай… хани нажрался… ой, кровью истеку…

– Не истечёшь! – мрачно сказал Ален. И наставил ствол прямо между бровей Андруся, так что расширенные от боли и ужаса глаза дебила сошлись у переносицы…

– Забалдел Грицай… Пока она танцевала… Он ей тесаком брюхо вспорол… Не знаю, зачем… Я не знаю… Грицай… он как ужрётся – совсем дурак бывает… А я не копал… Я на стрёме стоял… А копали сам Грицай и Вадуд… И брат не копал… Ой – дай жгут, затянуть, истекаю я…

– Ты пойми, Андрюха… – доверительно сообщил бледному как простыня Лысенкову Ален, – если ты не истечёшь сам, мне придётся тебя убивать… А вроде как не за что… Ты мне всё сказал… И Настю не ты кончил…

Вместо ответа стремительно обескровленный Андрусь вырубился и с костянистым стуком упал навзничь.

– Тебе в аду-то лучше будет… – улыбнулся Смит. – Там у тебя все твои…

Перевёл взгляд на пленника. Тот продолжал висеть на цепи – куда бы он делся, – но смотрел теперь без отчаяния, правда, в полном «афиге».

Ален Смит осторожно, бережно снял ополченца с кощеева крюка и поинтересовался у того – где могут быть ключи от наручников. Ополченец говорить не мог… Ему, немому, Ален указал на трупы – мол, обшарь, поищи ключи от своих кандалов…

Брезгливо, не сразу, Смит достал табельный ствол у разворочавшего отожранную толстую требуху во все стороны Бориса Лысенкова, сунул в карман своей куртки-ветровки…

– Ты это… – снова посоветовал ополченцу, боровшемуся с лютой судорогой намертво затёкших рук. – Пошарь по жмурам… Если повезёт – вдруг у них ключи… И ты, считай, почти свободный человек… Одежонку они тебе всю порвали, я смотрю… Ты штаны вот с этого сыми, – Ален пнул в труп Бориса, – а что повыше на вот этом (пинок в Андрюху) неплохо сохранилось…

Замотал головой, замычал – испугался немтырь-ополченец, всё ещё не до конца веря в своё чудесное спасение.

– А у меня ещё три таких вот в «Поште» шары заливают, меня ждут… – пожал плечами Ален. – Когда с ними закончу, могу тебя до ДНР подкинуть, тут недалеко… На джипе ОБСЕ ветром домчимся… Сам решай…

– Угу! Угу! – кивал головой несчастный узник-смертник, и казалось – что он кашей рот до отказа набил...

Ален бросил ему ключи от своей машины, которые тот, конечно же, занемевшими руками не поймал. Подобрал с матовой плитки пола…

– Тогда, если со мной поедешь… Вот… Посиди пока в салоне… А лучше полежи на заднем сидении, чтобы не видно было… Тут часто крутится патруль военной полиции… Ты ляг там на диванчике и покемарь, пока я дела свои закончу…

Туго соображавший, забитый до маловменяемости немтырь страдальческим и драматичным жестом показал свои наручники.

– Сказал же, ищи… Они же меня повели тебя убивать, других жмуров тут нет… Значит, когда я товар бы взял, им бы пришлось тебя снимать со стены, не в наручниках же тебя хоронить, сам подумай! Имущество казённое, а Украина бедная… Понял?

– Угу…

– Ну так шарь, шарь, братан, меня не май! – почти крикнул Ален.

Забыв про узника, стал искать какую-нибудь раковину или умывальник: заляпался в крови двух Лысенковых, явись наверх в таком виде – вызовешь подозрение… Хотя, если подумать – уходил ведь убивать по таксе, так что кровь – вроде как упаковка товара… Но лучше отмыть, что отмывается…

Умывальника в подвале не было, зато в боковом отсеке возле выхода имелся почему-то унитаз. Ален сложил туалетную бумагу в плотный большой тампон и стал оттирать одежду, чтобы менее вызывающе смотреться…

 

***

Заглотив очередной стакан водки «Skyy», Грицай почувствовал смутный, звериный сигнал тревоги из глубокой нутряной щели, откуда к нему – не иначе как из преисподней – приходили как свежие идеи пыток, так и сигналы хищной интуиции.

Всё вроде хорошо… Евро смотрел на свет – водяные знаки есть… Не фальшивые… Иностранец – что надо, и предложение убедительное… Скучно богатым в Европе… Ну раз льва убили, ну два… А слаще всего запретный плод… Грицай на видео и фильм про это смотрел… С Ван Даммом… Ну этот… как его… Там сафари на бомжей – обычное дело… Только там дорого, а «в Украине» – самая саванна… нервы подёргать, черту переступить, эмоции подёргать…

А что-то всё-таки не так? Или с перепою эти тревоги? Уж не «белочка» ли хамит?

– Бабчук! – подозвал «кэп» зама по временной чрезвычайной спецгруппе. – Петюня, тоби така справа... Поки наш охотничек забавиться, сходи, срисуй до мени яго номеры з машины... Старый я став, видразу и не запомнил... А хиба ли мало? Заспрошают – хто приезжав, номери яки – а ми що скажем?

– По номерам персонию завсегда пробить можно… – согласился дутыш-Петрусь, и удивился: отчего такая простая мысль ему самому не пришла в голову? Джип роскошный, от ОБСЕ, но мало ли белых джипов у ОБСЕ… А номер – всегда номер, один-одинёшенек на весь мировой автопарк…

Вполне понимая замысел шефа, Бабчук в то же время не испытывал никакой тревоги. Его развезло, ему было хорошо и покойно. Жизнь налаживалась, европейские сафари-миллионщики обещали присниться непосредственно сегодня ночью…

Потому Петрусь двинулся к машине гостя, насвистывая весёлый мотивчик. Свист немного сбился, когда Бабчук заметил, что уголок автомобильного номера как-то странно оттопырился… Кажется – это плёнка отмокла и отходит, а под плёнкой другой номер… Чёрт его знает, может, в ЕС так и принято у машин?!

Пухлый каратель присел возле номера на корточки, стал ковырять его грязным ногтем. Плёнка поддавалась – но Бабчук боялся сильно дёргать: вдруг оторвёт кусок, а в ЕС так принято, плёнки клеить?! Со спонсором поссорится… Лучше уж пойти и доложить Грицаю – так и так, под номером другой номер заклеян… Грицай главный, да и просто поумнее Бабчука будет, он и решит, что делать…

 

***

По мере сил очистив себя от кровяных клякс, Ален осторожно приоткрыл ржаво всхлипнувшую в косяке сейфоподобную дверь и выглянул наружу…

Уже спустились сумерки. Военный патруль отъехал подальше, в самый угол сквера: в салоне «Ниссана» желтело светом, видимо, «вояки» выпивали на дармовщинку и менее всего хотели быть сейчас заметными…

А вот возле джипа с лентами «Organization for Security and Co-operation in Europe» кто-то сидел на корточках, словно бы «по-большому» приспичило…

– Какой день! – подумал «Ален», поднимая глаза к месяцу и звёздам. – Как же мне везёт сегодня… Не иначе как Бог вмешался… Куда уж тут без божьей помощи – такую удачу раз за разом цеплять?!

Смит узнал человека, севшего покакать перед бампером его внедорожника. Это был тот, кого трудно спутать – пухлый, как младенец в «завязочках», Петрусь Бабчук. Из пяти СБУндитов, не считая военных патрулей, Ален нейтрализовал пока только двоих. Трое умелых палачей, для которых человека убить – как стакан воды выпить, всё же были ему ещё не по силам… Даже если поставить их в шеренгу и начать убивать подряд, без паузы, – третий всё равно успеет «волыну» выхватить… Не нужно строить иллюзий – это не дети, а матёрые гиены страшной саванны… Может быть, даже второй уже молниеносно среагирует, а уж третий – как пить дать…

В подвале КООПа Алену просто повезло. Братья Лысенковы были расслаблены, благодушны, их мысли витали в районе ФРГ, ежели не ещё западнее. Им задурил нюх полиграфический запах евро-купюр… Братья Лысенковы не видели врага в том, кто приехал с аглицким акцентом, был безоружен и получил пистоль из их собственных доверчивых рук… Только это и помогло в ту секунду, когда пуля выбила младшему коленную чашечку, – успеть повернуться к старшему падальщику…

Но в просторном пенале сортировочной залы бывшей «Пошты» Алена ждали не два придурка младшего звания, а три матёрых палача офицерских степеней. Три – и каждый сильнее, опытнее, расторопнее любого из обоих Лысенковых… Как их брать, троих?! Ален не знал. Но ему сегодня везло…

– А у вас… номер отлип… – растерянно сказал Бабчук подошедшему с улыбкой Алену. Его почти младенческое лицо с умиляющими припухлостями детсадовского вида сочилось одновременно и подозрением и виноватостью. Он только собирался доложить Грицаю, только собирался встать, а тут принесло чёртова иностранца… Номер отлипает… Это что? Мелочь жизни? Или серьёзное подозрение?!

Бабчук не знал. Без «кэпа», сам, он не мог решить. Вроде как не должно так быть у джипов ОБСЕ, а, с другой стороны, много ли ты видал джипов ОБСЕ? А если он, Бабчук, из-за ерунды обидит спонсора, уже выделившего их гоп-команде 500 евриков?! И сорвёт себе личную евроинтерграцию – тогда кого винить?! Арестовать ли мутного иностранца – или же повиниться перед ним, что номер ковырял?

Бабчук и этого не знал. Выродок с безволосыми, как у малыша, но здоровенными лапами, по локоть в крови, в промежутках между злодействами он становился, как и многие злодеи, весьма инфантильным. Порой изумляет – как проста, заурядна и слабоумна мыслительная деятельность палача на досуге! Это изумление в полной мере относилось и к Петрусю Бабчуку, с детства известному во всём своём рабочем посёлке навязчивыми предложениями помочь топить щенят или котят. Если кому нужно избавиться от животины – соседи советуют: зови Бабчука, он это дело страсть как любит…

Но если бы в мелких мурашках наслаждения садиста вы попытались найти бездны сатанинских глубин, тайну беззакония – вы упёрлись бы в серый замурованный тупик. Лестница садизма Петруся никуда не вела. Мучить всё живое ему нравилось, что заставляло рвать ноги кузнечикам, топить котят в ведре, отрезать лапки бритвой лягушатам, скармливать бродячим псам мякиш с рыболовным крючком внутри…

Но ни про сатану, ни про ангелов его Петрусь ничего не вызнал, да и не стремился. Наслаждения от разрыва любой плоти (кроме собственной) у него соседствовали с довольно убогим, недоразвитым умишком злого, но наивного ребёнка. Петрусь рос – росли и его жертвы, а ум его не рос…

Как и многим, майдан в Киеве открыл Бабчуку широкий путь к любимому делу, дал садисту найти себя в палаческой работе, которую Бабчук готов был делать даже бесплатно, как поэт – писать стихи, распирающие душу изнутри.

Но про отлипающую плёнку на номерах Бабчук никакого своего мнения не имел. Рассказывают, что однажды отчаянный заяц побежал не от борзых собак, а навстречу им. Борзые, привычные хватать зайцев за спину и трепать, рождённые для этого, обученные этому лучше всего и лучше всех, – обалдели от «нестандарта»… И пропустили зайца мимо себя! Это был обычный заяц, даже не самый крупный – но борзые привыкли догонять, а не встречать зайцев…

Нечто подобное случилось и с Петюней Бабчуком. Мало ли мяса он отделил от костей ещё живых жертв, но полиграфическая плёнка – не мясо, а табличка номера – не человеческая кость… Оттого и выдал Бабчук нависшему над ним гостю города виновато-подозрительно:

– А у вас номер отлипает…

– А у вас ус отклеился… – вспомнил Смит фразу из старой легендарной комедии, и это помогло сделать ему голливудскую улыбку европейца ещё шире, гипнотизируя Бабчука радушием…

Везёт – так уж везёт! Бинго за бинго в лотерее! Петюня сидит на корточках, в срущей позе под Аленом, лучше и не придумаешь!

И лицо у него, как у карапуза: женщина бы умилилась… У некоторых недоразвитых бывает такой эффект, младенческая внешность распухает, растягивается, но не смывается годами… И глядит на тебя снизу вверх словно бы целлулоидный пупс! А ещё – такими мастера «Возрождения» рисовали в римских базиликах херувимов…

Но глаза, конечно, другими у купидонов малевали! Детские, как и пухлые щёчки… А у Петруся Бабчука глаза диссонируют с румяными щёчками пупсика, это жуткие и мёртвые глаза головоногого, какие бывают у кальмаров…

Заглянуть в эти глаза моллюска – это заглянуть в глаза Украины, адского клоуна, заляпанного кровью и гнойными выделениями, паясничающего, бредящего от воспаления мозговых полушарий безумца – убивающего людей в шутке, в прибаутке, в забавных танцах…

Смотришь в глаза этой нежити, и чувствуешь, как прямо за ними гниёт и разлагается, бурлит выделяемым брожением мозг, погрязший в галлюцинациях, беспричинных выводах и эмоциях, пьяный брагой собственного разложения… Когда миражи окончательно и бесповоротно поменялись местами с реальностью, бред – с рассудком, добро – со злом, истина – с ложью…

Если долго смотреть в такие глаза, как у Петюни Бабчука, то по хребту начинает бежать озноб, поднимается температура, словно при заражении крови или отравлении гнилью…

 

***

Потому Ален и не стал долго смотреть в подозрительно-виноватые глаза садиста – СБУндита. Не девка он – в гляделки играть! В числе многого прочего инвентаря кооператоров на их бывшем погребном складе Смит нашёл старую, тронутую коррозией весовую гирю на 8 кг. Гиря имела советский гербовый пломбир, литой номинал – но главное, очень удобную для хвата рукоять…

«Как знал, что понадобится!» – удивился собственной предусмотрительности Ален, и что было сил ударил старинным чугуном Бабчука по голове… Череп хрустнул, проламываясь, мозг, выплескиваясь, всхлюпнул… Петрусь упал набок, оставаясь в скорченном положении… Так, говорят археологи, клали покойников в курганы древние люди: «трупоположение скорченное»…

Упираясь левой ногой в асфальт покрепче, а рукой в капот – Ален правой ногой затолкал тело Бабчука под свою машину. Бабчук был тяжёлым и скользил по асфальту плохо, но в итоге скрылся под днище почти совсем незаметно…

 – Three little nigger boys walking in the Zoo – прошептал Ален детскую считалку, которую зубрили в числе прочего фольклора на его альма-матер, факультете романо-германской филологии. – A big bear hugged one, and then there were two…

Впрочем, «Смит» понимал, что двое оставшихся – самые опасные. Грицай, атаман этой ватаги, с развитым звериным чутьём, и чеченец, явно имевший опыт боевых действий ещё с 90-х…

 

***

– …Что ни говори, мутный он, европеец-то наш… – сказал пьяным (от пьянства его язык русел) голосом Грицай за столом. – Я до утра ждать не буду, счас Петрусь номер принесёт, в Главк звякну… Надо выяснить, почему он один ездит, и мертвяками интересуется…

– А я объясню тебе, брателло, почему он один ездит! – весело осклабился чернявый кавказец Вадуд. – Он англичанин, понимаешь, не «совок»… Европейцы как делают? Сами на службе, а готовятся к отставке… Он у нас здесь типа с миссией, а сам бизнес налаживает… Понял, какой? Да там миллионы крутятся – сафари на лохов! Нам реально повезло, Микола, что он именно на нас вышел… Чё, думаешь, такие переговоры щекотливые толпой ведут?! Бидхак… – Вадуд вымахнул кулак из-под локтя другой руки, изображая покачивающуюся елду. – Он потому и один ездит… А вот мы с тобой в Евросоюз вместе поедем, шенген осваивать…

– А я в Главк всё равно позвоню! – настаивал на своём бухой Грицай. – Вот тут щемит у меня… – он показал рукой сердце. – Пусть пробьют, что за машина, из какой секции миссии, где его делегация… Пусть… Хуже не будет…

– Очень даже может быть хуже, – снова разливая, возражал «чеченец на украинской службе». – Ты, Мыкол, нашу коммерческую тайну Главку сдать можешь… Начнут копать туда-сюда… Какое такое дело? Ах, сафари цивилизованного мира на русню? А подайте-ка нам в офис… Нечего этим полевикам, Грицаю с командой, отдавать такой куш!

– Ну, а если этот Ален Смит не тот, за кого себя выдаёт? – через икоту всхлипнул Грицай. – Доверяй, но проверяй… Я только личность его по автономеру выясню, а что почём говорить не стану…

– Не знаю, Микола, не зна… Там в Главке они между слов услышать умеют… – покачал Вадуд курчавой бараньей головой.

Он встал, чтобы отлить, и пошёл через длинное, полупустое продолговатое пространство к санузлу бывшей «Пошты»…

Не иначе лишь потому, что в этот день Алену очень-очень фартило… Когда он открыл дверь – Вадуд стоял прямо перед ним, взявшись за ручку двери ватерклозета, открытый всем корпусом, как говорят фотографы, анфас…

Ален был не слишком виртуозный стрелок и понимал, что шуток-игрушек лучше не допускать в шатком положении. Не нужно пытаться ранить Вадуда, чтобы потом его разговорить. А бить нужно наверняка, чтобы не дать никому опомниться…

Ален стрелял от бедра, и целил в живот, насмерть. Но ему снова повезло – и он промазал. Очень удачно промазал – вместо брюха чеченца пуля разнесла ему бедро, сломала бедренную кость и вышла в ягодицу… Отключила болевым шоком – но не убила… Как будто бы Ален и впрямь собирался «языка» взять на этой своей личной войне…

Свет горел очень ярко, привлекая мушек и прочую мелкую насекомью нечисть к матовым плафонам, пространство, чьи стены до половины покрывала синяя матовая краска, а выше филёнки – побелка, – было открытым…

К тому же оторопевший от неожиданности Грицай привстал со стула с гранёным стаканом в правой руке, что затруднило бы ему выхватывание пистолета этой рукой с кобуры…

– Даже и не думай! – очень чисто, «совково» сказал Грицаю оборотень-европеец, переступая через кровавую рванину Вадуда. Чёрная маслина ствола его «макарыча» упиралась во взгляд смертельно побледневшего карателя и, казалось, сверлила мозг, парализуя страхом…

Ален оценил ситуацию: кобура Грицая застёгнута. Лучше всего заставить его снять ремень и отбросить сюда, поближе к гостю… А там уж дальше война план покажет…

Когда портупея с застёгнутой кобурой оказалась под подошвой европейской туфли, Ален приказал всё ещё молчаливому от шока «капитану» подтащить с виду бездыханного Вадуда к батарее и внахлёст через трубу приковать себя к чеченцу наручниками.

– Кто ты такой? – почему-то шёпотом начал всё исполнивший Грицай, но получил в полсилы гирей по лбу. Алену нужно было проверить, насколько надёжно наручники скрепили два тела с трубой батареи, лучше всего это делать, когда оба тела в обмороке…

Убедившись, что вырваться карателям не светит, Ален взял со стола стакан Вадуда, наполнил всклень водкой и стал плескать в искажённое кровоподтёком лицо «капитана»…

С третьего раза тот очнулся, капли спиртного бежали по его лицу и жидким волосам, весенней капелью кропили страшный украинский мундир…

– Кто ты такой? – уже громче, хотя изнеможённым, пискляво-женским голосом поинтересовался Грицай, потирая свободной рукой закованную. – Имей в виду… Город полон украинских военных… У меня есть деньги… Много… Тебе не уйти… Меня будут искать… Ещё немного – и начнут спрашивать, почему Грицак не вышел на связь, тогда тебе…

– Поэтому не трать моё время! – попросил Ален и ощутил всю прелесть живого русского языка: как приятно говорить, не ломаясь под акцент! – Нет трать моё время, свинья, и отвечай быстро, чётко, пока нас не посетила военная полиция или проверяющие из комендатуры… Эта девушка… – «Смит» снова выставил помятую фотку, – Анастасия Михальченко… Я уже знаю, что её убили, и кто её убил, и где закопали… Скажем так, отсюда машину туда доехать – не треба… Два шага из дверей… Если ты, говно, расскажешь мне, как попу вашего киевского патло-пархата на исповеди, зачем ты её зарезал, ты умрёшь легко… А если будешь врать или запираться – умрёшь, как твои посетители… У тебя тут пыточного инструмента на целую инквизицию, лично мне вот что понравилось…

Ален покрутил перед носом палача простеньким садоводческим культиватором. Культиватор был оранжевым, как украинская революция, а его деревянная ручка – наивно-голубенькой. У культиватора было три крюка, заточенных на конце, радиально расходившихся от основания стальная когтистая лапка, который предлагалось в магазине «Садовод-огородник» рыхлить грядки…

В спецпункте временного особого отряда СБУ культиватор был уже явно «б/у»: весь в запёкшейся крови, которую не утруждались смывать, под зубьями прилипли кусочки кожи, волос…

– Я буду кричать! – совсем уж по-бабьи пообещал зелёный лицом, как месячный покойник, Грицай.

– Это пожалуйста! – засмеялся Ален. – Хочешь, я даже окно открою? Кричи, зови на помощь… Понимаешь, Грицай, в этом городке все привыкли, что отсюда, от тебя, орут… Это ведь ты всех и приучил, что отсюда кричат и воют… Это все знают – и жители, и военная полиция, и комендатура… Поэтому кричи, Грицай, кричи, зови маму, чёрта, расстригу Филарета, Бандеру, Шухевича… Мне даже будет приятно послушать, как ты охрипнешь и сорвёшь голос… Но ты же понимаешь, что лучше не начинать, да? Ты же понимаешь, что лучше тихо ответить мне на мой вопрос?

– Понимаю… – простонал Грицай, и выглядел в этот миг точно как плешивый старый волк в капкане.

– Если где чешется, ты скажи… – ласково посоветовал Ален, поднимая маленький культиватор жестом умелого садовода. – Я тебе почешу, поскребу…

– Баба эта… – заговорил Грицай на чистейшем русском, правда, почему-то шепеляво, хотя зубов ему пока никто не выбивал. – Она… Стриптизёршей была… Я с ней хотел… Я дури хорошей добыл, себе и ей, обдолбаться хотел и улететь… Я её хотел… Я чистой ханки достал… Я возбудился… А она не давалась… Она меня отшивала… Я вспылил… Я же уже обдолбался, разгорячился… Ну, пойми, как мужик мужика… Голая баба – и кобенится, не даёт… Я нож достал… Я попугать только хотел… А я же улетел… Я ей пузо вскрыл… Не хотел я… Попугать только… Думал, поцарапаю – ляжет под меня тихо… Переборщил…

– Знаешь, почему я тебе не верю, Грицай? – задумчиво почесал обушком культиватора горбинку носа Ален. – Настя отличная девчонка, умная, интересная… Но она не была недотрогой, Грицай… Она за деньги давала, а уж под угрозой смерти – тем более дала бы… Я её хорошо знал, я когда в командировки приезжал до войны, я с ней спал… Мы были друзьями… Настя честь на жизнь никогда бы не обменяла… Хорошо это или плохо – не нам с тобой судить, Грицко… Я грешный, плохой, скверный человек… Ты вообще не человек… Ты даже не враг, Грицай…

– Не враг?! – с надеждой курино всполошился каратель.

– Не-ет… Враги – это те, которые говорят на романо-германских языках… И которых я уважаю… И на которых женевская конвенция о военнопленных действует… А ты знаешь, кто?

– Хто?! – безумные глаза палача горели мольбой об унижении, отменяющем смерть.

– Вы все – гнойные чумные бубоны на теле моего народа… Вы чёрная отмершая ткань гангрены одной из конечностей, одной из украин моей страны… И вас не убивают, Грицай, вас ампутируют, как заражённый член… А потом прижигают то место, где вы отросли, чтобы заражение остановить… Вы сифилитические бляшки и струпья, вы гнилая кость славянства… И до честного солдатского имени «враг» вам, мрази, как до Китая пешком!

 

***

В этот момент застонал и стал шевелиться очнувшийся Вадуд. Он с изумлением и гримасой боли ощупывал раздробленное кровоточащее бедро, шарил глазами по стенам знакомой комнаты, пытался понять диспозицию…

Этот чеченский «беженец» кавзказский головорез Вадуд, что в переводе значит «любящий», не всегда работал здесь на подхвате в пыточном подвале бывшей «Пошты»…

Порасспроси его, особенно под водочку (хоть он якобы и мусульманин), – как он дошёл до жизни такой? Он расскажет… Он любит поболтать, причём почему-то на русском языке… Он расскажет, пустив слезу на чёрно-косматую скулу зверя, про свой родной аул в горах, и про русскую авиацию, которая утюжила сакли… И про дедушку Лечу, который грозил самолётам самшитовой палкой; так и упал, с палкой, вытянутой вперёд, – пробитый осколком… И про красавицу Лейлу, которую изрешетило даже не осколками – щепой от раскрошенного бомбой сарая, навылет…

Но только он не расскажет другого. Этот хитрый зверь не расскажет, как в телевизоре бубнил Мишка Меченый, призывая всех к ненасилию и добродетелям демократии… И как все они, будущие «невинные» жертвы, пошли резать комбайнёров и доярок в соседней русской станице… Ведь Горбачёв дал свободу, а у русских нет кровной мести, думали они… И дедушка Леча с той же самой самшитовой клюкой благословлял их, а не пытался отговорить… И красавица Лейла целовала героев резни, а не отворачивала от них хорошенькое смуглое личико…

А ведь зверьё убило в мирной терской станице всех, и женщин, и стариков, и детей… Годовалым младенцам будущие «невинные жертвы» с характерным хрустом сворачивали головки… И видели в этом подвиг, а не преступление: Горбачёв свободу дал, пора поквитаться по законам гор с русскими младенцами за Ермолова!

Они слишком хорошо, порой веками, из поколения в поколение, помнят свои обиды. И быстро забывают ту кровь, которую сами пролили. Это звериное «я всегда прав» живёт в них неистребимо, порождая памятную по перестройке двойную мораль, и делая своих носителей опасными хищниками. Убей такого – и за него будут мстить. А когда он убивает – надо прощать и с пониманием относиться к его оскорблённым чувствам джигита…

Но теперь, видя себя через трубу скованным рука к руке с командиром, Вадуд понял, что джигита в сложившейся обстановке из себя лучше не корчить…

 

***

– Закапывал её? – не давая ему опомниться, ткнул в овечьи глаза кавказца фоткой Ален.

– Нет, братан, в натуре, не знаю…

– Я уже всё сказал, Вадуд… – глухо сознался Грицай, решивший «сотрудничать со следствием».

– Да я только другу помог, следы замести… – поменял тактику косматый зверюга. – Я…

– А я тебе старую песню спою… – неожиданно выдал Ален, лицо которого скорчило гримасой безумия, а глаза стали совсем чёрными, как жерла преисподней. – Просто так, для культуры… Есть одна такая старая песня, очень похожая…

И вопреки всякому здравому смыслу, всякому разуму – Ален вдруг затянул тихим срывающимся голосом:

Он – макисар, и родина его – Марсель.

Он обожает ссоры, шум и драки,

Он курит трубку, пьёт крепчайший эль

И любит девушку из Нагасаки.

 

Под третий аккорд не слишком художественно, но очень чувственно исполняемого романса Смит, словно кошка лапкой, шаркнул Вадуда культиватором по заросшей чёрной щетиной почти до скулы щеке…

Кожа, мясо, лимфа, кровь, волосня – всё с деревянным скрежетом отошло от забелевшей черепной кости. Не сразу, поднабрав воздуху в лёгкие, заверещал на тонкой свербящей ноте Вадуд. Грицай отшатнулся, насколько позволяла цепь наручников, вжался хребтом в батарейные рёбра и часто-часто задышал, как в безвоздушном пространстве…

Ален снял с батареи давно сушившиеся там грязные вонючие носки какого-то из карателей и, равнодушный к безумным звериным укусам, запихал их в перекошенный рот крупными мутными виноградинами плакавшему Вадуду…

У ней следы проказы на руках,

У ней татуированные знаки…

И вечерами джигу в кабаках

Танцует девушка из Нагасаки.

 

Свободной рукой Вадуд попытался избавиться от вонючего кляпа, но вошедший во вкус Смит отстрелил ему руку по локоть…

У ней такая маленькая грудь,

И губы… губы алые, как маки...

Уходит макисар в далёкий путь,

Оставив девушку из Нагасаки.

 

Культиватор снова царапнул Вадуда, сковырнув его лицо с другой стороны, зацепив выпученный и распираемый адской болью правый глаз… Зажурчала моча – сначала у Вадуда, а потом, как часто бывает, когда слушаешь журчание, – сорвался и Грицай…

Коралл, рубины алые, как кровь,

И шёлковую кофту цвета хаки,

И пылкую, и страстную любовь

Везёт он девушке из Нагасаки…

 

Теперь они плакали оба: терзаемый культиватором Вадуд от внешней боли, а гость с ростовского ФРГФ – от внутренней. Слёзы текли по его лицу, когда культиватор скрежетал по черепу чеченца, срывая скальп лохмотьями…

Приехал он, спешит к ней, чуть дыша,

Но узнаёт, что господин во фраке,

Однажды вечером, наевшись гашиша,

Зарезал девушку из Нагасаки.

 

На этом месте адского концерта у парализованной гортани Грицая наконец прорезался тусклый и сиплый, словно у сифилитика, голос… Шипя, как старый патефон, он умоляюще пришепётывал:

– Он умер, Ален… Он умер, неужели ты не видишь… Он скончался… Перестань… Я нужен тебе… Без меня ты не выберешься… У меня есть печати, пропуски… Я имею деньги, я имею деньги… украинские, американские… Я довезу тебя до самой России, Ален, как шофёр, я места переходов знаю… Я нужен тебе…

Страшным взъерошенным зверем рычал ему прямо в лицо Смит последние слова старого романса:

У ней такая маленькая грудь,

И губы, губы алые, как маки...

Уходит макисар в далёкий путь,

Не видев девушки из Нагасаки…

 

– Я совсем не жесток, Грицай… – сквозь слёзы сказал Ален. – Я просто должен… Те, кто придут сюда вам на смену, должны увидеть ваши тела в таком состоянии, чтобы задуматься о чём-то… Если вы, головожопые, с хвостом из головы, ещё способны хоть о чём-то задуматься… Ты понял свои права, ублюдок?! Я членораздельно тебе их зачитал?! Или тебе их на твоей мове повторить?!

Ален надавил на крик – и под волной его децибел Грицай, что называется, «пёрнул с подливой», жидко обосрался прямо в служебные штаны… нестерпимо завоняло плохо переваренной жирной пищей вперемешку с фекализированным душком обильных алкогольных выделений…

 

***

В этот омерзительный миг на дворе, за окном раздался звук заводимого мотора, лучами проплыли фары, куда-то выехал со стоянки мощный автомобиль…

– Чёрт, кого ещё там несёт? – рассердился Ален, и поспешил на стоянку, разведать. Перед уходом схватил Грицая за вытянутую по полу ногу, оказавшуюся поближе, и резким сильным движением вывернул голеностоп, так что пятка оказалась впереди, а носок чёрного форменного ботинка – сзади…

Не слушая, как воет и скулит Грицай, Ален выбежал на свежий воздух…

 

***

Оставшись один с мертвецом, с вывернутой наизнанку ногой, прикованный к батарее, матёрый зверь Микола Грицай сразу же, в мгновение, вычислил, что может его спасти…

На столе – телефон спецсвязи… Добраться туда… Но как… Как высвободить руку? Зверь, попав в капкан, отгрызает лапу… Но Грицаю проще – он прикован напополам с Вадудом…

И тогда Грицай, торопясь, остервенело чавкая, стал огрызать руку мёртвого друга, чтобы сложить его обглоданные кости и выволочь их из кольца наручников… Он скусывал трупную плоть и сплёвывал, а частично даже глотал, сосредоточившись только на одном: телефон в трёх метрах, телефон – спасение…

 

***

Безымянного пленного ополченца ДНР били так долго, а пытали так мучительно, что он почти сошёл с ума. Сидя в машине своего случайного спасителя, он ждал, насколько хватило сил, – а потом уже не мог больше ждать. В стороне был патруль украинской военной полиции, и в любой момент он мог подъехать поближе…

У безымянного узника были ключи от наручников, которые он нашёл в липком от стоков крови кармане Бориса Лысенкова. И ещё у него были ключи от машины «ОБСЕ»…

Кратко говоря – не в силах больше ждать спасения из страшных мест, из последнего круга ада – ополченец завёл джип Алена, врезал по газам и ушёл в сторону близкой линии фронта, чтобы поскорее попасть к своим…

Оставляя здесь своего спасителя без колёс, узник, конечно, поступал подло, но вряд ли это понимал. Множественные травмы головы сделали своё дело, а пальцы с вырванными ногтями болели так, что затмевали все желания, кроме одного: хоть чушкой, хоть тушкой попасть в ДНР…

Теперь у Смита не было машины – зато прямо посреди парковки валялся большой и пухлый труп карателя Бабчука, и нет сомнения, что он своей утёсной монументальностью мог привлечь внимание патрулей…

Решив, что изматерит спасённого узника потом, Ален подхватил под одеревеневшие мышки Петруся, и поволок его в сторону дверей «Пошты». План прост: сбросить труп по ведущим вниз ступеням в кооперативный подвал, где до утра его точно никто не найдёт…

 

***

Грицай был свободен! С пастью, заляпанной вязкой и тёмной трупной кровью, с наручниками, болтающимися на руке, он пополз к заветному телефону на столе. Идти он не мог – мешала страшно болевшая вывернутая наизнанку нога…

Грицай добрался до телефона, снял трубку – и услышал… мёртвое молчание сети. Ален позаботился обрезать провода ещё прежде, чем эффектно появиться с волыной у бедра в их скромной обители ужаса…

Мысли загнанного зверя метались лихорадочно, на пределе отчаяния: есть же ещё мобильные телефоны… Несколько мобильников – его собственный, Вадуда, Петруся… Найти любой и звонить… Найти любой и звонить…

Мобильники не находились… Потом нашёлся один, под столом – растоптанный сильным ударом каблука…

Надежда на телефонную связь с Украиной угасла у Грицая, не успев окрепнуть.

Он привстал, опираясь на край почтового сортировочного стола, пошатываясь, пошёл к почти пустой бутылке водки «Skyy», оказавшейся даром данайцев, подобным троянскому коню… Повреждённую ногу Грицай подволакивал за собой, как иногда показывают в мультиках. И это было бы смешно, если бы сделать освещение помягче: мужик, размазавший тёмную помаду по рту, как клоун, ковыляющий, словно в клоунской репризе, хныкающий и всхлипывающий, как женщина…

Горлышко бутылки оказалось в руке Грицая, когда сбросивший Бабчука в дыру антикрыльца, по лестнице, уводящей вниз, Ален вернулся в залу почтовой сортировки…

Ален прицелился в капитана из «макарова». Грицак поднял бутылку, своё единственное оружие, но осознал, что грош цена такому оружию против боевого пистолета… И тогда Грицак совершил свою последнюю попытку вырваться из капкана судьбы: он отвернулся от вооружённого врага и со всех сил, вложив в бросок всю тёмную, животную жажду жить, – метнул бутылку в зарешёченное окно… Зазвенело, осыпаясь стекло…

В тот же момент Смит подоспел к «кэпу», ударом рукоятки сбил его с ног, а потом крутанул уже привычным жестом вторую ногу…

Подбежал к окну, стараясь наклеить на лицо как можно более беззаботную и европейскую улыбку: мало ли как снаружи воспримут битьё стёкол в чрезвычайке СБУ?

Худшие подозрения подтвердились. Украинский военный патруль притормозил, один из солдат с автоматом вышел из машины и осторожным шагом двигался к «Поште»…

Ну, что ж, этому солдату Алена днём представил никто иной, как уже покойный Андрусь Лысенков. И теперь патрульный знал Алена Смита в ярком квадрате оконного света, знал, что это дорогой гость для капитана Грицая… Ален помахал солдату рукой и сказал несколько фраз на английском.

– У вас там всё нормально? – для очистки совести спросил патрульный, впрочем, привыкший к шуму СБУ.

– Нормал! – улыбался Ален. – Мне показыват… Способ работы с подследственный… Для Европа ново…

Патрульный сделал знак «о кей» пальцами, и пошёл назад, в свою машину.

Смит же вернулся к распростёртому поперёк тёмной плитки телу Миколы Грицая…

 

***

Пора было уходить. Давно пора. Но прежде нужно было добить этого гада, теперь уже, с вывернутыми-то ногами, – окончательно ползучего…

Грицай очень кстати обнаружил признаки жизни: снова напрудил в штаны, и приподнял деформированную от природы, от самого рождения бугристую голову-тыкву…

Сев перед ним, как Бабчук перед его внедорожником, на корточки, Ален впился десницей в жиденькие волосы выродка, шелковистые от потно-сальных выделений, мерзкие на ощупь, и вздёрнул глаза Грицая повыше, чтобы заглянуть внутрь бездушной рептилии.

– Я скажу тебе, почему ты убил Настю… – мрачно пообещал Смит.

Кэп попытался мотать головой – мол, не нужно, но Ален крепко держал его кочан…

– Не потому, что она тебе не дала… – плевался словами гость. – А потому что слишком поздно дала… Настюха была первый сорт, кровь с молоком, модель… Ты просто ей мстил за своё прыщавое детство в бараке на какой-то окраине… Ты же нищета нищебродная… Если бы не ваша вонючая революция гнидности – тебе бы такой как Настя и не понюхать бы… Такие, как она, презирали тебя – маленького, вонючего, неполноценного говнюка с окраины…

Ален постепенно терял контроль над собой, и кричал всё громче:

– Всех вас, ошибок природы, которые не смогли себя найти в настоящей нации – как и в настоящей жизни… И вы, мелкие ублюдки, сделали свою неполноценность своей религией… А потом вы, умственно-отсталые, которым всегда двенадцать лет, нашли Америку, дядьку-педофила, и он вам купил в «Детском мире» картонный муляж нации и адаптированный для слабоумных симулятор мироздания… В любом городе есть подонки-садисты, где-то в героиновых подвалах… Но только тут педофил-дядька Америка додумался их собрать, вооружить, наделить полномочиями… Чтобы такой, как ты, ошибка природы – посчитал бы природу ошибкой! Я ведь знаю вашу мечту, Грицай, лучше вас, знаю: вы хотите отомстить всем лобастеньким мальчикам и всем длинноногим девочкам на свете…

Лицо Грицака, искажённое генетикой от рождения, теперь достигло максимума искажения. По нему катились капли испарины, слёзы смешались с соплями и кровоподтёками, слюна обильно лакировала скошенный подбородок.

– Да! Да! – соглашался со всем Грицай, вряд ли понимая, что говорит Ален, но рассчитывая полной покорностью купить себе ещё хоть немного жизни…

– Кратко говоря, – подвёл итог Ален, макнув кэпа мордой в старую керамическую плитку почтовых полов, – ты убил Настю, потому что когда-то давно такая же, как Настя, смеялась над тобой, оборвышем и выродком…

От удара о керамическое покрытие, советскую ещё толстую половую плитку нос Грицая вломило куда-то внутрь черепа. Теперь уже вся его харя превратилась в кровавую маску, жидкую от склизких примесей пота, соплей и блевотины. Когда Грицай пытался говорить, кровь сочилась между его редкими зубами…

– Это так и было… Командир… Такая смеялась…

Спроси его в таком состоянии, он ли убил Авраама Линкольна? – он бы охотно подтвердил, и довесил из усердия на себя ещё и Кеннеди.

– Или ещё проще можно сказать, Грицко, – харкнул в мерзкую рожу Ален. И снова за волосы рывком окунул в твёрдокаменный пол, сильнее прежнего, – ты её убил, просто потому что мог убить. Такие, как ты, убивают – если могут убить…

Новая мысль об отсрочке казни посетила тающий во мгле ужаса мозжечок Грицая. Глаза, затекавшие кровью с разбитых бровей, вдруг сверкнули очередной надеждой:

– Командир! – он чавкал губами, выпуская багровые пузыри. – Давай я признание напишу тебе… Письменное… На видео… Как скажешь…

В этом животном людского облика очень слабы человеческие чувства, но зоологическая жажда жизни в звере на порядок выше, чем в культурном человеке… Эта жажда жить занимает собой все те клеточки, которые у людей цивилизации заняты их абстрактными заморочками…

Записывать признание – это же сколько-то минут жизни, понимаете? Это выиграть время – а время сейчас решает всё… За разбитым окном, стрекоча движками, разрывая ночь фарами, то и дело проносятся патрули «Military Police» ВСУ… Если бы хоть один заинтересовался тем, что тут, на «Поште» делается, – ситуация изменилась бы и пытал бы уже Грицай Алена…

Но Ален не был должностным лицом. У него была частная командировка по частному делу. Ему ни к чему признание Грицая. А покорность избитой гиены, попытки лизать пинающий сапог – только усиливала омерзение…

– И вот эта вот кровожадное, продажное, тупое, как свинья, обосравшееся от страха чмо – называется человеком?! – истерически вопрошал Ален, и уже без остановки бил и бил головой, как шаром кегельбана, в пол. Казалось, что кто-то отбивает чечётку с костяным стуком каблуков, а толстая советская половая плитка – раскололась…

 – Отвернитесь, инопланетяне, – кричал Смит от лица человечества. – Нам стыдно! Кто бывал на Украине – тот веру в человека потерял…

Гнилой орех черепа карателя раскололся раньше плотной, закалённой на совесть и посаженной на цемент керамики. Просто Ален не сразу это заметил. Череп треснул по шву, там, где разделяются лобные доли у людей… И рудиментарно разделялись подобия лобных долей у Грицая… Серое вещество вывалилось из трещины квашнёй, один глаз выпал и, словно шарик-попрыгун, именуемый на детских утренниках «ё-ё», болтался на белёсой ниточке…

Смит брезгливо отбросил расколотую голову, и вытер руку о штаны. Зловонная липкость волосёнок Грицая не проходила, тут нужны особые моющие средства, чтобы вывести ощущение её присутствия на коже…

Оставив все лампы включенными, Ален Смит с внушающим туземцам почтение бейждиком ОБСЕ на «аглицкой мове» навсегда ушёл. Вон из пропахшего страхом и похотью садистов помещения, пешком, хоть пешком – но на свежий воздух… Позаимствовав старый большой ключ у начальника «Пошты», Ален аккуратно, на три оборота закрыл немного заедавший замок. «Пошта» заперта, свет горит, СБУ работает… Никому соваться не нужно…

В принципе – прикинул в уме Ален – до позиций ДНР тут не так уж далеко. Если не брать в расчёт совсем раннее утро, то к утру и рысцой дотрусить можно, ежели напрямки рвануть…

 

***

Но ему не дали завершить марафон. Патрули ВСУ подрезали его на трассе, закрыв дорогу спереди и сзади. Улыбчиво вылез из кабины колыхавшийся сдобной опарой майор Крен, собственной персоной, в камуфляже…

– О, господин Смит! – радушной хлебосольной малоросской улыбкой лыбился военный комендант городка. – Что же это вы? Один, пешком, ночью, в комендантский час? Стряслось чего, чи пробежка спортивная?

Со всех сторон в Алена уставились одноглазые стволы «калашниковых»…

– Ваши люд угнали моё автомобиль! – сердито тявкнул обливающийся холодным потом Ален.

– Непорядок, непорядок, – ещё елейней скалился майор Крен, у недоброжелателей позывной «Хрен». – Тут как раз ваши прибыли, тоже ж с ОБСЕ, я и решил вас соединить, так сказать… Вы ж наверное, знакомы, госпожа Крюгер с лисичанской миссии? Госпожа Крюгер! – крикнул майор. – Примите в объятия своего блудного сына!

С сыном – это майор Хрен пошутил. Госпожа Крюгер была моложе Алена, пего-седого усталого волка. Эдакая породистая немка, с бейджем в пластике, как две капли воды похожем на бейджик Смита, в белой каске и светоотражающем жилете… Эдакая породистая немка… Она чем-то напомнила Алену покойную Настю…

– Госпожа Крюгер, – спросил майор Крен-Хрен, и его голос стал жёстче, стал лаять под немецкий акцент, – вы знаете этого человека?!

Предупреждая ответ растерявшейся немки, Ален вспомнил, чему учили на ФРГФ, и выдал на чистейшем немецком комплимент:

– Frau Krüger! So schön sehen Mann Mann... unter diesen Bestien…

Немка неуверенно улыбнулась на почти забытую в этих краях родную речь, и подыграла. Они повели разговор по-немецки, что раздражало не владевшего языками майора Хрена, но что он мог поделать? Разве его приглашали на эту встречу старых друзей?

– Кто вы? – по-немецки интересовалась Крюгер. – Вы не Ален Смит, как на бейдже? Вы из России?

Ален с облегчением заметил, что «Россию» она сказала в средневековой форме, как «Рутению»: причина такой архаизации речи одна, и очевидна: чтобы украинцы не поняли слова…

– Я частное лицо, и хочу выбраться из этого ада… На восток…

– На этой войне, если вы заметили, – кокетничала немка, – наши союзники – украинцы…

– Они скоты… – пошёл ва-банк Ален. – Они предадут вас так же, как предали нас… Они всегда и всех предают…

– Не волнуйтесь, – расхохоталась фрау Крюгер, на родине носившая немалое воинское звание бундесвера. – Я давно тут работаю, и это поняла не хуже вашего…

– Значит, мне опять повезло… – улыбнулся ей Смит.

– Ну, время позднее, – чуть склонила Крюгер хорошенькую, несмотря на военную обстановку, тщательно уложенную голову. – Уважаемый враг! Разговаривать нам сейчас пространно нет времени, скажите, куда вас подбросить? Я на машине… И с охраной…

– Поближе к окопам рутенов, – попросил Ален и заискивающе приблизился на шаг. Включил всё своё обаяние. – А там уж я дальше сам… Вы настоящий рыцарь, фрау Крюгер…

– Не стоит благодарности, враг мой… – засмеялась немка. – Надеюсь, когда мы с вами встретимся в Сталинградском котле, вы поступите так же… Ну, а если серьёзно – я видела, что они делают с людьми. Им нельзя отдавать людей. Никого из людей им отдавать в руки нельзя…

– А на Волге я вас обязательно найду и вытащу! Обязательно! – чуть сорвался голос у Алена.

– Ладно, по коням, рыцари! – улыбалась фрау Крюгер. И на ломаном русском сообщила майору Хрену: «этот щеловек наш и ехать с нами». Тот лишь склонил голову, как положено вассалу, изображающему покорность…

Майора Крена зря дразнили майором Хреном, он был неглупый человек.

Он мог бы спросить – почему представителю ОБСЕ, гостившему в СБУ, у которого угнали «внедорожник» какие-то местные хулиганы, капитан Грицай не выделил ни транспорта, ни охраны? Это, мягко говоря, странно, если знать, как туземцы относятся к белым господам из ОБСЕ…

Кое о чём майор Хрен догадывался. Но он по-солдатски недолюбливал СБУ. К тому же был с чисто-солдатской хитринкой матёрого предателя, изменившего уже нескольким присягам, начиная с советской… Да и никогда не лез с инициативой вперёд приказа...

Конечно, если бы ему сообщили, что диверсант убил Грицака и разгромил временный спецпункт карателей, – майор Крен-Хрен принял бы меры согласно уставу. Но ведь ему же об этом не сообщали, правда? Никто ему не докладывал – а сам догадываться он не обязан: он вам не телепат. Если представитель миссии ОБСЕ на глазах всего состава комендатуры опознала мутного иностранца и посадила к себе в джипарь – значит, майор Хрен чист перед начальством.

А всякие вопросы – где сейчас Грицай, Бабчук, прочие палачи, и почему они не помогли попавшему в трудную жизненную ситуацию европейцу – пусть следователь задаёт… Майор военный комендант, а не прокурор, душещипательные диалоги сочинять…

На шикарных колёсах миссии ОБСЕ человек, называвший себя Ален Смит, в течении полутора часов оказался на «передке», прямо у грани «серой зоны»… Иногда здесь постреливали, но фрау Крюгер была бесстрашной: она была тевтонским рыцарем. Она не побоялась доставить его к самой близкой черте разделения…

 

***

– …Ну, так и кто может подтвердить вашу личность?! – приставал к лже-Смиту особист в блиндаже ополченцев-дончан. – У вас при себе никаких документов, кроме документов ОБСЕ, а по-русски вы чешете, как брачный аферист из Иваново…

– Если мне повезло, – широко скалился Ален, – то у вас есть кому подтвердить меня…

Он уже ничего не боялся. В ДНР максимум, что ему грозило, – расстрел. Это минутное дело, не СБУ, где человека могут убивать месяцами по кусочкам влюблённые в своё дело палачи…

– К вам на белом джипе «ОБСЕ» должен был прорваться ваш человек, бежавший из плена… Это он угнал мой джип… Он знает, чем я на той стороне занимался…

– Позывной «Грин»? – переглянулись особисты. – Откуда вы знаете? Ну, он сейчас в госпитале, но для такого случая можно пригласить…

…Его и пригласили, ополченца Грина, когда-то романтика, а теперь носившего варежки из бинтов на руках, на пальцах которых команда Грицая вырвала ногти… Грин безумными круглыми глазами-плошками смотрел на усталого и добродушного с виду Алена… А потом вдруг упал на колени, и ткнулся лбом в пол блиндажа:

– Прости, брат… Прости меня, брат… Не в себе я был… Когда машину увёл… Тебя бросил… К стенке меня за это… Бес попутал – только о себе думал…

– Ты у Грицая сколько пробыл? – поинтересовался Смит.

– Десять дней…

– Ну, через десять дней у Грицака-Грицая и я бы тебя бросил, не кори себя… Видишь, как всё хорошо обошлось, и ты живой, и я живой… Машину только верни, будь добр…

 

***

На холме, господствовавшем над степной, широко раскинувшейся местностью, Ален остановил свой внедорожник и стал срывать наклейки. Было в этом не только техническое, но и что-то от души, эмоциональное… Липкая плёнка сходила с бортов, с номеров – и вместе с ней сходил липкий кошмар Украины… Он, человек без имени, теперь уже и не Ален, и не Смит – возвращался домой, к своему бизнесу и шикарно обставленной квартире премиум-класса в лучшей из новостроек… К давно и прочно с умом обустроенной жизни… И чувствовал, что эта жизнь теперь ему перестала нравиться…

Ему шёл пятый десяток, и жил он с младых ногтей так, как считалось правильным: жратва, шмотки, тачки, квадратные метры… А теперь внутренний голос спрашивал: а может быть, просто твоя «революция гнидности» случилась раньше, чем у недотёпы и нищеброда Грицая? Он, ублюдок с окраины, майдаун – не мог купить Настю, а вот ты – мог… Не две ли это стороны одной медали?

Пока ты жил, насыщая свой быт мыслимыми и немыслимыми удобствами, выдуманными изощрённым, как у садистов, умом мастеров комфорта, – сбоку от тебя трупным грибом вырастало великое зло. И этот гриб-поганка вырос уже до размеров ядерного… И если ты не видел зла – это не значит, что зло не видело тебя… И если ты не веришь в дьявола – помни, что дьявол-то в тебя верит!

Не-Ален смотрел в даль. Даль смотрела в не-Алена. Это была ещё украинская даль, разрушенная и выжженная, задыхавшаяся в пожарах, погромах, перестрелках и баррикадах из мусора: земля фильмов про зомби-апокалипсис…

Трудно поверить, но откуда-то издали он услышал игру на трубе… Кто-то вдали, скрывшись за позёмистым туманом, играл на трубе! Какой-то то ли марш, то ли вальс…

О чём твоя песня, певец незнакомый?

О чём ты смеёшься, о чём ты грустишь?

Помните, в той жизни, которая ушла безвозвратно?

 

Падает снег на пляж – и кружатся листья…      

О колдовской мираж, взмах волшебной кисти…

 

Человек разумный, homo sapiens, да полно, был ли ты?! Человек, рисовавший оленей на стенах древних пещер, взметнувший к небу пирамиды, зиккураты, стапели космодромов, где ты? Неужели вся человеческая история была лишь миражом, пляжной улыбкой лета – короткого лета, и вот уже «падает снег на пляж»…

Одинокая труба жалобно поёт издалека – о том, как земля Гоголя и Вернадского превратилась в землю чавкающей, свиноподобной, похотливой и сладострастной в пытках мрази, в землю существ, давно утративших даже тень всего человеческого… Гиены на двух ногах – когда они встанут на четыре, дело лишь времени… Где ты, человек разумный, искавший, творивший, созидавший, смотревший на звёзды – и почему твои потомки стали майданной падалью, квасящей пенную брагу в собственном черепе из бывшего мозгового вещества?

Почему всё так вышло? Не спросить ли мне у своей мебели из «Икеи», одинокий трубач? Той молчаливой мебели комфорта, которой я закрывался от ужаса перестроек… Чьё молчание будет красноречивее всяких слов…

И если уж по совести, перед Богом – то, трубач неведомый, зовущий никого в никуда, ведь не один Грицай убил Настю… Если по совести, то, получается, мы соучастники…

Когда ты увлечённо набивал карманы и думал только о своём бизнесе – зло прело в долларовых парниках и ветвилось плесневыми побегами украинствующего юродства, заполняло собой всё пространство, мерзкое, нечеловеческое зло, всеразрушающая сила коррозии и гнили, обрушившая стапели космодромов…

 

***

Всего несколько минут на взгорье – а как много пролетело в памяти, и лишь потому, что услышал давно забытый звук парков твоего солнечного детства, звук духового инструмента…

Как всё теперь кажется просто – когда всё уже случилось и ничего уже не исправить»

«Цивилизация веками пытается всем вставить фабричные мозги, чтобы все думали на один манер и в одну сторону… – думаешь ты, и слёзы холодят скулы. – И она, цивилизация-то, даже кое-каких успехов на этом пути добилась, но всё равно, всё равно… Стоит только задуматься – и перед тобой, как отражение зеркал в зеркалах, предстанут бесконечные ряды вариантов… Тысячи тысяч вырастающих на стебле позвоночника серых цветов, и каждый со своими неповторимыми особенностями!

Садовники стригут их и ровняют, церковь подходит к ним с меркой эталона, а власть – с секатором… Но, стоит только зазеваться, они снова и снова пускают непредсказуемые побеги во все стороны… В старой книге это называлось – «хотеть странного».

Чёрта с два потребности дикорастущих мозгов выражаются в каком-то разумном и общем стандарте, который можно было бы назвать «потребности человека»! Советская власть хотела давать им по стакану сметаны утром, а Петрусю из СБУ не нужна была сметана, он мечтал топить котят! Ну вот такое строение мозга, кто-то скажет – дефект, сбой, а для Петруся это судьба, как и служба в СБУ… И он ждал, вожделел, прямо в советской столовой модернистского вида, посреди стаканов со сметаной для деток, тех стаканов, в которых, оплывая, плавились насыпные лужица сахара… Заранее предвкушал, как наполнит ведро водой, как будет толкать палкой в раскрытые, словно у птенцов, розовые рты котят ко дну… Его тело дрожало от сладкой похоти, как у Бандеры, когда тот душил котов, воображая в них «ворогов нацыи», и плевать он хотел на сахарённую сметану, марксистам казавшуюся идеалом сладкой жизни…».

 

***

Если это было бы не так, то никогда не случилось бы перестройки и не возникла бы смрадная яма «суверенной Украины»… Потому что советская ГОСТовская сметана была лучше нынешней, и она была для всех – а не для избранных… И если бы дело было в сметане, то СССР бы не развалился, а развалившись – быстро бы собрался обратно…

Но не в сметане дело. Не в колбасе без нынешнего картона и красителей, от которой на всю комнату пахло мясом (ГОСТ!). Дело во внутреннем трепете мальчика Петруся в красном скаутском галстуке, ожидающего через череду скучных уроков про космос и атом – процедуру сладкого утопления новорожденных котят…

Их конечно нужно убивать, таких Петрусей, Бандер и Грицаев, убивать без жалости и лишней рефлексии, как выметают мусор из дома… Но как? Пока они себя не проявили – вроде как не за что… А когда они раскрылись в полной мере – уже некому…

 

***

Большой и завидный автомобиль-внедорожник подъезжал к родному, мирному и активно строящемуся мегаполису. На белых бортах автомобиля остался клей с липких лент, и теперь борта облипала всякая придорожная пыль и прах…

Страшную весть вёз из Преисподней человек без имени пожилой бездетной паре без будущего. И думал только об одном: на могилку никому не нужной, всеми забытой Насти Михальченко некому положить даже одинокую гвоздику… И он тоже не положил, когда убегал…

Где в аду вы найдёте киоск, продающий гвоздики, хоть бы и за евро крупными купюрами?