Юрий МАНАКОВ 
Юрий МАНАКОВ
ПЕЧАЛЬ МОЯ, И ПЕСНЬ МОЯ, И ПАМЯТЬ…
* * *
Плети паутину, паук,
В высоком прозрачном лесу.
А вдруг ты удержишь, а вдруг
Последний листок на весу?
Он будет легонько дрожать,
В тенётах запутавшись. Но
Теченья тебе всё равно
Осеннего не удержать.
* * *
Под небом Алтая
Жарки отгорают.
На склоне горы в окруженье берёз
Темнеет избушка, родная до слёз.
И ульи стоят в шелковистой тени.
Любил я когда-то в беспечные дни,
Себя обдавая дымком с дымаря,
Пчелиные рамки на мёд проверять.
Любил я, закинув ружьё за плечо,
Спокойным, как вечность, бродить пихтачом.
Любил, приноравливаясь к старикам,
Окашивать всплески кустов по холмам.
Омшаник любил и постель из травы,
И крик по ночам бедолаги-совы.
Да мало ли радостей в отчем краю
Вложило минувшее в память мою!
* * *
Мне так хотелось тишины,
Обыкновенной, до полёта
Былинки в воздухе осеннем.
Мне снилась эта тишина.
А в ней моторы не слышны,
И веет прелью с огородов,
И красота лесов окрестных
В одном листке отражена.
И вот кружу я по лесам
И пробираюсь по болотам,
Пью жадно воду ключевую,
Валяюсь в травах золотых.
Но в редких птичьих голосах
Вдруг померещится мне что-то
От звонкой музыки трамваев
На перекрёстках городских.
* * *
Навсегда я этот день запомнил:
Плакали мы с мамою на дровнях –
Там, в сарае, что через дорогу,
Мужики прирезали корову
Нашу, что на выпасах апреля
Что-то ядовитое поела.
Шла тогда весна моя шестая,
Снег по закоулкам прел и таял.
Было ослепительно на свете…
В первый раз тогда я горе встретил.
ИРТЫШСКАЯ КАЗАЧЬЯ ЛИНИЯ
Вот он мелкосопочник, змеи, суховей,
Пирамидка выветренных обомшелых скал.
Будто горстку пыльную горьких сухарей
Из мешка заплечного кто-то опростал.
Кто он, где он нынче-то? Путь его пролёг
Через эти нежити века три назад.
И зажёг от солнца здесь жизни уголёк
Поселенец в горницах выбеленных хат.
Азия песчаная, сумрачная даль,
Сколько неразгаданного пыль твоя хранит.
Сабелька упругая, меткая пищаль
Казака сибирского здесь оборонит.
Дума моя долгая, терпкий поворот,
Горестно ли, радостно ли, только этот путь
Помнит моя родина, знает мой народ.
И его не вытоптать, не перечеркнуть.
* * *
Не изменить уже расклада
И не поправить ничего:
Я стал свидетелем распада
И соучастником его.
В огне, в дыму, безумно корчась,
Мелькнут погибельные дни,
И растворятся, и покончат
Со всем, что в мире нам сродни.
И станет горько-незавидным
Путь всех, кто выживет, когда
Прямой наводкой будет сбита
С небес последняя звезда.
Когда со скрипом погребальным
Земли обломанная ось
Скользнёт спокойно и печально
Под галактический откос.
И если мысль материальна,
Она обронит напослед
Цветком мерцающим прощально
Поверх руин нездешний свет.
* * *
Я перебрёл по перекату
И от реки взбежал на луг,
Где шмель в цветах жужжал мохнатый
И пенье слышалось пичуг;
Где крыша пасеки виднелась
В лощине перед пихтачом.
Здесь так когда-то сердцу пелось,
Как никогда уже потом!
* * *
Мне снился дом, а в доме том
Всё аккуратно, всё ладом:
В печи огонь, постель бела,
В окне сверкают купола.
И воздух чист, и даль светла.
Ужели Русь в мой дом взошла?
И помню я: мои глаза
Нашли киот и образа.
И осенив себя крестом,
Я наконец обрёл свой дом.
* * *
Сегодня вёдро будет, верно.
Послушай-ка и посмотри:
Рассвет покашливает ветром,
Топчась тихонько у двери.
Он лишь недавно губкой тучи
Отёр прозрачный диск луны.
И мы с тобой друг друга мучить,
Наверно, больше не должны.
* * *
Со временем томительней и пристальней
Я вглядываюсь в тот далёкий год:
Речной трамвай от пристани до пристани
Меня в июльский жаркий день везёт.
В руках моих раскрытый томик Тютчева,
На берегу, над рощей купола.
Я ждал от жизни многого, но лучшею
Поездка эта, видимо, была.
Когда ни войн поблизости, ни старости,
И над землёй разлит спокойный свет,
Когда осталось меньше малой малости
До поступленья в университет.
Когда в кармане письмецо от матери,
Где от отца привет и от родни…
Вот и гляжу я в прошлое внимательно,
Чтоб не пропасть в отчаянные дни.
* * *
Вроде рядом нет воды,
Нет корням земельных соков,
Лишь гранит да блеск слюды
В нишах, в лунках неглубоких.
Всё же некто начертал
Знаки жизни здесь неброско:
На карнизах древних скал
Шелестят листвой берёзки.
* * *
Лошадь пьёт короткими глотками
Воду из прозрачного ручья,
Шевелит мохнатыми ушами,
Втягивая влагу бытия.
А со дна взрываются песчинки.
И каскад причудливой игры,
Может, и является причиной,
Что рождает новые миры.
* * *
Река прозрачная, как память.
Скала, как жизнь, высока.
На обомшелый сяду камень,
Колени обхвачу руками
И загляжусь на облака.
Они плывут и путь их лёгок,
И мне светло их провожать.
Я прежде не был тих и кроток,
Сегодня же как будто кто-то
Ниспосылает благодать.
Река струится, волны плещут,
Играя светом по скале.
Что близко ныне, что далече, –
Приемлю всё. И, может, легче
Теперь мне будет на земле.
* * *
Я рос в бараках коммунизма,
Полынь, промышленная грязь.
Моя привязанность к отчизне
Здесь тихой звёздочкой зажглась.
Отцы, кто с фронта, кто из тюрем,
Рассказы, водка, песни, смех.
Я никого не помню хмурым,
Хотя я крепко помню всех.
Медали звякали и сила
Была такая в мужиках!
И где их только не носило –
В каких югах и северах!
Да, это были люди жизни.
Сейчас вокруг снуют не те…
Где ж вы, бараки коммунизма,
В своей нетленной доброте?!
* * *
Поселились в усадьбе моей воробьи.
Выясняют они отношенья свои.
Он чирикает ей, я расслышал: люблю!
А она ему в темечко целит свой клюв.
И ворчит, и свистит, распушая крыло:
«Всё, что было меж нами – давно уж прошло!».
Воробей виновато под ветку нырнёт,
Пригорюнится там, помолчит, запоёт.
И глядишь – помирились, и вместе летят
Корм на грядках искать для своих воробьят.
Вон гнездо их под старым навесом в тени.
Может статься, и нас образумят они!
* * *
Только на горку взобраться решусь,
Возраст закашляет рядышком:
Нынче другие взбираются пусть –
Остепениться бы надо ж нам!
Или на девушек я засмотрюсь
На расцветающих улицах,
Возраст с усмешкой подёргает ус:
В зеркало глянь да одумайся!
Возраст, мой возраст, годочки мои,
Как же тогда быть мне с музыкой,
Той, что в душе, как и прежде, звенит,
Не потеснённая мудростью?
* * *
Заглядишься на струящуюся воду,
И такое вдруг неслышимо найдёт:
Вот – река стоит, а берег этот вроде
И с тобою, и с деревьями плывёт.
Так и я, заматерел уж и старею,
Но ни в молодости и ни в зрелый час
Не постиг я: или мы идём сквозь время,
Или время протекает через нас.
* * *
Безнадёжный поэт,
Я привыкнуть никак не умею,
Что с течением лет
Я немею, немею, немею.
И не то чтобы слов,
Чую – как мне души не хватает.
Ах, куда занесло!..
Где ж ты, нить моей песни живая?
Безнадёжный поэт,
Кувыркаюсь по жизни, как в цирке.
Но спасения нет
И на донышке горькой бутылки.
Ухватить за рукав
Я хочу уходящее время,
Затеряться в лугах
Ненаписанных стихотворений.
* * *
Алтай ты мой зеленоглазый,
В теснине глыбистых Белков
Ты неоконченным рассказом
Простёрся посреди веков.
Я перелистываю книгу,
В ней кедры, вереск и жарки,
Дороги каменной изгибы,
На дне ущелья шум реки.
Темнеет пасека на склоне,
Пасётся лошадь на лугу.
Я до того в мой край влюблённый,
Что и расплакаться могу.
Я до того с тобой сроднился,
Алтай мой горный и лесной,
И мне вовеки не напиться
Водой твоею ключевой.
* * *
Вот я скоро уеду,
Тут и вспомнишь меня,
Словно отблеск последний
Отгоревшего дня.
Тихо глянешь на звёзды
В негустой темноте:
«Поздно, милая, поздно...» –
В небе выведут те.
* * *
Грохочут ли громы, бьют ливни косые,
И катится слов угасающий свет:
«Всё кончено, дескать, пропала Россия,
Что было святого, того больше нет!».
Такая сквозит в этих «песнях» усталость!
Такую безвыходность нынче поют!
...Но как-то не в строчку – когда свою старость
Как старость Отчизны моей подают!
* * *
Геннадию Гайде
Выгорают расстоянья,
Не смириться, не простить…
Расступитесь, россияне,
Дайте русскому пройти.
Не пеняйте мне за то, что
В расколовшейся стране
Я остался как бы в прошлом,
За оградою, вовне.
Если б вы меня спросили,
Я бы так ответил вам:
Ведь не я швырял Россией
По туземным по углам!
И не я, как листья в осень,
Русских канувшей страны,
Не раздумывая, бросил
В бучило чужой волны.
Я метался в эти годы
Без плота и без весла,
Но от внешней несвободы
В сердце Родина вросла.
Я люблю её преданья,
Верю в избранность пути.
Расступитесь, россияне, –
Время русскому прийти.
* * *
Вот и всё. Пора уже привыкнуть
К шалостям не детским человека.
Движимые нечистью, проникли
Люди в бездны, скрытые от века.
Здесь отпрянуть бы и содрогнуться,
Но звенят мозги от нетерпенья…
Только как бы нам не задохнуться
От восторга самоистребленья!
РУКИ ОТЦА
Отрывок из раннего детства
Я в сердце под спудом сберёг:
Был пасмурный вечер апрельский
И зыбок дощатый мосток.
С отцом, возвращаясь с заимки,
Взошли на него и тогда
Решил я идти без заминки
Один – не страшна мне вода!
Качнулись висячие кладки,
И я как птенец полетел.
В прыжке у волны меня папка
Поймать за тужурку успел.
Буруны кипели и звонко
Сшибались друг с другом, дробясь.
Хотела сглотнуть нас воронка
И выплюнуть где-нибудь в грязь.
Но ловким отец был и сильным,
Настырней, чем воды весной.
Он вырвал меня из пучины…
И позже, в сторожке лесной
Мне было тепло и не страшно,
Печь светом узоры ткала.
И только отцова фуражка
Корабликом где-то плыла.
Я вырос давно уж, но если,
Бывает, настигнет беда,
Как старую добрую песню
Я день тот припомню тогда.
И выведут памяти струны
Всё то, чему нету конца:
Нависшие тучи, буруны.
И сильные руки отца.
* * *
Не загружай себя вселенской скорбью,
Ведь рядом всё, что гнёт тебя и горбит.
Вселенская отзывчивость оплавилась.
Забывчивость всемирная оскалилась.
Ведущие прохвосты и ведомые
Историю царапают по-новому.
Но ты всегда шагающий по-своему,
Не примыкай к чужому и разбойному.
Спаси себя. И, может, что другие
Вслед за тобой отринут от могилы.
* * *
Натолкались и во время, и в пространство,
И несёмся в виртуальном шабаше
Не в последнее ль из многих наших странствий
Без оглядки, не горюя о душе?
Это ж надо так любить себя без меры!
Наказанье нам такое. И за что ж?
Мы останемся в истории примером
Тех, которым жить по вере невтерпёж.
Мысль научная ворочается споро,
Чтоб облегчить нынче людям всё и вся.
А не станем ли похожими мы скоро
На планету облегчённых поросят?!
ПОЮЩАЯ ГОРА
Тончает свет, а вспомнить нечего,
Вот разве что весенний склон,
Лучами первыми расцвеченный,
Самозабвенный птичий звон.
Вокзал, глоток воды колодезной,
В тропинку сузившийся путь.
Такие встречи были с родиной
Тому лет сто каких-нибудь.
Да что ж со мною есть, и к тем ли я
Воспоминаниям припал?
Хвостом вильнула змейка времени
И в прах рассыпался вокзал.
Давно умолкла, обесптичила
Моя поющая гора.
И мысль котёнком чёрным тычется:
Ужель и мне пришла пора?..
АЛТАЙСКИЙ ПРИТОР
Александру Задонцеву
В веках легендарных, кипящих, начальных
Изломан горами простор.
Замшелые камни, колючий кустарник,
Забит буреломом притор.
Мой конь осторожно ступает по скалам,
Слоисто лежащим внизу,
Над нами по небу натужно, устало
Тяжёлые тучи ползут.
В долине пружинятся ивы под ветром,
Предзимья сквозная пора.
Притор мой алтайский, уступы и кедры,
Таёжной реки шивера.
Проеду я кромкой, в бурлящую воду
Осыплется щебень с тропы.
Такая рисковая наша порода –
По краю ходить у судьбы.
А там за притором отлогие склоны
И рубленый дом у ключа.
И комнаты в доме светлы и просторны,
И перед иконой свеча.
МОРОЗ
Подвернув кокетливо копыто,
Выгнув шею в инее свою,
Бусая корова, как в корыто,
Погружает ноздри в полынью.
Сжатое, скрипящее пространство,
Обморочный, зимний огород,
Где сугробов синее убранство
Подпирает тёмный небосвод.
Ничего поблизости живого,
Индевеет сторона моя.
Только я да бусая корова,
Да в декабрьских звёздах полынья.
* * *
По дождичку на лошади
Верхом да рысью в гору,
Да так, что мокрый щебень
Летит из-под копыт.
И с козырька скалистого,
Взберёшься на который,
Тебе такой представится
Великолепный вид.
Река внизу извилисто
Среди утёсов пенится,
Сквозь тучки открываются
Усадьбы и дома.
Шоссе от них в сосновый бор
Блестящей лентой стелется,
Холщовыми полотнами
Струится ввысь туман.
Всхрапнёт лошадка весело,
И ей ведь тоже нравится
Простор, горами вздыбленный,
И то, что дождь иссяк.
И то ещё, что вот её
Хозяин поднимается
В места, куда и юноша
Взбирается не всяк!
По солнышку, по летнему,
По влажной перламутровой,
В дождинках ли, в росинках ли,
Некошеной траве
Обратный путь спрямляешь свой
И едешь так, как будто ты
И с крохотной былинкою,
И с космосом в родстве!
САРЫ-ОЗЕК
Бьёт память по глазам упругим стеком,
На искры распадается звезда.
Через палящий ад Сары-Озека
Бредут мои армейские года.
А было там попервости нередко:
За то, что сделал что-то невпопад,
Я отбился крепкой табуреткой
От пряжек старослужащих солдат.
Или в наряде, в варочном, в столовой,
Опять один – подмогу не зови! –
За дерзкое в них брошенное слово
Я с поварами дрался до крови.
Военщина безжалостно ломала.
Пустыня, серый и безликий строй,
Калёные, сухие перевалы,
Ученье, пуск ракеты боевой.
Я ёжика поймал степного как-то
И приручил. В казарме, в уголке
Он жил ушастый, колкий, будто кактус,
К моей привыкший с лакомством руке.
Его я даже гладил по иголкам,
Когда тот в настроении бывал.
Я думал: подружились мы, да только
Ёж всё равно в пустыню убежал.
Вот так и я, уж став сержантом вскоре,
В минуты золотые тишины
Я уходил от глаз людских на взгорье,
А там ничьи команды не слышны.
Мне этих лет не помнить бы вовеки…
Так почему ж бессонною порой
Через палящий ад Сары-Озека
Они идут и манят за собой?
* * *
Запечалилось вдруг, и припомнились мне
Моря зыбкий уступ и огня языки,
Ты белеешь русалкой на тёмной волне,
И следят за тобой от костра рыбаки.
Ты подарок судьбы, ты проклятье моё,
А в палатке фонарь и звенят комары,
И ещё у костра кто-то грустно поёт
Из транзистора про «золотые шары».
Я с другими твою благосклонность делю,
Горек привкус любви, как морская вода.
Рану другу промыть, дать простор кораблю
Можно этой водой и сейчас, и всегда.
Можно и любоваться, как в утренний час
В ней, сияя, преломятся солнца лучи.
Но, однако, надежды на то, чтоб хоть раз
Утолить ею жажду, здесь не получить…
ВОЗВРАЩЕНИЕ
Пролетели на дальнее тёплое озеро лебеди,
Прокричали на ближнем холодном тревожные вороны.
Как давно мы в отцовских заглохших местах с тобой не были,
Но теперь воедино срастаются разные стороны.
Молчаливо столетние русские избы кондовые
Оглядят нас резными оконцами подслеповатыми
В деревеньке старинной с красивым названьем Вишнёвая,
В деревеньке сегодня, увы, пустырями богатою.
Добрый брат мой, с тобой городские сейчас, или кто ли мы?
Только в сердце застряла тоска и сквозит нескончаемо:
Что ж мы с краюшку всё, да ещё за чужими застольями,
Где и песня весёлая слышится будто печальная?..
Облака потянулись на юг над уральской равниною.
Перелески светлы. Степь затихла, дождя ожидаючи.
Напои нас, отчизна, забытою силой былинною.
Мы ведь здесь, мы пришли, и беда поправима пока ещё!
* * *
Рассыпчатый щебень сухим ручейком
Стекал по крутому оврагу, –
По краю обрыва я шёл босиком –
Ах, эта мальчишья отвага!
На дне, в камышах, серебрилась вода.
Шиповник увил косогоры.
Душе было так – что и не передать! –
Чудесно на этих просторах.
И где же вы, детские годы мои,
Отчаянная бесшабашность?
Скукожилось время, осыпались дни
В сплошную, как темень, вчерашность.
И если пока ещё жив я, то лишь
Надеждой, лучом её света,
В котором к отцу толстощёкий малыш
Бежит по траве через лето.
* * *
Дочерям Анастасии и Марианне
Вновь кручу я в спираль километры.
Кто бы знал, что в мои-то года
И к степи привыкать мне, и к ветру,
И влюбляться в равнинную даль!
Позади убелённые кряжи
Гор Алтайских, до боли родных.
Но и здесь, в этой местности каждый
Поворот помнит предков моих.
Манаковские пади, озёра,
В древний сруб заключённый родник.
Здесь основа лежит, на которой
Род наш крепкий когда-то возник.
Это позже разъял, обездолил
Нас двадцатый неласковый век.
Мы колымские помним юдоли
И нарымский стреляющий снег.
Помним злобных фашистов атаки.
Горькой памяти колокола:
Похоронки на серой бумаге –
Это Витебск и Волоколамск.
В перелесок зайду, успокоюсь.
Вишен – грозди, клубники – ковёр.
За берёзами хлебушко в пояс.
Мир тебе, мой лучистый простор!
* * *
Русскую печь затоплю,
Сяду на стул у шестка.
Как же я жизнь люблю!
Как же она коротка!
Щёлкнут поленья не раз,
Прежде чем в топке сгорят:
Эх, не нажились мы всласть,
Будто бы проговорят!
Поворошу я клюкой,
Пламя дрова обоймёт.
Завтра, быть может, другой
К русской печи подойдёт…
Только, наверно, и он
Будет таким же, как я.
Это отнюдь не закон,
Но благодать бытия.
ПОДОРОЖНОЕ
Половиц ворсистых мягкая услада,
Сотканные умно нити и волокна.
Лягу у порога, летнюю прохладу
Принесёт из комнат, где открыты окна.
Божия коровка по стене белёной
Проползёт цветочком, в крапинку багряным.
Я сегодня просто солнцем утомлённый,
А до половичек ближе, чем к дивану.
По жаре июльской вовсе и не лень мне,
Было лишь печально, да и то немного,
Обойти, прощаясь, милую деревню,
Потому как завтра дальняя дорога.
Буду ехать долго у окошка молча.
Перестук на стыках. И навылет вроде
Города, где в каждом доме нынче больше,
Чем во всей деревне теплится народа.
Теплится-то больше, да иной порядок…
Оттого сегодня пусть открыты окна,
И струится в душу лёгкая прохлада,
Да и я побуду хоть денёк свободным.
ДЕКОРАТИВНЫЕ ПОЭТЫ
Ощипанные петухи…
Слова, изнанкою наружу…
Скоропостижные стихи
И теплохладные к тому же.
И не ожить им никогда,
Коль плесень строчки расшивает.
Так в мегаполисе вода
Течёт из крана неживая.
Бесцветный выплеск общих мест
И чушь, затянутая в строфы.
Но даже в них, таких вот, есть
Предощущенье катастрофы.
* * *
На заплёванных перронах Подмосковья,
В электричках, где народ всегда впритык,
Я к столице с непропетою любовью
Начал было, да осёкся и притих.
Это вычурное слово «мегаполис»,
Как заноза в воспалившемся мозгу,
Ничего здесь человеческого, то есть
Для души найти хоть что-то не могу.
Ох же, мельницы мои вы ветряные,
Жалость к людям, что вот так обречены
В толчее и давке дни свои живые
Угроблять без явной в общем-то вины!
И Москва моя – уютная, родная,
Мать для русских, и не мачеха другим,
Исковеркана донельзя, я не знаю:
Этот город, с чем сегодня он сравним?
Я люблю бродить по узким переулкам
И горбинку Красной площади люблю,
И зубцы Кремля, и бой курантов гулкий.
Но, однако, сердцем не благоволю
К той удавке огневой, многоэтажной,
Что сомкнулась над родимой стариной,
Как и к тем, кто весь в намерении страшном:
Разругать Москву с народом и страной!
2008
КНИГА МОЯ
Хоть я и приемлю мир этот как милость,
До срока б не брякнуться оземь с крыльца.
Та книга моя, что мне в детстве приснилась,
Ещё не дописана мной до конца.
Ещё во мне бродит стихия дороги,
И я расстоянья любые сомну,
Пройду по горам, по крутым и пологим,
И где-нибудь на море встречу весну!
Я знаю, что жизнь не такая, как прежде –
Всё спуталось в ней и в потёмки ушло,
Но к свету – вперёд! – я шагаю в надежде
На то, чтобы с солнцем мне вновь повезло.
Лучей бы начерпал я тёплых и добрых,
В котомку бы их, да в потёмки опять,
Чтоб всем, заплутавшим на жизненных тропах,
Как свечи лучи эти в руки раздать.
И пусть пребывает на всех Божья милость,
А мне снова в путь от родного крыльца –
Ведь книга моя, что мне в детстве приснилась,
Ещё не дописана мной до конца.
* * *
Сколько не досказано в природе:
Нынче человечество слепят
Маленькие лживые народы,
Числящие гордыми себя.
Сколько спеси и высокомерья!
Как они напоминают ос.
По краям расселись у империи…
А в себя придут ли? – Вот вопрос!
МАКУШКА ЛЕТА
Малина распадки венчала,
Жужжали довольно шмели.
Пурпуром цветы иван-чая
По склонам мерцали вдали.
Жеребчик мой, надвое грива,
Ходок был – каких поискать!
Но скачкой по горным разливам
Азарта не мог я унять.
Я пел во всё горло. И совы
Вослед гулко вторили мне.
А что здесь такого: я снова
На родине. И на коне!
ВДОХНОВЕНИЕ
Летят года, как поезда в тумане,
Вплывают пашни, реки, города.
И как всегда меня влечёт и манит
Лучистых странствий терпкая звезда.
Мне скажут: дескать, от себя не бегай.
А может, это я к себе бегу
С тех пор, как сел однажды на телегу
Мой пращур на ромашковом лугу!
Вот так и катит через поколенья
Моя родова по материку.
Для нас дорога – это вдохновенье.
И я без этого, как видно, не смогу!
СЕНОКОС
Народ наш и поныне,
Как исстари, в трудах.
Иду по кошенине,
Валки лежат в рядках.
Цветы кипрея, пижмы,
Душистый зверобой
Мы в копны сложим, лишь бы
Бригадой да гурьбой.
Есть лошадь, волокуши,
И трактор тоже есть.
А как светлеют души
И ум яснеет здесь!
ИВАН ГРОЗНЫЙ
Как бродил я по Вологде между старинных раскопов,
Где в осенней воде частоколов темнели ряды,
Как защита от подлых татаро-монгольских наскоков
И надёжный заслон от степной неминучей беды.
А поверх их слои выше метра по острому срезу,
Где полоски песка и брусчатки неправильный скол,
По которой – из летописей достоверно известно –
Царь наш Грозный Иван не единожды, в думах, прошёл.
Он тогда возводил здесь Софийский собор несказанный,
Победитель орды, усмиритель кичливых бояр,
Для народа заступник, ревнитель основ православных,
Первый в Русской Земле полновластный её Государь.
Как бродил я по Вологде, камни и плиты молчали,
Но по воздуху плыл колокольный полуденный звон.
И казалось, что тёплые звуки царя поминали,
Что уже пять веков в каземат клеветы заключён.
Если б только из уст иноземных сочились наветы:
К скрытой злобе соседей России – и не привыкать!
Но скрипели гусиными перьями злобно боярские дети,
Очерняли царя так, что ложь закрепилась в веках.
Слой за слоем пласты археологи тихо снимают,
И уже проступила брусчатки неровная вязь.
Я молю тебя, Родина, милая наша, родная,
Ты очнись ото сна и сотри с царской памяти грязь!
САХАЛИН
Сахалин мой, Сахалин, азиатская родня.
Остров молодости, ты держишь ли в плену меня?
Или будто б отпустил, как тогда, на материк,
Мост из радуги вослед на прощанье смастерив?
Сахалин мой, Сахалин, сопок солнечная вязь,
Нерестовые ручьи, на лугах – красники всласть.
И туманы, и дожди, и снега в два этажа,
А в сырых логах – кусты или тени каторжан?
В бухтах дремлют корабли, крабы ползают по дну.
Я не видел двадцать лет сахалинскую родню.
Дорогой ты берег мой, что в морях продолговат,
Как услышу о тебе, так до слёз бываю рад.
Словно вспыхнет огонёк: в сердце высветит года,
О которых не забыть мне нигде и никогда!
* * *
Мир наш – он каверзами не нов.
Ни для кого не является тайной:
Дальний пролив, что открыл Дежнёв,
Назван был Беринговым неслучайно.
А казаку, что в полуденный бриз
Здесь невесомо свой струг пронёс,
Оставили как утешительный приз
Самый восточный скалистый утёс.
Так же и земли, что мы прошли,
Всех обитателей в них сохраня,
Нынче, когда кое-что обрели,
Нас почём зря почему-то бранят.
Уж не за то ль, что в кровавый год
Мы их спасли от жестоких врагов.
Всем ведь известно, что русский народ
Был до недавнего без берегов!
Но благодарностей я не ищу:
Мир этот каверзами знаменит.
Беринга, может быть, я и прощу,
А вот других не смогу извинить!
КРАСНАЯ ПЛОЩАДЬ
Валуны, как чаши, серебристый брод.
Пихты по расщелинам и в наклон – луга.
Есть места на свете, где душа поёт,
Где тропинка каждая сердцу дорога.
Древняя брусчатка, башни, волны крыш,
Минин и Пожарский, иноземцев гул.
Есть такое место, где молча постоишь,
А душой как будто к небесам прильнул!
Здесь открытым сердцем хорошо видать:
Как твои тропинки из Алтайских гор
Среди многих тысяч сбегаются сюда,
Делая приветливей Родины узор.
КРУГОБАЙКАЛКА
А солнышко яичком здесь на синей сковородке,
В туннели ночь рассована до часа своего.
Кругобайкальской линией, весёлым околотком
Стучит по рельсам старенький с вагоном тепловоз.
Шатры роскошных лиственниц желтеют на утёсах,
И, ледостав предчувствуя, прибрежная волна
Прозрачными накатами ощупывает плёсы
И оставляет влажные на скалах письмена.
В последние погожие осенние мгновенья
Мне довелось проведывать сей заповедный мир:
Туннели рукотворные, навесы, укрепленья
В гранитной кладке, сделанной прилежными людьми.
Наш поезд незатейливый в посёлках разгружался,
А я пути осматривал и убирал со шпал
Отщепы скал, которыми отвесный склон пулялся,
Как будто бы загадывал попасть ими в Байкал.
Дорога легендарная, сюда бы тех, кто ныне
Брюзжат, что вот, мол, русские не могут ничего.
И если б не прониклись те торжественной картиной,
То точно уж дождались бы здесь камня своего!
Кругобайкалка звонкая, наборный пояс моря,
Того, что славным издавна и песенным слывёт,
Ты наше достояние, такое, о котором
У русских память чистая века переживёт!
* * *
Прогресс прогрыз не только атмосферу
И напустил космический туман:
Он душу выгрыз, исковеркал веру,
А многих даже и лишил ума.
Поток соблазнов, словно злая шутка
И подковырка: дескать, поглядим
Как потаканье алчности желудка
Всё остальное в людях победит!
Повсюду подтасовки и подмена,
И судорожный зык – везде успеть!
И надо бегать – рысью непременно,
За стадом, догоняющим успех.
Прогресс, прогресс, свороток тупиковый?
Где утончённость духа? Где порыв?
И надо ль рушить Землю до основы,
И верить, что далёкие миры
Нас примут после этого радушно
На новые планеты – на века!
А не дадут невеждам простодушно
Хорошего вселенского пинка?..
* * *
Глаза прикрою: кисточки клубники
На цветоножках. Полдень, сладкий зной.
Ах, память, память – что другое выкинь,
Но это будет пусть всегда со мной.
Ах, время, время, ты течёшь сквозь пальцы,
А я вдогон сжимаю кулаки:
Когда же в жизни будет получаться
С продлением мгновений дорогих?
Ах, люди, люди, было б всё так просто:
Родился, вырос, пожил – на погост…
Но души расселяются по звёздам,
А может, и блуждают среди звёзд,
Роятся неприкаянно, покамест
Не вострубит архангелов призыв,
Но и тогда, с последним вздохом, каясь,
Сквозь радужность молитвенной слезы
Душа моя увидит в кратком миге,
Но не нагроможденье городов,
А в обрамленье кисточек клубники
Родные лица и родимый кров.
* * *
Желтогрудой лесной трясогузки
Под карнизом ютится гнездо.
Высвет неба в расщелине узкой
Обозначился ранней звездой.
Срез зимы на обрыве сугробном,
Что апрельский подмыл водоём, –
Даже снег нынче кажется тёплым
В мягком таянье тихом своём.
Искры веером ввысь полетели,
Скоро банька поспеет моя.
Где найти мне слова, чтоб сумел я
Отразить торжество бытия,
Эту неповторимую прелесть,
Этот строгий таёжный уют?
Вон и с неба звезда загляделась
На родную сторонку мою.
* * *
А когда полегли золотые шары,
Укрывая тропу к палисаду,
Стало так, словно навзничь упали миры
В просинённую ясность прохлады.
И сверкали слезинки осенней росы
На резных увядающих листьях.
У горы за дорогой темнели кусты,
Будто оттиски спутанных мыслей.
А по небу ползли и ползли, как жуки,
От заката лиловые тучи.
И смотрел я на всё это из-под руки,
И шептал или плакал беззвучно:
«Время тает. И скоро приблизится срок
Перехода к неведомой яви.
Хоть и крепко я выучил жизни урок,
Кто же знает: что мне там предъявят?».
* * *
Бархат ночи расшит соловьиными сочными трелями.
Купол храма плывёт, величаво качаясь меж звёзд.
Над скамейкой в саду, где случайно с тобою присели мы,
Винограда-сибирки недозрелая грезится гроздь.
Колосится июль. Запоздалые тусклые всполохи
Будто вдавлены темью в извилины западных гор.
Что жалеть нам о том, что давно мы с тобою не молоды?
Память прожитых дней теплит этот ночной разговор.
Что жалеть нам о том, что пути наши порознь пройдены?
Не одни мы такие в щемящей людской череде.
Дремлет храм среди звёзд, и покуда живёт наша родина,
Мы причастными будем к несказанной её высоте.
Скоро август взойдёт. Отпоют соловьи, успокоятся.
И в такую же ночь мглу расцветит на миг звездопад.
Что, родная, грустить? – Всё, наверное, как-то устроится,
Лишь опавшие звёзды никогда не вернутся назад.
ДЕД
Нет у деда моего
Ни могилки, ни креста.
Нет в архивах на него
Похоронного листа.
Только «...без вести пропал...»
В деревеньку на Алтай
В избу, где дымил чувал,
Настудило, и не в май,
А в заснеженный январь
Горе почтальон принёс.
Холодела синева
От горючих детских слёз.
Есть у деда моего
Больше двух годов войны.
Нет у деда моего
Перед Родиной вины.
Он в пехоте воевал
И винтовкой, и штыком,
Рукопашные знавал,
Не единожды притом.
Сердцем двигала его
Ярость попранной земли.
Много видел он всего,
Когда вновь на запад шли.
Мама помнит с юных дней:
Дед телегу подвезёт
К речке, полную груздей,
Лошадь ловко распряжёт,
Кадки выкатит к воде,
Улыбнётся широко:
Вот опять поспел везде
Алексей Ильич Альков!
Перед самою войной
Дед задумал новый дом
Строить, каждое бревно
В сруб определив ладом.
Но едва на фронт ушёл,
Как пронырливый колхоз
Поступил нехорошо:
Брёвна со двора увёз.
Был ли умысел в том злой
Или шаткие дела,
Но солдатка с ребятнёй
Так в избушке и жила.
Дед под Витебском убит,
Там его последний бой.
Он от нас навек укрыт
Стылой взорванной землёй.
Сколько уж прошло всего
После горькой той войны.
Нет у деда моего
Перед Родиной вины.
* * *
Мама моя, старенькая мама,
Без тебя зарос мой огород,
Потускнела сопок панорама,
Обветшал и выцвел небосвод.
А ты помнишь, как росой умыты,
Клумбы ликовали за окном,
И соседи от своих калиток
С завистью смотрели на мой дом?
Потому что видная крестьянка,
Коей ты была в любой поре,
Не могла позволить непорядка
Даже и у сына во дворе.
Оглядишь, бывало, грядки строго,
Прежде чем присядешь на скамью.
К нам тогда сорняк забыл дорогу,
Помня руку крепкую твою.
В те деньки, что ты у нас гостила,
Я всегда с отрадой отмечал –
Как над домом ласточки кружили
И ручей приветливей журчал.
Ладная в работе и заботе,
За твоей мне видятся спиной
Поколенья предков, что уходят
В даль веков дорогой родовой.
Хлеборобы и землепроходцы,
Первые и в песне, и в бою…
Тихое восходит нынче солнце
В отчем неприкаянном краю.
Ты живёшь безвыходно в квартире:
Ноги, да и возраст не дают
Навести тебе в окрестном мире
Русский наш, особенный уют.
Было б грустно, если бы не память,
Не её серебряная вязь:
Мама моя, родненькая мама,
Будут ещё песни и у нас!
МЕДВЕДЬ
Ребята меня окликают алтайским медведем
В бригаде, где грузчиком я «зашибаю деньгу».
Наверно, есть званья почётней и звонче на свете,
Да я для них годы иные свои берегу.
Однажды я видел в таёжных отрогах медведя,
Он лапами грозди смородины сдаивал в пасть.
Но был от него на меня свежий солнечный ветер,
Я в лес отступил, чтоб ему на глаза не попасть.
Я шёл осторожно, не хрустнуло ветки единой.
Звенели взъярённые мысли: «Спасайся! Беги!».
А я-то ни разу не бегал от зверя доныне,
И я не чужак у родимой алтайской тайги.
Легко я тогда перебрался в распадок соседний,
И там зашумел, замурлыкал какой-то напев:
Медведь, он не глуп, значит, отдых свой послеобеденный,
Услышав меня, на другой скоротает тропе.
Я с ним не боролся, не мял он меня у валежин.
Но с памятной встречи в моей поселилось душе,
В повадках моих обозначилось что-то медвежье.
И с этим живу я немалое время уже.
ШАНЬГИ
У обрыва черёмуха вновь расцвела,
Будто б в августе крылья ей никто не ломал.
Тех бы шанег, что мама нам в детстве пекла,
Я таких больше в жизни никогда не едал!
Плещет просинью небо, плывут облака.
И летят к палестинам своим журавли.
Карагай обрамляет исток родника,
И курится туманами вершина вдали.
Отчий дом под горой, рядом сад, огород.
Мне бы маминых шанег да стакан молока,
Я бы запросто за день поправил заплот,
Весь бурьян бы повыдергал наверняка.
Но давно в том саду не поёт соловей,
И чужие гнездятся на родимом крыльце.
Я проездом на родине милой моей –
Никогда не вернуться мне сюда насовсем.
Разметало ненастье родню по земле.
Но едва расцветает мой черёмухи куст,
Я сюда приезжаю, здесь грустится светлей,
Здесь и помнится ярче шанег маминых вкус.
ФЕВРАЛЬ
Там, на заснеженном откосе,
Куда моя тропинка вьётся,
Калины грозди на морозе
В лучах проснувшегося солнца.
На толстой ветке чернотала
Заиндевелая сорока.
И видно – как она устала,
И слышно – как ей одиноко.
Я прохожу под ней по тропке,
Не стрекотнёт, хвоста не вскинет –
Настолько ей, должно быть, знобко,
Как, впрочем, знобко многим ныне.
Но вдруг мелодия иная
Души коснётся колокольцем:
Теплом калину наполняют
Посланцы Сретенского солнца.
* * *
Восемнадцатый век – это пьяные орды гвардейцев,
Возводящие баб непотребных на русский престол;
Это время когда у Руси остановлено сердце,
А бояр и дворян иноземный забрызгал рассол.
Немчура. Фавориты. Оковы снова крепостные
На крестьян, тех, что вольными в выборе были вчера.
И над всею, под копию снятой с Европы, Россией
Бесноватая тень и кривая ухмылка Петра.
ВСПОМИНАЯ ДЕДУШКУ КРЫЛОВА
Для кого-то, может, лестно:
Будто с безделушками
Развеликались не к месту
Петухи с кукушками.
«Ты – великий! Я – не меньше!» –
Брешут упоительно.
Нужен врач, а лучше фельдшер
И халат смирительный!
РУДНЫЙ АЛТАЙ.
СВИДАНИЕ С РОДИНОЙ
Ко сну отходит чуткая долина.
Базальтовые выступы по склонам,
Как динозавров панцирные спины,
Расшитые кустарником зелёным.
Алтайские мои родные горы,
Игольчато-кедровая безбрежность,
Прозрачной Громатухи разговоры,
Лугов альпийских трепетная нежность.
Печаль моя, и песнь моя, и память.
Соловушка в черёмухе коленца
Выводит так, что я уже не знаю:
Как это всё выдерживает сердце!
АПРЕЛЬ НА АЛТАЕ
Искристый, звенел ручеёк у околицы сельской,
Плыл волнами воздух упругий, хмельной.
Мохнатые бабочки грелись на солнце апрельском,
Сложив свои крылья на ком земляной.
По осыпям яра мать-мачехи тонкие стебли
Из ямок коленчато лезли на свет,
И насквозь светились кленовые ближние дебри,
Их как янтарём устилал первоцвет.
Над гребнями гор кочевали весёлые тучки,
Как будто их кто невзначай обронил.
Порывистый бег по странице моей авторучки
Был росчерку ласточек в небе сродни.
КАЛИНА КРАСНАЯ
Десятый класс, апрель, «Калина красная».
Из кинозала вышел я другим
И целый год прожил под знаком праздника.
Я был тогда смертельно молодым.
Пускай теперь не мне цветут акации…
Да, жизнь прошла, но не сказать: как сон.
Я в неё прощал, и приходилось драться мне,
Случалось – был высоко вознесён.
Но и по дну без провожатых хаживал,
Потом с трудом на солнце выползал.
Ни у кого поблажек не выпрашивал,
Всегда я помнил старый кинозал:
Пригорок. Храм. Егор Прокудин плачущий,
От боли и прозренья, от стыда.
Такие мы. Пусть знает всякий алчущий:
Не взять нас никому и никогда!
Усть-Каменогорск