ПОЭЗИЯ / Павел РЫКОВ. БУДТО ХРЕБЕТ ДОПОТОПНЫХ РЕПТИЛИЙ. Стихи
Павел РЫКОВ

Павел РЫКОВ. БУДТО ХРЕБЕТ ДОПОТОПНЫХ РЕПТИЛИЙ. Стихи

12.09.2017
1115
1

 

Павел РЫКОВ

БУДТО ХРЕБЕТ ДОПОТОПНЫХ РЕПТИЛИЙ

 

АХ, ТЫ СТЕПЬ МОЯ…

Ах ты степь моя, моя матушка!

Степь родимая Оренбургская,

Степь былинная, степь обильная,

Степь раздольная, воля вольная.

 

От Уральских гор широко легла,

Вдоль Урал-реки пораскинулась.

Не охватит взор ковыли твои,

Ковыли твои всё шелковые.

 

В небе славят тебя жавороночки,

Колокольцами заливаются.

Как невеста ты изукрашена,

Расцвела по весне тюльпанами.

 

Не измерить ширь золотых полей ­­­–

Нива славная хлебородная.

Как же нам не любить тебя,

Раскрасавица да кормилица.

 

Ах ты степь моя, моя матушка!

Степь родимая Оренбургская,

Степь былинная, степь обильная,

Степь раздольная, воля вольная.

 

* * *

Благодатели, даром дарители,

Новодельных крестов возводители

Встали кучно – живот к животу,

Чтоб отметили за доброту.

 

До копеечки у стариков,

Неумех, чудаков, простаков,

Подчистую сумели увесть –

А теперь отжалели. И в честь

Доброты своей храм возвели,

Крест – взгляни – не увидишь с земли…

 

А Господь во смиренье Своём

Держит путь в этот маленький дом.

В доме старом культяпый солдат

Доживает. В одном виноват:

Он контужен был дважды. И вот,

Слово Божье не произнесёт.

Заикаясь, промолвит: «Ка-лаш»,

Но Христовы слова: «Отче Наш» –

Не осилит. Пустым рукавом

Не покрестится. Маленький дом,

Что ни вечер, Христос навестит.

В изголовье тайком посидит,

Ниспослав наложением рук

Сон солдату без боя, без мук,

Без команды: «Вертушки, огня!».

Без мольбы: «Ну! Добейте меня!».

 

ВЕЧЕРНЕЕ

Свет предвечный, свет вечерний,

Утишающий жару…

Ветер воду кроет чернью

По речному серебру.

 

Мгла укрыла лес прибрежный;

Дуб ли, вяз – не разобрать...

А над ними звёзды нежно

Дню вослед начнут сиять.

 

В час закатный, час конечный

Помолись: благодарю,

Господи, за Свет Предвечный

И последнюю зарю.

 

* * *

Взгляни на звёздные узоры,

Что в небесах по вечерам,

Раздвинув облачные шторы,

Неведомый являет нам.

 

Зачем? Ужели на потеху

Зевакам, выпившим пивка,

Готовым умирать от смеха,

Иль опечалится слегка?

 

Или безумному поэту,

Который в меру скромных сил

Безмерную картину эту

В строку, как в гроб, заколотил?

 

Иль звездочёту-астроному,

Что, вперившись в трубу, вскричал

О том, что звёздные законы

Он и без Господа познал?

 

Нет! Лишь влюблённым… Нам с тобою…

Ты помнишь: полночь, я и ты

У кромки звёздного прибоя,

Ниспосланного с Высоты.

 

ДРОВА

Ходят немцы по дворам,

Ходят фрицы по дрова.

Ходят с пилами звенящими.

Разведёнными, блестящими.

Сподручными-двуручными,

А колуны

У них тяжелы, как валуны.

Ходят гансы настоящие,

Смиренные, работящие,

Только малость бледные

Сверхчеловеки пленные:

– Троффа колоть кому?

Das ist… Что спрашивают – не пойму,

Потому, как немецкому не обучены,

Что может и к лучшему…

 

А у соседки, у Марьпетровны,

Сгинул муж в сорок первом под Ровно.

А у бабы Паны

Оба сына под Вязьмою пали.

А у морпеха Игнатыча

Нет половины лица

И рука правая – начисто.

А на левой – только два пальца-удальца,

Зато по-мужицки, без приседа может поссать,

Распротудыт твою мать!

 

А к зиме, хошь – не хошь, потребны дрова,

Потому что холода вступают в свои права.

Потому что когда завьюжит да заметелит,

Холод хоть кого отметелит,

А при случае и отпоёт.

Вот!

Но теперь появляются шансы:

Пленные эти гансы

За деньги, и какой-никакой приварок

Пилят брёвна и труд их жарок.

Впрочем, немцы себя берегут.

Sehr gut.

Работают не торопясь, но споро,

Без перекуров. И скоро.

Сразившись с дровами, но вполне

Бескровно

(Чать, не на войне),

В сарае у Марьпетровны

Ладком

Поленья уложат рядком,

И заблагоухает в сарае разделанною берёзой.

Wunderbar! Но вдовьи горючие слёзы

Застят ей взор.

Немцы, получив расчёт, уже покинули двор.

А следом за ними неминуемо уходит и лето,

Стало быть, канут в Лету золотые деньки…

Минует время: и там, где были пеньки,

Задышит лес и окопы затянет землёй,

И остынет в печи зола,

И станут золою слова,

С ними, как с винтовками наперевес, шли на бой.

Так остывают после жатвы поля,

Так каменеет подмороженная колея,

Так ночные туманы становятся инеем…

А немцев скоро отпустят из плена домой

Строить в Германии рай земной

Под красным знаменем и марксовым именем.

 

А Марьпетровна

И дворня,

Что смотрели на них, как в зверинце глядят на зверей,

Постараются немцев забыть поскорей.

И мои воспоминанья, как в год тысяча девятьсот сорок восьмой

Немцы, расположившись середь двора,

Пластали берёзовые дрова,

Канут в Лету вместе со мной.

Нам же только день проживаемый дорог.

И потому – alles ist in ordnung.

 

Лишь под Ровно

Василий – Марьпетровны

Безвестно пропавший супруг –

Вечный молчальник,

Вдавленный танковой гусеницей в раскисшую колею,

В смертном сне своём вскинется вдруг:

– А меня-то вы помните? Пропавшую жизнь молодую мою,

Христа ради, вспоминайте – я вас молю!

Вскинется… И возвратится назад к однополчанам

В их посмертный, так и недопересчитанный Родиной круг.

 

ЖУРАВЛИ НАД ИСТРОЙ

На заре берёзы, будто свечи,

Листья златоцветные зажгли.

Улетая, созывают вече,

Клича в поднебесье, журавли.

 

Как узнать: ликуют, иль рыдают

По тому, что ждёт их вдалеке.

Иль молитву чудную читают

На своём журавьем языке.

 

Отражает их круженье Истра,

И уносит взмахи крыл река.

А над нами нежно-серебристы

Перистые ткутся облака.

 

Покружат и, выстроившись клином,

Растворятся в небе, чтоб весной

Из далёких стран дорогой длинной

Воротиться, как всегда, домой.

 

Час придёт, и ты вослед за стаей…

Но не сможет отразить вода,

Как ты вознесёшься, улетая,

Чтоб не возвратиться никогда.

 

ЗАЗИМОК

Выпал снег. Но пока что немного,

Как маляр в первый слой побелил.

Видно, нынче у снежного бога

Не достало желанья и сил.

 

Чтобы, ветру подвластна, взметнулась

Белым вихрем его борода,

И берёзка под ветром прогнулась,

И притихла, смиряясь, вода.

 

От метели, мы знаем наверно,

Нам с тобой никуда не уйти….

Но уже своей кистью неверной

Снег для смерти разметил пути.

 

ИЗ ЕККЛЕСИАСТА, гл.7-4

Мудрое сердце там, где нет даже сил для рыданья.

С грейдера на просёлок сворачивай, брат, да не трусь.

Это – всего лишь заросший погост. Привыкай к умиранью;

К Богу восходит крестьянская, вечная Русь.

 

Три старушонки – вдовицы, да ухажёр их – дедочек беззубый.

Синий ящик почтовый прибит кое-как для порядка к стене.

Только кому и о чём здесь поведать, коли множится убыль.

Правда, о деревнях не шлют похоронки – это же не на войне.

 

Школа была. Но потом, экономии денежной ради,

Школу закрыли навечно, навесив амбарный замок.

А экономный чиновник представлен к высокой награде,

Он же из кожи весь вылез. Он же ужасно бюджету помог.

 

И запылил по просёлку народ, покидая могилы

Дедов и прадедов, с ног отрясая веками насеянный прах

Родины малой. Пусть малой, но Родины издревле милой,

Где родовые иконы таятся по-прежнему в красных углах.

 

И ещё ждут возвращенья, очи святые свои не закрывши,

Добрый Никола, Пантелеймон и Казанская Божия Мать.

Ждут: заскрипят половицы и, громыхнувши по крыше,

Станет хозяин просевшую кровлю железом латать.

 

Бабушки внукам поведывать древние будут поверья.

И молоко от коровки, в ведёрко ударив, вдруг весело вновь зазвучит.

Может быть… Но здесь пока что беззвучно рыдает деревня –

Три огонька, словно слёзы, во тьме непроглядной ночи.

 

* * *

                                                    Л.Григорьевой

Мы жили у черты, у роковой. Ни к чёрту

Та жизнь была у крови на краю.

Команда: «Шагом марш» тогда звучала чётко.

Привычно, как слова: «Убить. Убьём. Убьют».

 

Взлетали «ястребки», месили глину танки,

И атомным огнём жёг Тоцкий полигон.

А старший брат меня учил мотать портянки,

Полезно знать, когда враги со всех сторон.

 

И военрук кричал: «Ложитесь! Вспышка справа!

Накройся простынёй! Иначе вам конец!».

Так, корчась от натуг, спасала нас Держава…

Но, помня о войне, стонал во сне отец.

 

* * *

Молитвословие не разучить,

Подобно песенке для буйного застолья…

Спеть, а потом заесть, запить

Каким-нибудь горохом иль фасолью,

Или, скоромную похлёбку упоров,

Мелодийку на сытое на брюхо

Мурлыкать, поминая поваров,

Недобрым словом за свиное ухо,

Что вместо мякоти пустили в суп:

– Разбой! Я углядел подмену! Я не глуп!

 

Ты в храм смиренно в ранний час войди,

Вглядись в глаза Святой Марии Девы,

Пред нею покаянно ниц пади,

И, если веруешь, в душе напевы

Возникнут и слова. И на глаза

Сойдёт молитвы чистая слеза:

– О, Господи! Не умолкай, пока я жив,

Пока Ты милостив, пока меня прощаешь,

Пока ручей спешит, журчлив,

Пока Ты вешним садом расцветаешь.

Пока Ты в небе, облаком клубясь,

Несёшь полям живительную влагу,

Пока в стихах слова находят связь

И просятся излиться на бумагу.

 

Мне ведомо: я жив, пока с Тобой!

Услышь, Господь, негромкий голос мой.

 

* * *

Мука крестьянского помола,

Ядрёны дрожжи на хмелю…

Я голову склоняю долу,

И хлебу говорю: «Люблю».

 

Он испечён был в печке русской,

Но прежде вынянчен рукой,

Сияя корочкою хрусткой,

Такой живой, такой родной.

 

Хлеб выпекался впрок, с заделом.

На всю неделю тот задел.

Но взрез был ноздреватым, белым

И не крошился, не черствел.

 

Пекли его не для барыги –

Но из холстинки чтоб достать,

И, ко груди прижав ковригу,

Ломоть душистый отпластать.

 

Эх, милота – обеды в поле:

Щерба густа и горяча…

Зовёт снедать кухарка Поля

В рубахе цвета кумача.

 

Брезент на травке раскатала,

Взвар по стаканам разлила…

А что? Для счастья разве мало,

Коль хлеба вволю припасла!

 

Но памятны лихие годы,

Не видел кто – тот, видно, слеп.

Шли комиссары. И подводы

Везли в уезд на ссыпку хлеб.

 

А измождённые старухи,

Смоловши сор на жерновах,

Мальцов кормили затирухой,

Чтоб род крестьянский не зачах…

 

Теперь такого нет в помине.

Кричи, а впрочем, не кричи…

В село везут теперь в машине

Фабричной марки кирпичи.

 

Как близнецы они похожи.

Вкус – не берусь я описать.

В них синтетические дрожжи –

Сильна химическая стать!

 

О чём грустить? Сейчас не голод!

Но в памяти жива пока

Мука крестьянского помола,

Всех нас вскормившая мука.

 

* * *

На сон грядущий, ввечеру крестя,

Шептала бабушка: «Спи, засыпай, дитя.

Спи, дитятко, спокойно».

Благовестила вольно иль невольно,

Что будет ночь светла,

И всем достанет ласки и тепла,

И никому во сне не будет больно,

Невзгоды обойдут нас стороной,

И не воскликну я, проснувшись: «Боже мой!»,

Познав впервые горечь расставанья.

 

Молилась бабушка… Молитва – ожиданье,

Что Тьма вовек не сможет превозмочь

Наполненную звёздным светом ночь,

И троеперстие, и лёгкое касанье

От скорби укрывающей руки.

 

Что мы без вас, родные старики…

 

ПЕРВОЕ НОЯБРЯ

Так далеко до тепла.

Путь утомителен, долог.

Ночью пороша легла,

Словно накинула полог

В доме на все зеркала,

Как перед вечным покоем.

Чудится, колокола

Грянули. Ветер завоет,

Мчась через лес напролёт…

Окоченевший просёлок;

Хрустнет, растрескавшись, лед,

Будто оконный осколок

Под каблуком у тебя.

Значит… А что это значит?

Та, что глядела любя,

Вычеркнет, переиначит

Прошлое. Скажет: «Прощай».

И беспощадней: «Прощайте».

Походя, вдруг, невзначай

Бросит: «И не отвечайте.

И не пытайтесь гадать:

Что, почему – не поймёте»…

Ветер вздымает замять

Снежную. Ввек не найдёте

Даже и следа шагов.

Даже единого следа…

 

Был тот ноябрь таков –

Время разлуки и снега.

 

РОСЧЕРК

Когда я говорю: «Прости»,

А Вы в ответ: «Да-да, прощайте»,

О, Боже! Скрещивать пути

Так трудно. Легче – беспощадно

Вдруг разойтись. И ни словца,

Ни взгляда вслед, ни сожаленья.

Вниз – три ступенечки крыльца

И след по снегу. Расторженье

Всего, что было и прошло,

Как не было – такое дело…

А утром солнечно, тепло.

И снег, и след – всё улетело.

 

И только в небе голубом

Ваш росчерк – облачным пером.

 

У СТАРОГО ОКОПА

Эх, гуляли! Как гуляли!

Любо-дорого гулять!

Не считая пуль, пуляли.

А в кого? Да надо ль знать…

 

Не беда, что в чистом поле

Ни синь пороха, ни зги!

Смерть не ведает ли что ли,

Где друзья, а где враги?

 

Не беда, что криво метит,

Не того в бою найдёт…

Памятник из чистой меди

Скульптор мёртвым отольёт.

 

А пока горнист горюет

И рокочет барабан,

Снова кто-нибудь воюет,

Бьёт наотмашь басурман.

 

А они не басурмане,

Не злодеи, не враги.

Навсего-всего, крестьяне,

Нашенские мужики.

 

Им сказали-приказали,

Обещали накормить.

А за что война – едва ли

Догадались объяснить

 

И, не зная останова,

Прёт вперёд за ратью рать,

Чтобы заново и снова

Грызть, кромсать, крошить да рвать.

 

Солнце жжёт, метель гуляет.

Минул год, другой настал.

Только чёрный ворон знает.

Где он мне глаза клевал.

 

УРАЛ

Жизнь нам казалась не столь и плоха,

Если река продолжала струиться…

Знать бы заранее, что от греха

Не откреститься и не отмолиться.

 

Толку ли, лбом отбивая поклон,

Свечи палить в пять пудов, в три обхвата,

Если кровит перепаханный склон

Красною глиной вдоль чёрного ската.

 

Если Урал в перехватах коряг

Там, где был омут – сомовья обитель…

Глянь в отраженье речное: там – враг.

Что? Не узнал себя, ты, победитель?

 

Лес у верховий свели на дрова,

Воду заводы без меры хлебали.

Мы покоряли природу: – Ура!

Думали ль мы об Урале? Едва ли…

 

О, человек! Ты всегда побеждал,

Умник – всему находил оправданье.

Но изнемог беззащитный Урал.

Где ему против людского стяжанья!

 

Близко… Всё ближе кончина реки.

Только весною Урал оживает.

Схлынет разлив – и желтеют пески,

Горло уральское пережимая.

 

Сможем ли жадность свою одолеть,

Дикость унять непомерную? Или

Стает уральское русло белеть,

Будто хребет допотопных рептилий?

 

Комментарии

Комментарий #6753 25.09.2017 в 11:55

Прочитал первое стихотворение. Да, к этой теме очень уместен именно распевный ритм. Желаю автору новых творческих успехов.