Валентина БЕЛЯЕВА. СЛЕГКА ПРИГЛУШЕН ЗВУК… Цикл с эпиграфами из лирических стихов Анатолия Аврутина

 

Валентина БЕЛЯЕВА

СЛЕГКА ПРИГЛУШЕН ЗВУК…

Цикл с эпиграфами из лирических стихов Анатолия Аврутина

 

* * *

«И останутся нежность и женщина

                                          в сумраке дней…

Извиваются руки,

         как в небе неслышная стая.

Всё забудется, знаю…

              Лишь тени забытых теней

Шевельнутся порой,

         что-то в стылой душе пробуждая…».

 

Что-то вспыхнет в груди…

        Пробежит вдалеке невзначай –

Меж вспенёнными вишнями

               девочка в платьице лёгком.

И кольнёт растворившись

         бесследно скупое: «Прощай»

Сквозь притихшее эхо:

      «Ну, здравствуй» – в лесу недалёком.

 

И вдали исчезавшие шлейфы

                    озяблых картин

Напоследок блеснут

            укоризненно в памяти зыбкой.

И средь них – ты – один,

               так нелепо и больно один –

Со своей незабытой,

                до ужаса нежной улыбкой.

 

Налетит и закаркает

                 яростно вдруг вороньё

Под укрывшейся в страхе

             едва ли взошедшей луною.

Так приди же ко мне!

             Видишь, сердце терзает моё

И окрест белый свет обернёт

                   темнотой смоляною.

 

Но, помешкав чуть-чуть,

            ты губами коснёшься щеки,

Помолчишь, грустно глядя

               куда-то во мглу кружевную.

И неслышны шаги твои будут –

                      воздушно легки.

И вороны вмиг кинутся –

            прочь от меня врассыпную.

 

И останется женщина там,

               за пределом земли,

Изваяньем во мраморе

           средь шаловливой метели…

Это мы отыскали её!

                Это мы так смогли.

Это мы её сладость вкусить

                  так жестоко сумели…

 

* * *

«И ничего не знаю я, о Боже,

Что было б так на истину похоже,

Как это серебристое дыханье,

Что защитит от мрака и от бурь…».

 

Морозец. Серебристое дыханье…

Чего-то неземного ожиданье,

Чуть слышный хруст пьянящего снежка.

Но ты молчал. И всё вокруг молчало.

И о молчанье том строка кричала –

Твоя же нерождённая строка.

 

Я чувствовала боль её… Ты помнишь

Тот день? Когда боялся, что уронишь

Касанье рук и тонкий свет над ним.

И миг его, живой, неоценимый –

Из нежности твоей неискупимой

Лишь мне принадлежал. Он был моим.

 

Я видела в тебе твои сомненья!

Но это запоздалое прозренье –

Так странно, словно вешняя вода…

Признайся же, что то твоё молчанье

И стало нам обоим обещаньем,

Что нас оно не кинет никогда…

 

* * *

«Не проступи в чертах моей любви,

Коль суждено мне встретиться с любовью,

Не появись, как тень, у изголовья

И памяти о прежнем не гневи…».

 

О боже, как красив и грустен слог…

Откуда же он – этот воспалённый,

Так рвущий душу, словно обречённый,

Доныне неизвестный мне ожог?..

 

«Не проступи в чертах моей любви…». И ты –

Ты знал: иному было не случиться.

Как не дано с кровавым боком птице

Пронзить восточный луч из темноты.

 

Так кем же я осталась для тебя,

Когда как тень бродила пепелищем

Двух наших душ – безумствующей нищей,

Мучительную память теребя?

 

Я не хотела б слышать твой ответ.

Но знай, что этот нерв твой обнажённый –

Он – мой. И я живу с ним, облачённым

Во что-то неземное. Столько лет…

 

* * *

«Я приду, ты не думай,

               и Господу больше не жалуйся,

Я приду на берёзовой звонкой прозрачной заре.

Помнишь, ты обещала,

          что мы с тобой встретимся в августе,

А встречаемся, видишь, в холодном и злом сентябре».

 

Был обманчивым август.

            Тянулся заветренной свежестью

И резвясь грохотал

            своенравною горной рекой.

И объятья твои снились мне

               опьяняющей нежностью.

А за рёбрами странно

                царил лицемерный покой.

 

Мы не встретились в августе.

               Но, а была ль непременною

Нам его спелых яблок

           беспечно лукавая дрожь?

А сентябрьская встреча

        мне стала холстиной неверною,

Той, что смоет бесследно

           унылый невидимый дождь.

 

Я не жалуюсь Господу…

        Но этою лиственной заметью

Надо мною ночами

            восходит чужая звезда.

И что делать мне с ней? И зачем

              в моей предавшей памяти –

Не земля под ногами,

              а скользкие доски моста?..

 

Да встречались ли мы? Что ж…

          Ещё будет стужа метельная.

Будет новый сентябрь

            изощрённым тигриным клыком.

А с ладони скользнёт –

           что-то жаркое в глушь запредельную.

Ну, а ты – зарыдаешь…

             И вспомнить не сможешь – о ком…

 

* * *

«Ну, приснись…

           Ворвись в мой сон звеня…

В сны мои всей мукой неземною

Входят те, что бросили меня,

И не входят – брошенные мною».

 

Да, я – из тех, из брошенных. Но сон?

Что сон – и безответствен, и коварен!

Не ты в нём отчаянно влюблён

Во взгляд, не помнишь чей, но точно – карий?

 

Что сны? Зачем тебе их сладость, боль?

Сюжеты их, глупы и эфемерны?

Зачем тебе их лживая юдоль,

Их крест – вообразимый, лицемерный?

 

Да, я их тех, что помнят и теперь –

И жар твоей ладони изощрённой,

И судорожно запертую дверь

В ночи, до сей поры мной не прощённой…

 

А ты листаешь память… Тлен страниц.

Дымящий пепел за земным пределом.

И цепи верениц их женских лиц.

И этот сон. С цветами. В платье белом…

 

* * *

«Мне тридцать лет.

             Морщины огрубели.

Курю… не спится…

             Полуночный час.

Кудрявый мальчик

          плачет в колыбели.

И только он соединяет нас».

 

Всё было как во сне… И ты, влюбленным,

О чём-то мне взволнованно шептал.

И кто-то свыше в облике иконном

От сглаза нас с тобою укрывал.

 

Мне речь твоя немыслимой казалась.

И тело невесомым, словно пух.

И как-то отдалённо сознавалось,

Что белый свет вокруг и слеп, и глух.

 

Закат в стекле сползал по тонкой кромке –

В горнило древних истин – без границ.

И слог стиха – ранимый, грустный, тонкий

Был музыкой чудесных райских птиц.

 

А руки жуткой сладостью слабели.

И ты был до безумства опьянён…

 

Кудрявый мальчик плакал в колыбели.

И ты – вновь очарован и влюблён…

 

* * *

«Реальность небылью казалась,

А женщина в реке купалась.

И что-то дрогнуло в груди,

Когда плыла она – нагая, –

Руками звёзды раздвигая,

Плыла по Млечному Пути».

 

Я помню эту ночь! Она плескалась,

В моих ладонях согревалась –

Ну, что за чуда эталон!

Вода была волной Евфрата,

А руки – крыльями фрегата

И где-то рядом – Вавилон!

 

И боги видели всё это

Глазами древнего поэта –

В огне мелькающих рапир.

И пела ночь, ещё безбрежна,

Ещё немыслимо безгрешна –

Под звуки скрипок, арф и лир.

 

И словно из эпох архейских –

Невиданным холстом библейским –

Блистали звёзды на груди.

А я плыла – сквозь неземные

Миры далёкие, иные.

Плыла по Млечному Пути…

 

* * *

«Ты смотришь сквозь меня…

Превыше всех пророчеств,

Превыше вечеров у зябкого огня,

Когда нельзя на «Вы»,

Когда не помнят отчеств…

Обидно и светло

Ты смотришь сквозь меня».

 

Ты не узнал его –

        взметнувшийся и ложный

Мой прежний карий взгляд,

            когда забыто «Вы».

И между нами – шаг.

        И миг его тревожный

В себе уже таил

               сокровища молвы.

 

Ты не владел собой.

        Тобой владели звуки.

Их рвущийся огонь

           в осколочной строке.

И мучили тебя

         бессмысленные руки,

И был бесчувствен ток,

              когда щека к щеке.

 

Но как, поверь, мне жаль

               надежды обречённой,

Когда уже на «ты»,

         и смелый взмах бровей.

Когда – ненужный смех,

         и взгляд мой отрешённый –

Навылет, сквозь тебя…

         Болел в груди моей…

 

* * *

«За стенкой воет ветер зимний,

И от себя куда уйти мне?

Моя… Любимая… Другому

Дарит судьбу и бытиё.

Я – третий лишний… Помню, знаю…

Молю… Зову… Не понимаю,

Зачем сквозь боль и расстоянье

Ловлю дыхание твоё».

 

Ты мучаешь себя, я знаю.

Но всё ж зачем – не понимаю, –

Они тебе – твои страданья

       такой съедающей тоски?

Ведь, как и прежде, ты – со мною.

Так окунись же в неземное

Безумство той последней ночи,

        что билась кровью сквозь виски.

 

Она – ты помнишь? – нам не лгала!

Луна меж плеч моих блуждала

И, снег с ресниц своих бросая,

        всё охладить пыталась их.

Но это не удавалось!

А я всё же так же оставалась

Среди пустыни раскалённой

        в объятьях жаждущих твоих.

 

Но верю я: нам всё простится.

Луна забудет наши лица.

Что так терзаться безрассудно

        однажды выпавшей судьбой!

Не потому ль моё дыханье

Ты ловишь, словно на закланье,

Где и восторг, и кару вместе

        преступно делим мы с тобой?..

 

* * *

«Лучше бы не думал вообще

О душе, прозреньям непокорной.

Я влюблялся в девочку в плаще,

А теперь она – старуха в чёрном».

 

Осень – вьюгой лиственных лампад.

Публика вечернего бульвара.

Спешно отведённый – прежний взгляд.

Так жестоко… Словно божья кара.

 

Ты меня почувствовал, узнал!

И в твоём лице неуловимо

Кто-то, чуждый мне, спокойно лгал,

Что на свете всё – невозвратимо…

 

Но…Ты помнишь? Дрожь нагих плечей...

Властных рук восторженная грешность...

Сквозь окно – слепящий блеск лучей…

И – заката грустная безбрежность…

 

Неужели… Два десятка лет…

В этом мире – страшном и огромном.

Где – лишь смерть и крест. И ты, поэт.

И вот эта тень – старуха в чёрном.

 

Это – я. По городу брела.

В трауре. Лишь час как от могилы.

Женщиной до этого была.

И о чём-то Господа молила.

 

А теперь останусь на войне.

Ведь наш сын – домой вчера вернулся.

И из чёрной рамки на стене

Мне слегка, но всё же улыбнулся…

 

Но признайся – ты меня узнал!

И в глазах твоих неуловимо

Кто-то, чуждый мне, ничуть не лгал,

Ускоряя шаг невозмутимо…

 

Знаешь, дом теперь мой из свечей.

Пусть. Мне так он кажется крещённым.

А красивой девочке в плаще –

Никогда не стать старухой в чёрном…

 

* * *

«Спи, ненаглядная… Тихо стекает с пера

Слово горючее, слово совсем не парадное.

Птицы в отлёте. И мне собираться пора…

Но до отлёта поспи же, моя ненаглядная».

 

 Да, я устала, уж поздно.

                  Пора бы уснуть.

Вон и свеча на окне

             догорает, унылая…

Птицы в отлёте. Кричат.

              И нелёгок их путь.

Но – что тебе вслед за ними?

            Зачем – в заметь белую?

 

«Птицы в отлёте…».

             Как будто кого-то виня...

В отсвете лунном листва –

             как метель тополиная.

Скоро рассвет. Но ты даже

                   не слышишь меня.

Всё о своём, глядя в темень,

              кривую, картинную.

 

Знаю, уходишь, иного

               и быть не могло.

Но ведь вернёшься когда-нибудь

              с ветром-попутчиком!

Чтобы усталый мой взгляд

              как калёной иглой

Насквозь прожгло во мгновенье

              единственным лучиком…

 

Брызнет восход –

              непременно меня разбуди.

Время безжалостный стук затаит,

              междустрочное.

Знаю, уйдёшь. Ты – поэт. Потому и один

Встретишь в пути своём

                где-то свеченье восточное.

 

Вздрогнешь от птичьего вскрика

                       в лещине густой.

Вьюгой вскружится твоя же

                      строка невозвратная.

И, опустившись к ногам моим –

                        беглой звездой,

Вымолвит: «Я буду помнить тебя,

                           ненаглядная…».

 

* * *

«И только под утро ты снимку прошепчешь: «Пока,

Теперь я не скоро твою позабытость нарушу…».

Всё тот же анапест. Всё так же тревожна строка…

И женские очи глядят в заскорузлую душу».

 

Случайная встреча. Да, это был ты.

                               Сколько лет…

Всё тот же. Лицо и походка.

                  Лишь волосы редки.

И чуточку сгорблен…

                Я знаю, ты – русский поэт.

С душой – словно огненной птицей,

                                  сорвавшейся с ветки.

 

И только в рассвете я как-то

                               сумею уснуть.

И, слушая эту унылую

                     молвь непогоды,

Наверно пойму, что их нам

                никогда не вернуть

Их толщи уплывших времён

                 ни мгновенья, ни годы…

 

Ужель это ты?! Это мы –

            под звенящим дождём!

В поющую мартовским солнцем

                     январскую вьюгу!

Во всём белом свете, казалось,

                        мы – только вдвоём

Безумное что-то чуть слышно

                        шептали друг другу.

 

Я – с россыпью звёзд на лице

                           и в обнимку с луной

Бежала навстречу тебе

                  и беспечно смеялась,

Не зная ещё, что уже

                      непрощённой виной –

На стареньком снимке в тот миг

                                  для тебя оставалась.

 

Я помню то время. Как шаткий

                                     предел бытия.

И девочку ту, и юбчонку её –

                                      колокольцем.

Но где же теперь, где она?

                     И где – ты? И где – я?..

Прости, но с тобой мы клялись

            нашим тоненьким кольцам…

 

Случайно скользнувшие взгляды.

                                            Рябиновый свет

Сквозь огненный вихрь леденяще

                            восторженных листьев.

Полвека? А кажется – миг. …

                                  Ты – известный поэт.

И всё это – жизнь. Из никем

                          не доказанных истин…

 

А утром ты снимку прошепчешь:

                                          «Ужель это ты?

Свивала руками своё же

                          дрожавшее тело,

Скрывая ладошками прелесть

                                  чужой наготы?..

Не в то ли мгновенье вся жизнь

               словно в бездну глядела?..».

 

* * *

«Женщины, которых разлюбил,

Мне порою грезятся ночами

С робкими и верными очами –

Женщины, которых разлюбил».

 

Всё же я смогла сказать себе:

Да, прекрасна, но одна из многих.

Вон, звезда дымится на дороге –

Мёртвая. И первая в судьбе.

 

«Женщины, которых разлюбил»…

Их порой нелепые наряды.

Умных глаз волнующие взгляды.

О, с какою жаждой ты их пил!

 

«Женщины, которых ты любил»…

Жизнь твою смятенно украшали.

И великодушно всё прощали,

Только слог бы свой до дна испил.

 

Ты их всех оставил… Без вины –

Тонких душ, тобою обожжённых.

И, своей строкой опустошённый,

Слушал звук её нагой струны.

 

«Женщины, которых разлюбил…».

Нет, они тебя не забывали.

Памяти своей привычно лгали,

Зная, кем – один – для них ты был.

 

Но… Ты будешь вечно слышать крик

В небе птиц из рук их утончённых.

Помнить и светло, и обречённо,

Что лишь тем и жив. Хотя бы миг…

 

* * *

«Cлегка приглушен звук… Россини

Нам обнажает соть и суть.

Да лучик солнца апельсинит

Нагие плечики и грудь.

…

И всё. Гудок сиренозвукий,

Кивок – уже издалека.

Остались музыка и руки,

А дальше – память коротка…».          

 

Я помню –

         о своём великолепии Россини

Вещал из рощи древних

                         перламутровых олив.

И небо неотвратно погружалось

                                        в сумрак синий –

Раздумчив, безучастен

                 и невидимо дождлив.

 

Рыдала Дездемона,

            и взорвавшийся Отелло

Не сдерживал ни ярости своей,

                                ни мук, ни слов.

Светился апельсинами

                      пьянящий дух отеля

И бликами мерцал

                      неумолимо из углов.

 

Ты нервно увлекал меня

            с собой – в безбрежье слога,

Невнятно что-то считывал

                                  со смятого листа.

Мы оба были в преданных

                               объятиях у Бога.

И что-то тихо пела,

              наклоняясь к нам, звезда.

 

Я слушала её…

              И обжигающие руки

Невидимо скользили

              по испуганным плечам.

И ничего вокруг…

             Лишь уплывающие звуки,

Что так неизгладимо

                позже снились по ночам.

 

И несомненным было

                запредельное мгновенье –

Над нами трепет белого

                   простёртого крыла…

Но что ж оставил ты себе –

                    во имя искупленья,

Где я твоей богиней

                  умирающей была?..