Андрей КОЗЫРЕВ. ЗАПРЕТНЫЙ ГОРОД. Стихи

 

Андрей КОЗЫРЕВ

ЗАПРЕТНЫЙ ГОРОД

 

ЗАПРЕТНЫЙ ГОРОД

                              Дмитрию Мельникову

В запретном городе моём,

В оазисе моём –

Аллеи, пальмы, водоём,

Просторный белый дом.

 

Туда вовеки не войдут

Ни страх, ни суета.

Там жизнь и суд, любовь и труд

Цветут в тени Креста.

 

Там тысячью горящих уст –

Лиловых, огневых –

Сиреневый глаголет куст

О мёртвых и живых.

 

Там полдень тих, там зной высок,

Там всё Господь хранит –

И прах, и пепел, и песок,

И мрамор, и гранит.

 

Там миллионы лет закат

Горит во весь свой пыл,

Там голубь осеняет сад

Шестёркой вещих крыл.

 

Дрожит в тени семи ветвей

Горящая вода,

И в дом без окон и дверей

Вхожу я без труда.

 

Былых истлевших дней зола

Едва шуршит во мне,

И вырастают два крыла

В груди и на спине.

 

Там, в одиночестве моём,

Заполненном людьми,

Звучат сияющим ручьём

Слова моей любви.

 

Там огненно крылат закат,

Оттуда нет пути назад…

Но где они, не знает взгляд,

Не знают ум и кровь –

Запретный дом, запретный сад,

Запретная любовь.

 

ПАМЯТИ ЕВГЕНИЯ ЕВТУШЕНКО

Что ж, свершилось. Тает снег.

Умер сам Двадцатый век.

Значит, вот таков удел

Всех бессмертных в мире тел.

 

Ты идёшь к великим в даль –

Боговдохновенный враль,

Скоморох, пророк, поэт,

Уленшпигель наших лет.

 

Помню хмель твоей вины,

Острый взгляд из глубины,

Помню твой – сквозь морок лет –

Незлопамятный привет.

 

Скудный дар тебе дарю –

Тем же ритмом говорю,

Что Иосиф, милый враг,

Провожал певцов во мрак.

 

Этим шагом начат год.

Этим шагом смерть идёт.

Так шагает старый бог:

Раз – шажок, другой – шажок.

 

Шаг за шагом – в темноту,

За последнюю черту,

Где ни лжи, ни естества,

Лишь слова, слова, слова.

 

Ими правил ты, как бог.

Ты себя ломал, как слог,

Рифмой острой, как стилет,

Нервы рвал десятки лет.

 

Ты – мишень и ты же – цель,

Как Гагарин и Фидель.

Белла, Роберт и Булат

Ждут, когда к ним встанешь в ряд.

 

А тебя, – прости всех нас, –

Хоронили много раз.

Что ж, воитель и герой,

Умирать нам не впервой.

 

От твоих трудов и дней

Нам осталось, что видней –

Твой обманчивый успех,

Твой оскал, твой едкий смех.

 

Рыцарь, жулик и герой,

Ты, меняясь, был собой –

Яд со сцены проливал,

Отравляя, исцелял.

 

Под задорный, острый взгляд

Мы глотали этот яд –

Вместе с миром и тобой,

Вместе с Богом и судьбой.

 

Ты – виновник всех растрат,

Жрец и рыцарь всех эстрад.

Ты горел, сжигал, сгорал,

Но скупым ты не бывал.

 

Что ж, обман твой удался.

Ты в бессмертье ворвался.

Всё простится за чертой

За надрыв и ропот твой,

 

За глухой тупик стиха,

За огонь и мрак зрачка,

За блистательность ошибки,

Черноту черновика.

 

Ты сейчас стоишь один

Средь заоблачных равнин –

Справа – свет, налево – тьма,

Снизу – Станция Зима.

 

Сцена – мир… И дай-то Бог,

Чтоб остался жгучим слог,

Чтоб талант твой не иссяк

На эстраде в небесах.

 

Что ж, прощай. Закрылась дверь.

Что осталось нам теперь?

Этот ритм – ать-и-два –

…И слова, слова, слова.

 

ВИШНЁВЫЙ САД

В твоих глазах цветёт вишнёвый сад.

В моих глазах дотла сгорает небо.

Ассоль, ты помнишь, – триста лет назад

Всё не было на свете так нелепо?

 

Ещё земля не пухла от могил,

Ещё людей на свете много было,

И ветер цвёл, и камень говорил,

И солнце никогда не заходило.

 

Ты помнишь, как спускались к морю мы,

В глазах плясали солнечные блики,

Тогда, ещё до ядерной зимы,

И как сладка тогда была клубника…

 

Моя Ассоль, корабль не придёт.

Не плачь. Смотри, не говоря ни слова,

Как надо мною чёрный свет встаёт

Столбом – от лба до неба молодого.

 

Смотри: всё небо – в алых парусах.

Они цветут, кровавые, как рана.

А позади – мечты, надежды, страх,

И шум волны, и пристань Зурбагана…

 

Ты знаешь, мы насадим новый сад.

В моих глазах ещё осталось место.

Пусть расцветёт надеждами наш ад,

В котором я – жених, а ты – невеста…

 

Пусть совершится скромный чумный пир.

Пусть нас обманут глупые надежды.

А завтра Бог создаст нам новый мир,

Но мы в нём будем теми же, что прежде…

 

Прости меня. Я выдумал тебя,

И этот мир, и ядерную зиму.

Я мог бы жить, не грезя, не любя,

Но мне творить миры необходимо.

 

Вишнёвый сад цветёт в твоих глазах.

Мы вырубим его, насадим снова.

Ассоль, ты заблудилась в чудесах,

Которые творю я силой слова.

Ты видишь – нет меня, я – тлен, я – прах,

Я создал мир, я растворён в веках,

Где нет ни будущего, ни былого,

 

И небо, небо – в алых парусах…

 

ВЕРЕСК ЦВЕТЁТ

Стихи, навеянные сном

Я не видела Вересковых полян –

Я на море не была –

Но знаю – как Вереск цветёт –

Как волна прибоя бела.

                           Эмили Дикинсон

Я увидел во сне поле в синих лучах,

Я увидел: во мне загорелась свеча,

Я увидел цветы, я увидел восход

Над простором, где вереск весною цветёт!

 

Нет, не зря мы старались, сгорали и жгли:

Наши зёрна сквозь время в простор проросли.

Окунись, словно поле, в лиловый огонь

И на синее солнце взгляни сквозь ладонь.

 

Что случилось? Куда ты умчалась, тоска?

Всё, как прежде: эпохи свистят у виска,

Но воскресшие души глядят из цветов

Прямо в сердце моё, где из пламени – кровь!

 

Земляникой покрыт край молочной реки,

И в цветах открываются чудо-зрачки:

Инфракрасные Божии смотрят глаза

Из цветов – сквозь меня – сквозь любовь – в небеса!

 

А давно ли вставал я, как дым, из земли

И во мне, словно пули, гудели шмели?

Но Господь, как ладонь, аромат мне простёр

И цветами озвучил бессмертный простор.

 

Это вереск цветёт, это вереск цветёт,

Это хрупкий сквозь землю пророс небосвод,

Это нота, которую слышал Господь,

Обрела на мгновение душу и плоть.

 

Это вереск цветёт! Это вереск цветёт!

Вслед за полем цветами зарос небосвод, –

Сад на небе, где радостью стала печаль,

Где мой голос воскресший вживается в даль!

 

Расцветай, отцветай, сад на небе моём,

Проплывай, аромат, в небесах кораблём,

Знай, любовь, – я с тобой, если небо нас ждёт,

Если вереск в словах и созвучьях цветёт!

 

ТЕНИ ЗАБЫТЫХ ПРЕДКОВ

Тёмное видение

Предметы, люди, краски, звуки, чувства –

Всё вплетено, как в ткань, в большую ночь.

По своенравным правилам искусства

 

Проснись во мне, мой Данте, и пророчь!

Настала полночь. В дом мой входят гости.

Пускай заботы дня уходят прочь!

 

Мир полон пауз. Всё весьма непросто.

Ко мне пришла родня – кто был убит,

Кто сгнил в земле забытого погоста,

 

Кто сам собой и миром был забыт…

Вот – белый человек в потёртом френче

Сидит со мной и молча говорит.

 

Как много смысла в молчаливой речи!

Он кроется в тени, дрожит рука

Истлевшая, и дрожь – небес не мельче.

 

Ему дана судьба черновика

Чужой судьбы, огромной, без предела,

Как воздух из предсмертного глотка…

 

Скелет в солдатской порванной шинели

Сидит за ним и смотрит в темноту.

Поёт сквозняк в его прозрачном теле,

 

И звуки застывают на лету

И падают, звеня, как будто льдинки.

Солдат молчит, он помнит за версту

 

Пути грядущих боен – без запинки.

Вот – в арестантской робе пустота

Стоит за ним и шумно дышит мною,

 

И лунный свет на ней – слеза Христа.

И слышно в темноте тысяченочной,

Как Время больно стиснуло уста.

 

Они меня прочли – всего, заочно.

Они сидят, едят священный мак,

И всё вокруг и вечно, и непрочно,

 

И ярче звёзд блестит загробный мрак.

Кто мог бы знать, насколько больно свету

Их освещать, сошедшихся вот так,

 

Как воры, ночью?.. Дует чёрный ветер

Сквозь них и сквозь меня. Сей ветер – Бог.

Танцует ветер по большой планете,

 

Сметая страны танцем лёгких ног.

И, воспевая танец многоликий,

Меня, как золото, мой тратит слог –

 

Транжирит солнце на лучи и блики,

Покой надежд – на звон благих вестей…

И слышу я, как на ветру столико

 

Играет скрипка из моих костей

Мелодию бесплотного полёта

Для утешенья ночи и гостей,

 

И выше всякой боли и заботы

Звучит, звучит, нас в небо вознося,

Та чистая Божественная Нота,

 

Та музыка, что движет всем и вся.

 

ПУТЬ В ДАМАСК

                                          А terrible beauty is born.

Мой путь в Дамаск тяжёл и труден.

Дрожит закат над головой,

И залпы тысячи орудий

Слились в один протяжный вой.

Средь плавкой раскалённой сини

В Сирийской выжженной пустыне

Клубится чёрно-бурый дым,

И войско тянется под ним.

Меж двух пустынь – песка и неба –

Упрямый путь нам предстоит,

Путь крови, дыма и обид,

И лишь порой, сжигая нервы,

Нам обещания слышны

Иной, невиданной страны.

 

Полуснесённые хибары

Едва стоят от пыльных бурь,

Беззубо скалятся амбары,

И желчной кажется лазурь.

Бормочут гусеницы танка,

Молитвой вьётся перебранка,

И атомный Коран войны

Мы вместе выучить должны.

Когда смолкают пулемёты,

Нам кажется, почти жива

Под нами чёрная трава,

И нет ни смерти, ни заботы,

Лишь птицы в тишине снуют

И гильзы на земле клюют.

 

Вой муэдзина, плач ребёнка,

И лай собак, и лязг курков,

Лазурь, и желчь, и пыль, и кровь,

И чьей-то маме – похоронка.

Не верь, не бойся, не надейся.

Верблюжьим шагом день идёт,

И шепчет век, как идиот,

Из тьмы: «Убей, убей, убейся!».

А небо манит белой тьмою,

И дым плывёт под облака,

И жизнь проста, и смерть легка,

И сам я ничего не стою,

Как мы, как мир, как высота,

Которая от войск пуста.

 

Стоят деревьями из плоти

В рядах отборные полки,

И смерть на бреющем полёте

Стрижёт их мысли, их мозги.

Бьёт гром над нами и над ними,

И в скушном серо-белом дыме

Война размазывает нас

Вдоль грязных серых автотрасс.

Лазурный мозг течёт из тучи,

Гремит пальба, горят дома,

И Кто-то указует с кручи

Нам путь, в котором – смерть и тьма.

Вяжи, коли, руби, мечи,

Всё знай – и обо всём молчи!

 

Из серых зданий пышет пламя,

И жизни нет, и смерти нет,

Но в облачном столпе над нами

Я вижу незакатный свет.

Мой путь в Дамаск! Дорога Савла!

В нём – кровь, и слепота, и слава,

В нём говорит не Бог – война:

«Нельзя идти против рожна».

Желть небосвода, желчь пустыни

И серость обожжённых стен…

Мы требовали перемен –

Мы все в истории застынем,

Как кости – в огненном песке,

Как шрам от раны на виске.

 

Мгновенный залп – и всё утихло.

Песок, и дым, и тишина.

Арабский говор, чёрный выхлоп,

Возня, и брань, и ночь без сна.

Шатёр небес дрожит над нами,

Как чёрное живое пламя,

И страшно жить и видеть высь,

В которой наши сны слились.

И Кто-то шепчет в небе что-то,

И нам не спится, нет огня,

И Бог дрожит внутри меня,

Но кровь слепа, и капля пота

Течёт по выпуклости лба

И в пыль сползает, как судьба.

 

Духовной жаждою томимый,

В пустыне Сирии моей

Я шёл в Дамаск, судьбой гонимый,

Я шёл, как смерч, – путём смертей.

Мне грудь пронзил мечом железным

Мой чёрно-жёлтый серафим,

И уголь, опалённый бездной,

Водвинул выстрелом одним.

Я плакал кровью, бился в муке,

Учась язвительной науке

Неразличенья зла с добром,

И слышал хохот… или гром.

Смеялся ангел. Бог молчал.

Как труп в пустыне я лежал.

 

Восстань, пророк, и виждь, и внемли,

Исполнись волею войны,

Глаголом жги края и земли,

Которым взрывы не слышны!

От ран разверстого Востока

Смотри на круг земной стооко,

Учи войне, той тишине,

Что взрыва тягостней вдвойне.

Нам мирный слог неинтересен.

Своих сынов испепеля,

Испепелённая земля

Испепеляющих ждёт песен!

Пришла под наши небеса,

В наш мир – смертельная краса!

 

ВКУС ЗЕМЛЯНИКИ

(гекзаметр)

Зелень заполнила сад, прихватив даже неба кусочек,

Чаша пространства полна блеском и щебетом птиц.

Ягоды сочно алеют на лучезарной лужайке,

Алость зари в их крови землю насквозь проросла.

Ягоду пробую я, имени сочно лишая,

Чувствую сладостный вкус – спорят во рту жизнь и смерть.

Там, где родятся слова, ягода плоть потеряет,

Душу иную найдёт, в теле не развоплотясь.

Жизнь – круговерть перемен, путь из утробы в утробу.

Но не ужасен сей путь, а вечно радостен нам.

Всё, что цветёт и растёт, увлажнено слёзной влагой

Тех, кто ушёл, кто с землёй слился и почву живит.

К нам обращают они речь в каждой ягоде новой:

Цвет превратился во вкус, вкус превратился в меня,

Я превращаюсь в стихи, в музыку, в блики рассвета…

Всё это – я, всё – во мне, Слово – в начале всего.

В музыке музыка, в запахе запах, а в цвете оттенок –

Ягода вкусом в сознанье сочный рисует пейзаж.

Я говорю о плодах, вкусе и сочности жизни…

Дай же мне, Господи, сил воспеть его – вкус земляники.

 

ИБО ПРАХ ЕСМЬ

Я – просто пыль, хотя зовусь Андреем.

Я помню всех, кто проходил по мне.

Я помню, как был поднят суховеем,

 

Когда горел весь небосвод в огне,

И был весь берег пляжа в отпечатках

Твоих жестоких маленьких ступней.

 

Ты шла по мне, и было мне так сладко –

Я был твоей растоптан красотой.

И я с тех пор мечтаю – кротко, кратко –

 

Лишь о тебе, единственной, о той,

Чьи ноги нежно пачкал я когда-то

И целовал их, прячась под пятой!

 

Летят часы… Горит в лучах заката

Огромный небосклон, и шар земной,

Тяжёлый, покорился виновато

 

Любви, что правит Господом и мной,

Любви, что движет звёздами и пылью,

Что превосходит море глубиной.

 

Пусть я лишь прах – но мне дано всесилье!

Я поднимаюсь, как прибой земли,

Встают из облаков песчаных крылья,

 

Летят песчинки, словно корабли,

И мне земли и даже неба мало…

Но я хочу, чтоб я лежал в пыли,

 

Чтоб ты меня жестоко растоптала.

Я счастлив быть под каблуком твоим!

Я – всё, и я – ничто; конец, начало –

 

Во мне, во мне… Но эта слава – дым!

Мне тяжело от этой мёртвой славы,

И я твоей насмешкою целим.

 

Когда шумит прилив листвы кровавый,

Когда пляж тих и берега пусты,

Когда пророчит бурю клён стоглавый,

 

Я наряжаюсь в травы и цветы,

Я, глина, я, Адамова попытка,

Я – пыль от пыли вечной красоты!

 

Быть говорящей глиной – это пытка!

Ты попираешь шепчущий песок,

Как виноград, и чувства от избытка

 

Текут через края, как алый сок…

Он сладок, сок растоптанной гордыни!

Мой облик низок, а удел высок –

 

Настанет час, к тебе ревниво хлынет

Прилив земли и в пыль одну сольёт

Со мной… Ты прах – и в прах уйдёшь отныне!

 

Но в каждой клетке тела свет зажжёт

И в каждой капле крови след оставит

Зияние покинутых высот,

 

Которое тебя во мне прославит

И даст понять тебе, наивной, вновь,

Что нас покой посмертный не забавит,

 

Что даже пыли ведома любовь!

 

* * *

Остановите время, я сойду

На Любинском проспекте, где деревья

Шумят листвой, которой нет в аду,

 

И ангелы в прозрачном оперенье

Летают над гранитной мостовой,

И так легки их плавные движенья.

 

Я здесь пройдусь, неспешно, как живой,

Поправлю форму у городового…

Пусть столп огня встаёт над головой!

 

Пусть Азраил грозит мечом сурово!

Мне и в раю жить тошно одному.

Мой космос пуст. Веками бестолково

 

Меж звёздами носился я в дыму…

Я так устал от межпланетных рейсов.

Гранит прозрачен, бьют часы в дому,

 

А ты всё ждёшь, надеешься… Надейся!

Ты с книгой ждёшь меня две сотни лет,

Ты – беглый ангел, гость в моём семействе,

 

И кристаллический, подробный свет

Лежит на бронзе рук и плеч покатых,

И смерти нет, и расставанья нет.

 

Я прилечу к тебе с лучом заката,

Я – атом света, я – поток огня,

Я – зной, томивший нашу степь когда-то.

 

Как ты живёшь, став бронзой, без меня?

В сём мире, где людей давно уж нету, –

Лишь памятники, – я б не смог и дня

 

Прожить. А ты живёшь… Пылает лето,

Дрожит закат над бронзовым плечом,

И я лечу к тебе потоком света,

 

И я впиваюсь солнечным лучом

В твои сухие бронзовые губы.

Всё очень просто. Смерть здесь ни при чём.

 

Прости меня. Я так скучаю, Люба.

 

СТРАСТИ-МОРДАСТИ                                                 

                                                             Д.Щ.

1.

Пойми, я очень быстро всё усвою.

Есть мало лиц, но множество личин.

И для того, чтоб не дружить с тобою,

Есть у меня три тысячи причин.

 

Любовь – игра, дурацкая игрушка,

А мы не дети, что ты, нет проблем.

Моя обида, словно погремушка,

Спать не даёт тебе, и мне, и всем.

 

Но кажутся чужими мне как будто

Мои давно привычные края,

И серое, обыденное утро,

И дом, и дождь, и ты, и даже я.

 

Иди к себе. Проверь, – открыты двери.

Тебя готов я прошлому вернуть.

А я? А я… давным-давно потерян.

Тот, кто найдёт, – вернёт… кому-нибудь.

 

2.

Ты прости, что я живу «не в тему», –

У меня своя простая боль:

Мы с тобой – двоичная система:

Единица и наивный ноль.

 

Наша жизнь разбилась, словно блюдце.

Мы одни в Пути Всея Земли.

Города шипят, кругами вьются,

Уплывают в небо корабли.

 

Облака натянуты, как нервы,

Небосвод изогнут, словно бровь…

Это не твоё, а чьё-то небо,

Не твоя, а лишь моя любовь.

 

3.

Всё просто, sher ami. Все сливки скисли.

Весна прошла, зови иль не зови…

Лишь дрожью по спине проходят мысли

О той, о неподдельной, о любви.

 

Наш разговор всё длится, длится, длится,

Хоть между нами целый мир лежит.

В дорожной сумке у меня пылится

Билет в твою непрожитую жизнь.

 

Ты выбрала неверную дорогу:

Спаслась, сдалась, сбежала от огня.

Иди, иди, иди… поближе к Богу,

Но только дальше, дальше от меня.

 

Твоя судьба глупа… моя – тем паче.

Я глупо втянут в грязную игру.

Я неприкаян, грязен, я – истрачен,

Я – выпит, как глоток воды в жару.

 

Но та любовь, что грезилась большою,

Ещё скребётся крысой по углам,

А атавизм, зовущийся душою,

Все планы рушит, рвёт планиду в хлам…

 

Во мне живёт любви огромный голод.

Когда-нибудь, рыдая, во хмелю,

Срывая напрочь свой осипший голос,

Я крикну в трубку: «Дура, я – люблю!».

 

…Но жизнь, наверно, больше нас упряма.

Кто не рождён, того не схоронить.

И мы сто раз сыграем ту же драму,

И ничего не сможем изменить.

 

* * *

Бог – обнажённый тополь –

зазеленел весною

под серым дождём свинцовым,

у края тёмной аллеи.

 

На плитах пустой дороги

шаги едва раздаются;

дождик молитву шепчет,

светлея с каждым поклоном.

 

В тучах тёмной водою

незримо плещется время.

Дома поднимают шпили

сквозь одинокий воздух.

 

Стихли древние стоны.

В земле затаилось пламя.

Давно под ногами прохожих

колышется тонкая плёнка.

 

Тени летают тише,

всё тише под плоским небом

и шепчут тихие песни

о паденье кумиров.

 

НОЧЬ В СКВЕРЕ

Закончились славно сегодня дневные дороги.

Последний трамвай уезжает, а я снова дома.

Присяду на миг на скамейку в заброшенном сквере,

Послушаю ветер, вдохну в себя звёздное небо.

…Кончается вечер, и небо смиренно темнеет.

Под пасмурным небом средь парка становится страшно.

Предметы снимают свои имена и названья,

И их очертанья от них обретают свободу.

Две чёрные птицы сплетают железные клювы,

Над ними клубится огромное чёрное небо.

Стоит среди сквера семейство фигур деревянных –

Славянская нечисть, смешной бестиарий Орфея.

Безносая баба-яга, богатырь или леший –

Становятся в сумраке злее, мертвее, живее.

Они в темноте скалят мне деревянные зубы,

Сжимают на горле времён деревянные руки.

Зрачки всё чернее, всё злее недвижные лица.

Они наше детство хранят, деревянные боги,

От нас же, от спешки, погонь, суеты бездуховной.

Над пропастью мира восходят отвесные мысли:

В раю дождь идёт снизу вверх, из печальной юдоли.

Там боги играют, то в смерть нисходя, то в бессмертье.

А мы выпадаем из туч нашей боли, и смертью

Зовём этот дождь, орошающий райские нивы.

Мы знаем, что есть в небесах воскресение мёртвых,

Но нам воскресенье живых в этом веке нужнее.

Оно внутри нас, ежечасно и ежемгновенно,

Но только прорваться к нему нам немыслимо трудно.

Я трижды воскрес, но ни разу не умер, как надо,

Поэтому смотрят так зло деревянные боги,

И чёрное пламя небес надо мною клубится

Бездушной, безжизненной, безблагодатною ночью.

 

КОЛЫБЕЛЬНАЯ

                                  Лёвушке Иванову

Лев, царевич, милый мой,

Светик мой малиновый,

Снежно-белою зимой

Жизнь ты начал длинную.

 

В небе яркой солью звёзд

Над путями-встречами

На десятки славных вёрст

Жизнь твоя размечена.

 

Много в мире ты свершишь

Чистого, высокого.

Белкой по стволу взбежишь,

В небо взмоешь соколом.

 

Ты найдёшь свой кладенец,

Плуг проверишь пашнею.

Лев, царевич, удалец,

Солнышко домашнее.

 

Ты играй, играй, играй,

Мир игрой на два деля.

Твой непокорённый рай

Ждёт завоевателя.

 

Много будет славных лет.

В их цветастом пении

Ты звучишь, сиренный цвет,

Как стихотворение.

 

Ты расти свой вертоград,

Многоцветье славное.

Выше всех наград и правд –

Правда детства главная.

 

Лев твой держит меч и щит,

Свет цветёт на лбу, пока

Над тобой Господь парит

Шестикрылым облаком.

 

Ты расти, расти, расти,

Ты расти без старости.

Сказки по ветру пусти,

Но – без зла, без ярости.

 

Свет мой тихий, возрастай

Хоть до неба синего.

Сном витай хоть возле стай

У моста Калинова.

 

Лев, царевич, светик мой,

Слушай наше пение.

Подрастай, играй и пой

Нам на заглядение.

 

В небе яркой солью звёзд

Над путями-встречами

На десятки славных вёрст

Жизнь твоя размечена.

 

ОДА ОМСКОМУ МЕТРО

Мне кажется, что в Омске есть метро.

Нам не дано войти в него до срока.

Внизу, в подполье мира – не мертво,

Не пусто, не темно, не одиноко.

 

Подземный город, скрытый от живых,

Изрезанный дорогами большими, –

Вот настоящий Омск, сокрывший лик.

Нам от него осталось только имя…

 

В нём живы наши деды и отцы,

Не оклевётаны, не виноваты, –

Убитые при Ельцине дельцы,

Священники, убитые в тридцатых.

 

В нём сведены до мимолётных снов

Победы наши, беды и обиды.

В нём поезд улетает в даль веков,

Чтоб привезти письмо из Атлантиды.

 

И я туда когда-нибудь уйду –

В метро, в метро, которого и нету,

В ту безымянность, святость, темноту,

С которой, может быть, не надо света.

 

Там отдохну я от земных забот,

Сев на скамью, сгоревшую когда-то,

И руки мне оближет рыжий кот,

Который умер в девяносто пятом.