Евгений ТРУБНИКОВ 
Евгений ТРУБНИКОВ
ГАЙДАР: ТРИ ЖИЗНИ
Поэма
Аркадий Голиков (Гайдар) – детский писатель,
участник кровопролитной Гражданской войны
и каратель антисоветского подполья. Голиков – одна
из самых противоречивых личностей в советской истории.
Википедия
Страну накрыло повсеместно
потопом – город и село.
Несло щепу и экскременты
и гумус содранный несло.
Не в силах этот ужас вынести,
интеллигенция тужИт:
«Лишайник лишь на камне вырастет!
С амёб возобновится жизнь!».
Пытались до Вождя дозваться, и
им было произнесено:
«Да кто сказал – они мозг нации?
Да это нации г-но!».
А щепки – тож не без амбиций.
И тьма их, коим невтерпёж.
Что было смертный грех убийства –
то ныне классовый правёж.
Он выше Бога – жупел класса,
калёный гвоздь в мозгах, зане
не Библия – доктрина Маркса
идёт в безверия броне.
Общины, группы и сословья
сливают, цедят, как отстой.
Живых людей, как бы оглоблей,
абстрактной глушат правотой.
Не с нами? – Смерть! Нет середины!
Ликует Вождь: «Зело борзо!».
Всеистребления машина
запущена без тормозов.
Марксизм в Россиюшку внедрять?
Есть инструмент для исполненья.
Войска с особым назначеньем –
сопротивленье подавлять.
О чудище, с железным телом
и мозгом где-то вдалеке!
Вот комполка. Юнец незрелый.
Наган в руке и Маркс в башке.
А ведь с рожденья был талантлив!
Умел рассказы сочинять
и говорить стихами раньше,
чем даже стал читать-писать.
Но трупы – по земле твой след,
и по душе. На много лет.
Поскольку ты в боях изранен,
ты трибунала избежал.
И – прошлое теперь за гранью.
Неодолимая межа.
Высоко б ты взлетел. Не диво –
с тобой всё: беззаветно смел,
и исполнитель был ретивый.
Большой талант к войне имел.
Как муха, ты теперь свободен,
лети, не нужный никому.
Кто ты теперь? На что ты годен?
В каком углу? В каком дому?
Кто б знал – пробьётся из-под спуда
талант, зарытый до поры,
как богоявленное чудо,
как джокер в трудный час игры…
Пропал пострел, гораздый на расстрел.
Возник проникновеннейший писатель.
«Блажен (не поздно ли?) кто вовремя созрел»?
В разбойнике душа так воскресает?
Писателем стал в жизни во второй.
Парадоксально – в беспробудном пьянстве,
обуреваем прошлым окаянством,
боготворим безгрешной детворой.
А мир твоих героев чист и честен.
Жестокость, мрак любой – к чертям катись!
Лучатся книжки позитивом детства.
Предательству, обману нет здесь места,
здесь верность дружбе и патриотизм.
Божественный посыл его впитав,
мужало, закалялось поколенье.
Бог, скажем, принимал его пятак,
и всё же труд был мал для искупленья.
И память закипала мрачной магмой:
«О Боже, в срок не отягчи мне смерть!».
Кровь с рук вот так стирала леди Макбет,
была готова их в ничто стереть.
Себя ты расстрелял в свои семнадцать,
и бесконечно длится твоя казнь,
и потому расстрелянные снятся,
и потому с тобой всегда стакан.
Но чёрная не изойдёт тоска,
и, в исступленье, умопомраченный,
себе в который раз кромсаешь вены,
запястья – жуть, живого нет клочка…
Или стрельба – вот тоже развлеченье.
И снова в психо-невро на леченье.
И всё непросто. Даже и тревожно.
Грозит, подножки ставит Наркомпрос.
Запрет печатать. Ну, и, как положено,
НКВД имеет свой вопрос…
Но обошлось. Убрался острый коготь.
Тиски цензуры – тоже разошлись.
Отец народов повелел: «Нэ трогать»,
на орден подписав наградный лист.
И вот уже почти советский классик,
обласкан – мол, печатайся, пиши.
Но не сотрёт волшебный некий ластик
кровавый страшный след с твоей души.
«Ещё воздастся, знаю, вдвое, втрое мне!
Прости меня, народ, прости, страна.
Ну, пусть бы мне за рвенье в прошлой бойне
была б на муку послана война».
И – грянуло! Кончено. Точка.
Дождался. Настал твой черёд.
И всё! Больше нету отсрочки.
Вставай и «с вещами» – вперёд!
Досмертно! Без всяких условий.
До самой победы, в упор.
Не как в штрафниках – с первой кровью
кончается твой приговор.
И кто там трындит: «Комиссован.
Не годен. Отказ. Не мешать».
По жизни я мобилизован.
Не вам остальное решать.
Что проку лбом биться в ворота?
Путь проще есть – значит, айда!
Откроет без всякой мороки
мне путь журналистский мандат…
…И вот он на фронте. Вот Киев.
Раздрай, отступленья тоска.
Рубеж обороны покинув,
разбиты, отходят войска.
«Есть борт на Москву. Поспешите.
Последний собрали там груз».
А он им ответил: «Летите.
Счастливо! Я здесь остаюсь».
А знамя ещё мы подымем!…
И кажется – вот он, настал
итог промежуточный: примет
отряд партизанский в состав.
Ан вот что: «Вы кто? Отщепенцы.
В окрУге частей ваших нет.
И всякие там окруженцы,
простите, не наш контингент.
Не так здесь, чтоб абы да кто бы,
незнамо откуда взялись…
Писатель?! Да… Случай особый…
Из самой Москвы журналист?»…
«Ну, что же. Вот наше решенье.
В отряд наш вливаетесь вы.
Разумные есть исключенья.
Но: только в состав рядовых».
«И ладно. Да это ли главное?
Рост новый – он весь впереди.
Согласен. Хотя (вот забавно!) –
ни дня в рядовых не ходил».
Оружие – силы источник.
О, эта знакомая старь!
По штату Гайдар – пулемётчик,
в хозяйстве – тяжёлый «Дегтярь».
Да! Это не маузер тискать
и шашку вздымать высоко.
В рюкзак – тяжеленные диски.
А кто обещал, что легко?
«В обыденность воинских действий
скорей бы отряду войти.
И будет разведок, диверсий
несметно на нашем пути»…
…С ночёвки поднялась поутру
команда в составе шести –
доставить отряду продукты,
разведку в пути провести.
Железнодорожная трасса,
а рядом Леплява-село.
Он старший. Поднялся на насыпь,
когда только чуть рассвело.
Их ждали! Левада укрыла
мотоциклетный расчёт.
Торчит смертоносное рыло,
готов застрочить пулемёт.
От пули в секунду не деться.
Всё! Пройдены жизни круги.
Он крикнул: «Ребята, здесь немцы!».
И тут же на месте погиб.
………………………………………..
Народ наш осилил все беды,
и в том не Всевышнего дар.
Пришла в сорок пятом Победа,
и частью её был Гайдар.
Пускай и немного успел он,
и гибель, так скажем, скромна.
Но братина общего дела
была б без него не полна.