Алексей СМОЛЕНЦЕВ. УЗОР ИГРЫ В КАЛЕЙДОСКОПЕ. Биография Нарбута по версии Николая Переяслова

 

Алексей СМОЛЕНЦЕВ

УЗОР ИГРЫ В КАЛЕЙДОСКОПЕ

Романтизированная биография Нарбута-Колченогого по версии Николая Переяслова

 

Необходимость писать о биографическом исследовании Николая Переяслова «“Дело” Нарбута-Колченогого» (Новокузнецк, 2017) заставила вновь вспомнить акмеистов и их порядковый счет.

Ахматова очертила ареал – «акмеистов было шесть и седьмого никогда не было». Лев Озеров в статье «Михаил Зенкевич: тайна молчания (Четвертый акмеист)» отводит, как видим мы уже из заглавия, четвертое место – Зенкевичу. «При слове «акмеисты», – пишет он, – сразу же возникают три имени: Николай Гумилёв, Анна Ахматова и Осип Мандельштам. А дальше? Дальше – недоуменная пауза. И только немногие знатоки и любители поэзии называют Михаила Зенкевича… Четвёртый, так четвёртый» (Озеров Л.А. «Страна русской поэзии», 1996 г.). 

Как пишет в своей работе «Акмеизм в зеркале критики» О.Лекманов: «История акмеизма началась с «Цеха поэтов» – содружества стихотворцев, сплотившегося по инициативе Сергея Городецкого и Николая Гумилева осенью 1911 года (его дебютное заседание состоялось 20 октября…). В первом (январском) номере петербургского «Аполлона» за 1913 год появились установочные статьи двух синдиков «Цеха», призванные наметить пути в ту самую «Индию», достичь которой отныне должны были стремиться акмеисты-адамисты – сами Гумилев с Городецким, а также Анна Ахматова, Михаил Зенкевич, Осип Мандельштам и Владимир Нарбут».

Очень интересно, что О.Лекманов ставит на четвертое место М.Зенкевича. Тогда получается, что при любом раскладе Нарбут оказывается шестым, крайним, последним. (А, может, это и есть известное – «моя хата с краю»?)

Иначе считает Николай Переяслов, автор книги «“Дело” Нарбута-Колченогого», упоминая Владимира Нарбута «третьим» по счету: «1911 год поставил поворотную веху столбовой дороги русской поэзии. И решительный шаг на этом повороте сделал Владимир Нарбут – для него этот год был очень важным в творчестве… В октябре 1911 года молодые создали себе «Цех поэтов» по характеру ремесленных гильдий во главе с уже известными Гумилевым и Городецким – и сюда же вошел и Владимир Нарбут».

О «столбовой дороге русской поэзии», акмеистах и Нарбуте заметим словами критика начала ХХ века: «Из всех поэтов сборника, которых выпустил цех, только Нарбут вполне определенно и слишком резко вступил на путь крайнего натурализма, но этот крайний натурализм ничего не имеет общего с обновленным реализмом. Ни Сергей Городецкий, ни Гумилев <не> явились учителями Нарбута. Учитель Нарбута – Ив. Бунин. Этот большой, серьезный поэт-реалист вот уже 25 лет работает вне школ… Но ученик Бунина – Нарбут не сумел использовать опыт отцов. Он оказался во власти вещей, во власти горшков…» (В.Львов-Рогачевский. Символисты и адамисты // День. 1913. №74. 23 февраля).

«Только Нарбут» – это точно, он и есть «шестой», «крайний акмеист», а, может, и даже «лишний акмеист», потому что очень – в видимом пространстве творчества – мало родства Нарбута с пятью предшествующими ему, хотя все они Нарбута признавали равным среди них – равных.

Очевидно, «столбовая дорога русской поэзии» осталась за Буниным. Да и за Гумилевым, если уж на то пошло, за Ахматовой и Мандельштамом с Зенкевичем. А вот Нарбут – не успел вернуться. Не сумел. Или – не захотел?..

Что значит Нарбут – вне акмеизма? И был ли он помянут бы в истории литературы, если бы не формула – «акмеистов было шесть»?..

Николай Переяслов этими вопросами не задаётся. У него свой интерес и свой Нарбут – Нарбут-Колченогий. И скажем сразу, книга интересна как раз личным «интересом Переяслова» к этой фигуре, и оригинальна она в том смысле, что в ней ярко выражен «момент автора». У Переяслова есть своя версия, концепция судьбы и творчества Нарбута, есть романтическое восхищение Нарбутом-Колченогим, и это свое восхищение он уверенно реализует на двухсотстраничном пространстве своей книги. При этом Переяслов в достаточной мере тщательно подходит к фактической биографии самого поэта. Уделяет пристальное внимание документам, таким как переписка о цензурном запрете книги «Аллилуйя»; переписка с М.Зенкевичем; протоколы допросов Нарбута; и, конечно, по-человечески трогательные письма Нарбута его супруге уже из заключения. И даже таким второстепенным, на первый взгляд, документам, как история одного из следователей дела В.Нарбута – А.В. Мохова (тоже ведь – ис-следователь!), но для пристального внимания, для тайны нет второстепенных свидетельств. Есть контексты, в которых, может быть, и будет сокрыт главный смысл…

Будет… потому что «тайна» (тайна о Нарбуте) остается в книге Переяслова нераскрытой. И эта тайна в чем-то сродни той тайне, которую знали о Нарбуте цеховики-акмеисты. Тайна не раскрыта, но такое впечатление, что Переяслов ее чувствует, понимает. Отсюда, кажется нам, и такая уверенность Переяслова в своем герое. Но саму человеческую тайну, тайну личности, все равно следует искать в творчестве главного персонажа. Или в пересечении его судьбы и творчества. В таланте.

Литературный дар Нарбута сомнений не вызывает. Стихи у него яркие, броские с эффектной (аффектной?) строкой. Но думается, что для настоящей поэзии, для русской поэзии – владения мастерством мало, недостаточно, чтобы быть русским поэтом. Акмеистом – вполне возможно; а русским поэтом – нет.

Литературу Нарбут понимал превосходно, и это касается не только его владения ремеслом, но и издательских талантов. О них говорит Переяслов, подробно разбирая участие Нарбута в издании студенческого журнала в 1910 году и всей последующей издательской деятельности.

Чем хороша книга Переяслова? Автор высказывает ту свою позицию (и не раз!) – с которой трудно соглашаться. Но соглашаться-то как раз и не требуется. Как-то удачно сошлось всё в книге Переслова – экзотическая и трагическая биография Нарбута, трагизм и авантюризм эпохи, романтика и реалии… И Переяслов действительно всё собрал и из бандитского глуховского хутора, и из акмеистского Питера, и с Ростова-на-Дону с его белогвардейской разведкой, и с Абиссинского моря, которого и в природе нет... Наряду с мнением серьезных исследователей Нарбута – таких, как авторы фундаментальных работ Р.Тименчик и Р.Кожухаров, – Переяслов «не побрезговал» привести и мистические откровения, и какую-то интимную полу-прозу Е.Афанасьевой.

Всё это вместе можно назвать неким приёмом. И авторская позиция, которую Переяслов постоянно выражает в тексте среди этого многообразия, становится не довлеющей, но просто одним из свидетельств о Нарбуте. И это всё важно и, на мой взгляд, необычно, потому что в результате мы получаем – калейдоскоп. Калейдоскоп – это стекляшки жизненных событий в картонной трубке литературной игры. Повернул его так – получается один чудно́й рисунок; повернул этак – будет уже другой рисунок, совсем не похожий. И, главное, как ни покрути – узор уже не повторяется. Узор судьбы в картонной трубке литературной игры – мгновенен и мимолётен… и – одноразов? Не одноразов, а неповторим. Но неповторимый… это же и есть – одноразовый?

Смешение смыслов и стилей не расплести. Так это и был Нарбут? Кажется, таким он и был. А вместе со всем его творчеством биография Нарбута приобретает не одноразовое, а неповторимое значение. Но к таланту необходимо еще и миросозерцание, чтобы получились вектор, личность и судьба… Но тогда уж никаких калейдоскопов.

г. Краснодар