Александр ЛЕОНИДОВ. ПРИВАТИЗАТОР. Роман

 

Александр ЛЕОНИДОВ

ПРИВАТИЗАТОР

Роман

 

Котлы из металла зловеще гудят,

От силы паров содрогаясь,

Как тысячи змей – пары те шипят,

Из труб кое-где вырываясь…

              «Кочегар», народная песня

 

Пролог

 

– …Вы ему скажите, как духовный пастырь! – ныл «дворецкий» со странной фамилией Переможко, показывая отцу Димитрию подвалы фальшивого замка. – Скажите, что не дело такие бойлеры ставить! Китайский бойлер-то! Того и гляди рванёт… Хозяева-то! Иной раз швыряются деньгами, а то каждую копейку жмут… Горе мне с ними…

Бойлер в подвале, сделанном, прямо скажем, низко, сыро и «бюджетно» – лишь бы своды не рухнули, – и вправду свистел, пыхтел не по-людски. Видно было, что пускавший кому-то пыль в глаза и прочие органы обоняния и осязания хозяин «замка» явно сэкономил на тепловом оборудовании, как и на сероцементном подвале в целом.

Отец Димитрий, как человек, более Переможки искушенный в искусствоведении, прекрасно видел, что метод «искусственного упрощения», применённый хозяином в этом псевдозамке псевдороманского стиля, – пытается выдать многие недоделки за якобы «искусственные». Мол, это не потому камень дикий и стены бугрятся, что денег не хватило, а просто дизайн такой…

«С-с-с-с…» – бесконечно тянул одну ноту дребезжащий бойлер, и была та песня похожа на бурлацкую жалобную. Я болен, я умираю – транслировал в подвал бойлер. Но его некому было слышать, кроме старика-«дворецкого» (а по-простому говоря – сторожа) Переможко. А теперь вот и гостя этого скоробогатого семейства отца Димитрия…

– Ну, а теперь покажите мне верхние помещения! – попросил священник у сторожа.

– Сами смотрите! – не слишком-то вежливо отозвался Переможко. – Я туда без них не хожу…

– То есть, как не ходите? А кто же там тогда…

– Когда оне сами, а когда их нет – нечистая сила всякая… Мне их заморочки ни к чему… Сами напокупали чертовщины, пусть сами и разбираются… Мне и в подвале хватает забот – один этот чертов бойлер чего стоит!

– Так что же, мне там одному ходить предлагаете?

– А почему бы и нет? У вас крест большой на рясе, вас оне, ночные-то хозяева, не тронут…

 

* * *

Привычка жить в зыбком и туманном мире призраков и миражей с начала 90-х годов уже наложила на устную речь «олигарха местного значения» Ивана Юрьевича Скобарёва свой мерзкий отпечаток:

– Вот, отец Димитрий… Мы как бы уезжаем с женой… Как бы на Кипр… Хотелось бы, чтобы вы тут провели… ну типа, освящение дома… Дом хороший, отец Димитрий, вы не думайте, мрачноватый, конечно, под рыцарское стилизация… Привидениям тут, отец Димитрий, взяться неоткуда, новодел, но… Как бы ночью… Как бы поскрипывает… И поблескивает… И движуха… Какая-то нездоровая движуха… Вы бы тут побыли, отец Димитрий, пару ночей, поизгоняли бы как бы бесов – а я уж свою толику на возрождение храма внесу… как обещал…

В оправдание Ивана Юрьевича скажем: ну кто же в 90-е из нуворишей не начинал себе строить типа рыцарского замка? «Как бы родовое гнездо», искусственно состаренное… Ну, типа ряд поколений, «и всё такое…».

Когда чета Скобарёвых улетела «как бы на Кипр» – отец Димитрий, мучающийся уже пару лет буксующей реставрацией храма на окраине Кувы, побродил по чужому дому, осмотрелся.

Дело, конечно же, было не в стилизации под рыцарскую топорность, ещё кое-где пахнущую досыхающими новомодными австрийскими строительными смесями. Подделка есть подделка, и уж выпускник центральной семинарии, где хорошо преподавали очень обширный блок культурологии, лучше других мог опознать её бутафорскую декоративность.

Дело было совсем в другом. Намереваясь как-то удревнить своё торопливо возведённое «родовое замковое гнездо» – олигарх Скобарёв повсюду приобретал антикварную обстановку. Она выглядела явно старше фальшивых каменных стен, в которых швы тянулись «типа дизайнерские», а на деле – просто неряшливые.

Нетрудно для хорошо подготовленного антиквара было догадаться, что самый древний экспонат в этом музее тщеславия – потемневшее от времени, амальгированное серебром венецианское зеркало, огромное, в таком же древнем, как оно само, окладе красного дерева. Резьба по дереву до ужаса натуралистично отражала разные моменты «мерзостного брашна» адского пса – Цербера. Головы Цербера по углам выглядывали из рамы, скалились на зрителя, и казалось – вот-вот вырвутся из деревянного плена, набросятся…

– Экий ужас, прости Господи… – перекрестился отец Димитрий, всматриваясь в венецианскую гладь старинной работы. Резные головы Цербера никак не отреагировали на этот жест. А вот изображение отца Димитрия в зеркале – вопреки зеркальной симметрии, не перекрестилось. И – болезненно скривилось, как будто у него, отражения, внезапно разболелся зуб…

«Ах, вот какое дело! – несколько легкомысленно подумал отец Димитрий. Увы, он, как и все современные семинаристы, склонен был приуменьшать реальность ада, видя в образе преисподней лишь «аллегорию». – Сейчас ты у меня скуксишься, кривое зеркало…».

Вернулся во двор, к своему автомобилю, который час назад покинул, когда ещё надеялся, что халтурщик-сторож проводит его в отведенную спальню (как обещал хозяин замка). И принёс с собой в гостиную, к зеркалу Цербера, освящённую икону.

И вот священнослужитель полуразрушенного храма снова перед старинным венецианским стеклом, века XVI-XVII, если оценивать на глазок…

По преданию, в антикварном подвальчике, где Скобарёв в кучах хлама отрыл это зеркало, ему сказали – «Первая половина семнадцатого века». На что он ответил, то ли в шутку, то ли всерьёз:

– Э-э… Чё за дела?! А где же вторая половина?!

А может, и не было того… Отец Димитрий знал Скобарёва давно, знал, что человек он непростой – и отнюдь не карикатурный «новый русский». Можно сказать, что и душой по-своему страдающий человек…

Когда его величество, губернатор Края, которого даже сам Ельцин боялся, – Лассель, прибыл на раут, организованный Скобарёвым, то прислуга подала в числе прочих закусок ломтики особого, отборного, сортового, патентованного белорусского сала… А на сале – недоглядели! – кое-где проступили крапинки плесени, ведь натуральный продукт скоро портится…

И Скобарёв, чтобы его величество губернатор не увидел, чем его бизнес-элита потчует, с улыбкой угодничества сам сожрал все бутерброды, где были пятнышки плесени… А Лассель ничего не успел заметить, и только милостиво похохатывал:

– Ну и обжора же ты, Ваня, разом полтарелки с сальцем умял!

А потом, когда их величества – губернатор и присные его отбыть соизволили, – Скобарёв, говорят, со страшным лицом тыкал носом в шмат белорусского сала пожилую сервираторшу, визжавшую «недоглядела, недоглядела» – и вопил «будешь смотреть, будешь смотреть», а по лицу у него текли слёзы…

Нет, знаете ли, Скобарёв – это вам не мужик в красном пиджаке с золотой цепью поперёк бычьей шеи, это, знаете ли, Гамлет с маской Арлекино, у которого «…но слёз моих не видно никому»…

Речь, однако же, пока не о нём – а о его антикварном, неизвестно откуда завезённом в уральскую Куву зеркале.

В зеркале этом, как и положено у зеркал, отражалась точная копия отца Димитрия в простеньком, повседневном священническом облачении. Но если сам отец Димитрий в руках держал вполне каноническую икону, то его двойник за венецианским стеклом держал в руках картинку содомского содержания…

«Зеркальная симметрия, – пронеслось в голове отца Димитрия, – всё с точностью, но наоборот…».

 На картинке отражения какой-то сатир в древневосточной тоге с греческим орнаментом припал между ног обнажённой синеволосой девицы, словно телёнок к вымени. А сама эта бестия, голая как в бане, неестественно длинным языком бесстыдно ласкала меж задних лап орущую от возбуждения, вздернувшую хвост до перелома мартовскую кошку. Да, без тени брезгливости, кошку, усевшуюся на полочке у неё прямо перед лицом!

При этом размеры картинки и все внешние параметры, и даже краски, изобразительные средства, приёмы – совпадали до зеркальности с иконой отца Димитрия!

Если не присматриваться, бросить беглый взгляд – то и не заметишь разницы между оригиналом и отражением. Ну, стоит человек в ношенной, штопаной рясе перед старым зеркалом в странной резной раме, и всё, что есть в большой гостиной, – чинно, фотографически отражается на амальгаме, для коей цели, собственно, давно покойные венецианские мастера её и наносили в своём средневековом ремесленном цехе…

 – Сгинь, сила окаянная! – потребовал священник-маловер отец Димитрий, и поднял дрожащую руку для крестного знамения. В тот же момент прямо у него за спиной мощно, разом, бензиновыми сполохами вспыхнул-взорвался большой, стилизованный под жилище лордов, камин…

Вознесённая для крёстного знамения рука отца Димитрия ушла по другой траектории: священник-позитивист, полагавший в чёрте – метафору, ухватился за сердце, в которое страх вогнал шпиговальную иглу…

Пылал мертвенно-голубоватым жарким огнём поддельный камин, питавшийся не от дров, как настоящие, баронские, а от газоцентрали… И в нём вращался «как бы» вертел… И на этом вертеле в доме «как бы» аристократа, улетевшего с женой на остров Афродиты, был нанизан «как бы» младенец, теперь покрывавшийся румяной, сладковато-воняющей жареным мясом корочкой…

Под воздействием этих видений маловерный «святой отец» упал в обморок – прямо в рясе, прямо со своей иконой, прямо на имитирующий паркетные шашечки новомодный «таркет» огромной гостиной залы Скобарёвых…

 

* * *

 

На далёком Кипре, посреди можжевеловой ночи внезапная трель телефонного звонка оторвала Скобарёва от сна.

Звонил в столь неурочный час отец Димитрий, явно поджидавший чету спонсоров с секундомером в руке. «Наверняка опять начнёт на храм канючить! – скривился Иван Юрьевич. – Не мог до утра подождать, длинногривый…».

Но «длинногривый» не стал ничего просить у Скобарёва. Он скороговоркой перешёл к делу, явно мучавшему его:

– Иван Юрьевич, у вас в гостиной напротив камина большое зеркало… Я его завесил портьерой… Умоляю вас, как духовный пастырь, не открывайте зеркала…

– Поздно, отец Димитрий… – покачал головой Скобарёв. – Оно уже открыто.

– Но кто мог в моё и ваше отсутствие откинуть с него…

– Это зеркало нельзя закрыть, отец Димитрий! – перебил Иван Юрьевич.

– Может быть, его можно как-то продать? Избавиться от него? Передать в другое место?

– Отец Димитрий, вы пастырь, а забыли: нельзя желать другому того, чего не желаешь себе…

– Но как же…

– А вот так, отец Димитрий… Вы думаете, я просто по милости Ласселя живу в собственном замке? Это моё зеркало, отец Димитрий, и только моё… Меня оно не тронет… А вас, как я понимаю, тронуло?

Отец Димитрий ещё что-то болтал в трубку, сбивчиво и путано, но Скобарёв махнул свободной рукой и отключил телефон. Ничего уже не изменить…

 

Глава 1

 

…Корабли лежат разбиты, сундуки стоят раскрыты,

Изумруды и рубины осыпаются дождём…

Если хочешь быть богатым, если хочешь быть счастливым,

Оставайся, мальчик, с нами, будешь нашим королём…

                                     Из советской мультипликации (1984 г.)

 

Ивану Юрьевичу Скобарёву, советнику краевого правительства по предпринимательству, наверное, даже как награду, учитывая его относительно молодой возраст, поручили в краевом Правительстве сопровождать в Браторецк столичную эстрадную группу «Девчонки Yami-Yami», эдакий элитный поющий бордель…

– Чего там будет? – устало спрашивал Скобарёв.

– День города, концерт на площади… – бодро отвечал ему вице-премьер. – Губернатор приедет, будет выступать, потом эстрадные номера…

– А почему именно я с ними нянчиться-то должен? – в отчаянии спросил у трубки телефона Скобарёв.

– Иван Юрьевич, ну ты совесть-то имей! Мне, что ли, старику, с девками столичными возиться, народ потешать? Ты обходительный, и с деньгами, а их надо по высшему разряду принять-разместить…

– Господи! – не выдержал Иван Юрьевич, сорвался чуток. – Кончится ли когда-нибудь этот пир во время чумы?!

– Иван, ты слова-то выбирай! – трубка сразу перестала источать елей и цветочное благодушие. – Сказано тебе, губернатор выступать будет! Пир во время чумы! Скажешь ведь… А в Японии тогда что – куда ты травленые пиломатериалы гонишь? Гляди, Иван, проверим, чего это в Японии своего аммиака не нашлось, паров-то нашатырных? Чего они аж с Урала дубняк гонят?

Тоже, согласитесь, аргумент. Бестактно и не к месту высказанный – но убедительный. Пока нужен Иван – никто не интересуется, почему японцы сами попыхтеть нашатырными парами на деревяшку не умеют. А не будет Иван нужен – залезут в фуру поглубже, посмотрят, чего он там в серёдке возит в далёкое «Опоньское царство»…

Так что сопроводил Иван эти «поющие трусы» – три солистски, да ещё девчонок пять на подтанцовке – в Браторецк почетным кортежем, в обратную от Японии сторону. Впрочем, кроме кнута был и пряник: браторецким ритейлерам заодно вставили фитиля, чтобы активнее продвигали «инновационную» продукцию принадлежавшего Скобарёву масложирового комбината «Северная Олива»…

А за это всё содержание певучего борделя переложили с краевого бюджета на гендиректора этой самой «Северной Оливы»! У которой рентабельность, как температура гнилой осенью – «около ноля»…

 

* * *

Специальный концертный двухэтажный автобус «Девчонок Yami-Yami» с сипением растворил двери и впустил в себя вместе с подступающими сумерками кисло улыбающегося Скобарёва. Без концертной «боевой раскраски» солистки Карина, Сабина и Алина смотрелись как-то очень обыденно, даже невзрачно. Зато гоголем выглядел прекрасно освоившийся среди них сотрудник холдинга Сергей Базильевич Слазкин. В прошлом левак и анархист, во второй половине 90-х он буквально преобразился на деньгах. Теперь щеголял в каком-то тигровом смокинге с отливом и был, кажется, вполне себе счастлив.

«Отправить его одного… – думал Скобарёв. – Нельзя… Там губернатор приедет, первым делом меня в Браторецке спросит… Надо пиликать…».

– Кариночка, Сабиночка… – щебетал неожиданно-галантный «бывший анархист» в стильной крапчатой бабочке, приобнимая девчонок Yami-Yami за хрупкие плечики. – Это главный наш человек, Иван Юрьевич Скобарёв, так сказать, грозный хозяин пустырей и торфяных болот Края! Он отвечает за то, чтобы вам было в Браторецке комфортно, уютно, душевно и… и не скучно! – Слазкин игриво подмигнул девчонкам.

Чисто бордельный набор продюсера: черненькая, беленькая и рыженькая… Имена, конечно, фальшивые, под концепцию раскрутки… Услышав, что перед ними «главный человек», – мигом растаяли, разулыбались – «О!», «Ах!» и тому подобное…

– Сразу предупреждаю, – обожгла ухо рыженькая бестия. – Без анала…

А другие ни о чём не предупреждали. Наверное, без ограничений… При этом – мстительно подумал Скобарёв – девчонки с подтанцовки, второго плана, – у них, если честно, кажутся симпатичнее…

– А что означает «Yami-Yami»? – задал Скобарёв нелепый вопрос в этой нелепой компании.

– Это по-английски значит «ням-ням», «вкусняшки»…– пояснил всё наперед разведавший Слазкин. И замялся, имея в виду какое-то превышение субординации. – Юрьич… Я тут эта…

– Чего?

– Нашу местную группу «Конди» для подпевок взял… Всего две девчонки, Лола и Яна… Как думаешь, кашу маслом не испортишь ведь, а? Они на разогреве поработают у раскрученного коллектива, им же выдвигаться как-то надо…

– Да делайте что хотите! – отмахнулся Скобарёв. И возвысил голос: – Так, дамы! За моей спиной – ответственный работник секретариата холдинга, Арина Трубникова! Сейчас она запишет все ваши предложения, пожелания – чего кому хочется в пути и на месте прибытия! И дале: со всеми бытовыми вопросами к ней, лады?

– А нас это тоже касается? – скромно выступили вперёд Лола и Яна из нераскрученной, новой, чуть ли не на коленке сбацаной Слазкиным группы «Конди».

– Касается всех! – величаво кивнул Скобарёв. – Установка, значит, такая: денег и радушия мы не жалеем! Делайте свои заказы Арише, а я прослежу, чтобы всё было как на лучших гастролях в вашей жизни!

И вышел из особого, «аглицкой конструкции», автобуса. План у него был достаточно напряжённый: отправить этот бабий батальон в Браторецк, самому выехать вперёд, обогнать на своём «гелендвагене» – посетить заводоуправление «Северной Оливы» в Сыпин-Гае. Проверить, как там делают пробные партии амарантного масла для министерства обороны. Затем – вывернувшись с этого крюка – догнать «Yami-Yami» на подъезде к Браторецку и сделать перед губернатором вид, будто никуда не отлучался…

Скобарёв волновался. Его переговорщик Валя Пегов два месяца торчал в столице, окучивал интендантских генералов. Денег было потрачено до жути – откаты, откаты, откаты, а твердого решения «зелёные человечки» из Минобороны так и не приняли. Вроде бы всё им разжевали: и что качество, и дешевизна, и процент будут иметь с закупов… А они опять за своё, мотать нервы Скобарёву: давайте пока возьмём пробную партию в солдатский рацион, там посмотрим…

Пробная партия очень волновала Скобарёва. От того, как она пойдёт – зависела долгожданная рентабельность «Северной Оливы»: если залить ложку её масла в каждую солдатскую тарелку по России – это увеличит продажи сразу вдвое! Нужен холодный отжим и особая фильтрация, так, чтобы самый придирчивый пищевой эксперт носа не подточил!

А тут – нате пожалуйста, эти «Девчонки Yami-Yami», Браторецк, губернатор с его закидонами…

Выйдя на свежий морозный воздух из пропахшего навязчивым чувственным женским парфюмом автобуса, Иван Юрьевич почувствовал некое облегчение.

– Давай, Стасик! – почти отцовски попросил своего водителя. – Гони, не подкачай… У нас на всё про всё в Поварово будет полтора часа, не больше… А потом нужно будет выйти обратно на трассу и успеть к их приезду в Браторецк…

Молчаливый водитель, почти мальчик, Стас выжал до упора возможности послушной немецкой техники. За окном в подступающих сумерках огни трассы замелькали так, как будто Скобарёв летел на самолёте…

 

* * *

Для Валерии Скобарёвой, супруги, то, что Иван изменяет – уже не шок. Не пощёчина. Констатация…. Она раньше отца Димитрия узнала об «особенностях» антикварного венецианского зеркала в гостиной перед камином – и она всё там увидела… Точнее, не всё… Она эти гадости, как воспитанная девочка из интеллигентной советской семьи, толком и разглядывать не стала – отвернулась поскорее к камину, пытаясь сжечь в нём блики зеркальных видений, как сжигают чумные тряпки…

И не различила Лера-Лерочка, что человек, похожий на Ивана, – на самом деле не Иван: она и до всяких зеркальных видений уже верила во что-то подобное. Потому что это приватизация, детка! Тут людей не бывает; тут или призраки, или оборотни…

Ей не нужны были ни оправдания Скобарёва, ни его извинения. Просто высветило молнией беспощадной ясности: у них разные жизни, разные дороги, разные судьбы… И не сошлись они – столкнулись, как сталкиваются машины на дороге или поезда на путях…

Необратимо прокрадывается в золотую клетку опошление всего и всяческого. Ты и сама, Валерия свет Аркадьевна, назвала себе цену, когда в приёмной у мужа опустилась до пошлейших диалогов с девчонкой, работающей там:

– Надеюсь, Ариша, ты не будешь такой же прыткой, как предыдущая?

– А что случилось с предыдущей? – мило улыбнулась эта куколка.

– А предыдущая – это я…

Как сказала тогда – так и стала по факту «предыдущей». А кто за язык тянул? Разве что сама жизнь…

Что предъявить мужу? Отражения в зеркале? Это, извините, не фото. И не видео – хотя убедительнее они сами по себе – чем фото и видео... От ненужных знаний птички в золотой клетке – следующая станция на этой подземке, бегущей золотыми рельсами через преисподнюю: полустанок «Молчание».

Ни сцен, ни истерик. Ни обвинений, ни выяснения отношений… Ему так удобнее – а мне так! А от молчания – и почти круглосуточного одиночества – пришли мысли о мести…

Со скуки Лера Скобарёва работала на телевидении Кувы, читала там прогноз погоды, как говорится, внешние данные позволяли. Да и кто же откажет жене «авторитета» – Лопаря?

Лопарём Ивана Юрьевича прозвали не потому, что он финн – к тому же и похож на финна. И не потому, что он – лопух, хотя в нём многое и от лопуха. Лопарём Скобарёва прозвали уголовнички, все эти прогнувшиеся под власть денег рецидивисты, – потому что он всё время «лопотал» между делом, болтал и трепался, о вещах, криминалу непонятных и кажущихся нелепыми.

И его бы за эту болтовню зашибли бы, наверное, на каком-нибудь «маяке» у оргпреступности, если бы не полезные «братве» дела его. Те, что он делал между лопотанием, которое «реальных пацанов» «парит-лопарит». А он – если кратко говорить – сводил очень удачные комбинации преуспевающего дельца.

Так экономист, советский краснодипломник экономического факультета КГУ Ваня Скобарёв стал Лопарём, а его «модельная» молодая супруга – женой Лопаря и (даже обидно!) – иногда в просторечии Лопарихой…

Звучит почти как Упыриха – но именно потому никто и не откажет. Хочешь прогноз погоды почитать, поулыбаться миллионному мегаполису Куве с экрана, пожалуйста!

А где телевидение – там и операторы, где операторы – там и фотографы. И среди них был один, довольно видный из себя гламурный хлыщ, Гарик Нарышев. При первой встрече она, помнится, подумала – какая смешная и одновременно страшная фамилия – «нары», «шконка»… А он, однажды увидев Леру – уже не отлипал, и постоянно предлагал фотопортреты:

– Лерочка, вы шедевр, и я сделаю для вас шедевр…

– А ты знаешь, кто мой муж, мальчик? – криво оскалилась в Лере хищница. – Лопарь, слышал? Он тебя за твои шедевры на куски порежет…

Самой – лихорадочно, зябко-весело. Наверное, потому, что это была возможность представить мужа таким, каким она хотела бы его видеть, взамен тусклой чинопородной серости… Иван Скобарёв, режущий из ревности на куски? Ха-ха-ха! Да вы себе представьте этот масляный колобок на ножках, эти сливочные глазки, окосевшие от лакейства перед кувинским «бомондом»! И как он! он! – режет соперника…

Но – с другой стороны, он ведь действительно Лопарь. Вранья тут нет. Именно таким в авторитет взят, какой есть, – потому что по нынешним временам и уголовничкам нужны бухгалтерские проводки…

Всюду коррупция, всё продажное – даже воровские коронации стали покупными… Как мясо, заранее замаринованное на шашлык… Если на дружеский пикник ты сам шашлыка не маринуешь – значит, и посидеть за тебя в тюрьме другой может, а ты знай счетами щёлкай, аналитику для очередного «Маяка» строчи…

О муже писала «свободная» пресса – подконтрольная его конкурентам. И, на Лерин вкус, последний перл обличительной журналистики – «Ваня-денежка» – был похлеще Лопаря.

Рожа-то круглая, отъетая, как монетка, и сияет, как начищенный пятак, когда до него верхи «снизойдут»… «Ваня-денежка», это «в самый тазик» – про него!

– …Ваня, а чего ты с губернатором на симпозиум не поехал? – спрашивала она под мерный треск дровишек в мраморном камине, и глаза были холодно-злы. Она старалась не смотреть в зеркало напротив камина, потому что снова видела там его проделки на эротическом фронте…

– Дела у меня на торфяниках… Японцы приезжают, показать нужно товар лицом… – мочится словами этот прожжённый, в трактирном смысле – «половой». Про которого Лера со злостью говорила себе, что он «половой гигант» – но не в постели, а между столиками…

Близкие люди знали, что Скобарёв удивительным образом совмещает своё лизоблюдское, подхалимское «камер-юнкерство» со странной в таком человеке мечтой о каком-то смутном и туманном реванше.

То ли это возврат старой жизни, то ли становление какой-то новой, небывалой – но в сумрачной фантазии Лопаря реванш всегда приходил бурно, с грохотом и лязгом вожделенного возмездия… Оно, конечно, мечтать не вредно, – говорили близкие люди между собой про Скобарёва, – но уж больно у него «экзот фантазии» вывихнут…

А совсем-совсем близкие люди, такие, например, как Лера, знали и другое: скобарёвский реваншизм – не более чем внутренняя компенсация его ушибленной униженности.

Этот госплановский «человек-арифмометр» в своих мечтаниях иногда терял свою железную логику, возведшую его в Лопари. И тогда он совершенно бессвязно предавался мечтам о расстреле тех, перед кем вынужден в лепёшку расшибаться…

Это иной раз связывалось у Скобарёва с «возвратом советской власти», а когда и не связывалось, но сводилось, по сути, в его эротоподобных фантазиях к личной расправе.

Лера находилась в такой степени приближения к Лопарю, что не только была посвящена в его тайные воображаемые «репрессии над приватизаторами», но и могла над ними со всем основанием посмеяться…

И, будучи на мужа-изменщика очень злой, стараясь не выдавать истинную причину озлобленности, Лера порой «троллила» его на болезненные для него «общественно-политические темы».

– …А ведь тебе понравилось так жить, Ваня… – жгла злая Лера взглядом, пытаясь проколоть эту маску равнодушного псевдоаскетизма. – Понравилось… Партнёры, визиты, презентации… Это тебе не совок, правда, Вань? Там бы ты сидел, как товарищ Новосельцев, в отделе лё-ё-гонькой промышленности… А тут – смотри-ка, Вань, как уважают: гляди, подвозят… Гляди, сажают…

– Не говори ерунды, – обиделся Скобарёв на супругу, необратимо изменившуюся за самое последнее время (а причин он не понимал – потому что сам в венецианском зеркале видел совсем иные картинки). – Я эту власть всё равно допеку! Для того и работаю, ты знаешь…

– Нет, Иван, не знаю… То, что пристрелить Ельцина – мечта всей твоей жизни, верю… Ты бы на симпозиум с Ласселем поехал, пластиковый «глок» с собой взял, да и пристрелил бы прямо там, во Дворце съездов… Просто, правда?

– Действительно, проще… Но я не стрелок. Я экономист.

– Оно и ясно, Вань! «Нормальные герои – всегда идут в обход»… Ты, Иван Юрьевич, мечту свою много лет мечтаешь кому-то перепоручить… Чтобы тот пристрелил и казнён за это был… А ты бы заплатил Ваня, верю! Не поскупился бы, я же тебя знаю… Но только чужими руками, чтобы, кроме денег, ничем не жертвовать…

– И что ты этим хочешь сказать? – спрашивал Иван. Она ненавидела это его торфяное, болотное спокойствие хладнокровной земноводной гадины. Он был способен вести такие разговоры, узорной кочергой помешивая поленья в камине…

Ему было не до жены. И за это она ненавидела его даже сильнее, чем за отраженные магическим зеркалом сцены его неуклюже-бегемотьего блуда в постели с другой…

 

* * *

Девочки в гастрольном автобусе, идущем неторопливо и мягко, не в пример «гелендвагену» генерального спонсора, выпили шампанского Veuve Clicquot Ponsardin, закусили тарталетками с черной, как судьба России, икрой, расслабились и разоткровенничались.

– Аришка! – с притворной ленцой мурлыкала положившая на Скобарёва глаз рыженькая Сабина. – А твой босс… Он как любит чтобы у него брали?

– Чего брали? – изумилась Арина.

– Ну чего… – захохотала Сабина. – Одиннадцатый палец…

Ариша поняла, покраснела и выдавила растерянно:

– А я-то откуда знаю?!

– Да ладно тебе… – обиделись все три девушки на неискренность той, которую считали уже подругой. – Неужто босса не расслабляешь?! В жизнь не поверим…

– Так он ведь у меня женатый… – пожала Ариша узенькими плечиками, и вызвала целый взрыв хохота.

Девчонки Yami-Yami знали, конечно, что гастролируют в провинции, но такого густого провинциализма даже тут не ждали. Босс, видите ли, женился, и с секретаршей общается исключительно в писчебумажном виде! С такой вот куколкой! А чего тогда себе лысого мужика не возьмёт с райкомовским большим опытом канцелярщины?!

– Ну ты даёшь, Аришка! – ржали кобылицы разной масти. – Кончай циркачить! Нас, что ли, стесняешься?! Мы, Аришка, никому не скажем, честно-честно… А скажем – дык нам всё равно не поверят…

– Нет, девчонки, – жеманилась секретарша Скобарёва, – у нас правда… только деловые отношения… Мы же в Доме Правительства сидим…

Новые вспрыски и всхлюпывания пьяного гогота: надо же, в доме правительства они сидят! Да уж понятно, что не на теплотрассе! Ну и чего там делать, в доме правительства, телевизор на пару смотреть?!

Ариша не хотела сойти совсем уж за дурочку, которая сторонится компании ровесниц, и поинтересовалась – как это можно брать по-разному? «Вроде бы, – запунцовели её скулы, – тут вариантов особо не придумаешь…».

– Ох, как ты ошибаешься! – загомонили Yami-Yami наперебой, почувствовав себя знающими жизнь учителями «разумного, доброго, вечного» в обществе отсталой дурочки. – Ты чё, правда не знаешь, или придуриваешься?!

– Да правда, ну что там можно…

– Эх ты! – покачала патлами Сабина. – Как же ты мужика возле себя удержишь, Аришка! Мужик – он ведь разнообразие любит! Ну, да ладно, для дружка – и сережку из ушка! Янка, иди сюда!

Яна из никому не известной группы «Конди» очень мечтала попасть в состав Yami-Yami. Заискивала перед первым составом, как принято у дублёров… С тем же сволочизмом, который в армии рождает дедовщину, девки из столицы пользовались этим, и с наслаждением…

– Янка, давай покажем ответственному работнику секретариата, как оттуда не вылететь без пособия! Как у мужика берут, способы знаешь?

– А как же… – робко и напугано улыбалась сервильная шоу-провинциалка. – Я же, всё-таки, в эстрадный мир хочу войти…

– Ну тогда давай, чтобы натурально было… Встань-ка на коленочки, как положено, а я средним пальчиком на тебе покажу…

Яна замешкалась.

– Смотри! – хохотала довольная своей выдумкой стерва-Сабина. – И эта стесняется! Да вы тут чё, совсем в медвежьем углу, что ли, живете? Старообрядцы?! Яна, не позорь нашу профессию, давай, это же в педагогических целях…

Яна, сладко сглотнув это «наша профессия» – покорилась своей участи и встала на обтянутые джинсами колени перед куражащейся Сабинкой. Остальные девчонки окружили эту сценку и радостно захлопали в ладоши, словно дети на утреннике…

– Девочки, прекратите! – взмолился под взрывы всеобщего хохота и ликования подкравшийся с задних рядов Сергей Слазкин. Он умильно возводил глаза и пытался выглядеть серьёзным. – Вы меня с ума сведёте! Вы думаете, мужчина может всё это спокойно наблюдать?

– А ты отойди и не наблюдай! – хихикала Карина.

– А вы думаете, мужчина может спокойно отойти и это не наблюдать? Нет, девчонки, пощадите, помилуйте – Содом и Гоморру сожгли за меньшее!!!

– Ладно! – смилостивилась Сабина. – Школу секретарш пока закрываем, а насчет интимметодик… Аришка, тебе домашнее задание, сама найди и посмотри, как делать! В жизни пригодится!

 

* * *

В Сыпин-Гае, в здании заводоуправления, Скобарёва ждал заранее отправленный сюда эмиссар: Арслан Кинза по прозвищу Башкир. Как выяснилось сразу же у заснеженного крыльца – Башкир был в совершеннейшем бешенстве и отчитывал на чем свет стоит исполнительного директора, низко – то ли в покаянии, то ли угрожающе – набычившего лобастую голову.

– …А тебе, значит, таким образом: ящик, с*ка, красный, пожарный… И в сибайскую степь… На корм волкам! – услышал Скобарёв, открыв дверцу «гелендвагена».

– Что за шум, а драки нет? – попытался смягчить обстановку босс.

– Они не сделали пробников, Иван… – мрачно сказал Кинза, поворачиваясь к Скобарёву и словно бы подставляя лицо под удар. Он одновременно кипел негодованием на сотрудников «Северной Оливы» и всем видом показывал свою вину. – Они не сделали пробников, пидорское королевство, сыпингеи, б…., хуторяне е..ные…

– Та-ак… – почернел лицом Скобарёв. – Почему?

– У них стачка…

– У нас тут стачка, – подтвердил с некоторой напуганной угодливостью исполнительный директор, видя в Иване Юрьевиче «доброго следователя».

– Какая ещё стачка?! – округлил глаза Скобарёв.

– Сотрудники одноименного народного предприятия захватили заводоуправление… – зачастил, затараторил бледный исполнительный директор. – У них «Северная Олива» и у нас, они говорят, что здание ихнее…

– Таскать вас вместе будут! – встрял грозный Кинза – Всё узнаешь, полно узнаешь… Пока из... из... седло из филея не выбьют. Вот на этой неделе вместе, и тебя и их… Так в прокуратуру и приведёшь этих, с*ка, за руку! Обалдуев этих, подонков, кооператоров, б….

– Погоди, Арслан! – отмахнулся Скобарёв и задвинул властным жестом Башкира себе за спину. – Вообще, что происходит? Ты понимаешь, что без пробников ты мне сбыт сорвёшь?!

– А ещё они, – исполнительный директор, отводя от себя гнев, как порчу, сразу двумя руками указывал на крыльцо заводоуправления, – сбросили с сопок ветряки… Ну, оборудование голландское, которое вы прислали… Для того, чтобы воду поливальную вверх бесплатно поднимать силой ветра… На кривосклонье… Они там стояли для монтажа, пока зима, в ящиках стояли… А они… они… их столкнули!!!

– Кипучая тва-арь! – сорвался Кинза, выскакивая из-за плеча Скобарёва с законченно-агрессивными намерениями. – Да ты же… Да тебя же… Да я же… – задыхаясь от ярости, Арслан не мог договорить ни одной фразы и выкрикивал бессвязные начала с какими-то загадочно-пугающими вопросительными интонациями… – Да ты, с*ка, у меня таких получишь, что из Сибая больше не выедешь, на корм волкам пойдёшь!

Среди рваных и путаных мыслей Скобарёва в эту минуту мелькали и нелепые географические: «Сибай… Это где? И почему?».

– Охладись, Арслан! – обрубил эту истерику Скобарёв. – Давайте так. Со всем этим я буду разбираться после Браторецка. От этого визита очень многое зависит… Пока готовьте пробники в тюбиках, которые мы для космодрома думали…

– В тюбиках?! Для минобороны?!

– Ну, а что ещё делать? Может быть, за оригинальность упаковки нам балл накинут…

 

* * *

Гарик Нарышев от Леры Скобарёвой не отставал. Он не испугался Лопаря – и это его весьма приподняло в Лериных глазах.

Потому что не бояться «Ваню-денежку» возле семейной каминной полки с расписными тарелками путешествий – одно. А не бояться легенды, Лопаря с «золотом партии», «Ивана-царевича, серого волка» – совсем-совсем другое… Между реалом и мифом пропасть – как между заводским бухгалтером и доном Корлеоне.

– Валерия, вы так красивы… Я же не предлагаю съемки в обнаженном виде… Только фотопортрет, на память от безнадёжно влюблённого художника…

– Ты это не мне, ты это «бригаде» Лопаря объяснять будешь, Игорёк…

– Лера, здесь только вы и я. Если вы не скажете мужу – то он не сможет узнать. А если скажете…

– Да, если скажу?

– Тогда мне незачем жить. Если вы меня предадите – тогда этот мир слишком жесток для меня…

– Интересная для меня ситуация, Игорь… Человеческая жизнь на ниточке, и в руке маникюрные ножнички…

Такая вот яркая гламурная жизнь – вокруг телевидение, креатив, творческие люди, выспренние разговоры. А вечером дома – всё та же – «Ваня-денежка» с бесконечными телефонными словопрениями:

– …Базилич (это он младшему партнёру, Слазкину – догадывается Лера, всех знающая в кругу мужа) – Ты мне эта… мозги не парь… Да… Да… Кто тебе такое сказал? Моисеев?! Да пошёл он на *уй! Я тебе ясно, кажется… в уставе фирмы должна быть прописана работа с аммиаком, потому что так надо! Из высоких соображений…

 

* * *

В большой и роскошной банкетной зале элитного профилактория «Прометей» веселье шло на всю катушку.

«…В сущности, они все хорошие люди… – размышлял бывший академист Скобарёв. – Немного глупые, но это ведь не их вина, а их беда… Во всех них, начиная с губернатора, старика Ласселя, живет роком некая зловещая обречённость. Они все вместе упорно и безнадёжно делают то, чего в отдельности никто не хочет делать… Они все скорее жертвы времени… Кува – жертва старшей сестры Москвы…».

«Хорошенькие жертвы! – возражал злой и визглявый внутренний голос, который Скобарёв принимал за голос совести. – Пиры Валтасара! Они не ведают, что творят, говоришь? Да! Да! Это люди, которые постоянно застревают на ничтожных вопросах – потому что других вопросов у них просто нет. Они серьёзные вопросы ни ставить, ни понимать не умеют… И это не беда их, Иван, а вина… Учились вы все в одних школах, в одних университетах!».

Губернатор в качестве анекдота рассказал кучке вице-премьеров, заполошно-угодливо внимавших ему с заранее включенным смешком на устах – историю на стройке. Мол, там работала бригада беженцев, шесть таджиков и один молдаванин… А застройщик им зарплату задерживал… И таджики молдаванина съели. А когда их привлекли каким-то образом к ответу, они наивно говорили: «мы не знали, что он учтённый…».

– Их там, на стройках, никто не считает! – рокотал добродушным хохотом Лассель и горошком вокруг него сыпали хихикания лизоблюды…

– Я хотел бы поднять тост за нашего гостеприимного хозяина! – явил высшую милость пьяный Лассель с разъезжающимися, словно у хамелеона (каким он и был) зрачками. – За нашего краевого предводителя предпринимателей, Ивана Юрьевича Скобарёва, просто Ваню… Он у нас работает… ик!.. волшебником! Всякий дурак поднимет воду вверх насосом, тут ума не нужно… А наш Ваня делает так, что у него вода наверх сама течёт! Понимаете? Беспла-а-ат-на! Он рыбу в стойлах разводить начал, как поросят! Край холодный, вода тёпленькая нужна… Любой дурак по счетчику нагреет – а потом его «нагреют» наши «ё-нюргетики»… А у Вани вода холодная тёпленькой становится беспла-а-ат-на… Иван Юрьевич, многая лета тебе, мы тут с мужиками тебе музыкальный сюрприз организовали… Узнали вон у Сереги, какую песню ты любишь, и лично для тебя… Звёзды столичные споют! Так, девчонки?!

От избытка чувств губернатор звонко шлёпнул цыгански-чернявую Карину по голенькой попке, едва приконтуренной блестящими, но безумно узкими «стрингами»…

Девчонки Yami-Yami разложили эту старую и странную песню по ролям, и теперь, в рамках придуманного Слазкиным сюрприза, пели её, передавая друг другу единственный в банкетной зале микрофон:

Я летаю в разные края,

Кто же знает, где мы завтра будем?

Дождик привожу в пустыню я,

Солнце раздаю хорошим людям!

 

И хором запевали, обнаруживая неожиданно-прекрасные вокальные данные:

…Почему, дружок? Да потому…

Что я жизнь учил не по учебникам…

Просто я работаю… Просто я работаю –

Волшебником, волшебником…

 

Иван Юрьевич был с виду очень растроган (опять играл простачка), после песни охотно обнимался со звёздами, а фотограф щёлкал и щёлкал, полуголые девчонки в разноцветных перьях бразильского карнавала, прильнув к спонсору, тянули свой «чи-и-и-из!». И утробно, по-кошачьи, урчали, мурлыкали – когда хозяева, прижимавшие их гладкие полуобнажённые тела к себе, говорили незатейливые комплименты. И взрывались хлопушки, как на Новый год…

Из всего этого пьяного угара Скобарёв – как только представился случай – выскочил на крыльцо «Прометея». Дуло арктически и немного снежило, ветер надувал на шикарном атласном пиджаке с серебряными клубными пуговицами пузыри…

Прямо перед Иваном Юрьевичем простиралась живописная берёзовая роща, юдоль утешений для обитателей здешнего абонемента, заезжавших за город отдохнуть и подлечиться небожителей.

 

* * *

На просторной, центральной площади Браторецка звукоусиливающая аппаратура фонила от заброшенной городской библиотеки, от традиционного памятника Ленину… Город шахтёров и металлургов, не избалованный зрелищами – как, впрочем, и хлебом, – чуть ли не весь собрался перед импровизированной эстрадой, сверкавшей всеми оттенками цветомузыки в морозной ночи, прозванной зачем-то «Днём» города…

Мэр Браторецка Егор Лужланов, ходивший, как Лужков, всегда в кепке, а фотографировавшийся всегда, как на предвыборный плакат – в неизменной оранжевой каске заводчанина, плотоядно присматривался к Яне и Лоле из группы подпевки «Конди».

Столичные девочки – как все понимали согласно иерархии – для краевой команды. А вот кувинские разогревающие – что тоже проистекало из иерархии – в Браторецке считались «столичными» (как-никак из Кувы!) и на них был расчет…

– Иван Юрьевич, – замахал перчаткой Лужланов, заманивая Скобарёва на задки эстрады, где потише, и можно докричаться друг до друга. – У меня к тебе дело есть!

И начал прямо на улице дудеть на ухо:

– Иван Юрьевич, я слышал, мэра Кувы уходят… Первый решение принял… Вы бы это… Меня бы порекомендовали… Все же знают, что я не такой, как этот Ткемалев, я же Ласселю всей душой предан! Порекомендовали бы!

– Денег будет стоить, Егор Матвеевич! – скучно посетовал Скобарёв.

– Дык, об чем речь?! Как только Ткемалева уберут… Мне бы… И ведь по субординации положено ведь… Со второго города на первый… А уж я не поскуплюсь, Иван Юрьевич… Мы же свои люди…

Ну, что на это ответишь? Информация у господина Лужланова точная… Незадолго до этой командировки Скобарёв как раз по вопросу Ткемалева побывал в огромном и фешенебельном, как президентский люкс отеля, рабочем кабинете его величества, губернатора Кувинского Края Бориса Хайдаровича Ласселя.

Там на полную громкость вещала новинка конца 90-х – широкий плоский телевизор. Его, словно наказанного, поставили в угол, на тумбочке красного дерева, изображавшей из себя золочёный Парфенон. Оттуда он и гомонил, устами младопремьера страны Сергея Кириенко…

«Мы не пойдём ни на какие уступки грубому шантажу со стороны тех, кто хочет получить зарплату! – властно обещал «киндерсюрприз» – Не запугаете! Давлению правительство не подчинится! Наш приоритет – последовательно реформировать экономику по требованиям Международного банка реконструкции и развития!».

– Сказочный долбо*б! – матернулся губернатор Лассель, с пульта, ковбойским стрелковым жестом, убавляя звук. И только теперь, словно получив подтверждение своих мыслей из Центра, повернулся к покорно ожидавшему за приставным столиком Скобарёву.

– Плохи дела наши, Иван Юрьевич! – пожаловался Лассель. – Сам слышал, что им там в Москве хоть трава не расти… Я тебя чего пригласил-то, Иван… – Лассель нахмурил лоб, будто и в самом деле забыл, зачем приглашал уполномоченного по бизнес-климату. – Покушались на меня вчера… Бомбисты…

– Не может быть! – подобострастно выдохнул Скобарёв, всем своим видом изобразив осуждение неконструктивности злоумышленников.

– Может, Ваня, может… – пригорюнился Лассель. – Всё уже сотрудники ФСБ замерили, подтвердили… Били тротилом, с радиоуправляемого устройства… Весь бок моего «линкольна» служебного помяли… Да шофер, в общем-то, только и спас, резко руль вывернул… Ты понимаешь, что это такое – в сочетании с забастовками в большинстве школ и в центральной больнице? Да когда ещё трассы перекрыты?

– Ну, я так понимаю, как сочетание огурцов с молоком… – пожал Скобарёв плечами в твидовом пиджаке.

– Да только пронесёт-то с этого варева не меня одного, Ваня! Всех пронесёт, и тебя включительно… А тут видишь, чего этот му*ак, ровесник твой, в Госдуме заявляет?! Денег нет и не будет… Требования он будет Банка реконструкции и развития выполнять, бюджеты всех уровней резать… Посадил Папа-Боря начальничка, нечего сказать, удружил… Всем регионам удружил…

– Борис Хайдарович, – развёл пухлыми ладошками Скобарёв, – ну мы-то, получается, в этом здании, как зёрнышко между жерновов… С одной стороны шахтёры, бюджетники требуют, с другой Москва режет…

– Я, Вань, затем тебя и позвал… – хмуро, исподлобья, медвежьим хищным глазом сверлил главный хищник Кувы. – Про тебя говорят, что ты мужик шибко башковитый…

– Это кто же говорит-то? – изумился Скобарёв, привыкший читать гадости про «Ивана-царевича, серого волка» и колонки со смачными заголовками типа «Харя Лопаря».

– Например, Арсений Бяшин… – кидал губернатор слова, как булыжники. – Был он у меня, с делегацией этого самого треклятого Банка реконструкции и развития, сколько, гад, в охотничьих угодьях дичи извёл и икры сожрал… А денег не дал… Водку жрёт, а себя сожрать не даёт, скользкий, угорь… Я ему – дай инвестиций, ты ж с Кувы родом! А он и отвечает, гадёныш, лыбится – зачем, говорит, тебе, Борис Хайдарович, инвестиции, когда у тебя Иван Скобарёв есть, во втором корпусе Дома правительства сидит?

– Так прямо и сказал? – округлил глаза Иван Юрьевич.

– Так прямо и сказал… – массивным подбородком слегка поклонился величественный набоб. И умолчал о подробностях. О том, что они в охотничьем замке «бильярд катали», подвыпив французского коньячку, и о том, что разоткровенничавшийся Бяшин советовал сверх собственной рекомендации: «Вы Иваном пользуйтесь, Борис Хайдарович, а только ему не верьте… Много их по «Рашке», Иванов таких, с нашей руки едят, а сами только и ждут – как нам голову свернуть… В засаде сидят, а случись перемены в Кремле – сразу это иваново мурло повылезет, и пойдёт обратно хапать – Крым, Закавказье, Кушку, Памир…».

Может быть, это была тонкая психологическая уловка: однокашник из детства аттестовал Скобарёва ругательствами, которые в глазах российского губернатора превращались в похвалу. Ласселю ли, застрявшему на Урале, бояться «иванов, помнящих родство»? То, что Арсений с Кипра их боится – так сие его, киприотское…

– Мне, Иван, – вымолвил высокий покровитель, гипнотически давящий тяжёлыми сверлящими зрачками, – вот чего надо… Распустился Ткемалев-то… Придумай, как этого головоногого укоротить со стороны щупалец?

Речь шла, конечно же, о наглом мэре, который всерьёз думал, что миллионный мегаполис в состоянии потягаться с четырехмиллионным Краем.

Над Краем как раз разгорался очередной виток конфликта между губернатором Ласселем и вырывающимся из-под него городским мэром Кувы Арсеном Ткемалевым. Именно с интригами мэра Лассель связывал весеннее покушение на свою особу – и хотя многое говорило, что не беспочвенно, тем не менее, до конца в этой истории так никто пока и не разобрался…

 

* * *

Шла страшно-безысходная зима, одна из тех, конца 90-х, а в этот раз к тому же оказавшаяся страшно холодной. По утрам с улиц Кувы, в самую рань, милиция собирала трупы замёрзших бомжей – да и не только бомжей. Ставшая привычной «жатва реформ» оставалась никем особенно не замеченной – потому что всюду по стране было одно и то же. Но ведь – как рассуждал Скобарёв – не видишь только того, на что не смотришь…

Оперативные съемки сбора замерзших за ночь в ГУВД не велись. Не было их в природе, кассет с записями «жатвы реформ», не брали с собой операторов на внутренние рейды чины городской «похоронной команды»… Но у Скобарёва было венецианское зеркало. Он пригласил помощника Кинзу с видеокамерой, и попробовал снимать с отражения… И получилось… Зеркало Цербера слушалось хозяина, давало ему кадры со знакомых улиц…

– Выкупим мы времечко в прайм-тайм, – объяснял Ласселю Скобарёв, – у «Берёзы» или у «Гуся» (так звали в узких кругах владельцев первого федерального канала и независимого телевидения), и покажем, как коммунальные службы Кувы к человеческой жизни относятся… Смонтируем погуще – типа все трупаки за один рейд соскребённые, и…

– Не годится! – качал медвежьей башкой губернатор. – Кува – столица моего Края! По мне рикошетом долбанёт…

– Предусмотрено, Борис Хайдарович… – дьявольски осклабился Скобарёв. – Сюжет начнут фильмы о пунктах обогрева в Браторецке, в Липанове, в Поварово… Там губернатор позаботился о людях, обогрел бездомных… А в столице Края, в Куве, – «стыды и позоры» мэрским…

– Какие ещё пункты обогрева? – удивился Лассель. – Нет никаких пунктов обогрева…

– Значит, придётся сделать, Борис Хайдарович! – как тупому второгоднику объяснял Скобарёв. – Ну, хотя бы на период…

 

* * *

Ничего этого не знала Валерия Скобарёва. Если бы и знала – неизвестно, спасло бы это положение или нет, а так – увидела она только вершину айсберга…

Как сидит муж её перед видеомагнитофоном, вместе с Башкиром, которого она считала «вроде как своим парнем»», и старательно разглядывает непрофессионально сделанные записи сбора окоченевших трупов…

– Арслан, вот тут, смотри… Вот этот притяни крупнее планом, где женщина и ребёнок… И подмонтируй с ребятами к тому, со шкиперской бородкой, он больно одет прилично был, видно, что не бомж…

– В бомжи-то нынче и из профессуры выходят… – скалил жёлтые крупные клыки степного волка Кинза.

– Убедил, красноречивый… Может, он и бомж, но явно из недавних, в профессии не оперился… махрами-то…

И они оба гадко хихикали, увлеченные своим – действительно, оригинальным – планом мести кувинскому мэру, ставленнику «младореформаторов», которых они так ненавидели.

И уже в упор не проникало в них, Лопаря и Башкира, перестававших потихоньку быть Иваном и Арсланом, что речь идёт не об экспортируемых Скобарёвым в Японию брёвнах морёного дуба, что похожие на брёвна негнущиеся тела на плёнке ГУВД – человеческие… Женские, детские… Может быть, профессорские или доцентские…

По большому счету, Лера когда-то Ивана Юрьевича ценила и уважала. Она перед свадьбой считала его блестящим, замечательным человеком. И когда они поженились, наверное, это был самый счастливый брак на свете. Тогда. А не сейчас. Потому что Валерия любила «профессора Ивана Юрьевича», а не полового (в трактирном смысле) «Ваню-денежку» и не жигана Лопаря.

Только совсем уж контуженный «окаянными 90-ми» мог не увидеть, что это – совершенно разные люди, а не вариации на тему одной личности…

Закрывшись в огромной, матово-сверкавшей со всех сторон асимметрией светильников ванной комнате, Лера Скобарёва истерически рыдала – но в огромном замке-новоделе с хорошей звукоизоляцией прислуга не могла её услышать… Так и было задумано…

 

* * *

А на центральной площади Браторецка бушевал праздник для непритязательных горожан. У москвичек были специальные, ярко-зелёные, с блёстками сценические дублёнки, чтобы не замёрзли, прыгая с микрофонами и извергая какую-то запредельную даже для шахтёрского городка похабщину:

…Что же я не умею такого –

Что умеет эта Дуня Кулакова…

 

У одной из девчонок, у блондинки Yami-Yami, как на грех, между номерами сломалась молния на этой, выше пупка, игрушечной дублёночке. Открылся торс, открылась упругая грудь без нижнего белья – и она неловко запахивалась, пытаясь удержать края… Скобарёв, как ответственное лицо, никому не передоверяя, лично суровой ниткой зашил порченую дублёнку и легонько подтолкнул девочку под зад:

– Готово, выплясывай дальше…

– Замуровал меня, демон! – игриво прищурилась эта потаскуха. – А как же мне потом вылезать из этого кокона?

– Ко мне подойдёшь после концерта, расшнурую! – хмыкнул Скобарёв. – Давай уже, допой без приключений…

Он стоял сбоку от сцены и недоуменно вглядывался то вдаль, то в звёздное небо. Отуманенный бешеными децибелами звука мозг пытался уловить отрывистую мысль:

«Где я? Какие-то мэры, министры… Лассель, Ткемалев… Бандиты, владеющие банками и городами… Безумие… Как я здесь оказался?!».

В этой завьюженной уральской земле лежали десять колен его пращуров. А теперь по ней топотали дикие танцы обывателей под шлягер 90-х «Дуня Кулакова», беспокоя и Небо, и подземелья…

 

* * *

Сабина, рыженькая Yami-Yami, казалась чувственной девушкой, но на самом деле была холодно-расчетливой. Однажды, где-то в умирающем на Украине городке провожавшая её в Москву мать сказала ей мудрую фразу:

– Помни, Саба… Бабий век короток… Не возьмёшь в цвете – после никому не нужна будешь…

Бабий век короток. Солисток Yami-Yami меняют каждые три-четыре года, их не запоминает публика, они уходят в никуда – при появлении первых морщинок… И потому Сабина сделала ставку на сольную программу. Просто однажды решила, что ей нужна сольная программа.

Следующий шаг в этой логистике – продюсер. Желательно, самый богатый, чтобы мог всё проплатить. И желательно – из провинции, чтобы не был слишком избалован. И чтобы педиком не был – Сабина уже пару раз обожглась на таких в столице…

Иван Юрьевич Скобарёв, представленный девочкам главным спонсором тура в Богом забытый (и, видимо, заодно проклятый им же) Браторецк, идеально подходил Сабине. Он близок к власти, лоховат, имеет секретаршу-«целку» (совсем уж безобразие!), в глазах тоска… Знала Сабина такую тоску, только лютая шлюха может её вычерпать из таких вот мужских покраснелых от работы и нервов глаз…

Самый короткий путь к Скобарёву шёл через Арину Трубникову, так сказать, «близкую к телу». Сабина уже вызнала, что номер-люкс с двумя спальнями определили по традиции 90-х: спальню побольше боссу, спальню поменьше молодой помощнице, а встретятся они аккурат возле «санузла», и не обязательно с утра…

Рыжая бестия Yami-Yami поняла, что из апартаментов Аришки в апартаменты беспомощно спящего Скобарёва – шаг. Снаружи, в коридоре будет охрана и пропускной режим, а внутри-то нет!

И с этого момента Сабина задружилась с Трубниковой, то подпаивая молоденькую госслужащую ромом «Богарди», то рассказывая ей охательные и охальные истории из мира шоу-бизнеса, то вовлекая во всякие сомнительные приключения…

Желательно, чтобы все кривляния проходили поближе к боссу. Тому, что регулярно орал булыжниковые матерны в сотовый телефон и, к сожалению, мало оглядывался на девушек, крутившихся возле правого плеча…

– …Засунь себе эту залоговую базу в ж*пу! – «советует» Скобарёв кому-то в Куве, а Сабина, тварь, за его спиной обезьянничая, показывает Арише на себе, как этот жест выглядит. Да так натурально, что Ариша буквально валится со смеху, зажимая рот ладонью, чтобы шеф не услышал.

– В рот е..л я его совет директоров! – не унимается Иван Юрьевич, и не видит (глаз-то на затылке нет), что рыжая девка в эстрадной дублёнке по холодку изображает его возмездие неведомому совету директоров.

А та, которая должностью призвана быть ему глазами на затылке, приседает от беззвучного хохота и слёзки бегут из её хорошеньких, миндалевидных глазок отличницы…

Бабий век короток…

В элитном профилактории «Прометей» – есть и крутые склоны, и горные лыжи, и даже санки для взрослых… Некоторые обалдуи свиты, в числе которых экс-анархист Серега Слазкин, раздобыли эти санки и весело несутся на них с горы, вздымая целые бураны по «пути следования»…

– Садись! – манит Сабина Аришу и, видя, что та колеблется, – тащит её за руку. – Прокачу с ветерком!

Перед ними под крутой уклон срываются два бобслеиста-любителя – педерастичного вида помощник губернатора и совсем обезумевший от пьянки Слазкин.

– А теперь мы! – кричит Сабина и, словно она на мотоцикле, обеими руками крепко обнимает тонкую талию Трубниковой… – Рули, Аришка…

За спиной угасающе, словно звук медленно убавляют, бубнит желанный Скобарёв:

– А я тебе говорил, что он, гадёныш, подсадная уточка…

Санки мчатся через круговерть снежной завихри, и в какой-то момент не удерживаются в колее, девушки летят набок, в пухлую перину «прометеевских» снегов, хохоча и обнимаясь…

Сабина оказывается на Арише и, уловив момент, словно бы зажимает ей рот страстным поцелуем…

Прямо перед зрачками стервы – удивленно расширившиеся глаза новой подруги, изумлённое лицо, неловкие попытки вырваться, что-то сказать…

Но Сабина чувствует волну, и не ослабляет хватку – пока сопротивление «пай-девочки» не слабеет. И тогда осторожно отпускает жертву…

– Ты с ума сошла!!! – с выпученными глазами шепчет (но не кричит) Трубникова.

– А что такого?! – невозмутимо спрашивает Сабина Yami-Yami. И дожидается ответа, на который очень рассчитывала:

– Они… все тут… Скобарёв… Они же увидят…

– Ну, так пошли туда, где не увидят…

 

* * * 

В тихом омуте черти водятся… Ариша идёт по коридору, стараясь подчеркнуть деловой настрой, но в голове у неё всё плывет от шампанского, рома, кьянти и запахов кричащего парфюма Yami-Yami… У дверей их со Скобарёвым двойного люкса – чоповцы в форме, стилизованной под оренбургскую казачью. И даже их «дядька Черномор» – толстозадый, рыжебородый, заносчивый дядя Паша Можай…

– Она со мной! – кивает Ариша на Сабину.

– Куда? К шефу в номер?! – пугается дядя Паша. И как-то мимодумно, по инстинкту, преграждает дорогу широкими своими телесами…

– Паш, ты ничего не попутал?! – спрашивает Трубникова с ироничной ненавистью в сузившихся пьяных глазах. – Ты меня не узнал?! Она – со мной к шефу в номер… Мне Скобарёву позвонить?! – и уже играет в пальчиках изящным розовым мобильником…

Можай приходит в себя, отступает на шаг и неловко козыряет. Девушки – одна в офисном костюме «синего чулка», другая в карнавально-сценическом, проходят внутрь, тяжёлая лакированная дверь захлопывается за ними, угасив все звуки, как в могиле… Во мраке они сливаются в безумных поцелуях, и в этом танце до большой кровати с водяным матрасом и подогревом ведёт за партнёра уже осмелевшая Трубникова…

 

* * *

Серега Слазкин кокетничает напропалую с роскошной, но туповатой Лолой из «Конди», и чувствует себя на вершине подъёма чувств, пока суровый голос шефа не стаскивает его оттуда бестактным вопросом о рыбном супе:

– Сережа, ты уху ел?!

– А, что?! – теряется Слазкин, и улыбка сбегает с его лица.

– Я спрашиваю… – ледяным голосом саднит по нервам Скобарёв, – ты совсем уху ел, Сережа?! Обеих солисток «Конди» ждёт с приватным номером мэр этого города… Лолочка, быстренько привела себя в порядок, и быстренько за Яной, она покажет, куда…

– Ну, кажись всё… – потирает ладони Скобарёв. – Все составы диспетчер развёл, пойдём бухнем, Серый…

– Несправедливо ты развёл… – на правах старого друга бухтит Слазкин. – Я не понял, нафига я эту группу из Кувы тащил?

– Как нафига? На подпевки, для разогрева…

– Да ну тебя, Иван, весь кайф обломал…

– Мы на работе, Серый, не забывай. Это губернатор на празднике, а мы на работе. Если что тут в Браторецке не так пойдёт – Лассель нас всей командой вые**т. Мне-то пофиг, я мужик, а как на это Арина посмотрит? Кстати, ты её не видел, куда пропала, дура?

– Мы на санках вместе катались… Потом не знаю…

– Господи, – поднимает глаза к звёздам Скобарёв. – Хоть бы башку себе не разбила на этих ваших американских горках…

Над элитным профилакторием и лесистыми холмами его оцепленной территории – совсем уж глубокая ночь. Грустный Скобарёв, сделавший всё, что в его силах, стоит лицом к уступами взбегающим березовым взгоркам, с бутылкой Johnnie Walker, самой редкой и дорогой марки «Блу Лейбл», и порой закидывает её донышком вверх, как трубач горн.

Он хлещет редкостный напиток, все его 16 вкусовых шотландских компонентов – по-простяцки из горла, и снова спрашивает у звёздного неба:

– Где я? Как я здесь оказался?!

 

* * *

Невинные мысли Скобарёва о честном сне у дверей «люкса» сбивает бестактно глава охраны Можай. Он, смущаясь и отводя глаза, робко сообщает, что на всякий случай сгонял вестового за «кондомами», и если угодно – они тут, в кармане…

– Чё, совсем сдурел?! – изумлённо и с отвращением смотрит на него босс.

– Ну, Иван Юрьевич… Там же… У вас же… Две дожидаются…

– Пить надо меньше, Паша! – сурово укоряет босс, и проходит к себе, не желая слушать нелепых оправданий. Заботливый дядя Паша Можай весь пунцовый от стыда, и только борода по-прежнему рыжая…

Как и волосы у Сабины Yami-Yami, которая во тьме «маленького люкса» прижимает горячую голову Ариши к груди:

– Тихо, маленькая… Папа пришёл…

Скобарёв щёлкает светом в прихожей, он мучим алкогольным отравлением, он «развязал» давно завязанный и торпедой зашитый алкоголизм свой… Он протяжно стонет и как-то шлепково шарит ладонями по стенам, по дверям – отчего охрана снаружи подумает, наверное, что содом босса начался у самой двери номера…

Потом начинаются эти пьяные и больные психовзвизги слетевшего с катушек босса:

– Арина! Арина, ты где? Иди сюда… Помоги мне…

Волей-неволей Ариша Трубникова накинула шёлковый халатик с замысловатыми иероглифами и вышла к корчащемуся возле унитаза Скобарёву.

– Плохо мне, Ариша… – повернул он к ней наполненное страданием лицо и в глазах его стояли кровяные прожилки инсультника. – Видишь, как бывает… Смешал… разные напитки… А тут ещё осетрина заливная с гранатовыми зёрнами… Как чувствовал, что не нужно мне есть заливное, столько желатина… Рази ж можно?!

– Не бережёте вы себя, Иван Юрьевич! – сочувствовала секретарша, помогая этому борову подняться и доковылять до его царского балдахина над огромной кроватью-«траходромом».

– Помяни моё слово, Аринушка… – брюзжит Иван Юрьевич. – Я тебе точно говорю: или меня хватит инсульт на совете директоров, или я сойду с ума на прениях в Заксобрании, или паралич разобьёт, когда новости по телевизору смотрю… Ты сходи к администратору отеля, пусть он тебе грелку даст горячую, мне на живот… Проклятая заливная осетрина с этими зёрнами гранат…

Дежурный администратор в «Прометее» видала всякое. Подтянутая и всё ещё на что-то надеющаяся сорокалетняя грымза, она не удивилась бы самой экзотичной просьбе заезжего богача. Но горячая грелка, за которой пришла девушка в халате, не слишком скрывающем отсутствие другой одежды, – повергла её в шок.

– Господи! – пробормотала она. – Видала я извращения… Но горячая грелка… Что вы там делать-то собираетесь?!

– Не ваша печаль! – огрызнулась Трубникова, зло сжав губы.

– Оно конечно… Я так, для общего развития…

Ариша обиженно приняла грелку и ушла к Скобарёву.

– Такие нравы! – ханжески покачал головой выруливший к столику дежурной Серега Слазкин в уже помятом и кое-где тронутом губной помадой тигровом смокинге. И повторил свою коронную фразу, явно имея на администраторшу кое-какие виды: – Содом и Гоморру сожгли за меньшее!

К утру, окончательно похоронив смелый план Сабины Yami-Yami, на половину Скобарёва пришлось вызвать бригаду «Скорой помощи»…

 

Глава 2

 

Что вспомнит рождённый в СССР в 70-е годы огнедышащего ХХ века? Всю эту октябрятско-пионерскую канитель, линейки, речёвки, барабанную дробь, красные пилотки и красные трусы «на спорт»… ленинские уроки… Подточенную и подмоченную лестницу в полуподвал на заднем школьном дворе, пиво, которое тянешь на братину с другими себе подобными из надкусанного уголка полиэтиленового пакета…

Этот зыбкий и причудливый мир маёвок покойного СССР отсюда, с Кипра, казался Скобарёву более странным, далёким и непонятным, чем города майя, затянутые зелёной плесенью джунглей…

Похвалы школьной и дворовой шпаны – «свой кореш, позитивный чувачок»… Похвалы учителей и родни – «Ваня развитый, талантливый ребёнок»… Как такое может совмещаться? Наверное, Иван Юрьевич с ранних лет понял: людям нужно говорить то, что они хотят услышать. И показывать то, что они хотят увидеть. Остальное их всё равно не проймет, а против тебя настроит. И потому был этот парень в красной пилотке, в красных спортивных трусах с белыми лампасами, в майке с надписью «Спорт» на пухлой груди – и «своим корешем», и «талантливым ребёнком». Знал, кому, что и как говорить…

А людям что нужно? Скобарёв прекрасно знал, что людям на самом деле нужно только одно: уважение. Спросите: а зачем люди всё остальное добывают, пыжась изо всех жил и сухожилий? Только лишь затем, чтобы обеспечить уважение к себе! Уважай людей – и они будут тебя уважать…

И вот ты застаёшь себя, со всегдашним ко всем почтеньицем, уже студентом экономического факультета КГУ. Малопрестижный в СССР факультет! Ну да ты знал, что делал… Первый курс за узкими длинными партами в больших и затхлых аудиториях, а потом – на волю, на заочный…

Наверное, благодаря связям отца… Но не только… И сам ведь был активным, почти бешеным в работе… Короче говоря, попал в краевое отделение Госплана… Как и мечтал – экономистом-плановиком.

И даже поставили заведующим «Отделом вторичных ресурсов и утилизации» – как смеялись друзья – «начальником помоек». И зарплата – в три раза ниже, чем у токаря на заводе… Но в такие молодые годы быть заведующим отделом в самом Госплане – куда как престижно!

А что ты помнишь из той жизни, уже, получается, по счету второй, если школьную пионерию не делить с университетским комсомолом? Почему-то памятнее всего оказалась муха… Противная, с зелёным отливом муха, которая в летнюю жару билась о стекло в большом общем кабинете с целым рядом – как в студенческой аудитории – столов. Только что столы были пошире – а так, как будто снова в класс попал…

Муха билась и билась, а ты всё смотрел и смотрел: на её отчаянные усилия, на белый, залитый солнцем корпус городской больницы за окном, на зелёные кроны соседнего скверика с памятником Ленину (недолго ему стоять оставалось!) – и на всю свою зелёную, как навозная муха, тоску…

Очень скучные были здесь, в отделе утилизации, слова: из их серого, казарменного, оправленного, как солдатские койки, ряда вспоминаются почему-то «дырокол», «скоросшиватель», «перфокарта» и «инвентаризация»… На стене белый квадратный радиоприёмник «Весна», когда воткнут в специальную розетку-«радиоточку», – бубнил голосом Горбачёва….

Солнце било в эту залу с множеством женщин предпенсионного возраста углами и уступами, золотыми и огненными стрелами, оно звонило в колокол лета – но в комнате не бывало сезонов… Вечно-демисезонные люди с невзрачными лицами что-то говорили, но такое пустое – что кроме подшитого в картонные жухлые папки – ничего не вспомнить…

На той работе своей Скобарёв откровенно скучал, зевал во весь рот, не слишком стесняясь, что подчиненные, в основном, дамы. Очень уж тоскливыми и старыми, выцветшими и иссохшими были эти дамы. А когда не зевал – то с тоски начинал заваливать партийное начальство аналитическими записками на тему «как нам всё реорганизовать…» и т.п.

«Перестройка» в стране шла уже к своему кровавому закату. Молодого специалиста за его вечное брюзжание и искреннюю убеждённость на заданную сверху тему «начальство сплошь – дураки» посчитали очень умным и перспективным. И внесли в кадровый резерв первого уровня. Правда, ходу болтуну не давали – побаивались…

Потом всё в одночасье рухнуло. Госплан закрыли, как обанкротившуюся мясную лавку, – и на следующий день его уже не стало…

Начальство Скобарёва село на заранее приготовленные административные и кооперативные шлюпки и убыло в неизвестном направлении. Здание осталось без хозяина, а из Центра пришло в Край невнятное предписание: «на базе бывшего Госплана организовать некий «КОНХ». Началась третья – или четвёртая жизнь. И была она совершенно не похожа на предыдущие…

Желающих переходить в непонятный КОНХ было немного – а Скобарёв поспешил туда впереди всех. Пару месяцев побыл заместителем председателя кувинского отделения КОНХ, а когда, видя распад былой державы, прежний председатель сбежал – был назначен первым лицом краевого планирования!

В его-то годы! Это была сказочная, невообразимая карьера – но увы, строилась она на песке. 20 сентября 1991 года Скобарёв возглавил бывший Госплан, а 19 декабря того же года тот перестал существовать по указу захватившей страну ельцинской хунты…

В этот момент скороспелый советский чиновник в ранге министра – впервые проявил характер и показал зубы. Он указа Ельцина не признал, распускать краевой КОНХ отказался – из здания был изгнан силой милиции, по предписанию суда, но снял небольшое офисное помещение, чтобы «продолжать деятельность»…

 

* * *

Само существование Скобарёва во главе призрака-КОНХа рождало легенды о нём, причем по мере ухудшения дел в ассоциации – легенды становились всё более развесисто-клюквенными…

Наверное, всё дело изначально было в том, что Иван Юрьевич Скобарёв, как в анкетах писали раньше – «отличался личной и бытовой скромностью».

Это похвальное качество привело в 90-е к тому, что талантливый экономист Скобарёв вместо нехватки денег постоянно имел их излишек. И не потому, что больше других хапуг «зарабатывал» (если такое слово уместно для его круга общения), а просто потому, что не имел аппетита.

Поскольку Скобарёв постоянно кого-то подкармливал – у него сложился имидж очень засекреченного, «подпольного» миллиардера. Поползли слухи, что молодому госплановцу и последнему капитану на мостике утопавшего Госплана умиравший Крайком КПСС передал «партийный общак», что Скобарёв держит «золото партии» и выступает каким-то чуть ли не «казначеем оппозиции». Как и всякая глупость – эта распространялась по принципу чем глупее – тем быстрее. Скоропостижно скончавшийся в 1991 году Крайком КПСС в Куве о завещаниях не думал, потому что рассчитывал жить вечно. Завещать Крайкому было нечего – всё, что у «партейных» было, они вложили в краевую экономику совершенно легально и открыто.

Но даже если что-то и было бы завещать – в любом случае, этого не доверили бы Скобарёву. Кому? «Седьмой воде на киселе», молодому специалисту узкого профиля?!

Если и существовало какое-то «золото партии кувинского Крайкома», то заключалось оно в голове Ивана Юрьевича, под властью КПСС получавшего образование и воспитание. Скобарёв знал очень много – но только того, что любой узнает, если начнёт заглядывать в учебники и хрестоматии.

 

* * *

А прежде и вперёд всего знал Скобарёв, что советская плановая экономика оставила после себя сказочные, невообразимые сокровища, разбросанные повсюду, как мусор – в отвалах, на задворках, в брошенных ангарах или подвалах…

Как экономист Скобарёв специализировался по Кувинскому краю, и даже диплом писал на тему «экономическая география Кувинщины». Он, хотя бы примерно, знал и конкретные вещи: что именно и где именно брошено провалившейся в инфернальном дыму под землю советской властью. Вот, собственно, и всё «золото партии», «доверенное» Скобарёву, не столько Госпланом и КОНХом, где поработал он всего ничего, сколько КГУ и студенческими стажировками на предприятиях…

Знать, где лежит, – и взять оттуда – разные вещи. Как человек неглупый, Скобарёв хорошо понимал, чем закончится изменение сложившихся балансов прибылей в Крае. Десятки, десятки «бросовых» мест – в каждом из которых сокровищ больше, чем от фонтанирующей нефтяной скважины, но… «близок локоть, да не укусишь»! Скромнее надо быть – сказал себе Иван Юрьевич, и потянул что попроще…

И дело тут не только в простой понятной человеческой трусости – когда за излишки могут расстрелять или в машине взорвать, как «здрастье» сказать. Глубоко прислушиваясь к себе, Скобарёв вполне внятно понимал: он и не хочет, чтобы «новая жизнь» прильнула к артериям старых соков…

Как и многие в 90-е, Скобарёв жил мечтой и верой о скором крахе этой «новой жизни», и потому не горел желанием открывать ей «источники существования». Они – думал Скобарёв – новым властям пригодятся, а ЭТИМ зачем? Лишние нолики в Швейцарии на банковских счетах пририсовать?

Скобарёв запер «особые папки» по экономической географии Края, пыльное наследие Госплана, в своём большом надёжном сейфе и не притрагивался к ним. Как говорится у мудрых людей – «хлеба к обеду в меру бери»… Скобарёв брал в меру…

– Это пока рано… И не это… – бормотал Скобарёв-младший, откладывая папку за папкой в сторону. – Это не потяну пока… А это… – он вертел в руках папку к изумлению наблюдавшей за ним помощницы Арины Трубниковой. – Ну, скажем так, на чёрный день оставлю… Мало ли… Быстрый резерв на крайний случай… Это… Ну, это уже считай, растащила сволота… Так, а вот это – как раз то, что я ищу!

Старое-престарое дело. Ивана Юрьевича оно особенно грело, потому что было связано с именем покойного отца. И он помнил времена, когда эта пыльная папка с пожелтевшими бумагами была новенькой, недавно купленной в магазине «Канцтовары», и в неё клали новые, беленькие листочки…

Юрий Фирсович Скобарёв для каких-то там торфяных разработок конструировал прицепную лебёдку на бульдозер. Ходил по дому мимо маленького Ивана и ворчал, что местпром отвлекает его КБ от государственных дел…

…Дела покойного отца… Дела уравновешенного и ответственного человека, главного конструктора военного Конструкторского Бюро… Прикасаясь к отцовским архивам, Иван чувствовал дыхание и пульс совсем другой страны – весёлой, восходящей, уверенной в самой себе и завтрашнем дне…

Почти стёршийся образ человека с высоким лысоватым лбом, в пыжиковой шапке и дублёнке, крытой сверху брезентом по тогдашней моде, – снова вставал в памяти Скобарёва-младшего…

У отца были Дела, а у его сына – только делишки. Отец ковал ту мощнейшую станину, которая и сегодня – несмотря на столько лет лютой оргии и грабежа – оставалась прочной и нерушимой, не давала рассыпаться в труху всему и вся.

Отец – как и та, былая, страна – оставил колоссальное наследство. Оно выражалось не в деньгах – кому бы нужны были эти бумажки, если бы люди были психически здоровы?

Оно выражалось в делах и свершениях, в колоссальной, ныне покрытой пылью и мусором базе, способной любого сказочно одарить – кто к ней с умом подойдёт…

Пыльная папка, ничем не примечательная, и даже нелюбимая – потому что батя терпеть не мог отвлекаться от своих самолётов и работать на местпром…

Но партия говорила «надо!» – и КБ отвечало «есть!». Пожелтевшие от времени странички, машинописный текст, кое-где литеры пробивали бумагу, ставшую с 70-х годов ветхой…

Словно на машине времени уносился Иван Скобарёв в другую эпоху, другую жизнь, где ходил знаменитый конструктор Юрий Фирсович Скобарёв по солнечному и смеющемуся, беспечному и романтическому брежневскому двадцатилетию…

Торф. Торф был нужен – как и уголь, и нефть, и газ, и вообще всё, даже дрова включая. Торф брали. Это сейчас он нафиг никому не нужен, и даже уголь уже никому стал не нужен, – а тогда тысячи и тысячи ощеренных зевов-топок требовали топлива, топлива, топлива… И уголь не тратили там, где можно было топить торфом. Торф поднимали и брикетировали. Это, в общем-то, к главному конструктору элитного приборостроительного КБ Юрию Фирсовичу Скобарёву никакого отношения не имело… Но его попросили помочь – через Крайком, сделали «предложение, от которого нельзя отказаться»…

На торфяных залежах возле деревни Локотной, на болотистой бывшей старице реки со смешным названием Исполать – торфянщикам мешали старые, окаменевшие брёвна, которыми, как изюмом творог, была буквально нашпигована торфяная толща… Мата-перемата из-за старых гнилушек сизого омерзительного цвета было много, и техники немало попортили…

Геологи говорили, что Исполать когда-то давным-давно, лет пятьсот назад, изменила русло, и пошла возле Локотной. Собственно, Локотную потому и построили в 1513 году, что к воде отсюда стало близко, деревни в те времена всегда возле воды строили… А где-то в середине ХХ века капризная Исполать снова вильнула водяным телом, и змеёй переползла отсюда километров за сорок вбок…

Ну, Локотной деваться некуда – стали рыть глубокие колодцы, и в образовавшемся болоте старого русла торф добывать. Тут везде вековые дубовые леса, а серп пересыхающей старицы между ними – как проплешина, неширокая, но длинная…

Пока торф добывали киркой, лопатой да деревянной тачкой – всё ничего. Но советская власть подогнала технику, и стала техника себе связки рвать на фаршированной старым дубом трясине…

Крайком КПСС, чтобы не срывать народнохозяйственных планов, велел в кратчайшие сроки спроектировать и наварить силами местпрома прицепные лебёдки, чтобы всякую обнаруженную старую сизую – склизкую и мерзкую – колоду цеплять крюками, выволакивать и в овраг сбрасывать: мол, не мешайся!

И никто тогда думушки не думал, что старый окаменевший дуб – это морёный черняк, и что на мировом рынке ему цена – пять тысяч долларов за кубометр! Для советского человека все эти грязные, илистые стволы были ни к чему. От них и топор отскакивал, и пила ломалась об них… Сруба на сарай – и того не вырубишь, каменюка, мусор…

Сколько такого «мусора» навалом лежит в отвалах советского периода – никто, кроме Скобарёва, не знал в Куве. А Скобарёв на экономфаке хорошо учился, не верьте маминому брюзжанию, мамы всегда и всем недовольны… Скобарёв не «кривые спроса» и не купонные «динамики» учил – а что где есть и сколько чего стоит…

Вот вам и «золото партии» – по кувинской легенде оставленное в пригляд молодому плановику Ивану Юрьевичу! И не думала партия чего-то ему оставлять, а волей-неволей оставила, слишком богатой была, сокровища, как семечную лузгу от себя отплёвывала во все стороны…

– Ага! – хихикал Скобарёв, в этот момент казавшейся Арише Трубниковой сумасшедшим. – Вот она, значит… Деревня Локотная, река Исполать… На северо-востоке Края… У Края, так сказать, на краю… Лежат там в свалочном овраге штабеля окаменевших стволов, и не один, не два, не сто кубометров там натаскали из торфа лебёдками на бульдозерах, проклиная условия разработки…

 

* * *

Во второй половине 90-х в старые, но отремонтированные на новый лад кабинеты Крайкома КПСС и Совмина Края въехало много старых, но «думающих по новому» кадров.

Партийные волки возвращались, сменяя вконец обанкротившихся «демократов» чуть ли не в своих прежних креслах, чуть ли не за теми же самыми столами, откуда их выгнали эти говоруны. И про Скобарёва вспомнили – тем более что он и сам о себе не давал забывать. Скобарёва вытянули, вручили несколько комнат во втором корпусе здания краевого правительства, назначив (формально его конечно избирали, но фактически просто согласовали кандидатуру) – председателем АМСБ.

Это возвращение не было триумфальным, да и возвращением его не назвать; комнаты на четвёртом этаже «охраняемого объекта» с постом милиции внизу, у входа, – осаждались ежедневно безумцами и побирушками, от Скобарёва постоянно ждали помощи малому и среднему бизнесу, не желавшему вставать на ноги даже с помощью административных костылей. Скобарёв что-то делал, и даже какие-то личные выгоды отщипывал от этой краюхи «общественного признания», но, в общем, конечно же, рассчитывал удрать со столь хлопотного и тягостного поста.

А кадры в правительство пришли старые: это значит, на кого залезли, с того уже не слезут. Без особого желания Скобарёв был оформлен советником краевого правительства по вопросам предпринимательства, и теперь вынужден был тратить время на долгие и нудные оперативки в верхах…

Именно там его и задержали после очередного совещания, и оповестили, что «есть мнение» передать ему некогда им в Госплане же придуманный комплекс по производству амарантового растительного масла. Тогда, в другой жизни, это была бескорыстная игра мысли юного советника, искавшего резервы прибыльности для советской экономики… Прошли годы: комплекс, который успели создать ещё при КПСС, стал кооперативом, потом «народным предприятием» – и, наконец, со всеми своими амарантовыми пустошами и масловыми жомами обанкротился в пух и прах…

– Иван Юрьевич, твоё детище… – сказала серопиджачная агрессивная биомасса, обступив своего советника по предпринимательству. – Давай, бери в свои руки, больше некому доверить… Сам понимаешь, прибавочного продукта в Крае не осталось почти, всё на боку лежит, издыхает… Запусти экзотическое масло, тебе одному по плечу!

– Да на жомах ваших сто мильёнов долгов… – отбивался Скобарёв.

– Об том и речь! Кто, кроме тебя?! Некому… Там же люди, семьи, зарплаты… Дело перспективное…

Скобарёв говорил, что он «очень болен», несколько преувеличивая, – но и преувеличения не помогли. Ивана словно бы не слышали, полагая, что если и в правду болен – то ведь не на голову, как большинство нынче… А в остальном:

– Мы ведь тебя не на спартакиаду зовём! Ты лечись себе, и потихоньку выправляй… Ты эти жомы придумал, кому же лучше тебя их перспективы знать?

Скобарёв думал о Сыпин-Гае, о кривосклоньях, о семьях, ждущих кормильцев с заработком, о таких евангельских, ласкающих язык и мысль словах – «масличное имение», «масловый жом»… О бесполезном амаранте, который раньше самые рачительные скармливали разве что свиньям, и который полон маслом. И деньгами, если хорошенько нажать, полон…

Чего скрывать? Где-то в глубине души – или дури – несмотря на ворчание «рацио» – хотелось Ивану Юрьевичу поднять Сыпин-Гай. Дать стране то масло, которым страна никогда не пользовалась. Дать сверх имеющегося, ничего ни у кого не отнимая! Дать – а дальше сама пусть разбирается, куда и зачем класть подарок… Поднять бросовые земли с высоким «уклоном профиля», склоны гор, которые всегда, веками – попросту пропадали без дела и пользы… Засадить эти бросовые кривые скаты «северной оливой» – средиземноморским амарантом, теперь из сорной растительности неудобных пустырей становящемся доходным для людей…

Причины банкротства «народного предприятия», бывшего советского «перестроечного» кооператива – постепенно вставали перед Скобарёвым во всей безусловной открытости. Думали по-советски – о результате. Больше вырастить сырья, больше выжать масла… Куда? Не наше дело… Какой ценой? Не наша забота… Мы – труженики нивы, мы продукт даём, урожай берём, нам за это всегда ордена, знамёна переходящие и грамоты почетные давали: тому, кто норму перевыполнит, да побольше, побольше…

Продукт есть – сбыта нет. Так, по ближайшим магазинам раскидывали – но это же капля в море… Для товарного, маслянистого амаранта, чтобы не горчил – нужен обильный полив… Гнали воду наверх насосами – не считали ни воды, ни электроэнергии. Какая им в СССР цена была? Копейка! А теперь всё по-другому. Мало работать, мало даже хорошо работать. Нужно уметь считать.

Счета за поливальные установки – невыносимые! Нужно, чтобы вода в гору бесплатно пошла. А как может вода в гору бесплатно пойти?! Чушь, бред… Но на то она и наука – экономика, чтобы вода бесплатно в воду ходила, мусор в деньги превращался, свинец – в золото, как у алхимиков…

– Понимаешь, Лера, – говорил он когда-то жене. – Бизнес – это как авиация… Представь себе сарай целиком из металла – тяжёлый, как смерть, стоит – земля под ним прогибается… А ты эту кучу металла должен в небо поднять, чтобы она там ещё и летала! А она от природы – только падать умеет, больше ничего… А ты ей крылья, подкрылки, движки, лопасти… И в итоге она взлетает! Предприятие – то же самое, только ещё труднее.

– Имей в виду! – ответила тогда Лера. – Мне ничего этого не нужно… Ты мужчина, ты главный – делай, если хочешь… Но захочешь от всего отказаться – я буду на твоей стороне…

Она надеялась спрыгнуть с поезда, который набрал уже такой ход, что спрыгивать с него нельзя, не переломав всех костей… И она по-детски обижалась на мужа, что он ответил под дурацким портретом никому, кроме него, не известного схоласта Эригены:

– Леронька, милая… Точка бифуркации для нас с тобой пройдена…

 

* * *

Так и вышло, что на Скобарёва повесили указом губернатора убыточное и разорённое амарантовое масло, некогда визитную карточку Края, хваставшегося залётным делегациям «северными маслинами» и отсутствием конкуренции принципиально новому продукту…

Но и на этом страдания не закончились: поскольку обанкротившееся предприятие было «народным» – то есть, в духе ушедшего времени разделённым на множество паёв между его работниками, там созрел бунт, и Скобарёва какими только словами ни честили…

– Я никого не держу! – мрачно сказал Иван Юрьевич на собрании трудового коллектива в Сыпином Гае, где располагалось основное производство и конференц-зал при нём. – Я ничего у вас не украл – потому что воровать у вас нечего… Желающие оставаться в народном предприятии – не обязаны переходить ко мне. Не хотите зарплату получать – дело хозяйское…

Большинство подумало, почесало в затылке – и перешло уже батраками к Скобарёву, отказавшись от ничего не стоящих паёв. Меньшинство продолжило скандалить и что-то делать на свой манер, убыточное, но очень «демократичное»…

А Иван Юрьевич сел думу думать – как вытащить предприятие с сотнями персонала, у которого прибылей ни копейки, а долгов – сотни миллионов? И при этом активы неликвидные… Изначально так и задумывалось, что использовать предприятие будет Сыпин-гайское кривосклонье, где всё равно другая деятельность невозможна, а амарант родится, какой нужно…

Жизнь пошла совсем невесёлая: сверху смотрят как на волшебника и канючат – «Давай-давай!». Снизу – как на мага, и клянчат с протянутой рукой «Дай-дай!».

Одним результат нужен, другим – зарплаты, и всё это клином сошлось на Иване Скобарёве, председателе злосчастной АМСБ, призванной обучить вороватых барыг «социально-ответственному бизнесу»…

 

* * *

Убыточный Сыпин-Гай, с одной стороны, навязали. Но с другой – конечно, за него и душа болела – ведь сам же когда-то, в прежней жизни, выдумал масло из новой культуры гнать, никто за язык не тянул в своё время!

Этот самый убыточный Сыпин-Гай – и толкнул Скобарёва, словно бильярдный шар, в лузу к команде губернатора Ласселя…

 

Глава 3

 

Фактически брошенная жена, оскорблённая изменами внезапно и с осложнениями «покрутевшего» мужа, молча проглотившая их обиду, – неумолимо, удивляясь сама себе – сползала к банальному «служебному роману» с Гариком Нарышевым…

Сидя в уютном ресторане «Кофетерра» с чашкой французского лукового супа, она – сама не понимая, как, сползала ко всё более и более интимным разговорам, и начала выбалтывать Нарышеву, о котором, в сущности, почти ничего не знала, – вещи, о которых говорят только самым близким людям.

Картину, увиденную в венецианском зеркале Цербера, – она рассказала как сон. Ну, в самом деле, не хватало ещё, чтобы друг-фотограф принял её с первой же встречи «тет-а-тет» за сумасшедшую…

А сон… Ну, мало ли чего приснится во второй половине 90-х супруге «олигарха местного значения»? Тут сонники листать не нужно, и по гадалкам ходить нечего! Весь смысл сна (на самом деле – зеркального отражения) – как на ладони…

Виделся ей муж-колобок в адмиральской форме. В фуражке чёрной с высокой тульей и с нелепым двуглавым орлом на скате. С кортиком, дурак, стоял на капитанском мостике, и руку свою массивную, мужицкую ещё, положил на рукоять этого кортика…

А вокруг – затянутые в черные, золотопогонные мундиры капитанов разных рангов, суетились подручные олигарха Лопаря – Кинза, Буняков, Слазкин и вся прочая шатия-братия, давно столующаяся в их с Валерией доме…

И выходило так по сюжету видения, что адмирал Скобарёв ведёт, вроде как, караван из разных судов под бомбёжкой. Корабли эти назывались именами возглавляемых мужем предприятий. Были среди них новые, быстроходные крейсера, собранные в 80-х, на излёте «Совка», а были и совсем дряхлые пароходы, на которых последний раз технику меняли в 60-х…

А ещё – в огромном количестве примкнули к этому конвою баржи и буксиры с беженцами. Тихоходные суда раздражали адмирала Скобарёва. Валерия видела, что из-за старых пароходов и барж с беженцами Лопарь, потно тискающий кортик на бедре, не может оторваться от погони…

Море кипело, булькая как бульон в кастрюле. Море рвал миномётный обстрел, а сверху на корабли этой странной эскадры пикировали лётчики врага, с чубайсовскими ваучерами вместо крыльев. По этим лётчикам-налётчикам били бесконечные трели зенитных спаренных пулеметов эскадры мужа, самолёты с крыльями-ваучерами иногда разламывались в небе, пылая факелами, падали в бурлящую воду…

Мины и пули щербили борта кораблей. Конвой адмирала Скобарёва погибал, а на горизонте дымами уже показалась эскадра под бело-голубыми флагами со звёздами Давида на полотнищах: торпедные рейдеры поспешали к месту катастрофы…

– Ваше высокопревосходительство! – почему-то именно таким титулом величал её мужа импозантный в морской форме Буняков. – Оторваться смогут только быстроходные катера… Весь балласт придётся сбрасывать с хвоста…

– Пересадить всех с тихоходов на скоростные суда! – отрывисто приказывает адмирал Скобарёв.

– Ваше высокопревосходительство, не успеем…

– Пересадить всех!

Трубят боцманские рожки и мелькают в воздухе сигнальные флаги матросов, получивших приказ. Тяжело и гулко ухают по железным ржавым бортам разнокалиберных посудин деревянные трапы. Плещут холодные волны и плещут в этих волнах шипящие окалиной пули, миномётные осколки…

– Ваше высокопревосходительство, будет перегруз на крейсерах… – лепечет Буняков.

– Что предлагаете?! – щурится Скобарёв холодным взглядом.

– Выйти в море лучшими судами и атаковать рейдерскую эскадру… – рапортует бравый Буняков.

– Это же гарантированная смерть… всей эскадры… сволочь ты, Буняков… – шепелявит побледневший муж.

– Но что же тогда делать?

– Быстрым новым крейсерам выстроится в кильватер за флагманом и в отрыв…

– А… – зеленеет плесенью Буняков. – А… А остальные…

– А остальные!.. – орёт Скобарёв. – Остальные! Останутся! Тут!!!

Рейдеры под бело-голубыми флагами со звездой Давида всё ближе. Видны уже в морской бинокль их ощеренные торпедные аппараты… Каждая торпеда на этом мелководье равна кораблю…

Рядом с адмиралом скорчился матрос-радист. Перед ним какое-то громоздкое черное старомодное устройство, и матрос, почти рыдая, весь багровый с натуги, орёт в сеточку коммуникатора:

– Москва! Москва! Передаю открытым текстом! Кувинская эскадра гибнет! Кувинская эскадра… Где ваша авиация?! Где спасательный отряд морских охотников?! Москва! Москва!

Всё бесполезно. Связи со штабом нет. Да и самого штаба, наверное, уже нет… Черный ящик молчит. По грязному лицу матроса-радиста крупные градины слёз оставляют извилистые угольные разводы…

Скобарёв принимает решение, которое ложится на него, как могильная плита сверху, ломая и пригибая фигуру. Вылезает из пылающих его болотного оттенка глаз шильцами внутренней нестерпимой боли…

– Крейсерам семафорить… За флагманом… Рывок на отрыв… Полный вперёд… Самый полный вперёд…

– Там люди, ваше высокопревосходительство… – лепечет Буняков пепельными губами.

– Самый полный ход! В кильватерную колонну по одному…

– Там же беженцы… Семьи, дети… Иван Юрьевич… Нельзя же так…

– Крейсерам – самый полный на отрыв… У новейших кораблей есть шанс оторваться…

– А остальные?!

– Остальным… Выжимать из ходовых машин полный ход…

– Пока движок не взорвётся?!

– Пока движок не взорвётся…

Лёгкие, как лебеди, изящные контурами, рвутся вперёд выстроенные по последнему слову техники предприятия 80-х… Отсталые, те, кого Госплан не успел реконструировать, – видят это и воют… В какой-то момент вой перекрывает пулемётные кастаньеты… Прямо с людьми падают в воду трапы, в воде бултыхаются семьи, плывут или тонут между стальными боками кораблей, а толпа, брошенная, воющая толпа напирает сзади, и с бортов сыплются те, кого толпа выдавила…

По волнам кувыркаются чемоданы и узлы, детские куклы и плюшевые медвежата…

Степной человек, Арслан Кинза, не выдерживает этого, и выхватывает револьвер… Ему крутят руки, хватают со всех сторон, валят – а он и падая, кричит адмиралу, брызжа слюной:

– Сука… Сука… Там же, на плавучем госпитале жена твоя осталась!!! Я на тебя рапорт… трибунал… На корм рыбам пойдёшь!!!

– Самый полный вперёд! – снова командует адмирал Скобарёв – и лицо его, сведённое в тике адской решимости, страшно. Быстроходные крейсера вырываются из ловушки… Уходят вдаль, вне зоны досягаемости торпедных аппаратов…

Старенькие пароходики советской экономики пытаются догнать их, выжимают из своей ходовой части последний ресурс – но неумолимо отстают… Некоторые парализует взрывом перегретой ходовой части, и они волчками крутятся вокруг своей оси…

Рейдеры с израильскими, британскими, американскими флагами – бьют эти беспомощные мишени торпедами. Пароходики с беженцами один за другим превращаются в огненные факелы… Посреди бесконечности морских вод – горят пламенем, и это невообразимый сюрреализм… Добивают беженцев в воде бравые лётчики-пулемётчики с авиации, крылья которой заменили приватизационные чеки…

…Следующий кадр сна – или морока, видения – сгорбившийся адмирал Скобарёв в каком-то ретро-интерьере, напоминающем сталинские апартаменты в фильмах про войну. И кто-то вешает Ивану Юрьевичу на грудь, посреди петлиц и золочёных пуговок, орден адмирала Нахимова… Звучат слова из наградного приказа:

– За спасение основных сил эскадры… Сохранение боеспособности морского отряда… нашёл выход в безвыходной ситуации… Проявил мужество, самообладание и жертвенность…

Ничего не выражает тусклое и тупое лицо награждаемого флотоводца. Куда ему этот орден надевать? И как объяснит он родственникам брошенных беженцев обстоятельства своего «мужества и самообладания»?

Война всё спишет?

 

* * *

– …Приватизация всё спишет! – завершает свой рассказ Валерия Скобарёва, и в глазах у неё сверкают бриллиантики слёз, как будто бы она и вправду пережила всё это: и ад, и гибель, и предательство мужа…

Толковать этот сон незачем. Её муж, Скобарёв, был, и где-то глубоко остаётся, хорошим человеком. И он хотел бы как экономист, и талантливый экономист, вывести всех. Но вывести всех в Куве 1997 года он не может. Страдает, скрипит зубами – но вынужден сокращать штаты на предприятиях, обрубать концы и отсекать хвосты – точно так же и с теми же последствиями, что и его тёзка-адмирал в жутком сне Валерии…

Оглядываясь через свой воображаемый беспросветно-адмиральский золотой погон, он видит, как топят брошенных все эти западные рейдеры, все эти каннибалы Бяшины, Пле, да и Липлянниковы, по большому счету…

– Господи, Лера… – бархатным голосом говорит Гарик, и чуть касается тонкой руки Скобарёвой. – Какая у тебя богатая фантазия… А ещё говорят, что блондинки мало думают…

Валерия ещё не готова к его прикосновениям, и она отнимает у него свою руку. Но не резким движением, а постепенно, мягко. Она не совершает измену мужу – она в неё сползает… Вначале она просто не отогнала этого Гарика, смельчака, которому Лопарь не страшен… И успокаивала себя – ну, что такого, я же не дикая какая-то, чтобы людей шугать… Мы просто общаемся… Потом она приняла приглашение в ресторан – и сидит тут вдвоём с Нарышевым… И врёт себе – ну что такого, могу я с коллегой после работы выпить чашечку кофе? Не в отеле ведь, в людном месте, в ресторации… Тут и самый бешеный ревнивец (а Ваня-денежка явно не из таких) не придерётся… Разве что к бокалу испанского вина? Хотели пить кофе, только кофе, и ничего кроме кофе, а тянем уже второй бокал Bodega Contador…

– Хочешь, поедем ко мне? – мурлыкает фотограф Гарик. – Я тебе покажу моё ателье-студию, лучшие мои работы…

– Нет, Игорёк… – отказывается Лера, словно бы намеренно ломаясь, цену себе набивая. – Не будем… заходить слишком далеко… Тебе тут со мной плохо?

– Мне с тобой везде хорошо… – шепчет он, снова берёт её руку и целует в основании хрупкой ладошки.

– Ну, тогда давай тут и посидим…

 

* * *

Команда «леваков», не такая уж большая, но шумная – именно в тот вечер избрала гламурный ресторан «Кофетерра» объектом для своих усовестительных радений. Леваки-анархисты, одетые кто во что горазд – от революционного матроса до монастырского служки, – выстроились в шеренгу перед большими зеркальными окнами «Кофетерры» и стали кричать поочередно в два оранжевых мегафона…

Лера Скобарёва, глядя в окно, на стекле которого отражалось трепещущее пламя настольной свечи и витая бутылка Bodega Contador, – обмерла. Потому что мегафоны эти она знала. Это её муж тайком ото всех (а от жены-то не скроешь) – купил два этих мегафона для «православного анархиста» Сереги Слазкина… Зачем Иван Юрьевич занимался такого рода тайной благотворительностью, Лера не знала.

Во-первых, это были деньги на ветер, потому что леваки Кувы – полные ничтожества и клоуны. Когда Скобарёв купил им ксерокс «для партийно-подрывной работы» – они стали канючить у него же деньги на бумагу и порошок, ибо даже и на расходные материалы сами заработать не умели…

Во-вторых, даже если бы безнадёжное предприятие леваков и обернулось чем-нибудь эпохальным, вопреки всякой теории вероятности, – какую награду бы заслужил от них предводитель приватизаторов Кувинского Края? Пулю в затылок? Или петлю без мыла?

Но чего-то в такие тайные делишки Скобарёв, видимо, вкладывал из тайников своей души. Адмирал, бросивший беженцев ради спасения морского отряда, – был готов принять и орден, и расстрельную стенку. По крайней мере, Лера хорошо знала, что Скобарёв не считает себя недостойным расстрельной стенки…

Однажды на рауте у губернатора Кувы Ласселя спиртзаводчик Графов стал рассказывать про реставрацию церкви в его родном селе, и о том, что «копнули – а там кости… Много скелетов… И у всех головы простреленные…»

Слушатели Графова охали, ахали, поражались жестокости и масштабам сталинских репрессий – «ведь даже и имён этих несчастных не знаем… Сколько их по Руси лежит в безымянных могилках…».

А Скобарёв не охал и не ахал. Мрачно молчал. Потом, отойдя к столику с икорными канапе всех оттенков красного и черного, тихо сказал жене:

– Черепов простреленных много? Да ведь и нас, сволочей, много! Вот хоть сегодняшнюю тусовку возьми, Лерок, если всех здесь собравшихся заодно с «республиканцем» Ласселем к стенке выставить по совести – сколько простреленных черепов выйдет?

Лера запомнила этот эпизод, хоть он и не имел никакого продолжения – лицемерный Иван Юрьевич уже через минуту похохатывал над пошлым анекдотом того же Графова, всем своим видом изображая – «мы с тобой одной крови»…

Но зачем-то под покровом ночи прибывали в замок-новодел Скобарёва разные стачкомовцы, какие-то расхристанные анархисты, тот же Слазкин с убойно-левацкими газетками…

Это было немыслимо, бредово, как в самом заправском театре абсурда, – но радикальная оппозиция Кувы питалась, в основном, из кошелька губернского предводителя приватизаторов, вызывая невесёлые мысли о сумасшедшем змее Уроборосе, жрущем самого себя с хвоста…

 

* * *

Увидев в руках этой затрапезной и траченной жизнью публики за зеркальной витриной «Кофетерры» импортные оранжевые суперсовременные мегафоны – Лера думала вовсе не о проблемах мировой или местечковой революции или контрреволюции. Она прежде всего подумала о своём, о женском…

Она пришла сюда с Гариком Нарышевым, попить кофе вдвоём. Стала пить испанское вино. Она хотела просто посидеть с «фотохудожником», а в итоге дала ему целовать руки… А среди этих леваков могут быть те, кто знает и мужа, и её саму, Леру Скобарёву… Да тот же Серега Слазкин может быть! Это же его хозяйство, его матчасть…

Настучат Ивану, он себе вообразит невесть что… Сцену дома устроит, Гарика Нарышева в бетон закатает…

Леваки за витринами роскошного ресторана стали скандировать «Смерть буржуазии!», «Жрёте, а народ голодает!», «Долой ельцинизм!», и принялись кидать в стёкла куриные яйца. Это было безопасно для пуленепробиваемых витрин «Кофетерры», но обидно и неряшливо: по окнам ползли прозрачно-жёлтые слизняки из белково-желткового состава…

И в этот неприятный момент (работники ресторана уже вызвали милицию) – Лера увидела Сережу Слазкина собственной персоной. В больших роговых очках и с выпирающим брюхом, в демократичной кожзамовской куртке поверх грубовязанного «пролетарского» свитера, он ходил вдоль шеренги своих бузотёров и отдавал какие-то р-р-революционные распоряжения…

И тут Лера, как нашкодившая кошка, поняла, что меньше всего на свете хочет сейчас встретиться с Серегой Слазкиным.

– Игорёк! – взмолилась она, делая один из убийственных для мужчин женских просительных взглядов. – А ты знаешь, как отсюда выйти через чёрный ход?

– Что такое? – удивился он. – Ты этих паяцев на палочке боишься?!

– Не их. Там доверенное лицо моего мужа…

– Ты же говорила, что он, типа, олигарх…

– И это тоже… Но… как бы покороче объяснить, Игорёк… У него разносторонние интересы…

– Ладно, Лера, выведу тебя через кухню!

Он подозвал официантку, расплатился – и о чем-то пошептал ей на ухо. Она указала двустворчатые салунного типа дверцы в конце зала. Якобы они выходят во двор жилого дома, и через проходную – на соседнюю улицу…

Игорь и Лера устремились в кухонный блок, мимо белого кафеля стен и белых поваров, через дразнящие запахи пряностей и резковатый душок репчатого лука, к заветному «секретному» выходу из «Кофетерры».

Между дверями кухни и металлическими дверями выхода был темный коридорчик-закуток. В нём Гарик внезапно и ошеломительно обнял Леру, прижал к себе и начал страстно целовать…

Она пыталась оттолкнуть его, но делала это так вяло, что только раззадорила друга. «Я люблю тебя, Лера», – шепнул он ей в маленькое, поглоченное жадными губами ушко.

– Никогда больше так не делай! – сердито оттолкнула Гарика Скобарёва, когда более-менее собралась с силами.

– А то что? – он уже смеялся над её напускной чопорностью. – Опять, – он комично надавил на это слово, – опять мужу скажешь?!

– Уже не получится, милый мой… – саркастически мстила она ему за его мужское торжество. – Я к тебе очень хорошо отношусь, Игорёк… Но гулять по дну Сараидели с бетонным тазиком на ногах… Согласись, не лучшее место для прогулок…

– А тазик, Лера… – прошептал он на ухо, снова обнимая, – у нас теперь будет общий, так ведь?!

– Как говорит в таких случаях мой муж, который объелся груш: «Точка бифуркации для нас с тобой пройдена»…

Лера попыталась улыбнуться – но в душе было столько противоречивых чувств, что в итоге она заплакала…

 

Глава 4

 

На краевом форуме промышленников и работодателей, грозно и гордо обозванном «Первым», за пять минут до приезда губернатора и прочей сановной публики Скобарёв покрылся мокрой и липкой, холодной испариной ужаса… Замурзанные многодневными «оргработами» и «приуготовлениями» сотрудники Скобарёва вывесили на задник сцены, над головами будущего президиума огромный баннер «Привет предпринимателям Кувинского края!». В тексте приветствия ошибки не было. Но лучше бы была ошибка в тексте – губернатор и присные, один хрен, полуграмотные…

Дело в том, что приветствие размещалось на полотне, по которому лихо, как только может цветной крупноформатный плоттер напечатать, – неслась тройка лихих коней сквозь метель, а из тройки махал рукой, широко улыбался предпринимателям Дед Мороз с большим мешком подарков…

Форум проходил, как пишут малограмотные бюрократы: в «июле-месяце»…

– Да вы что натворили, твари вы е..чие! – костерил сотрудников Скобарёв, отчетливо понимая, что уже опозорился, и дела не спасти. И, не глядя, пошарил в воздухе рукой позади себя, словно опору искал:

– Арина! Трубникова! Ты где?

– Я здесь, Иван Юрьевич… – выскочила Аришка с дежурно-клееной улыбкой фальшивого радушия и тоской в глазах на тему «как ты нас всех зае..л».

– Арина… – бормотал роняющий капли пота с кончика носа Скобарёв. – Эта… Эта… что?!

– Ну как что? Баннер приветствия участникам форума, восьмой пункт в смете расходов, вот…

– Арина, ты меня не добивай, девочка… Причём тут пункт сметы? Я знаю, что над президиумом должен быть баннер приветствия… Нахрена, я тебя спрашиваю, там Дед Мороз?!

– Так вы же сами утверждали, Иван Юрьевич… – округлила глаза помощница, играя в идиотку. – Эскиз я вам лично на подпись заносила…

– Когда? – устало вздыхает Скобарёв, уже догадываясь, как возникла нелепая ситуация.

– Ну, ещё в конце прошлого года! Когда вы эскизы раздаточной продукции на форум утверждали… Форум-то потом перенесли…

– На июль!!! – заорал Скобарёв так, что Трубникова сжалась, предчувствуя пощёчину, а уборщицы в дальних углах большого актового зала попрятались за ряды кресел. – На июль, дура, перенесли форум!!! Ты что со мной делаешь, а?! Где этот придурок, Амир (дизайнер, отвечавший в холдинге за картинки). Сюда его! Да, чёрт… Поздно уже… Через пять минут приедут… губернатор, премьер… Понимаешь?!

– Деда Мороза убрать? – смаргивала Арина, пытаясь изобразить понятливую. – Ножницами вырезать?!

– Я т-те вырежу! Я т-те вырежу, ножницами… в ж*пе галочку! Чтобы «для галочки» не работали… Шарики есть?

– Какие шарики?!

– Надувные, гелиевые… Были у нас в смете гирлянды из шариков… Сейчас бежишь в фойе, срочно находишь Амира, ещё эту Тоню-х*ёню, которая от аппарата правительства… На стремянку, блин, и гирляндами из шариков Деда Мороза закроете… Позорники, идиоты!!!

…Заседание форума началось уже под роскошными виноградными гроздьями ярких праздничных шариков. Губернатор Лассель вещал какие-то заунывные приветственные мантры при полном зале, в котором, в буквальном смысле слова – яблоку было некуда упасть. Собранный в жаркое время года, зал начинал томиться духотой… И тогда тётки-администраторши открыли «для сквознячка» все двери в зал, чтобы публике полегчало…

Скобарёв как раз в фойе давал интервью прилетевшей на форум из Берлина тележурналистке Эльзе – на правах председателя кувинско-немецкого клуба делового сотрудничества. Он развивал идею углубляющегося сотрудничества, с неприязнью поглядывая на постоянно вертящегося возле Эльзы местного журналиста Антона Громова. Антон явно спёр на презентации бутылку водки, купленную на деньги председателя клуба делового сотрудничества, то есть на скобарёвские деньги… Теперь эта бутылка выпирала у него из внутреннего кармана… Скандалить из-за бутылки Иван Юрьевич не хотел, но, с другой стороны, Антон занимался этим (как и «составлением компании» залётной Эльзе) далеко не в первый раз…

«Может, сказать ему тихо на ухо, что так не делается у порядочных-то людей?» – подумал Иван Юрьевич. Но тут же отвлёкся от Антона и даже Эльзы, забыл о них буквально на полуслове, потому что за распахнутыми двустворчатыми дверями в зал увидел, как опасно колеблются на сквознячке его «шары прикрытия»…

– …И, таким образом, наш лес-кругляк и мебельная промышленность Саксонии…

И – странная долгая пауза.

– Что, простите, лес-кругляк? – на прекрасном русском языке переспрашивает немка, недоуменно переглядываясь со своим оператором и спутником Тошей.

– Извините! – нервно оглаживает тысячедолларовый галстук Скобарёв. – Арина Трубникова вам дополнит… Я должен…

Ариша, конечно тут, рядом, но ничего дополнить Эльзе она не может. И потому, что полномочий вещать для германских деловых кругов не имеет. И потому, что просто ничего не знает про лес-кругляк, в первый раз такое словосочетание слышит…

Скобарёв же спешит в зал форума и со страшным лицом змеино шипит на тёток-смотрительниц. Они пугаются важного дядьку, и начинают закрывать двери, но не все вместе, а по очереди – по мере понимания «указивки»…

Сквозняк усилился – и огромная гирлянда воздушных шаров медленно и неотвратимо спланировала сверху на завершающего свой полу-отчетный доклад губернатора Ласселя… В зале шум, смешки… Лассель неловко и нелепо барахтается на трибуне в шариках и ниточках от них…

И над всем колоссальным сборищем зияет улыбкой Дед Мороз, более полугода уже везущий в огромном мешке, на чудо-тройке, подарки для кувинских предпринимателей!

 

* * *

Весь коллектив орготдела холдинга в это время в буфете пьёт коньяк, и со счастливыми лицами обсуждает, что «пронесло».

– Я думала, всё, хана нам, пора вазелином все отверстия смазывать… – утирала лоб Арина Трубникова, лукаво посматривая на коллег. – Не заметил… Въедливый, чёрт, а не заметил…

– И губернатор не заметил! – радуется дизайнер Амир.

– И премьер…

– И вице…

– Наверное, этот дед Мороз отвлёк, внимание перенаправил! – улыбается счастливая Аришка.

К форуму они заготовили стандартный набор для участников: книжки-ежедневники, ручки с памятной надписью, программу в пластиковой папке. Единственным отличием этого набора было то, что он оказался очень дорогим: корпуса ручек были циркониевые, корочки ежедневников – из элитного авиационного дюраля.

Перед тем, как гравировать надписи на ручках и ежедневниках – эскизы проверяли все. Их читали и перечитывали – вплоть до Скобарёва и уполномоченных из правительства… Каждый ставил визу – мол, годная надпись…

Как так получилось, что в итоге получился текст «I форум промышленников и работодателей при губирнаторе Кувы» – никто понять не смог. Не иначе, как нечистая сила подсуетилась… И на драгоценных циркониевых ручках прошла гравированная надпись – «…губирнаторе…»! Хоть тресни, вся партия – «при губирнаторе», а стоит она… ого-го, сколько стоит!

Но – что доказывало падающую грамотность и рассыпающуюся в прах внимательность влиятельных людей – прокатило это «при губирнаторе» без сучка, без задоринки. Если бы не внезапно, при неудачных обстоятельствах открывшийся Дед Мороз – оргкоманде форума поставили бы с самого верха твёрдую «пятёрку»…

 

* * *

Когда Скобарёв в доисторические времена работал в номенклатуре Крайкома КПСС, там все двери кабинетов были тёмно-вишнёвыми. И мебель тоже была тёмной полировки. А теперь во втором корпусе правительственных зданий сделали ремонт и поставили какие-то несерьёзные светло-ясеневые двери с золочёными ручками-«кивалками», и мебель офисную завезли бежево-матовой фактуры… Потому что всё плывет, всё течет…

По большому счету – какая разница, но та, угрюмо-храмовая обстановка Скобарёву нравилась больше. А теперь вместо прежних дверок-пенсне в окладе – навесные стеклянные дверцы на шкафах, вместо алюминиевых рам – пластиковые белые, с ниспадающим экраном солнцезащитного полотна…

Но – важно отметить – Иван Юрьевич был уже не приходящим консультантом, а председателем АСМБ Кувинского края, следовательно, на части этой казённой «жилплощади» – хозяином…

Именно сюда, в тёплый апрельский денёк, «снизошел» к Ивану лично вице-премьер и министр экономики Края, Максим Игнатьевич Тряпчев. Застал, так сказать, затрапезно – Иван пялился через открытое окно на позлащённые ласковым весенним солнцем облака, сидел в своём массивном, тумбообразном черном кресле без пиджака, закатав рукава батистовой сорочки, перечёркнутой похожими орнаментом на киноленту ярко-синими подтяжками…

– Ну вот, Иван Юрьевич! – улыбнулся старый «цепной лис» Тряпчев, переживший многих хозяев. – Как я вижу, вполне себе осваиваешься, обживаешься… Молодец!

Скобарёв засуетился, не зная, то ли трясти протянутую дружески квадратную ладонь вице-премьера, то ли хвататься за пиджак, то ли рукава раскатывать…

– Да ты не суетись, я к тебе с неофициальным визитом, по соседству… Чать, мы с тобой теперь только одним этажом и разделённые! Спросить тебя хотел вот такую вещь… Шеф мой, премьер, новую баню построил, и сегодня вечером обмывает её у себя в поместье… Меня тоже звал – а без подарка ведь являться неудобно…

– Неудобно! – подобострастно кивнул Скобарёв.

– Я ему подарок купил, чучело медведя из наших лесов, Ваня, здоровенный такой Топтыгин! Ну, он в лапах поднос держит, типа там рюмки всякие ставить, фужеры… На даче незаменимая вещь, случись гости – угостить с подноса, ты как считаешь?

– Красиво выглядеть будет…

– А теперь Ваня, проблема вышла, такая, что и не ждал, не гадал… В легковушку медведь не влазит, а на грузовой вести – шкуру с фигурой ему попортим… Думаю, зайду к Ивану, он мужик с головой, чё-нить придумает, а?

– Конечно, Максим Игнатович, безусловно… – рассыпался в дробных словечках Скобарёв, понятия не имевший – как перевозить большие чучела. Но твёрдо знающий, что до вечера найдёт надёжный способ.

Вице-премьер и сам бы нашёл. Но ему возиться неохота. Есть такой удобный человек – Ваня Скобарёв, и он для того и нужен, чтобы решать нестандартные задачи. Ключевое слово в данном выражении – «нужен». Это очень важно!

 

* * *

– Так, Ариночка, быстренько узнай мне имя и телефон подрядчика, стеклившего дом правительства! – распоряжался в селектор Скобарёв, осознавая, каким важным поворотным пунктом может стать качественная доставка медведя. – Если они перевозили с линии сюда большие цельные стеклянные витражи… Ну, это уже не к тебе вопрос, быстренько, подрядчика мне…

Скобарёв знал, что если подрядчик стеклил дом правительства – значит, он «откатил». Коли давал откат – значит, в доле. А потому свой человек, и от поручения не отвертится… Большие и цельные стеклянные витражи – штука очень хрупкая, и если их перевезли, не раскокав, то и медвежье чучело отвезут. А куда они денутся?! Хотят и дальше правительственные объекты стеклить – пусть раскорячатся…

Буквально в течение часа договорившись с гендиректором фирмы «Уютон» насчет перевозки нестандартного груза (обложат специальными поролоновыми подушками, принайтуют к платформе, водитель опытный, пять лет стекло возит, не тряхнёт) – Скобарёв бросил на сотрудников все текущие дела и срочно выехал по собственному делу. Медведь медведем, а и про себя забывать не стоит…

Именно с такими мыслями приехал тогда Скобарёв в Сыпин-Гай по особому делу. Быстро взбежал по лестнице заводоуправления. Ворвался в кабинет к исполнительному директору (весь расчет на внезапность, чтобы наличку не перепрятали) – и потребовал у побледневшего Васи Рубанова ключи от сейфа…

…Да, негусто в заводоуправлении со средствами! В сейфе лежало 60 тысяч «новыми» – то есть 6 миллионов «старыми», Иван всё ещё не мог привыкнуть к новым деньгам, мысленно переводил купюры в привычный формат.

– Вы куда их, Иван Юрьевич?! – встревоженно, как гусак на первомайский стол, смотрел на Скобарёва идущий пятнами от волнения исполнительный директор.

– Я тебе отчитываться должен? – буркнул злой Скобарёв. – Не наоборот, Вася, а?!

– Но, Иван Юрьевич, это вся наша выручка с оптовиков, мы их на зарплату отложили…

Скобарёв кидал пачки денег из сейфа в пластиковый пакет и молчал, только сопел сердито.

– Я говорю, это вся выручка с опта, на зарплату бы…

– Не заработали вы тут ещё, ребята, на зарплату себе! – огрызнулся Скобарёв, внутренне и сам тяготясь происходящим. – Хотите зарплату получать, а я чтобы проценты за кредиты ваши платил? Нет, друзья! Я лучше сейчас отдам ваши долги, без процентов, чем потом – с процентами…

– Иван Юрьевич, вы весь Жом оставляете без копейки денег! Так же нельзя, Иван Юрьевич, даже вот просто бензин для транспорта если брать…

– Пешком походите! – рявкнул Скобарёв и удалился так же быстро, как и возник…

 

* * *

Он появился на пороге имения премьера в русском национальном костюме, с плетёным лукошком в руках. Там, где его никто не ждал, там, где ему очень удивились…

– Ваня? – задумчиво спросил краевой премьер, смерив его уничижительным взглядом с ног до головы. Но слишком уж балаганный был вид у Скобарёва, чтобы сердиться на его вторжение в узкий круг празднующей «Семьи». И благодушествующий премьер позволил себе улыбнуться:

– Ты чего это с корзинкой? Никак по ягодным местам?

– Слышал я, что вы сегодня баню запускаете…

– Есть такое дело, новую баньку справили…

– А я вам растопку привёз…

– Ну, на добром деле, Ваня, спасибо…

…В пылающую топку стал бросать Скобарёв деньги из лукошка. Те самые деньги, которые предназначались на зарплату в Сыпин-Гае… Вокруг него, вставшего у печи на карачках, толпился премьерский ближний круг – недоумённый, но уже хихикающий… Добрый знак…

– Ты что же, Ваня? – спросил премьер. – Печку мою деньгами растапливать будешь?

– Для хорошего человека ничего не жалко… – кокетничал Скобарёв.

А за спиной уже шелестело, передаваемое друг другу шёпотом: «Это тот самый Скобарёв, который оффшорными деньгами… Колчинский медно-серный… запустил…».

И крутые ребята, хозяева Края, – сменили возмущение от вторжения «малька» на свою щучью территорию, стали потихоньку добродушно смеяться…

…Арлекино, Арлекино – есть одна награда – смех…

– Знаешь, Ваня… – задумчиво попросил премьер. – Ты у нас мужик богатый, а я мальчик из колхоза… На медные деньги жил… Ты, Ваня, мне эту растопку оставь, пока мы дровишками хорошо натопили, я уж потом сам как-нибудь…

Удался расчёт! Принял премьер взятку! Сам! Лично! В ближнем кругу! А как иначе – с самим премьером-то? В кабинет к нему с конвертом явиться? Или в лифте в карман деньги совать… Понимать нужно, это же премьер, он за такое не только по морде даст, но ещё и посадит, с него станется, с мальчика простого-колхозного…

А так взял. На шутовство купился – и взял. Через несколько ступенек разом перескочил Скобарёв – ибо был приглашен «пивка выпить» в личную! премьерскую! баню!

По другому-то – куда? Как без личной премьерской благосклонности поднять Сыпин-Гай?! Это ж понимать нужно, психология, политес… Придворный этикет… Одним жестом Арлекино Скобарёв сломал все сословные, феодальные перегородки и теперь может говорить без официальной придури, по душам – что нужно, чем помочь?

…Но слёз моих не видно никому…

Что ж! Арлекин я видно – неплохой!

 

* * *

И вот уже волей властей ставший новым депутатом краевого Заксобрания Скобарёв вещает с трибуны в сонную хмарь законодательной бодяги:

– …Поймите, наш сбыт не делится на госзаказ и частные покупки! Вся работа предпринимателей – это госзаказ. Ведь когда ко мне за товаром приходит дедушка-пенсионер и приносит рубль – он же не сам его нарисовал! На рубле же государственный герб! А это значит, что государство заказывает мне удовлетворить потребности этого дедушки. Горе будет и мне, и дедушке, если государство мне этого не закажет…

Гарик Нарышев и Лера Скобарёва в будуаре светской львицы смотрят эту речь по телевизору: прямой эфир! Нарышев обнимает полуобнажённую красавицу и наливает ей шампанского, а она игриво водит по его губам виноградной кистью…

 

* * *

В тот год всё в стране висело на волоске. Шла премьерская чехарда в Москве, Дума бодалась с Ельциным на предмет премьера, дважды прокатила никому не известного мальчишку Сергея Кириенко, тут же прозванного в народе «киндер-сюрпризом»… Потом Ельцин стал угрожать распустить Думу, и она струсила – кое-как набрала голоса по амбарам да сусекам, и никому неведомый мальчик стал вторым лицом государства… Учитывая, как сильно пило и похмелялось первое лицо – казалось, что этот тандем старого пирата с пятнадцатилетним капитаном завершает бесславную эпопею «реформании»…

– Видишь, чё делается! – откровенничал со своим личным «киндер-сюрпризом» вице-премьер Тряпчев. – Всё, Ванюша, на волоске висит… Да и у нас тут… Раньше только меня полоскали, а теперь вот и до тебя добрались… Насолил ты кому-то сильно…

– Вы насчет «Ивана-царевича»? Мне отчасти даже льстит…

– Молод ты и глуп ишшо… Лучше бы тебя Лопарём на каждом углу звали, Ваня! Оно, может быть, криминальное погоняло-то, да ведь без намёка на престолонаследие… А у нашего свет-губернатора двое сыновей, не слыхал разве?

– Да, действительно, я как-то не подумал…

– Но я не про это, Иван. По моде нынешних лет кто-то фотографии твои нашлёпал, и раскидывает… Где ты девку какую-то оприходуешь… Мне подкинули, могут и жене твоей подкинуть, чтобы из равновесия вывести…

Вице-премьер с некоторой тенью смущения, оставшейся у бывшего партработника к альковным скабрезностям, выложил перед совершенно обалдевшим Скобарёвым несколько мутных фото.

– Но это же не я… – оторопело пробормотал Иван.

– Как не ты? Смотри, один в один…

– Да не я… Точно говорю! У меня шрам ножевой под лопаткой, а у этого – спина гладкая…

– Не ты?

– Да говорю же, точно, понятия не имею…

– Тогда это интернет, – грустно покивал головой вице-премьер.

– Фотошоп?

– Нет, Вань, хуже… Они сейчас, сволочи, как намастрячились липу гнать, знаешь? Берут твои фотки и забивают в специальную программу… Такую, которая по всему миру ищет им подобия изображения… Автоматически находит максимальное подобие – хоть в Аргентине, хоть на Аляске, есть же люди феноменально похожие друг на друга… Ну, вот и получается подлинная фотография с твоим двойником!

– А мне что же делать-то?!

– А чего тебе делать? Терпеть… Судьба у нас с тобой такая… Если где-нибудь опубликуют – мы их засудим тут же, не дрейфь… Есть ещё порох в пороховницах и ягоды в ягодицах… А так, чёрным вбросом – ну что с ними сделаешь? Ведь даже не знаем, какая сука под тебя роет!

Сочувствие Тряпчева казалось вполне искренним, момент был удобный. В этот самый момент Скобарёв ловко повернул разговор и подложил на подпись письмо на правительственном бланке – в котором Тряпчев «настойчиво рекомендует» в рамках программы развития отечественного бизнеса «выделить место в торговых залах» для продукции масложирового комбината «Северная Олива». Кому, спросите, настойчиво рекомендует? А широко – всем потребительским сетям Края чохом и скопом…

 

* * *

Тряпчев – скользок как угорь. Тряпчев сразу не подписал, заартачился. Но что-то уже неуловимо и незримо сместилось в их отношениях, и сделало их общение отличным от форматов «начальник-подчинённый» и «проситель-решатель»…

И потому они через некоторое время – пошли в сортир на этаже, покурить. У вице-премьера, конечно, к кабинету личный сортир примыкает, но тот для прямой нужды. А курит вице-премьер где все – прямо под табличкой «курить запрещено», демократично, выпуская сизые кольца в раскрытое окно, непонятно зачем предусмотренное возле писсуаров…

– А ты не боишься, Ваня… – задумчиво спросил вице-премьер. – Что против тебя самого это обернётся? Скажут – пользуется положением в правительстве, использует административный ресурс? На бизнес давит? Станут наши ритейлеры на тебя доносы писать в прокуратуру, пальцем на тебя показывать, статейки про тебя заказные тискать…

– Боюсь, – честно сознался Иван Юрьевич.

– Ну а как же тогда…

– Глаза боятся, а руки делают. Бабушка моя, покойница, так говорила. Вам нужен реальный краевой сектор? Чтобы продукт давал, производство чтобы работало?

– Это, конечно, так, но вот как в Центре посмотрят?

– Не разглядят. Мелко это для них. Я всё подсчитал Максим Игнатьевич, новый продукт на рынок выходит или под нажимом, или за очень большие рекламные деньги… Денег у меня нет. Таких, я имею в виду. Остаётся – или нажать через Правительство, или так на боку вся затея лежать останется… Будут в Сыпин-Гае постоянно трассу федеральную перекрывать безработные, оно вам надо? В других районах мало?

– Эх, чёрт, и так и так не слава Богу… – вилял Максим Игнатьевич. – Надо бы с премьером согласовать!

– Согласовывал я. Устно. Он «добро» дал.

– А мне ничего не говорил… – насторожился «вице».

– Я вам говорю. Он через меня передал. Такой вариант тоже есть, он предложил: вы подписываете…

– Видишь, какой он у нас! – обиделся Максим Игнатьевич. – Я подписываю. А чё не он?!

– Вы подписываете, – терпеливо, как тупому школьнику добрый учитель, объяснял Скобарёв. – Но через канцелярию письмо не пропускаем, номера порядкового не присваиваем…

– Да как же так, Иван?! – аж вспотел с натуги мыслей «вице».

– А оно же расходов и финансирования дополнительного не предусматривает, письмо-то! – скалился Скобарёв. – Я его уже дальше сам множу и по сетям раскидываю… Если до Центра дойдёт – хотя я уверен, что этого не случится, – но если… То письма, Максим Игнатьевич, и не было вовсе! Так, Ванька Скобарёв намутил чего-то, склонял гендиректоров к сожительству, так сказать, вашим именем прикрывался…

– Оба как! – вариант нравился вице-премьеру больше первоначального. – Я и реальный сектор поднимаю, и вроде как не в ответе ни за что?! Рисковый ты мужик, Иван Юрьевич, рисковый…

– Вы мне поставили задачу как экономисту, я её и решаю как экономист. Это только бухгалтера учитывают суммы, которые есть. А экономист – рассчитывает суммы, которых нет.

– Н-да… – мял малокровными губёшками дважды инфарктник на высоком посту. – Умеешь ты, Иван Юрьевич, убеждать… Тебя бы в Югославию посредником… И войны бы не было!

Кувинское правительство настаивало, чтобы все розничные сети оказали «максимальное содействие продвижению краевого продукта – визитной карточки реального сектора региона».

– Нехорошо ты поступаешь, Иван Юрьевич! – говорил пару дней спустя гендиректор крупнейшей сети магазинов «Азык-Тулек», пухлый хомяк, похожий на персонажа пиквикского клуба, откручивая головку бутылке «Хеннесси». – Руки мне сверху вяжешь, под убытки подводишь… Свою личную «шерсть» с государственной путаешь… Я, конечно, против власти не пойду, что она просит – сделаю! Но только, Иван Юрьевич, учти: мы тебя председателем альянса предпринимателей избрали, мы и переголосовать можем…

– А какие же, скажи, сети «Азык-Тулек» от меня убытки, Рустем Гуфанович? – поинтересовался Скобарёв, поглядывая на рюмку коньяка с жадной тоской лечёного алкоголика. – Я же с тебя денег не прошу, просто «Северную Оливу» на реализацию возьмёшь, на срочном контракте…

– А место на полке она, по-твоему, занимать не будет? – саркастически хмыкнул гендиректор. – Посчитай, при моих оборотах, если в каждом моём магазине занять только квадратный сантиметр полки – сколько квадратных метров простоя наберёшь?

– А вот ты и стань мне союзником, Рустем Гуфанович! – радушно улыбался Скобарёв. – Зачем же простой товару, никак нельзя, сбывай, напряги маркетинговые возможности-то! Если хорошо толкнёшь – мне же потом и спасибо скажешь!

 

* * *

…Скобарёв сидит на диване-канапе, в шёлковом стёганом халате с кистями, как какой-то гоголевский помещичий персонаж. Голова мокрая и лохматая: недавно мылся.

– …Что значит, в уставе фирмы «нет отдельно аммиака»? – бубнит он в сотовый. – Что значит – «в целом с химическими реагентами»? А если нас таможня потом завернёт, это Моисеев с его шарагой убыточной неустойку заплатит?!

По ходу разговора, сочетая отрывистые фразы Скобарёва с тем, что слышала от него раньше, Валерия Анатольевна понимает изощрённую мысль этого «великого русского экономиста»: он хочет травить дубовые пиломатериалы аммиачной морилкой…

Так во всём мире изготавливают дешёвый суррогат морёного дуба. Заниматься этим будет, видимо, Слазкин – фуры которого пойдут, видимо, в Японию. По краям будут фальшивые морёные комли, а в центре – настоящие, которые 5 тысяч баксов за кубометр…

Так вот. Одни делают фальшивки – и выдают их за подлинники. Иван Юрьевич для «оптимизации расходов» выдаёт подлинники за фальшивки. Собирается вывозить из страны настоящий вековой морёный дуб под видом поддельного…

– …Нет, ты насчет Йокогамы не волнуйся, там тёрто, там Башкир прикроет… Ты насчет разрешения на работы с аммиаком волнуйся, здесь шутить не надо, сто тыщ «гринов» в каждой фуре идёт, это тебе не плюшки трескать, Базилич!

«Да, именно так, – думает Скобарёв. – Только так. Продержаться – с верой, что потом лучше будет. Не будет – но лучше об этом не думать…».

 

* * *

…Черствело сердце, ожесточался ум, и сквернословить стал Иван Юрьевич хуже портового грузчика, причем сам того не замечая. Нервно и быстро перелистывал занесённые секретаршей Ариной бумаги, возмущённо взвизгивал, как поросёнок спросонок:

– Подготовка план-проспекта инвестиционного форума? Это пока убери, даже мне не показывай…

– Подписание соглашения по деловой этике в предпринимательской среде, – робко предлагала Ариша.

– В следующую среду подашь!

– Совещание в КувЭнерго по теме энергосбережения…

– На*уй!

От такой «детской неожиданности» из уст вчерашнего интеллигента Арина рубинела и бормотала растерянно:

– Иван Юрьевич, я же девушка…

– Тогда в пи*ду! – перенаправлял маршрут бумаги Скобарёв.

– Я имела в виду… Что при девушках… нехорошо так выражаться… – лепетала совсем сбитая с толку секретарша.

– Тоже верно… – кивал Скобарёв конструктивнейшим образом, но не задерживался на этом, требовательно восклицал: – Всё у тебя?!

Неужели права Валерия и такая жизнь уже втянула в себя по макушку, стала нравиться?

Нет, она просто не видит его в рабочее время, как по нескольку раз он бегает в туалет с полотенцем, умывает холодной водой лицо, шею, смачивает затылок – чтобы кирпичный цвет, наползающий на рожу, не обернулся бы инсультом…

Здесь очень тяжело. Все тянут, а помощи нет…

 

Глава 5

 

В 1987 году впавшая в маразм система не могла решить, что делать с Андреем Буняковым: то ли наградить с формулировкой «за индивидуальную трудовую деятельность», то ли наказать с формулировкой «за нетрудовые доходы». Андрей Буняков много лет на кафедре изучал народные промыслы – и в итоге сам стал делать… кадушки. Кадушки дубовые, сосновые, осиновые – каждая под свой продукт – выходили у него на удивление изящно, если это слово совместимо со словом «кадушка».

В 1988 году Бунякова избрали, как тогда модно было называть – «президентом» местной Ремесленной палаты. Товаров в стране было мало, а денег у людей много – уходила влёт любая поделка, так что начинающие кооператоры в поддержке особо-то не нуждались. За одним исключением: плохо у всех у них было с охраной. Щипали их размножившиеся мразюки так, что только пух с пером летели: и деньги вымогали, и товар отбирали, и били порой жестоко…

Буняков был всем нужен. И не один: постепенно у Ремесленной Палаты появился свой «комендантский взвод» в 12 человек, зародыш будущего казачьего «батальона». Взвод реагировал быстро – и в кругах индивидуальных предпринимателей пользовался популярностью больше, чем разложившаяся и полоумная государственная милиция.

Чтобы как-то отличаться от размножающихся делением бандюганов лихой эпохи, Буняков одел свой взвод охранников в стилизованное подобие формы оренбургских казаков, а себе нацепил есаульские погоны, хранившиеся в семье с прадедовских времен…

Получилось – с одной стороны симпатично, красочно, но с другой – полный маскарад, ряженые чистой воды! Поэтому в 1989 году товарищ Буняков поехал в Москву, верстаться казачьим офицером по настоящему, солидно и веско. Повез подарки от Ремесленной Палаты и ещё кое-что, от себя лично. Например – собственного изделия кадушку со знаменитым уральским мёдом, деревенским, с вощинкой, с притопленными пчёлками…

Попал Буняков в солидное место – дальше некуда: Центральный Дом Казачьих Войск, у входа караул золотопогонников, внутри битком набито «генералами» в лампасах, на парковке – иномарки, хоть и подержанные, а для 1989-го года всё же редкость!

Принял его генерал со вкусной фамилией Творогов, с огромной латиноамериканской тульей на размашистой фураге, с ходу предложил звать его дядей Вовой, и охотно выпил чаю с привозным мёдом.

– Все должно быть серьёзно, по-настоящему! – говорил генерал Творогов. – Личные дела состава привёз? Нам мёртвые души не нужны, мы солидная организация, надежда Отечества! Понимаешь? Ты в Москве где остановился?

Бунякову было очень стыдно сказать, что остановился он у малознакомого человека, из прежней учёной кафедральной жизни, у доцента Мамута, и не дома, а в гараже. Андрей был подавлен величием открывшейся ему панорамы серьёзного возрождения казачьих войск, и боялся, что за ночёвку в гараже, на откинутом сидении собственного «жигулёнка», его выгонят с позором из солидной организации.

Поэтому Буняков неопределенно пробурчал что-то о родне в столице и тому подобное. Творогов загрустил, но для приличия все же предложил гостиничный номер в «Доме Казака» за чудовищно-огромную сумму. Судя по всему, процент с гостиничной выручки шёл бойкому генералу, на возрождение казачества…

– Вот тебе и первое поручение, Андрей! – ворковал генерал. – Поедешь со мной. Видеомагнитофон продают! Понимаешь, как это важно! Видеомагнитофон иметь – все равно, что денежки печатать…

Генерал Творогов паковал в спортивную сумку «куклы» – запечатанные банковской лентой пачки якобы денег с резаной бумагой внутри. По всей видимости, несмотря на солидность своей организации, он не обладал возможностями для покупки видеомагнитофона. Да и то сказать – в те годы на видаки квартиры обменивали, случалось, что и двухкомнатные!

На личном спортивном «Форде» генерала Буняков поехал с новым начальником в сомнительное место, куда-то к облупленным стенам городского тупичка, заставленного тарными ящиками, где они довольно быстро осуществили сделку «из багажника в багажник». При этом рослый и крепкий Буняков играл роль охранника.

Сделав дело, разъехались. Но вскоре Творогов привёз Андрея в сомнительное место второй раз. Веселья у генерала явно поубавилось, когда в коробке с фирменными японскими слоганами вместо видеомагнитофона были обнаружены два перетянутых медицинским пластырем кирпича с распоркой посреди: досочки тех самых тарных ящиков, коих много было в месте покупки.

Надо ли говорить, что продавцов «видака» в сомнительном месте уже не было. Может, оно и к лучшему – думал про себя Буняков. Они ведь тоже, наверное, уже распечатали пачки с деньгами, и обнаружили там вместо денег резаную бумагу…

Трагедия неудачной коммерции сразу сблизила Творогова с провинциальным искателем казачьих чинов. Горько напившись дефицитной «Столичной», генерал сполна выдал Андрею все бумаги и патенты с доверенностями.

– Нет, ну главно, как, когда они смогли подменить?! – снова и снова спрашивал себя и нового друга Творогов. Имелось в виду, что видеомагнитофон перед покупкой осматривался и был найден в превосходной комплектации!

Буняков получил от генерала подтверждение чина, доверенность на формирование филиала чуть ли не на всем Урале сразу, и даже некоторое количество денег (правда, небольшое) – за которое нужно было расписаться в «бухгалтерии» и использовать исключительно на развитие казачества. «Ведь мы серьёзная организация и у нас все по-настоящему», – снова поучал Творогов.

Вернувшись с победой к месту своего ночлега, Буняков по чистой случайности обнаружил множество банковских лент, которыми обычно пакуют пачки денег. Ленты были рваными, и летели по ветру. Что-то сказало Бунякову: а ведь генеральские «куклы» тоже были в таких лентах…

Несмотря на ничтожную вероятность случайной встречи в многомиллионном городе, Андрей прошел мимо нескольких гаражных боксов к раскрытому гаражу. Предчувствия его не обманули: в гараже матерились утренние продавцы видеомагнитофона…

То ли память на лица у них была хорошая, то ли казаков в форме есаула уральского казачьего войска по Москве в те времена ходило не так уж много, но Бунякова сразу же узнали. И не сказать, что его появление кого-то обрадовало.

Вопя грязные матерны, которые и повторять-то неприлично, злоумышленники кинулись на есаула с подручными гаражными орудиями членовредительства. Вероятно, они решили, что «кинутые» покупатели как-то их выследили, и теперь попытаются отомстить…

А Буняков был мужик от природы здоровый, да и на кадушках своих сильно накачался: вырвал из рук ближайшего нападавшего разводной гаечный ключ, да этим же ключом и отделал всю шайку, чтобы неповадно было лезть без разговору.

А уложив на пробензиненную почву гаражного кооператива мошенников, Буняков сказал им поучительно:

– Наверное, и мы с генералом Твороговым были в чем-то не совсем правы… Однако конфликты решаются в переговорах, а не железками…

Настоящий видеомагнитофон нашелся тут же, в гараже шайки. Гараж был у них чем-то вроде штаба. В порядке компенсации морального ущерба Буняков забрал видеомагнитофон, и на следующий день отвёз его к Творогову, думая объяснить ситуацию.

Как ни удивительно, Творогова в «очень солидном учреждении» он уже не застал. Как объяснил бледный и взволнованный заместитель генерала, войсковой казачий старшина Пасеев – «партократы, препятствующие возрождению казачества, арестовали Творогова».

Пасеев в своих серебристых полковничьих погонах был тоже очень внушителен. И всё же, учитывая угрозу повторного визита врагов казачества в офис, Буняков не стал оставлять Пасееву драгоценный видеомагнитофон.

– А господина генерала точно забрали за возрождение казачества? – поинтересовался Буняков, памятуя, что у Творогова были разносторонние интересы.

– А за что же ещё?! – обиделся нелепому вопросу Пасеев.

– Ну, тогда он скоро вернётся, вещица его у меня осталась… – смущенно мялся Буняков. – Вот мой телефон, он записывал, на всякий случай, пусть и у вас будет… Пусть звонит, я ему передам…

Но, видимо, враги казачества насели на Творогова нешуточным образом, и звонка Буняков так и не дождался. Уехал со своими бумагами и ценным призом на Урал, делать там казачий батальон, дабы из провинции противостоять проискам врагов казачьего возрождения…

 

* * *

А для уральского города в 1990-м году видеомагнитофон – не шутка. Это целый капитал – как шахта, как нефтескважина, как золотые прииски…

Буняков завел себе на паях с какими-то барыгами видеосалон и каждый вечер снимал с жаждущих западного киноискусства, а чаще – кино-без-искусности – жатву. Это так, между делом, а задача стояла – по доверенности Творогова и по зову сердца формировать казачий батальон. Где? Из кого? Зачем? Как?

Ни на один вопрос Буняков ответа не знал. Его «комендантский взвод», правда, нес караульную службу на Колхозном Рынке, и с успехом. Но это – черноробный охраннический бизнес, причем тут казачество? Мало ли и без казаков охраны на разных объектах?

Жизнь сама подсказала выход – когда началась реставрация Симеоновского храма, переданного епархии в виде бывших слесарных мастерских и гаражного автохозяйства.

Буняков принял командование над «стройбатом» – группой реставраторов, трудившихся на объекте, обещал их кормить и по возможности снабжать деньгами хотя бы на мелкие расходы, отчего казачье дело сразу же приняло идейный и привлекательный вид. Одно дело – председатель Ремесленной Палаты выставил колдырей-охранников к прилавкам своих подопечных. И совсем другое – церковный объект, разрушенный после революции, иконы, кресты, благовоние во всех смыслах слова. Тут уже высшие сферы начинаются…

В будущем батальоне появилось два взвода: «комендантский» и «стройбат». Оба – конечно, по численности едва больше армейского отделения, но казакам не привыкать всё делать на вырост, с запасом на будущее.

На обширной прихрамовой территории, где отнюдь не все постройки были разрушены, Буняков быстро превратился в своеобразного Робина Гуда – потому что как в легенде потекли к нему «бедняки и бедолаги, презирая жизнь слуги, и бездомные бродяги, у кого одни долги». Пошла про казаков-реставраторов слава по краю, стали их приглашать на городские мероприятия…

И тогда нашелся сам собою третий взвод. Сформировали его из команды егерей-обходчиков Ёмского рыбо-охото-хозяйства…

 

* * *

Когда в растущем потихоньку на дрожжах перестройки казачьем батальоне появился молодой и талантливый экономист Ваня Скобарёв, тогда стройный, подтянутый, без залысин с прикипью седины, – никто не мог сказать, что этим положено начало «кувинской казачьей ОПГ» – или, как говорили конкуренты – «этой шайки Скобарёвской сволочной».

В отсутствии профессиональной конкуренции – других экономистов просто не было – юный Ваня стал, как тогда говаривали, «на безальтернативной основе» кошевым старшиной казбата. К делу он отнёсся очень серьёзно и ответственно – и постепенно, год за годом, вместо Скобарёва при батальоне – сформировалась реальность батальона при Скобарёве…

В новой жестокой пореформенной жизни – сила ничего не стоила без денег, а деньги, в свою очередь – без силы. Буняков понимал это, а потому не ревновал, не завидовал к «волшебнику кредита», в итоге вполне гармонично оказавшись силовым крылом «Скобарёвской шайки».

В сложной и пёстрой, ассиметричной путанице дел Ивана Юрьевича Буняков имел своё звено: ЧОП «Цитадель». Формально это было вполне независимое, самостоятельное предприятие со своим юридическим лицом, и даже, можно сказать, процветающее. Но люди сведущие прекрасно знали «велосипедные цепи», ведущие от педали к колесу: от Скобарёва, главы предпринимательского альянса, – к заказчикам услуг ЧОПа. Мало ли желающих в нищей и голодной стране встать на пост охраны? Не всех же туда ставят «господа охраняемые»…

Конечно, была и обратная зависимость: в раскалённой духовке второй половины 90-х годов Скобарёва без «Цитадели» и её статных, стильных, бекешных «чоповцев» с нагайками вдоль лампаса – давно бы уже и побили, и прибили, и убили…

 

* * *

В зеркале Цербера напротив камина семьи Скобарёвых Андрей Буняков оказался так же, как и старший экспедитор холдинга Арслан Кинза, – проходом. Но увидел в зеркале адского пса Буняков совсем не то, что Башкир…

Бросил мимолётный взгляд – и застыл, пригвождённый к «таркету»: там отражался он, но в совершенно иной момент жизни. Это была какая-то средневековая по формату сценка альтернативной истории: Бунякова, сильно избитого, с сорванными погонами, возводят на эшафот, а караул вокруг эшафота несут казаки его же батальона… 

– Как же так? – недоумевает Буняков, а потом припоминает некоторые лица из числа палачей и наблюдателей…

Это было в 1993 году, когда и ныне правящий политический тяжеловес Лассель вдруг основал на базе Края суверенную уральскую республику Уралина и начал печатать уральские «гульдены». Из Кремля этому придурку последовал окрик, и фельдъегерь привез ему ультиматум… На всякий случай Москва прислала команду о мобилизации верных ей сил, и Буняков со своими казаками выступил в оцепление…

Тогда всё обошлось быстро и мирно: Лассель понял, что заигрался и взял свои слова (а так же гульдены) назад. Казаков поблагодарили за службу, наградили памятными подарками и распустили по домам – до следующей тревоги…

Но в зеркале Цербера был другой вариант развития событий: тот, о котором мечтала Преисподняя. Тот, в котором придурок Лассель упёрся, уповая на интервенцию американцев на Урал, и силой переметнувшихся к нему армейских частей подавил тех, кто выступил против Уралины… Сопротивлявшихся до конца (среди них, естественно, был и Буняков) – пленили и вот теперь казнят на радость НАТО…

Или это будущее? – задумался Буняков. – Ведь Лассель и сегодня губернатор… Он и сегодня может снова взять да и зарядить свою Уралину с гульденами… И во второй раз уже не принять, а порвать ультиматум слабеющего, разлагающегося федерального центра… И тогда… я… виселица… палачи в моей же собственной форме… Господи, что за наваждение?!

 

Глава 6

 

Арслан Кинза, по прозвищу Башкир, сперва одногруппник по университету, а потом и доверенное лицо председателя КОНХ Ивана Скобарёва – поехал на городской мост топить отслуживший своё пломбир. Кинза был старшим экспедиторам клана, и давно привык топить пломбиры. Всё течёт, всё меняется, и очень часто фирме-однодневке, зарегистрированной на какого-нибудь покойника, разумнее всего исчезнуть в никуда… А вместе с ней исчезает и оборудование, прежде пломбировавшее её контейнеры, вагоны, фуры…

Предыдущий пломбир Арслан топил далеко от родного уральского города Кувы, в тропическом экваториальном порту Сурабаи. Райские острова Индонезии, вблизи больше похожие на ад, невыносимая жаркая влажность, вечная потная липкость, лужицы, кишащие паразитами, азиатская кричащая роскошь – а рядом с ней умирающие прямо на голой земле от голода полускелеты рыночного концлагеря полным ходом идущей глобализации…

Портовая стенка, возле которой плещется не море, не океан, а мутная маслянистая жижа в радужных масляных и бензиновых разводах, полная гнили обглоданных дынных корок и фруктовых огрызков…

Мутное паровое марево над Сурабаей, как будто она – одна большая прачечная, бьющая по носу и даже по глазам липкая чешуйчатая рыбья вонь, толпы уродливых, как карлики, полуголых детей с раздутыми от недоедания пузиками, выпирающими рваными, неряшливыми пупками…

«Капитализм…» – подумал мрачно неразговорчивый экспедитор Башкир – и выбросил в омерзительные прибрежные колышущиеся прибоем помои предыдущий пломбир.

«Жизнь…» – подумал он в этот раз, глядя через перила необозримого моста на далеко внизу шепчущие прохладой воды Сараидели. Здесь Башкиру всё было с детства знакомо, этот длинный мост над гигантской, сибирских масштабов «Жёлтой Рекой» он переезжал впервые ещё в нежном возрасте на велосипеде «Школьник», стремясь найти нехитрые детские приключения в заречных далях…

Башкир прозевал тот момент, когда кончилась старая жизнь. То были «планы партии в жизнь» и «ленинские линейки» – а то как-то сразу их сменила Индонезия и её истощенные полутрупы пополам с набобами…

К счастью для себя, Арслан не мог постичь природы апокалипсиса, прогрессивным параличом под вопли о прогрессе разбившего его страну. Но это было связано вовсе не с тупостью Кинзы, а наоборот: с его особым, сказочным, видимо, взятым у бескрайней степной пустоты, мифологическим сознанием. Кинза не понимал ни тьмы, ни смерти, там, где для других была только могила, – ему виделся портал. Мир Кинзы был особым – населенным духами, волшебными существами и сюжетами легенд, а в грубой правде жизни он находил аналогию, поучительную мораль, искренне полагая, что всякая мерзость вокруг – неспроста и не просто так себе, но для вразумления рода человеческого…

К тому же жизнью для степняка Кинзы – была дорога. Перемены в пути, в пространстве – приучили его к естеству переменчивости, и оттого перемены во времени – совершенно не удивляли. Арслан Кинза считался в «Скобарёвской кодле» волшебником путей сообщения: он мог сделать любое дело, если оно было связано с поездкой…

Экспедитор от Бога – говорили про Кинзу, и были недалеки от истины. Отправить груз, принять груз, защитить груз в дороге – это получалось у него так, словно любой порученный груз был продолжением его рук или иных конечностей.

По натуре Кинза был степным волком – но советским человеком. Понять, как это в нём сочетается – никто не мог, да и незачем понимать. Он обладал пугающей внешностью, особенно для малознакомых людей – высокий, худощавый, очень жилистый, необычайно сильный, наголо бритый, с почти калмыцким лицом (за которое в школе его заставляли в сценках играть Ленина). Кинза был добрым человеком, уступчивым и понятливым, но носил на ремне в ножнах похожий на штопор нож «клык», лезвие которого выступает в бою между сжатых пальцев кулака, а в кобуре – особый, целиком пластиковый, похожий на детскую игрушку пистолет «глок», который в аэропортах не брала рамка металлоискателя…

И, конечно, Кинза очень ловко пломбировал контейнеры с разными коммерческими грузами – а потом столь же ловко топил отработавшие своё пломбиры в разных водоёмах планеты…

 

* * *

Арслану всегда нравилась строгость и сдержанность лаконичной ампирной роскоши, которую заключал в себе рабочий кабинет его босса, Ивана Скобарёва. Кабинет этот, в котором любил по случаю бывать и даже задержаться Башкир, – вопреки поговорке, был «о пяти углах». Один из углов срезало наискосок окно, образуя то, что у архитекторов зовётся фонарь, а комнате придаёт вид гранёной башни. Красный ковёр на полу, усыпанный золотыми вензелями-трилистниками, казался расстеленной королевской мантией…

На стенах – в скромных и узких, однотонных рамках – сюжеты фламандской средневековой живописи, гиперболически, карнавально изображающие человеческие пороки. В первую очередь, конечно же, глупость – «корабль дураков»… К массивному и гладкому царскому столу – примкнул приставной столик и стулья с витиевато-плетёными спинками, напоминающими ремешки античных сандалий. В стороне – белый кожаный морщинистый, как слон, – диван и журнальный столик, стеклянная столешница которого оправлена в самшитовый шпон, как в картинную раму…

И больше – почти ничего нет в кабинете Скобарёва. Его жена Лера, откровенничавшая от одиночества, в основном, с Арсланом, – жаловалась ему:

– С некоторых пор мне кажется, что это логово озлобленного на людей пришельца, плетущего тут нити заговора… Так, знаешь, Арсланчик, поверхностно имитирующего человечью обстановку…

Ну, неизвестно, чего там «ночной кукушке» поблазилось, а Кинзе у Скобарёва нравилось.

Главное, конечно, в сейфах, а сейфы утоплены в стенах. Отсюда, как из невзрачной, прозрачной икринки рос день за днём, год за годом, щупальце за щупальцем – тот спрут, который волей судеб стал, в том числе, – жизнью кувинского пацана Арслана Кинзы.

И жизнью Леры Скобарёвой, которой казалось, что этот спрут тянется во все стороны… А в центре его находится слабый, очень больной, легко уязвимый и ранимый, постепенно сходящий с ума человечек… Ивану казалось, что он управляет своим спрутом – но на самом деле, Валерии со стороны лучше видно: это спрут давно уже управляет Иваном.

– Когда это случилось? И как? – спрашивала Кинзу супруга босса. – В какой момент добрый волшебник стал злым колдуном? И есть ли твёрдая грань между белой и черной магиями?

Башкир не очень понимал вопрос, и пускался в обрывистые пояснения о том, как могут достать миноритарные акционеры, и не только Лопаря, но и его, спокойного, как Будда, Кинзу:

– Главно, Лера, до чего они жалкие, твари… Придут, стоят в заводоуправлении… Бу-бу-бу! Бу-бу-бу… – И дальше Арслан эффектно, в лицах, отображал свой диалог с незнакомыми Лере, но сильно доставшими его миноритариями: – Что, твари, подонки вонючие?! За всё, с*ки, в жизни нужно платить, причем по большому счету… Подонки вы зловонные… Вам нада не дивиденды выдавать, а сперва камчой нада отхлестать вас до костей, чтобы жили, понимаешь… И работали тоже… Не проедали Родину…

Смутно переданный конфликт с акционерами в каком-то неведомом заводоуправлении никак не мог убедить Леру в правоте её супруга.

Лера знала Ивана Юрьевича лучше всех на свете, делила с ним и постель, и ужин, и завтрак – а потому ей доподлинно известно, что добрый волшебник Скобарёв – не сказка, придуманная подхалимами. Он был. С октябрятско-пионерских лет очарованный волшебством науки по имени «экономика», он со всей страстью советского романтика погрузился в этот мир – и в совершенстве овладел его заклинаниями.

Волшебники-экономисты, если они не шарлатаны – удивительные люди. Они дают то, чего не было. А то, чего было мало, – они делают много. И то, чего не хватало, – они доставляют с избытком. И все эти чудеса в решете – они делают волшебной палочкой по имени «деньги»…

Только ей нужно уметь пользоваться – как умел отличник и советский краснодипломник Скобарёв! А то выйдет, словно в советской песне – «Сделать хотел грозу… А получил козу»… Шутить с волшебной палочкой по имени деньги – нельзя ни в коем случае!

В настоящих деньгах – как и в настоящей жизни, о которой кувинцы уже забыть успели – таится доброе тепло человеческой благодарности. В них раскрываются новые миры, новые грани реальности, новые возможности.

Например, не всем нравится амарантовое масло – как и подсолнечное, как и льняное, как и любое… Но кому-то оно очень даже пришлось по вкусу, а придумал делать его именно волшебник Иван Скобарёв. Он мусор, сорную траву пустыря, превратил во благо, а благо превратил в деньги. И это благо, и эти деньги – он дарил своему родному городу…

Учитывая его положение в обществе – обстановка его кабинета почти спартанская. Это, скорее, уголок раздумий какого-то состоятельного ученого-медиевиста, пишущего диссертацию на тему средневековых схоластов. Это не кабинет человека, для которого роскошь – цель…

Скобарёв – чего греха таить – любил и сладкую жизнь и ни в чем себя не ограничивать… Но ещё больше, чем смачно тратить деньги, – он любил смолоду зарабатывать деньги. Процесс работы нравился ему больше, чем результаты и награды. Он, как ребёнок, сладко замирал над сперва кооперативным, а потом – предпринимательским чудом: вот, не было ничего, пустое место… А вот – что-то сгустилось, заклубилось, и образовалось драгоценное сокровище на вчера ещё пустыре…

Это чудо сделал бизнесмен с экономическим образованием – без лопаты и кувалды, без пилы и топора – а только силой мысли, силой проницательного взгляда, способного видеть больше, чем видно большинству окружающих.

Про кучу вещей можно сказать – старьё – и тогда она яйца выеденного не стоит. А можно сказать антиквариат – и эта куча становится грудой драгоценностей… Разве это не волшебство, заложенное в экономическую науку, главнейшую из всех в гипотетической «школе магии»…

Так и было у романтиков, начинавших кооперативное движение с 1987 года. Они думали о многом, мечтали о высоком… И, не успев опериться, – становились меценатами, они хотели сделать жизнь лучше. А не только кого-то обобрать…

Но эти цветы опали, не успев даже раскрыться. Как и Иван Скобарёв, злой кувинский колдун, наполняющий воздух, словно испускаемыми газами – всё более безумными и токсичными планами своего могучего мозга…

Он стал наполнять Леру жутью – как прежде наполнял восхищением. Когда видишь, что твой муж сидит в этом вот именно кабинете-башне, под средневековыми миниатюрами, ставящими в тупик любого посетителя, – и с выпученными глазами прикидывает:

– А сколько выйдет, если все посадки кормовой свёклы в Крае застраховать как элитную розовую свёклу… А потом вдруг «заморозки на почве»?

И он считает это на бумажке, считает что-то в громоздком компьютере, занимающем полстола…

– Ну, а если, к примеру, слиток золота нашпиговать изнутри шариками из металлов легче и тяжелее золота – можно ли подогнать под весовой эталон объёма?

Он снова считает, его отвлекают – он матерится и в мобильный телефон, и в плоский, как блин, городской телефон… А потом, высунув язык, словно пациент в «дурке», расчерчивает страницу весом кубических сантиметров разных металлов… И приходит к выводу, что вольфрамовые пластинки внутри золотых слитков могли бы выровнять вес до эталонного…

– А банкам какая разница, в чем залог принимать? – хихикает Скобарёв злорадно. – Полежат в банковском хранилище или в ломбарде, а с прибыли выкуплю…

– А если дантист, – резонно возражала ему Валерия, – расплавит твой слиток, а там пластинки?

Он – уже оторвавшийся от живой жизни, от той материально-вещественной реальности, с которой когда-то начинал свои чудеса, – теряется. Правда, ведь не только же в банковских подвалах золото держат, его же и зубные техники плавят на коронки и мосты…

Иногда что-то случается с колдуном, стекленеющим глазами, – и он начинает припоминать… Припоминать, что затевал этот необратимый процесс с какой-то целью, для чего-то, а не ради забавных технических решений…

Он бегает взад-вперёд, а потом, остановившись у портрета маслом на холсте средневекового философа Иоанна Скотта Эригены (да, да, именно его, не удивляйтесь!) сыпет злыми образами, выворачивая свою внутреннюю трусость и слабость наизнанку, в показуху грозной решительности:

– Ельцину конец, это же ясно… Ты смотри, Лерунчик, куда всё идёт… Такая же чехарда премьеров была у царя в семнадцатом, история повторяется…

И дальше несчастный схоласт Эригена вынужден вместе с Лерой выслушивать патологически-подробные истории труса про воображаемую сюрреалистическую храбрость: про то, как Иван свет Юрьевич будет расстреливать Чубайса, Гайдара – как у него рука не дрогнет (значит – дрогнет – про себя смеётся Лера), и как они будут просить пощады, валяться в ногах…

Рассуждая о неведомых Гайдаре и Чубайсе, Скобарёв был способен выдавать целые драматические сценки, в которых разными голосами говорил от разных лиц, и порой это смотрелось забавно, а порой – пугающе.

«Кто это передо мной, так ненавидящий «реформаторов»? – спрашивала себя умница-Валерия. – Человек, у которого украли страну, честь и прогресс? Или это уже не человек? А… кальмар?! Головоногий кальмар, который ненавидит и боится более крупных склизких и хладных моллюсков?»

– Вань, если по совести разобрать… – говорила Валерия, обнимая мужа сзади и ероша ему волосы. – Кто же тебе даст их расстреливать? Ты же по всем статьям выходишь им соучастником…

И он терялся, осознавая её правоту, начинал лепетать какой-то бред, что он не еврей, хотя в данном случае – кому какое дело?

Но Арслан Кинза – он другой, он так далеко не заглядывал…

 

* * *

А вот в зеркало семьи Скобарёвых – то, что в оправе из резных голов Цербера, – заглянул. Просто шёл от шефа через его гостиную – и случайно взгляд бросил. А там – прямо напротив Кинзы – стоит вовсе не отражение Кинзы. Там, на борту речного трамвайчика стоит студентка Лера, ещё не Скобарёва, в давний-давний год, в другой стране, в другом мире… «Как же я всё это напрочь забыл? – недоумевал Кинза… – Когда она выбирала между им и мной?».

Может быть, совсем на другой планете была эта весёлая студенческая компания, ядро будущей «скобарёвской шайки», или, если угодно, ОПГ? Та самая студенческая компания экономистов-выпускников, которая сняла речной трамвайчик на дебаркадере Сараидели и поплыла по речной глади в сиреневый позднесоветский вечер...

Скоро все они – и Скобарёв, тогда стройный, без залысин, и Лера, и Арслан, и Серега Слазкин, и Арсений Бяшин – должны были уже получить дипломы в своём КГУ, а Лера никак не могла определиться с парнем… Иван и Арслан выступали до той роковой поездки «одинаковыми друзьями» красавицы-Валерии, но дело решил глупый, проклятый спор.

– Я ещё до конца этого вояжа оплачу нашу поездку! – хвастался гоголем гулявший по палубе самоуверенный студент-Иван.

– Как это ты оплатишь? – недоверчиво прищурился Кинза.

– Увидишь! Пока точно не знаю как, но я экономист… Настоящий экономист найдёт деньги где угодно! Потому что наша профессия – та же магия, по сути…

Кинзе было ясно, что парень перед Валерией выделывается, и он ревниво решил пресечь это хвастовство.

– Ваня, мы все экономисты… И понимаем, что если ты заначку из трусов достанешь – то это не значит «окупил». Окупил, Ваня, это значит, что ты в дороге нашёл что-то, по стоимости равное нашим билетам!

Лерины глаза возбуждённо перебегали с одного спорщика на другого. Они ей оба нравились…

– Я это и имел в виду, – в свою очередь обиделся юный Скобарёв. – Именно в поездке! Я найду то, что окупит фрахт этого катерочка!

И они поспорили, ударили по рукам со всей мальчишеской горячностью. Где-то посреди маршрута Скобарёв дал рулевому команду пристать к берегу, там, где велись берегоукрепительные работы и с самосвалов сбрасывали в рабочие дни полные кузова камней.

Образовался похожий на волнорез каменистый «нос», мешавшей Сараидели подмывать берег взволнованным дачникам, уходивший далеко в реку от речного обрыва.

– Ваня! – предупредил Арслан. – Если ты тут заранее спрятал денежки, а сейчас выдашь их за пиратский клад, то это не считается!

– Не считается! – весело подтвердил юнец-экономист. И, забавно подпрыгивая от щебневых уколов, босой, пошёл по кромке воды…

Вскоре он нашёл какой-то увесистый булыжник и, пыхтя самодовольно, притащил каменюку на борт речного трамвайчика.

– Ну, и что это за голыш? – спросила Лера, хлопая пушистыми, как бы наивными, ресницами. Но видно было, что она хитрит…

– Это камень из отвала! – улыбался во всё своё круглое, с симпатичными ямочками лицо-солнышко Иван. – Один из тех камней, которые дачники тут грузовиками сваливают… берег укрепляют…

– И нафига он нужен? – закусил губу Арслан, чувствуя подвох.

– Дорогой мой коллэга, – юродствовал Скобарёв, – присмотритесь… Если вы действительно экономист, как изволили хвастаться, то увидите: перед нами яшма, полудрагоценный камень…

– Ты… – Кинза хотел спорить, но голос предательски дрогнул. Арслан постепенно понимал, что проиграл, и сопротивляться дальше – только людей смешить. – Ты… Специально заранее его подложил…

– Естественно, это так! – торжествовал Скобарёв – Да, Арслан! Я заранее его подложил, когда выбрал экономику своей профессией! То есть, Арсланчик, пять лет назад… Ну, почти пять… Я не знал, что найду именно здесь… И я не знал, что именно я найду здесь… Ещё минуту назад я и думать не думал ни о какой яшме! Я мог найти малахит или гелиотроп, лазурит или нефрит… А мог вообще ничего не найти – тогда мы бы сделали ещё одну остановку, в другом месте…

– Ты хочешь сказать, что ты импровизированно нашёл яшму? – спросила Лера бархатно, и в этот миг глаза её засветились любовью к мудрецу-волшебнику.

– Да. К сожалению, Советский Союз управляется бестолочами, колхозными выдвиженцами… – сверкал и фланировал Скобарёв-триумфатор. – Наши начальнички умудряются не замечать под ногами даже самых блестящих сокровищ… А вся наша земля… – романтик Иван закатил глаза, словно жеманная барышня. – Вся наша земля, ребята, нашпигована, под завязку набита драгоценными дарами! Нужно только уметь найти и взять! Я найду! Я возьму!

Горько и больно теперь вспоминать Кинзе те горячечные речи юности… Эх ты, Иван Юрьевич, волшебник средиземья уральского… «Советский Союз управляется бестолочами…». Посмотрел нынче на Ласселя, на Ткемалева – небось, иначе запел… Впрочем, ведь и Лассель и даже Ткемалев-кувинский – они же из советской номенклатуры…

Да, впрочем, при чем тут это? Если бы Скобарёв тогда не нашёл яшму в отвале берегоустроительных бестолочей – кто знает, может быть, Лера выбрала бы Арслана? Он стройнее и на голову выше этого «великого экономиста земли уральской»…

 

Глава 7

 

Кува истекала мокрой холодной моросью и дождевой взвесью под свинцовой низкой крышкой уральского неба. Автомобильный транспорт намертво встал. Встал и вельможный кортеж господина Скобарёва…

Сотрудники нескольких комбинатов перекрыли трассу из Кувы на аэропорт в числе прочих перекрываемых трасс: иначе в России тех лет зарплаты рабочему было не получить!

Таксисты хитрили: дежурили с двух сторон от баррикады. Одна машина везет из аэропорта до пикета комбинатских, другая уже ждёт с той стороны, чтобы там принять и домой доставить господ вояжеров… Деньги таксисты за такой «трансферт» брали совершенно невозможные, бешеные…

Большой плакат «Банду Ельцина под суд!» гудел и грохотал жестью на этом ветру эпох. Ивану Юрьевичу он грел сердце вопреки погодным условиям…

«А может, и правда, – снова зарождалась надежда в изболевшемся и до срока постаревшем сердце. – Так вот, разом… И банду Ельцина под суд… А я им, ребятам этим, тогда места покажу… Я много мест сокровищ знаю, я их открою, на первых порах народной власти-то штаны поддержать…».

«Только ерунда всё это… – отвечало усталое сердце, очень уж боящееся поверить: слишком много рубцов на нём запеклось уже от прежних верований. – Ерунда, Иван… Ничего уже не будет! Человек – создание подлое, глупое и беспамятливое, и лучше всех это понял именно Ельцин со своей бандой! С человеком проще всего играть на низменных инстинктах, человек и труслив, и жаден, и продажен… Да и не в том беда, что продажен, а вот – скажите, почему так дёшево-то продажен?».

Придурки-владельцы «Вартбург LTD», собутыльники на кипрском курорте, рассказывали Ивану, что как-то выгнали на Кипре в оливковую рощу целую толпу голых путан и стреляли по ним шариками с краской…

– Есть такие игрушечные ружья – называются пейнтбол… Скоро и у вас в России появятся…

– Так ведь всё равно, наверное, больно… – расстроился Скобарёв.

– Непременно больно, до синяка даже…

– А как же вы?!

– Все девки были добровольные. Насильно ни одну не тащили. Заплатили – и всё, без претензий…

«А мы все разве не так? – думал теперь Скобарёв под суровым кувинским небосводом. – Нам синяк – а мы за него денежку канючим… И даже радуемся – вот, синяк поставили, заработать можно…».

Человек по природе своей глуп и примитивен. По большей части это обезьяна, которая изображает человека – когда за это платят. А когда перестают кусочки сахару давать за человеческое поведение – перестаёт она изображать человека, да и всё…

«Зачем же тогда было всё? – не уставал терзать себя Скобарёв. – Зачем тогда эти века, тысячелетия истории, этот титанический пульс накалённой философии? Неужели это всё истерические выплески тех, кому не достался кусок торта из холодильника Арсения Бяшина? И больше ничего? Не поделился Сеня сладким с Платоном – на, тебе платонизм, не поделился с Колей Кузанским – на, тебе теорию бесконечности… Неужели всё, чем я жил почти с самого рождения, – только спазмы подавленной, неудовлетворённой звериной алчности?! «Банду Ельцина под суд»… Господи – если бы только это было возможно – разве я бы чего-нибудь пожалел?! Да только перепробовано уже всё, и всё найдено лёгким… Ни бунт эту банду не берёт, ни импичмент, прости Боже за слово неприличное, ни так, ни эдак… Разве что сам сдохнет когда-нибудь, и такого же сменщиком посадят… Вот ведь парадокс, расскажи кому в 80-х – осмеяли бы: оказывается, обезьяна, безмозглый примат обладает максимальной устойчивостью на троне, как колобка не за что повесить, так и обезьяну не за что подцепить…».

«Я очень болен… – утешал себя Иван Юрьевич. – И мне недолго осталось… Эти шумы в голове, и лицо всё чаще становится кирпичного спитого цвета… Предынсультные признаки… Валерию вот жалко – плакать будет… А так, по большому счету – не о чем жалеть! Я прожил большую интересную жизнь, грустно только завершать её в таком дерьме, как сейчас…».

 

* * *

Невозможность объяснения Ивана с законной властью – натыкалась на встречную ненужность этих объяснений. «Я этого не хотел» – кому какое дело? «Не я страну развалил» – да кого это колышет?!

Жизнь необратимо сдвинулась – как срастается неправильно сломанная кость, навеки делая своего обладателя хромым калекой. Всё, что стояло незыблемо, – плыло на самом деле. Даже вот здесь, в кирпичной твердыни иванова дома – плыло, плыло… С каждой покупкой, с каждым приходом сантехника – в замке-новоделе Ивана с Валерией всё сдвигалось по лимбу…

Замок разделил романтику прошлого от прагматики настоящего. И призвал не смотреть в тёмную бездну несуществующего более будущего…

Да, да, этот самый их замок, их «штаб-квартира» – арочная, гобеленовая, с витой античной бронзой светильников на стенах и потолке… Их просторная юдоль – со старомодными большими картинами маслом – а над полотнами лампионы подсветки… Их жилище, с огромным полосатым угловым диваном в гостиной, с огромным камином, зев которого выложен пилястрами зелёного мрамора с лёгкой белой прожилкой…

Их «фазенда» с гладким, идеально ровным, даже чуть-чуть зеркалящим «таркетом», который выглядывал из-под многочисленных ковров… Может быть, это жилище – и не предел роскоши, но всё же явно не уголок бытовой скромности!

– Что поделать! – жеманился Иван Скобарёв, когда приходили гости. – Давно сказано: ничтожество человека выражается в том количестве роскоши, которым он себя окружает…

Это можно было расценивать как похвальбу – или как искреннее убеждение дельца в том, что никакой особой роскоши в его гнёздышке не было и нет, вещи просты и функциональны, мебель не испанская, а с фабрики Шатуры, картины отнюдь не Рафаэля, а местных, кувинских пейзажистов…

А эта волнительная белая рубчатая планка, которой так восхитительно отделаны стенные гобелены, – если поковырять ногтем, то окажется обыкновенным пластиком! Ну, может быть, не совсем обыкновенным, из престижного отделочного салона – однако же это не гипс и не мрамор… Разве что несколько антикварных вещей – вроде вон того венецианского старинного зеркала, – на которые не скупился…

По большому счету, это было жилище, достойное посредника между мирами, пребывавшего сразу в нескольких реальностях, размазанного между ними Ивана Юрьевича.

Чего он, в сущности, хочет? Стать адептом «теории малых дел» – раз уж в больших не пригодился?

Хочется поднять Сыпин-Гай. Дать стране то масло, которым страна никогда не пользовалась. Дать сверх имеющегося, ничего ни у кого не отнимая! Дать – а дальше сама пусть разбирается, куда и зачем класть подарок… Поднять бросовые земли с высоким «уклоном профиля», склоны гор, которые всегда, веками, – попросту пропадали без дела и пользы… Засадить эти бросовые кривые скаты северной оливой – средиземноморским амарантом – теперь из сорной растительности неудобных пустырей становящемся доходным для людей…

 

* * *

Именно в замке, где всё кричало и пело о жизни, – в огромной ванне-джакузи, одна, совсем одна – Валерия Скобарёва завершила свою бессмысленную и потерянную жизнь, полоснув бритвой по венам…

Мужа снова не было дома – он улетел в Лондон с образцами редкоземельных металлов… А на месте такого тёплого и уютного Гарика Нарышева оказался оборотень…

…Он ведь не зря фотограф. Он наделал фотографий Лериной неловкой, одиночной измены – и стал шантажировать свою бывшую любовницу, вымогая 300 тысяч долларов. Холодно, как охватывающий тело в черной океанской глубине гигантский кальмар, приводил расчеты, что сумма ей вполне посильна, поднатужившись, сможет достать… Почему-то, неизвестно на что рассчитывая, жалел себя в присутствии Леры, говорил, что всю жизнь мыкается по съемным квартирам, хочет купить свою, и никак не меньше трёхкомнатной, да так, чтобы и на иномарку хватило… А с вас, Скобарёвых, не убудет… На вас, скобарей, весь Край вкалывает уже лет десять…

По большому счету, Гарик Нарышев рассчитал всё точно. Сумма действительно была посильна для Леры. Расчет Гарик вёл по бриллиантам, по принципу «даже если…». Даже если только продать её бриллианты, заменив фальшивыми, чтобы муж и светское общество пропажи не заметили (Гарик и ювелира подогнать обещался), – и в этом крайнем случае выйдет триста штук баксов. Но, скорее всего, у неё такие «грины» просто в сейфе будуара лежат… Однако – «даже если…».

Лера действительно боялась мужа. И чем дальше – тем больше боялась. И мстила мужу очень трусливо – как могут мстить только очень напуганные люди. И деньги у неё были. Даже бриллиантов продавать не нужно…

Но в итоге Лера Скобарёва зашла в ванную комнату, включила горячую воду, и вскрыла себе вены… Это был не тот страх, что не выпутаешься из мрачноватой истории. Это был совсем другой страх: со всех сторон Леру окружали моллюски. Казавшийся ей чудовищем Иван Юрьевич держал в холодной мгле нижнего дна под одну руку. А под другую подхватил оказавшийся чудовищем Нарышев…

Перед собственной казнью Лера написала большое и взвинченно-запутанное письмо мужу. В нём она одновременно обвиняла, извинялась, каялась, что-то доказывала и – раз уж так вышло – отомстила Нарышеву, указав его имя и координаты… Письмо положила на стол в кабинете мужа, под портрет Эригены, в конверте, в который вложила и присланные Гариком фотографии её блуда… Профессионально сделаны снимки, недаром он считался лучшим свадебным фотографом…

Скобарёв вернулся к мёртвой жене, следственной бригаде в доме, заплаканному Переможко – изучил, как он говорил, «материалы дела» – и долго сидел с бутылкой вискаря, впав в глубочайшее недоумение:

– Лерка, Лерка… Какая же ты дурочка… Неужто трёхсот тыщ в доме не нашла?!

Чувствуя, что сойдёт с ума от этого парадокса (в одном только сейфе, код от которого Лера прекрасно знала, хранились в пачках, перетянутые банковскими лентами, восемьсот тысяч «зелёных вездеходов»), Скобарёв вызвал к себе друга семьи Башкира и посвятил в детали…

Кинза в свою очередь удивил Ивана Юрьевича, заявив внезапно, что это он, Скобарёв, во всём виноват…

– Я?! – совсем уж оторопел Иван Юрьевич. – Она на сторону гуляла… Её ё..рь её же и шантажировал… Одной сексу не хватало, другому денег, а виноват я?!

– Ты, Вань, ты… – заплакал вдруг «степной волк». – Жалко только, что ты этого никогда не поймёшь…

Они поругались, поскольку оба были на взводе, причем Скобарёв демонстративно хватался за сердце, угрожал своему заму немедленным инсультом, и как-то нелогично орал, что «кругом одни пидорасы» – из-за чего он, видите ли, «не мог даже толком трахать жену»…

Как говорится, в жизни всегда есть место чёрному юмору – так и не понял Кинза, почему сексуальные меньшинства выступили неодолимой преградой между Иваном и супружеским долгом… И выяснять, конечно, не стал – голова совсем другим занята была…

– Куда голову везти? – спросил в итоге мрачный Башкир.

– Какую ещё?! – растерялся Скобарёв.

– Ну как какую? Пидора этого гнойного, Нарышева… Сюда, к тебе, что ли?

Лопарь пустился лопотать – как всегда делал в сложных и неприятных ситуациях. По его словам выходило, что он, мол, возмездия не отрицает, но сейчас эти редкоземельные металлы… Экспорт, Англия… И он, Лопарь, у федералов под лупой… И вроде как не ко времени сейчас подавать месть – подавай, мол, это блюдо холодным… Потом, когда-нибудь…

– Иван!!! – взревел Кинза совсем уж бешеным зверем.

– Ладно, ладно… – усовестился Скобарёв, понимая, что и в самом деле перегнул палку на почве безнравственности. – Ко мне не надо… К себе отвези, в морозильник положи… Я после приеду, посмотрю… Потом…

Кинза круто повернулся на каблуках ковбойских сапожков и стремительно помчался исполнять намеченное.

– Арслан! – орал вслед Скобарёв. – Ты один поехал, что ли?! Не дури!!! Можая возьми с собой, дядю Пашу, или Вадика из приёмной… Твою мать, ну, куда ты один поехал?!

Но Кинза не слушал. Он исполнял вовсе не волю шефа, а последний долг перед женщиной, которую когда-то любил…

 

* * *

Гарик Нарышев, молодой и статный проходимец, плоть от плоти лихих 90-х, оказался пронырливее, чем думал Башкир. Побежав на грохот вышибленной двери на очередной его съёмной хате и увидев черный зрачок «парабеллума», смотрящий на него в упор, Гарик стал плакать, юлить, извиваться, ползать в ногах у Кинзы. И тем обманул бдительность «степного волка»…

– Давай сюда негативы, быстро! – потребовал Башкир, убеждённый, что перед ним слизняк и альфонс.

– Сейчас, – бормотал Нарышев пепельными губами. – Сию минуту… У меня в столе… Во втором ящике…

И уже бежал к ящику, уже доставал…

Кинза слишком поздно понял, что Гарик его переиграл. Доверившись показному страху, Арслан своими руками подпустил врага к нужному ему ящику стола… А когда Нарышев резко выхватил «макарыча» и выстрелил – было уже поздно…

Кинза с некоторым изумлением смотрел, как большое и вишнёвое пятно растекается по его цветастой, цыганской, по моде времени, шёлковой рубашке… Как будто там лежал пирог и протёк, у бабки так в детстве бывало… Когда она клала пироги на фанерный противень, сверху закрывала простынями и завязывала узлом…

Тем не менее Башкир выстрелил, дождался, пока Гарик отлетит к стене и оползёт по ней, оставляя на стареньких обоях слизь крови и костного мозга, и только после этого упал сам…

Последней его мыслью было: «Как всё-таки жаль, что Иван нашёл тогда эту проклятую яшму»…

 

Глава 8

 

Схоронили ребята из холдинга «сволочной скобарёвской банды» и Леру, и Кинзу рядышком, придавили кости мраморными вычурными постаментами в едином стиле – словно бы могилки по соседству мужа и жены… А редкоземельные металлы из сталинских запасов, хранившиеся в ангарах покинутых советских военных городков, – Скобарёв продал, и ничего ему федералы не помешали, хоть и под лупой держали…

И снова потекла дальше серая, унылая череда дней – всё больше дичащая и скотинящая Ивана Юрьевича Скобарёва. Он окончательно «развязал» и пил всё больше, рискуя спиться окончательно. Трезвым его давно уже никто не видел – а на работу, даже пьяным, он приезжал всё реже…

Никто и не заметил, как прошла через бухгалтерию смета сольной программы «восходящей звезды российской эстрады» Сабины Кобальт – тут постаралась вошедшая в силу Арина Трубникова. На дебютный концерт новой примы в Москву приглашали Скобарёва, как главного спонсора, но он, конечно же, отказался, а вот Ариша съездила с удовольствием. Её дружеские поцелуи и объятия со звездой запечатлели гламурные фотографы…

Странное дело: чем больше катился под откос Скобарёв как личность – тем лучше в гору шли его дела. Ларчик этот открывался совсем непросто: Иван Юрьевич, забухавшись, проглядел, как все эти самые дела-делишки взяло на себя его отражение в старинном венецианском зеркале…

Оно наводило. Оно предлагало. Оно показывало будущее – и всегда безошибочно. И многие думали, что у Скобарёва сидят инсайдеры в правительстве РФ, – а на самом деле сидел только он перед пустой бутылкой…

В стране кончались и век, и жизнь. Если трезвым взглядом – который к «миллениуму» мало у кого оставался – посмотреть на эту жизнь, то сразу же становилось видно: реальность истончается, тает, превращается в зыбь, как лёд превращается в нетвёрдую воду, а потом взлетает призраком пара. Тени и отражения давно уже вошли в бытие, сожительствовали с его представителями, претендовали зваться реальностью. Несчастную же объективную реальность давно записали в галлюцинацию…

Потолок у Скобарёва в замке-новоделе – поехал вместе с крышей. Воры, воры, воры – на каждом уровне… Когда строили замок – воровали и архитекторы, и прорабы, и рабочие – каждый утащил, сколько мог, а в итоге крыша рухнула…

Но развал замка, призванного стать семейным гнездом грядущих поколений приватизаторов, – не волновал и не огорчил Скобарёва. Ему уже было плевать на физическую материю. Со стонами и воплями дворецкий Переможко выклянчил у Ивана Юрьевича какие-то суммы, чтобы залатать крышу кое-как. Жить в замке всё равно уже было некому. Замок кончался – как кончался и род.

Скобарёв окончательно ушёл в цветастый виртуальный мир биржевых сводок, процентов и купонов. Плевать, что в дождь Переможко подставлял тазик под капель с потолка – разве в этом дело? На виртуальных счетах Скобарёва росли и громоздились виртуальные цифры. Лихва нарастала на лихву, покупались и продавались шахты, комбинаты, поля и леса – притом их работники порой даже и не догадывались, что проданы или куплены.

Зеркало поглощало Скобарёва, вытаскивало из него всё живое, всё, что когда-то связывало талантливого экономиста с землёй – заменяя банковской мертвечиной игры с нулевой суммой. Неумолимо, как ледниковый период, надвигался XXI век…

 

* * *

Иногда зеркало Цербера давало вид телевизионного экрана будущего. Тогда Скобарёв мог видеть – и записать, ориентируясь на дату в углу экрана, – какой будет курс доллара через неделю, сколько будут стоить те или иные «голубые фишки» на бирже через десять дней…

Но в последнее время это случалось всё реже. Начались перемены в «вещании» с неожиданной комбинации: молоденькая ведущая бизнес-новостей послезавтрашнего дня, затянутая в строгий деловой костюм, отчитав чинно, что полагается ведущим, в конце вдруг сорвала заколку с головы и распутно тряхнула волосами…

– Иди ко мне! – приказал пьяненький Скобарёв, внезапно ощутивший острую волну желания (без чертовщины и тут не обошлось). И она вышла из зеркала – вполне себе телесный и даже тёплый суккуб, покоряясь воле хозяина замка…

Она была худой, поджарой и горячей – ведь из преисподней… И ещё – покорной была она, эта ведущая бизнес-новостей, скрывающая развратный нрав под маской чопорной строгости бизнес-леди…

Скобарёв пил всё больше, возвращаясь во времена запойной молодости, пил тихо и скрытно, и его уже не волновало, что совокупление с призраком – по сути, онанизм. Призрак телеведущей не просто удовлетворял Скобарёва, но ещё и брал его, втягивал в себя, и реальность перемешивалась с миражами, создавая сложную взвесь полуобъективности.

Лица её он не видел и не помнил. Может быть, и не было у неё никакого лица – как не бывает у демона пола. Зато был полуприталенный силуэт кокетливо-строгого жакета и жасминовый запах желанности… Он клал ведущую экономических новостей через стол, как будто собирался выпороть, задирал габардиновую юбку, которой модельеры дали причудливое имя «карандаш» за сужение книзу – и жадно наслаждался подтянутой, спортивной, почти вяленой от «фитнеса» плотью…

И всё было так натурально – и дорогое шёлковое бельё женщины без лица, и рвущийся под жадной рукой уральского дикаря капрон колготок, и вазелиновая болотно-плотоядная хлюпкость соития… Она кричала, стонала, сладострастно извивалось – и то, что это всё было какое-то нечеловеческое павианье, – ещё больше заводило, втягивало всё глубже…

Стадия ведущих бизнес-новостей прошла быстро. Зеркало стало выдавать тому, кто пристально вглядывается во тьму его амальгамы, уже не деловые сводки, а просто интерьеры борделя. И девочки там уже не кривлялись, пытаясь изобразить бизнес-вумен, а соблазняли приватизатора вполне первобытно…

 

* * *

В похоти и паскудстве, перемешанном с трупным ядом и густо вымазанном гноем разложения, наползал на Куву «миллениум». 1999-й ещё не сдал позиций – а повсюду уже горели разноцветные лампочки, обозначая загадочный рубеж грядущего, до которого мечтали дожить все, рождённые в ХХ веке: «2000».

Под занавес всякого бытия, прекрасно понимая, куда всё катится, – Скобарёв забросил дела и развлекался со своим чудо-зеркалом.

В зеркале не было этой морозной плесени на окнах, остывающих при плохом отоплении городских домов. Там не кружили крошечные, секущие лица бритвы острокрылой пурги. Там, в зазеркалье, был экватор, джунгли, изначальные нравы…

Привязанная к столбу молодая белая женщина в пробковом шлеме, по сюжету этого, как модно стало говорить, «квеста», видимо, попала в лапы чернокожих дикарей где-то в Габоне или Камеруне. Её охраняла звероподобная негритянка с далеко выдвинутой массивной нижней челюстью. Она стояла на странном посту с каменным копьём и обсидиановым ножом на поясе тростниковой юбки, единственной детали одежды…

В прежние времена негритянки не нравились Скобарёву. Скитаясь по европейским командировкам он, конечно же, для полноты набора, заказывал в свои отели и чернокожих путан. Но тогда они казались ему топорно сложены, уродливы на лицо, а главное – скользки. Гуталиновая чернота кожи у такой девушки даёт определённые выделения, некий мускусный запах, пот её пропитан тропическими амбре, порой сомнительными.

Теперь для опустившегося и спивающегося на глазах Скобарёва минусы стали плюсами. Ему уже хотелось той кофейно-ванильной слизи, которой потеет чернокожая женщина, он совсем иначе ловил ноздрями её сочный аромат звериной силы первобытного здоровья.

– Иди сюда! – приказал Иван Юрьевич черному суккубу.

Поклоняясь ему, как соткавшемуся из экваториального воздуха божку, девка-воин неведомого племени шагнула в гостиную замка через зеркальную грань…

Именно тут, прямо на ковре, Скобарёв драл её во всех позах, больше всего наслаждаясь уже экзотикой: угольной гладью податливого человекоподобного тела и смущением белой пленницы, её попытками отвернуть голову, закрыть глаза, не видеть этого безобразия. По «квесту» она была добропорядочной викторианской колонизаторшей, явившейся ограбить негров, а не смотреть на их рукосуйство…

– Как её зовут? – спросил Скобарёв у чернокожей рабыни своего зеркального авторитета.

– Чужая…

Наверное, попавшаяся в плен колонизаторша вполне логично именуется в джунглях Чужой. Но – пронеслось в пьяной голове Ивана Юрьевича – был ведь и популярный фильм «Чужой»… Это имя вытесняющего и сменяющего человечество демона… Не в том ли роль магического венецианского зеркала – в итоге вытеснить своими фантомами всё человеческое?

Некогда думать. И ничего уже не спасти. Фантомы и люди в мире 90-х давно уже живут вперемешку, и бесы – давно уже не существа из потустороннего мира, они среди нас…

– Послушай-ка, Чужая! – криво скалится в зловещих сполохах интимного освещения сизый, как труп, от бликов ночника Скобарёв. – Ты будешь сейчас делать для меня всё то, что делала вот эта обезьяна…

– Ноу, сэр… – испуганно бормочет колонизаторша. – Плиз, ноу, сэр…

Скобарёв грубо взял негритянку за курчавые волосы и притянул её поближе к своему лицу.

– Объясни ей её долг перед владыкой зазеркалья!

Негритянка послушно идёт к столбу пыток, по дороге доставая обсидиановое лезвие. Заточенный камень грубее и страшнее металлического клинка…

– Чужая… – говорит негритянка, – он должен быть доволен… Иначе вот этим, – она проводит своим каменным орудием по нежной коже пленницы, – я срежу твоё лицо…

Колонизаторша пытается отодвинуться от страшной участи, но её затылок упирается в столб. Она что-то лопочет по-английски и послушно кивает…

– Развяжи её, Горилла! И пусть подойдёт ко мне! – распоряжается Скобарёв, раздувая ноздри в сладострастном предвкушении ломки строптивого характера.

Освобождённая белая потирает запястья, занемевшие в путах, подходит к Скобарёву и медленно, через силу, явно заставляя себя, начинает раздеваться, скидывая брезентовые «туристические» одеяния… И в итоге остаётся в одном пробковом шлеме на светловолосой голове… Скобарёву кажется, что так экзотичнее… Белая хнычет и пытается закрывать обнажённое тело руками…

– Не нужно соплей, милочка… – говорит заигравшийся в призраков суровый Скобарёв. – Не ври мне, я владыка зазеркалья, и я прекрасно знаю, что ты такая же шлюха, как и наша Горилла… Но только ещё и притворщица, и лгунья… Цивилизация испортила тебя, девочка моя… Но это дело поправимое…

И он, конечно же, оказался прав – потому что это его зеркало в его замке, и потому что в его мире – его правила… Не переставая плакать от якобы унижения, белая разошлась, разгулялась почище черной сменщицы…

И всё было привычно Скобарёву, всё было ему знакомо, и управлялось им – пока… Пока не наступило то, что всегда наступает в любой ситуации, кроме «зависшего компьютера»… Пока не пришло «потом»…

 

* * *

А потом в гостиную из камина вышли, отряхивая серый пепел, знакомые-незнакомые люди. Этих людей Скобарёв никогда не знал. Но он их где-то видел, может быть, фотографии…

Первый из тех, кто вышел – в фуражке с синим околышем НКВД, – неторопливо расстегнул кобуру и достал наган на шнуре. Грянул выстрел – и от Скобарёва, сжавшегося от ужаса, отскочил белокурый суккуб. Голова девицы была уже не светлой, а красной от крови…

Второй выстрел – и чёрный суккуб, негритянка с пахнувшей кофе кожей, метнувшаяся к спасительному зеркалу, растянулась по «таркету», не добежав до лазейки в иномирье. Откуда-то (кажется, из камина) задул сильный ветер, сдувая в никуда, заметая, как метлой, в зазеркалье, множество закружившихся осенними листьями долларовых бумажек…

– Кто вы? – спросил Скобарёв, у которого аж волосы дыбом встали.

– Не узнаёшь, Ваня? – с прищуром поинтересовался стрелок в форме НКВД.

– Не узнаю…

– А ты повнимательнее посмотри…

Они были в разных одеждах. Они были из разных веков. Сомнений не оставалось: к Скобарёву пришли предки…

– Я, вместе с Адашевым впервые вошедший в Крым, спрашиваю тебя, потомка: что ты сделал с нашей страной?

– Я, вместе с Суворовым прошедший «Чертовы врата», спрашиваю тебя, потомка: что ты сделал с нашей страной?

– Я, отравленный газовой атакой под Осовцом, спрашиваю тебя, потомка: что ты сделал с нашей страной?

– Я, погибший подо Ржевом, спрашиваю тебя, потомка: что ты сделал с нашей страной? 

Скобарёв понимал, что это мираж. Точнее – интроекция внутреннего его состояния, развернутая в диафильм панорама души. Тем не менее, он стал отвечать собственному миражу. Отвечать достаточно бойко и складно – потому что давно уже продумал во всех деталях эту свою речь для Страшного суда.

Он отвечал сбивчиво – но с обширным справочным аппаратом, вызубрив наизусть для такого случая цифры и индикаторы. Он доказывал, что иначе было нельзя, что всё сгнило, и он лишь спасал то, что можно спасти. Он приводил статистику и осыпал предков шелухой лжеумствований…

– Сгнило, говоришь? – прищурился предок-пограничник, некогда убитый финской «кукушкой» на карельском перешейке. – Оглянись, Ваня… Мир каким был, таким и остался… Так же мокра вода и так же жжёт огонь, так же тверды горы и переменчивы русла рек… Так же всходит солнце и так же родит земля… Всё в мире на своих местах, всё там, где мы тебе оставили, и всё такое, каким мы тебе оставили… Сгнил только ты, Ваня, ты один… Сгнил изнутри…

– Что я мог сделать? Я один, когда всё рушилось?!

– Ваня, правнучек… Каждый из нас в любой из веков мог бы сказать точно такие же слова… Каждый из нас… Но – среди долгой череды веков их сказал только ты один…

– Я не могу отвечать за весь мир…

– Но ты можешь отвечать сам за себя!

– За себя я отвечу!

И всё исчезло: и предки, и витавшие по всей гостиной призраки валюты, и призраки трупов призрачных шлюх разных рас… Между камином и зеркалом Цербера остался только один Иван Скобарёв.

Который уполз к себе в рабочий кабинет – думая выпить «вискаря», но передумал, и разбил бутылку импортного пойла с ненавистью об угол стола…

 

* * *

…И что-то очень важное он начал вдруг понимать… Убить монстра? Много лет он видел этим монстром Бориса Ельцина. Но теперь перед ним со всей беспощадной ясностью предстало, что ничтожного алкоголика подставляет вместо себя – оно!!! Дьявольское зеркало из преисподней, глядя в которое видишь сизого от запоев президента-алкаша… И негодуешь! И кидаешь деньги, пачку за пачкой, тем, кто, как тебе кажется, поможет от него избавиться…

А он сдохнет. Скоро сдохнет. И ничего не изменится. Мало ли у зеркала Цербера алкашей на примете? Будет другой, третий, с точно таким же сизым носом, словно бы маркером…

На самом деле никакого Ельцина нет. Ты много лет жил химерами, самообманом: никакого Ельцина нет, и никогда не было, это лишь порождение болотного тумана, сотканное из тебя самого…

Что должно отражаться в зеркале? Правильно, ты сам. И если там отражается Ельцин, то значит – это лишь оптический обман зрения, потому что по всем законам, божиим и человеческим, в зеркале можешь быть только ты сам!

Ельцин слаб, болен, глуп. Он ничто, пустое место. Но он бессмертен и всемогущ для тебя – потому что… Господи, как же это просто, и в то же время сложнее всей жизни… Потому что он внутри! Да, вот это пористо-губковое полуразложившееся чудовище – поселилось внутри тебя. Давным-давно… А ты махал картонным мечом, думая поразить его извне…

Надо выдавливать из себя Ельцина по капле, как выдавливают подкожный гной. Надо убить в себе Ельцина – потому что без этого он будет бессмертным и бесплотным. Он – кошмар твоего собственного разума, тьма, пришедшая из глубин ретикулярного тела, лежащего глубоко под мозгом, и он будет – пока будет твой нейроимпульс о нём…

Скобарёв на ватных ногах, усталый и расшатанный, достал из сейфа тяжёлый револьвер. И подошёл с этим оружием к зеркалу Цербера…

Зеркало боялось. Она не показывало устрашающих картинок. И услаждающих тоже не показывало. Оно показывало строго по зеркальной науке – то, что видело. Опухшего, облезающего клочьями, испитого и надорванного человека. Ивана Юрьевича Скобарёва. Зеркало думало, что Скобарёв не станет стрелять в себя. Зеркало ошибалось.

Несколько пуль в упор разнесли его, расплескали, как лужу. Осколки венецианского стекла полетели во все стороны. То ли они рассекли лицо Ивану Юрьевичу, то ли его разрезали бритвы изнутри симметрично распаду отображения…

Но всё лицо Скобарёва стало исполосовано, и залилось кровью. Его терзало – копируя распадающийся зеркальный образ….

…На звук и эхо выстрела прибежал дворецкий, старик Переможко, ахнул – при виде залитого кровью хозяина – и побежал за бинтами, попутно думая вызвонить «Скорую помощь»…

…С перемотанным лицом, с черными дырками для глаз в белой маске из бинтов, Скобарёв прибыл в кувинскую правительственную больницу под самый Новый год. Мысленно он всё ещё ругался, спорил с зеркалом Цербера:

– Что, съели?! Думали, вот он какой, Скобарёв, весь наш, с потрохами купленный, по уши замазанный?! Врёте, твари… Не ваш я… Сколько вы меня в дерьмо ни обмакивали – я другим не стал… Поняли? Скушали?!

В большой и роскошной палате правительственной больницы были все удобства – и конечно же, большой телевизор для развлечения вельможных пациентов.

Не тревожа больничный дежурный персонал, справлявший в ординаторской новый 2000-й год, в гордом одиночестве, посреди глухой и непроглядной ночи распада, с чувством брежневского удовлетворения Скобарёв прослушал новости.

Ельцин ушёл…

 

Апрель-май 2016 года