Владимир БОНДАРЕНКО. ПЕВЕЦ ПОМОРЬЯ. О прозе Павла Кренёва

 

Владимир БОНДАРЕНКО

ПЕВЕЦ ПОМОРЬЯ

О прозе Павла Кренёва

 

У писателя Павла Кренёва и на самом деле очень светлая проза. Даже когда он пишет о самых тяжелых периодах жизни своих поморских героев. Возьмите, к примеру, и прочитайте рядом вышедшие недавно книги Павла Кренёва «Светлый-пресветлый день» и Людмилы Петрушевской «Странствия по поводу смерти».

У одной, о чем бы она ни писала, получаются «дикие животные истории, жуткие помойные рассказы», у другого – и в самых трагических случаях господствует доброе и светлое начало.

Это даже не литературный стиль, а сам характер, заложенный в писателях. Конечно, если и сравнивать прозу Павла Кренёва с чьей-то иной, то никак не с Петрушевской или Битовым, а с такими же светлыми Юрием Казаковым и Владимиром Личутиным.

Вот кого надо выдвигать на «Большую книгу», а не исписавшихся Пелевиных или Сорокиных. Но, видно, светлая русская, высокохудожественная проза Павла Кренёва не по зубам руководителям нынешней российской культуры. Им лишь бы Серебренниковых прославить, обеспечивая их золотым запасом.

Но всё же рискну – для большего контраста – сравнить именно эти две книги: Павла Кренёва «Светлый-пресветлый день» и Людмилы Петрушевской «Странствия по поводу смерти».

Вот описание смерти бабушки Парасьи в повести Кренёва «Поздней осенью, на Казанскую»:

«Ночью к бабушке Парасье пришел Николай Угодник. Он стоял у нее в ногах худенький, невысокий, седой старичок с добрым лицом. Стоял и тихонько ей улыбался. Парасья совсем и не испугалась.

– Это ты пришёл-то ко мне, голубеюшко? – спросила она его. – А я тебе и рада.

Николай ничего не сказал, а только закивал слегка головой и стал манить к себе указательным пальцем. И Парасья поняла: он пришёл за ней и зовёт к себе. Стало быть, пора помирать. Бабушка проснулась…

…Грустные мысли живут с ней рядом постоянно, Парасья невольно давно уже свыклась с ними. Но вот сегодня к ней пришла радость. Это потому, что в своё последнее утро… как в далеком детстве, ласково смотрит на неё Николай Угодник, живший всю жизнь в её сердце. А ещё радостно было оттого, что Парасья твёрдо верила – вымолит она сегодня лучшую долю для своего заблудшего сына, призрит и вразумит его, непутевого; Господь и убережёт по заступничеству Николая Чудотворца её дорогих далеких внученек – кровинушек. Не сомневалась сегодня Парасья, что будет у них счастливая жизнь. А иначе – для чего все её страдания и жертвы. Жертвой жизнь ладится…

…Когда гроб лежал на поперечинах над вырытой могилой, от него исходил еле видимый тихий, туманный свет. Многие видели его и удивлялись: откуда взялось это чудное свечение?..».

А вот как нечто подобное описывает Людмила Петрушевская в рассказе «Строгая бабушка»:

«У одной девочки была очень строгая бабушка, если не сказать хуже. Как-то раз девочке приснился сон, что её бабушка на самом деле злая колдунья.

И мы описываем именно такой случай, что взрослая дочь и внучка оказались у такой бабушки причиной всех её бедствий, выросли ни на что не способными дармоедками, живоглотками и чулиндрами, сидящими на шее…

…Тяжелая полка сорвалась со стены, она лежала на подушках, а острым углом торчала на полу, вся разбитая, разъехавшаяся, и из полки высыпались на пол доллары, они веером валялись повсюду, на тахте, на ковре.

Бабушка торопливо кинулась их собирать, оглянулась на Лену, что-то крикнула вроде «иди, иди отсюда» и вдруг ткнулась головой в пол, как будто поклонилась кому-то невидимому…».

В такой прозе никакого свечения явно нет, и быть не может.

Светлая проза Павла Кренёва даже противоречит его же собственной официальной биографии. Прочитав его биографию, и от его прозы ждёшь нечто в духе боевиков.

Он – выпускник Суворовского военного училища, факультета журналистики Ленинградского государственного университета, окончил Высшие курсы КГБ СССР, аспирантуру Академии безопасности России, стал кандидатом юридических наук. Работал долгие годы в КГБ, дослужился до высоких генеральских чинов, преподавал в Академии безопасности, занимался научной работой и руководил группой научных сотрудников и консультантов министерства безопасности РФ по вопросам разведки и контрразведки. Четыре года работал в администрации президента РФ в должности куратора спецслужб в Главном правовом управлении. В марте 1996 года его назначили полномочным представителем президента в Архангельской области. В этой официальной жизни Павлу Григорьевичу не удалось только поставить последнюю, высшую точку. Он участвовал в выборах главы администрации области. В первом туре выборов занял третье место (как считает сам автор, его осознанно занизили, наверху на губернатора наметили совсем другого человека), обиженный Павел на второй тур выборов не пошёл.

…И молодец, одним хорошим писателем на Руси стало больше. Не верю я, что перед губернаторами открывается дорога в большую литературу. Да и полковники госбезопасности, занимающие высокие государственные посты, как правило, в литературу не рвутся.

Как утверждают архангельские специалисты: «Имеющаяся статистика результатов выборов показывает, что в первом туре губернаторских выборов 8 декабря 1996 года Павел Поздеев (это настоящая фамилия Кренёва, уже не псевдоним, – В.Б.) занял первое место, однако, победа была присуждена другому кандидату. Специалисты полагают, что такое решение местной избирательной комиссии было вызвано давлением со стороны региональных властных кругов, которых Поздеев обвинял в коррупции и содействию криминальным структурам. От участия во втором туре отказался…».

Отказался, потому что другая судьба была предназначена свыше нашему герою, от другой своей биографии он идёт. Официальная биография Павла Григорьевича Поздеева лежит где-то в спецархивах, а я же пишу о своём друге, северном земляке, и национальном русском писателе Павле Кренёве, родившемся в деревне Лопшеньга, на Летнем берегу Белого моря 28 октября 1950 года.

Павел Кренёв – из коренных поморов. Вот и писательский псевдоним он взял (думаю, на спецслужбе ему посоветовали не пользоваться настоящей фамилией в его литературных опытах) самый что ни на есть поморский – Кренёв.

Сам автор считает: «Отвечая на вопрос об этой фамилии, я привлёк архангельское крени (“дровни”, “части ветряных мельниц”) и сделал вывод: ряд примеров в истории русской лексики позволяет предположить, что существовало слово крен со значением “изгиб”. М.С. Медведев указывает на недостающее звено: в архангельских говорах крень – “просмолившийся бок еловой древесины в прикорневой части, отчего ствол искривлён”. Такое дерево используется для дровней, ветряных мельниц. Переносное значение – “упорный, упрямый”, отчество от этого прозвища и стало фамилией…».

Павел рассказывает о своих земляках так:

«…Заметьте, даже от выражения «коренной помор» веет былинной крепостью, кондовостью и креневой силушкой.

Их трудно обидеть, потому что народ этот не очень-то обидчивый, однако, крикуну и хулителю, высказавшему ему ненароком незаслуженную ругань, лучше поскорее унести прочь свою нелепую голову.

Это хорошие и рачительные хозяева, умелые и мастеровые. Каждый помор умеет сшить себе карбас, связать и наладить снасть и на своем карбасе и со своей снастью выйти в открытое море на рыбный и зверовой промысел.

Поморы – последние носители былинного, затерянного, считай полностью, древнейшего уклада Северной Руси, его самобытнейшего языка, который и не сказывался-то совсем, а выпевался в удивительной, былинной, разговорно-песенной вязи народных поморских сказительниц. Живущий доселе на берегах Белого моря народ каким-то чудом пронёс через все лихолетья, бесчеловечные опыты тех, кто душил и разрушал Россию «до основанья», хрустальные частицы подлинной народной культуры, языка и исторического опыта.

Слава Богу за то, что он дозволил мне родиться посреди этих людей, в невероятных красотах северной природы, прямо на берегу очаровательного Белого моря. Сердце моё наполнено постоянной радостью от того, что я – плоть от плоти этого края. Тут прошло моё, в буквальном смысле, босоногое детство. Все мои предки тоже родились здесь, на берегах нашего моря…».

Его родовое сознание оказалось сильнее, чем профессиональные чекистские навыки, по пути Юлиана Семенова он не пошёл. Зато прекрасно и естественно пишет о зверье и птицах, как о самодостаточных участниках Божественного мирозданья, равных человеку. Его память напоена древнейшей культурой русского Севера. Как говорит писатель, ему не нужно ездить в этнографические экспедиции, чтобы собрать материал для своих книг. Он весь полон поморским духом, погружён в историю русского Севера. Павел построил на свои деньги в своей деревне церковь, организовал Казаковские чтения (Юрий Павлович Казаков автор книги «Поедемте в Лопшеньгу»).

Может, и хорошо, что он не влился в российскую литературную братию, как правило, оплачиваемую либеральными космополитическими магнатами. Его проза демонстрирует откровенно русское национальное сознание писателя. И ему нет дела, что такая национальная проза в России в меньшинстве.

Мне же в книге рассказов и повестей Павла Кренёва “Светлый-пресветлый день” интересен даже не столько сам автор, которого я и так хорошо знаю, сколько герои его поморской прозы: дедушко Павлин, дядя Вася, Трофим, впрочем, половина его героев это не люди, а северные звери, тюлени, глухари, лебеди, рыси… По рассказам видно, что автор не выпячивает себя и свою позицию, а загоняет внутрь, ибо его герои подчиняются не воле писателя, а идут от жизни, к тому же одни герои – поморы, охотники и рыболовы, – явно враждуют с другими его героями – тюленями, лебедями, глухарями, попросту убивая их.

В рассказах о животных читатели явно на стороне животных, и мы ненавидим Охотника, убивающего такого хорошего глухаря Пеструху, ненавидим убийцу лебедя Свана, любим тюленят Беляка и Пятнышко, спасших начинающую зверобойку Аню. Вот уж жестокий промысел: гренландские тюлени-самки никогда не бросают своих детенышей, и потому на зверобойных промыслах в добыче почти нет самцов, они, почуяв промысловиков, сразу бросаются со льда в море, остаются только самки и их детеныши. Их сало и мясо спасли в голодные военные годы от гибели и Архангельск, и другие северные города. Потому и стоит в Архангельске памятник самке гренландского тюленя.

И как совместить правду убиваемой природы и правду охотников?

И вот уже в повестях и рассказах Кренёва о самих охотниках мы соглашаемся с суровой правдой жизни промысловиков. Это ведь не забавы охотников-любителей, убивающих всё живое, лишь бы пострелять, попасть, «оттянуться». А рассказы о людях, всю жизнь живущих этим суровым и тяжелым, и кровавым промыслом, это основной доход в жизни всех поморских сёл. И все эти дяди Трофимы, дяди Васи живут в прозе Павла Кренёва потому, что он их взял из реальности, из своего поморского детства.

Для нынешних либеральных интеллигентов – это все выдуманные образы, они даже не верят в их существование, но для самого писателя, как и для его читателей, – это народная северная правда. И его поморская книга – это памятник поморской жизни.

И потому Павел Кренёв – самый настоящий народный писатель. Как и его старшие северные собратья: Фёдор Абрамов, Василий Белов, Владимир Личутин…

Это часть подлинно русской истинно народной литературы, которая чудом дожила до нашего времени.

Да и во всей мировой литературе именно глубоко национальные писатели определяют её развитие, демонстрируют и народный язык и народные характеры.

Тот же американский писатель Торнтон Уайльдер писал, что литературный стиль и все словесные эксперименты – это нечто вторичное для писателя: «Смысл литературы есть код сердца. Стиль – лишь обиходный сосуд, в котором подаётся миру горькое питьё». Самое главное – просто рассказать о простом, дотянуться до поморского космоса, до северного природного человека.

Ещё в пятом классе, как вспоминают земляки, школьник Паша мечтал в своём сочинении, опубликованном в районной газете, что “лоси будут ходить по деревне как коровы и есть с рук хлеб, глухари начнут токовать прямо на крышах…”. В жизни все произошло наоборот, и лосей стало меньше, и глухарей не видать, и тюлени исчезают. Да и такие народные писатели, как Павел Кренёв, становятся крайне редкими в современной литературе. Они и становятся последними хранителями былинного уклада поморов! Плоть от плоти поморского края!