Андрей ВОРОНЦОВ. НА РАЗЛОМЕ РУССКОГО МИРА. О романе Михаила Попова «На кресах всходних»

 

Андрей ВОРОНЦОВ

НА РАЗЛОМЕ РУССКОГО МИРА

О романе Михаила Попова «На кресах всходних»

 

Разные были прежде у Михаила Попова романы ‒ и хорошие, и не очень, но почти все они напоминали повести, на каркас которых автор нарастил дополнительное, романное мясо. «Повесть+» ‒ так, по-современному, можно было бы их квалифицировать. А «Кресы» Попова ‒ полноценный образец чистого жанра, с десятками персонажей, что для меня было приятной неожиданностью, потому что прежде его романы не были слишком населены, а основное действие крутилось вокруг одного-двух героев. Другой неожиданностью для меня явилось начало романа. Я, грешным делом, подумал, что передо мной некий «Омерзительный момент истины», черная пародия на бестселлер В. Богомолова, сделанная по аналогии с «Омерзительной восьмеркой» Тарантино. И был поначалу даже разочарован, когда в самый острый момент автор вдруг перекинул нас аж в 1908 год. Потом понял, что эпизод с бандой мародеров он нам дал для затравки, чтобы мы легче перенесли погружение на сто с лишним лет назад.

«Белорусский народный писатель», ‒ вот что, наверное, теперь должны написать о Михаиле Попове в справочниках. Он не белорус, и живет не в Белоруссии, но написал эпический роман о белорусах-«западэнцах». Или о «литвинах» ‒ кому как больше нравится. Зачем, не знаю, как-то постеснялся спросить. Да и как вы себе это представляете: «Ты зачем написал этот роман?»  ‒ так, что ли? Нет, это неудобно. Однако же, вопрос остается: нынешние белорусские писатели не пишут эпических романов на тему своей истории, а москвич Попов взял и написал. Что с того, что в детстве и юности он жил в Белоруссии? Он и в Казахстане, я знаю, жил: так что же, теперь нам ждать от него эпический роман о казахах?

Может быть, запад Белоруссии для Попова ‒ это то место, где ныне происходит очередной разлом Русского мира? И давно уже происходит, судя по трактовке Попова? Думаю, это одна из вероятных версий: я сам этот разлом почувствовал, когда был несколько лет назад с Поповым в белорусской Сморгони. Нет, ситуация там, конечно, не такая, как на западе Украины, но тоже не очень хорошая. И поддерживается градус тихой антирусской истерии сектой местных сельских интеллигентов, живущих, вероятно, на польские гранты. Весьма неприятные дяденьки и тетеньки в старомодных очечках, с брюзгливо, по-русофобски поджатыми губами. С одной такой, кстати, я столкнулся потом за тридевять земель от Сморгони, в римских катакомбах Каллиста. Туда пускают группами, с гидом-переводчиком. Русской группы не было, пришлось мне, поколебавшись, идти с польской (зная украинский, я немного разбираю и по-польски). Между тем, гид отлично владела и русским, ибо родом была из Белоруссии. Но она не сочла нужным что-то добавлять для меня по-русски: наверное, боялась обидеть важных, словно аршин проглотивших, ксендзов из группы, ‒ они и так, змеюки, косились, когда я крестился по-православному на росписи первых христиан. Я как всякий писатель ‒ человек неприятный, люблю психологические эксперименты, поэтому намеренно громко стал задавать гиду вопросы на неком украинско-польском суржике, от которого у ксендзов вообще глаза на лоб полезли. Тогда экскурсовод со знакомой по Сморгони брюзгливой гримаской сказала, что я могу спрашивать по-русски. Ну, наконец-то! Какое счастье! Что же вы думаете: она стала мне отвечать по-русски? Ничуть не бывало ‒ снова по-польски. А в Сморгони, помнится, гид в каком-то музее говорил на русском с весьма скособоченной рожей, всячески демонстрируя, что кабы не служба, нипочем он не стал бы поганить язык «гэтай сабачай мовай». Зато какая бездна лакейства обнаруживается, доведись к ним приехать, например, дальнему английскому родственнику, седьмая вода на киселе, композитора Огинского! До сих пор тошнит при воспоминании. Одно скажу: не пожелал бы быть в шкуре людей, которые не могут сполна себя почувствовать ни русскими, ни поляками, ни литовцами, ни жмудью… Кто они? Ни Богу свечка, ни черту кочерга? Порхневичи ‒ таково их имя у Попова. Так называется и деревня, где они живут. Когда надо ‒ русские, когда надо ‒ поляки, когда надо ‒ литвины… Белорусы ‒ эвфемизм, именно в своей «русскости» сторонниками «европейского выбора» оспариваемый: получается ведь, что хотя и «белые», но «русские».

Тогда, в Сморгони, Попов реагировал хамство и лакейство в одном флаконе местных «свидомитов» точно так же, как и я. Но, хорошо зная его взгляды, высказываемые им в беседах или, допустим, в статьях и рассказах, я не могу похвастаться, что вполне понимаю его взгляды, выражаемые в романах. Не берусь судить, кто тут больше виноват ‒ аз грешный или сам автор. Однако я совершенно не разделяю мнения, что, допустим, роман Попова «Москаль» ‒ это обличение украинских нациков, потому что ненавидящий их до судорог  герой не менее, а может быть, даже более «больной на голову», чем сами нацики (в романе, кстати, представленные весьма условно). Скажу также, что не знаю причин, почему бы «Москаль» не мог бы издаваться на нынешней Украине и даже получить какую-нибудь премию. Может быть, потому, что кто-то из наших критиков поторопился поставить его в «антисвидомый» ряд. Отмечу еще одну любопытную особенность «Москаля»: читая его (еще в рукописи), я заметил, что, когда автор заставляет героев говорить украинской мовой, их неожиданно «переклинивает» на белорусскую. Ну, например, надо сказать «цэ», а они говорят «гэта». Вышел какой-то диковатый суржик наподобие того, коим я щеголял в римских катакомбах. Тогда по моему совету Попов белорусизмы искоренил, но теперь, в свете его «Кресов», эти описки не кажутся мне совершенно случайными.  Думал он, видимо, и о белорусах, пиша об украинцах.

Ничего странного в том, что романист хочет понять точку зрения всех сторон, нет. А как иначе? Другое дело, что произведения, концепция которых схожа с концепцией «Кресов», периодически издаются там, где правда нашей стороны никого не интересует ‒ в Прибалтике, в странах СНГ и бывшего соцлагеря. Что же это за концепция? Согласно ей, трагедия народов, оказавшихся в орбите влияния Австро-Венгерской, Германской, Османской и Российской империй (а позднее ‒ СССР), не в том, что они были вынуждены постоянно мимикрировать в цвета нависших над ними великих и страшных народов (это, конечно, противно, но в целом терпимо), а в том, что порой приходилось перекрашиваться до самых подмышек и паховых глубин. Или, другими словами, разделить судьбу этих империй. И  тогда «малые народы» оказывались сразу между нескольких жерновов, из которых почему-то самым смертельным авторам из лимитрофов представляется русский, хотя и другие жернова по логике сопромата не могут быть более мягкими.

Я не вижу в «Кресах» Попова никакого дистанцирования от этой «восточноевропейской концепции», хотя никогда не слышал, чтобы он разделял ее лично. Судите сами: были его герои в Российской империи русскими (как белорусский субэтнос), но в 1919‒1920 гг. запад Белоруссии подмяли под себя поляки, и пришлось стать поляками (а на деле ‒ недополяками, конечно). В 1939 году вернулись русские, и давай всё по новой, с красным уже оттенком; правда, долго перекрашиваться не пришлось ‒ в 1941-м немцы нагрянули. Ну, немцем ни белорус, ни литвин, ни даже недополяк не станет, даже если очень захочет, а вот «хайль!» кричать, кормить-поить немца и какашки за ним выносить ‒ пожалуйста. За отказ ‒ «зи немножько расстрелирт». И вот «порхневичи», наконец, делают выбор: почти поголовно уходят в партизаны. Они выбирают Сталина, СССР, а шире ‒ историческую Россию. И что же? В июне 1944-го, во время нашего наступления, московское командование бросает отряд сделавших судьбоносный выбор «порхневичей» в совершенно безнадежную, зато оставляющую немцев без резервов атаку на железнодорожный узел Гибуличи, где почти все партизаны и гибнут, собственной шкурой подтверждая роковую неслучайность названия станции.

Часть героев «Кресов», вроде Николая Норкевича и Вениамина Порхневича, сделала другой выбор: отправилась на организованный уже навострившими лыжи из Минска гитлеровцами «2-й Всебелорусский конгресс», где они проголосовали, как надо, выбрали каких-то местных агентов гестапо в руководство и поехали восвояси, а в спину этим простецам-делегатам дышала уже Красная Армия и НКВД. Страницы эти написаны прекрасно. Но, если смотреть на судьбу героев-коллаборационистов и героев-партизан без пафоса (именно так, как описывает Попов), а чисто по-житейски, то непонятно еще, чей выбор хуже. «Оба хуже», ‒ как говаривал в таких случаях Сталин. Одни погеройствовали, другие полакейничали, а путь всем один ‒ в могилу. Вот она, судьба народов, угодивших «меж жерновов». Есть анекдот на эту тему. Малыш-червяк спрашивает маму: «А где папа?» ‒ «А папа, сынок, ушел с большими мужиками рыбу ловить».

Ко всему этому надо прибавить всякие страсти-мордасти про ГУЛАГ и НКВД, которых Попов, на манер авторов из «незалежных краин», навалял с избытком, усилив тем самым ощущение, что русский жернов пострашнее других. А как понимать «польское» название «На кресах всходних» («На восточных границах»)? Ведь они именно для поляков ‒ восточные, а для нас и даже для белорусов ‒ вообще-то западные.

Я не исключаю, что мои выводы по поводу «Кресов» не совсем правильны, но автор в любом случае постарался, чтобы они были именно таковыми. Ведь кто лучше всех себя чувствует в финале романа? Приехавший на историческую родину из Канады 8 мая 1985 года старик Антон Сахонь. Местные любопытствуют:

«‒ А вы там, в Канаде, богатый?

‒ Ну, как… Имение, где мы сейчас сидим, купить мог бы. Только оно мне не надо» (курсив мой. ‒ А.В.).

Вот кто, оказывается, сделал правильный выбор: Сахонь, смывшийся из треклятых Порхневичей за границу еще в 1923 году. Все остальные ‒ дураки-аборигены из Кресов всходних, мучащиеся зачем-то меж исторических жерновов. Или не так? Или ключевая фраза романа другая: «Порхневичи медленно и постоянно восстанавливались, даже сохранили имя, только там живут совсем другие люди»? Сквозь этих «других людей» уже просвечивает нынешняя Белоруссия с батькой Лукашенко во главе. И если огромадный, на четыре номера «Москвы» роман задумывался Поповым как развернутый ответ на вопрос: «Почему Лукашенко ведет такую политику?», то ответ дан исчерпывающий. Ибо Лукашенко тоже плоть от плоти, кровь от крови «порхневич».

Но, согласитесь, как-то этого мало. Что-то должно быть еще значимое под конец. Вспомнил я невольно один из эпизодов в финале шолоховского эпоса «Тихий Дон», после смерти Аксиньи:

«Чумаков переночевал у них в землянке, утром стал прощаться.

‒ Куда идешь? ‒ спросил Григорий.

Улыбаясь, Чумаков ответил:

‒ Легкую жизнь шукать. Может, и ты со мной?

‒ Нет, топай один».

Так не только у людей бывает, но и у народов: одни ищут легкой жизни, а для других она уже невозможна. И тем, кому выпала тяжелая жизнь, не остается ничего другого, как прожить ее достойно. Или умереть. Но они ничего ‒ совершенно ничего ‒ не должны тем народам, что шукают легкую жизнь. И не обязаны слушать их нытье, как легкая жизнь неожиданно оказалась трудна.

Может быть, мои противоречивые впечатления от романа связаны с тем, что при большом охвате событий, от начала ХХ века до конца его, Михаил Попов как-то сузил обратную историческую перспективу. Ну что такое 1908 год, с которого начинается роман, в общей истории Белоруссии и России? Так, промежуточная дата. А разлом Русского мира начался в незапамятные времена, и вовсе не с украинцев и белорусов. Основатели польской исторической науки, например, видели Русский мир много шире, в пол-Европы. Вот как в 80-х годах XV (!) века  писал официальный польский хронист Бернарж Вапповский: «Поляки, чехи, болгары, словены и прочие русы происходят от Мосоха или Москвы, сына Иафетова, и вышли из краев Московских». Вот это да! Ну, ладно, «из краев Московских»! А как вам нравится «прочие русы»?

А известнейший труд другого польского историка, Матвея Стрыйковского, называется так: «Хроника Польская, Литовская, Жмудская и всей Руси» (1582)! То есть, по Стрыйковскому, и Польша, и Литва, и Жмудь (Жемайтия) – это части «всея Руси»!) А это ведь не для того Вапповским и Стрыйковским написано, чтобы сделать нам, русским, приятно ‒ нет, в ту пору польский образованный класс сам так считал. И если впоследствии поляки, литовцы, жмудь, а также чехи, болгары, словены и «прочие русы» перестали ощущать себя частью «всей Руси» или, по-нынешнему, Русского мира, то это они, как казак Чумаков из «Тихого Дона», всё той же легкой жизни захотели. А коли так, совершенно неважно, братья они нам по крови и языку или не братья. Они сделали свой выбор, а мы свой. Мы выбрали достойную жизнь, они ‒ легкую. Оказались ли они после этого между каких-нибудь жерновов, и не мы ли один из них, нам не должно быть интересно ‒ хоть по людским законам, хоть по Божеским. Пойдут шукать легкую жизнь «порхневичи» лукашенковского разлива ‒ извольте, вот вам Бог, а вот порог. Топайте одни! А на жернова, не на жернова ‒ «гэта» не наше дело. Если после того, как «каждый четвертый из белорусов пал на войне», вы скажете вслед за украинцами: это была не наша война, то, согласитесь, и Победа в ней была не ваша. Вас посекли пулеметами в Гибуличах, сожгли в Порхневичах? Горько. А нас не посекли ‒ в котлах 41-го и 42-го, под Москвой и Сталинградом, на залитых кровью керченских камнях? Или только мы должны за всех умирать?

Если вы решите переправляться через болото «налегке», прыгая с кочки на кочку, то рано или поздно обречены поскользнуться и ухнуть в трясину. Что ж, опять русские  будут виноваты, что вас, таких неповторимых, болото сжует? А вы не прыгайте козлами, а стелите гать или осушайте трясину, как мы. Ведь мы тоже не сразу стали «большими мужиками» и самым большим славянским народом! И территории нам не сами в руки приплыли! Не одно поколение горбатилось за это! Жалел я, жалел поповских героев, а потом вдруг перестал. Нас-то никто не жалеет. Вот именно сейчас ‒ не жалеет. Обратили ли вы внимание, что во время украинской энергетической блокады Крыма ни одна страна Евразийского сообщества или ОДКБ не прислала туда ни коробки гуманитарной помощи, ни одного электрогенератора, ни даже символического одеяла? Ну, ладно: лукавые руководители «союзных» государств не хотели ссориться с Порошенко. А простые люди? Они так же эгоистичны и неблагодарны? «Порхневичи»-то летом любят отдыхать в «аннексированном» Крыму, и после энергоблокады тоже, между прочим, приехали, да в немалом количестве, судя по автомобильным номерами. Улыбаются, братушки, уверяют: «мы с вами». Что ж вы зимой не скинулись хоть по рублику на поддержку крымчан?

Не исключено, что роман Михаила Попова был призван вызвать именно такие мысли, без авторского комментария, что называется. Если же нет, то всё равно спасибо, было интересно почитать и поразмышлять.