Владимир ПОДЛУЗСКИЙ. ЗА КРАСНОЙ ИСТИНОЙ СКИТАЮСЬ. Стихи

 

Владимир ПОДЛУЗСКИЙ

ЗА КРАСНОЙ ИСТИНОЙ СКИТАЮСЬ

 

ЛОЖЬ

Включает телевидение рампу

Во всю свою продавшуюся мощь.

И мы готовы вдруг поверить Трампу

В его патриотическую ложь.

 

Страна и родина у нас в разводе,

Хотя в соборе освящён был брак.

И потому болтают о народе

В иных кругах, что полный он дурак.

 

Не верящий ни Богу и не церкви,

Ни перекрасившемуся Кремлю.

Хотя уж Вию голубому веки

Блуд поднял как исподницу свою.

 

И порохом попахивают рынки,

Расколотые часто как арбуз.

И пригласить на русские поминки

Мечтает Трампа европейский туз.

 

А вы ещё внимаете гиганту,

Глядящему с презреньем из-за вод.

И собственному нашему гаранту

Готовы дать отлуп и укорот.

 

Вы столько уж властей перемололи,

И все они как будто бы не те.

Теперь вот иноземные пароли

Блудница клеит к адской наготе.

 

Включает телевидение рампу,

И искажает всю Россию сплошь.

И до поры до времени, как правду,

Народ с улыбкой принимает ложь.

 

ПРОПОВЕДНИКИ

Проповедники, проповедницы;

Тут прямо божие, несть числа.

Им, наверно, никак не терпится,

Свою правду рубануть со зла.

 

Мол, мать-Россия вновь коварная,

А в Кремле сидят одни враги.

Разбухает книга амбарная,

Выставляемая на торги.

 

Затуманили речку слухами;

Не философы, а бунтари.

Засидели отчизну мухами

Перелётные золотари.

 

А давно ли вы сами мучили

Соблазнённый посулом народ.

И, желая всем лучшей участи,

Сотворили всё наоборот.

 

Не умевшие ничегошеньки,

Не понявшие в нас ни гугу,

У советского антибоженьки

Вы и до сих пор в страшном долгу.

 

Варвару вы сопутствовали;

Подаёт тот теперь на обед

Гарнир с брюссельской капустою

Ко второму из русских котлет.

 

Уж оскомину болтология

Набивает; ну, и голоса.

До чего же у вас безногие

И уродливые словеса.

 

Вы скажите, да так чтоб лопнули

Не согласные, там, за углом.

Иль в костёлах и кирхах с европами,

Продолжайте бить чёрту челом.

 

Распродавши Россию лотами;

От последних не царских щедрот,

Вы заделались патриотами

И открыли какой-то там фронт.

 

Не пристало кивать на Путина,

Разве с ним уравнялись уж вы?!

Ещё грянет его Тарутино

После Сирии и Нью-Москвы.

 

Престарелые молоденчики,

Знаете ли вы свою страну?!

Ведь она на солдатском тренчике

Носит пушкою мёрзлой войну.

 

Не разогревайте, пожалуйста;

Так опасна зимою капель.

Поимейте хоть каплю жалости,

Утыкаясь носами в дисплей.

 

Проповедники, проповедницы,

Поищите в себе сорняки.

Никуда Россия не денется

От себя и от сильной руки.

 

ЮБИЛЕЙ

У женщины красивый юбилей;

В гостях четыре дружеских народа.

Среди гостей не видно куркулей,

Как нет и всякого иного сброда.

 

Столь лет как рыбой радует базар,

Вплоть до заморской сёмги и форели.

Похож в просторном сельском доме зал

На уголок картинной галереи.

 

Зато таких великолепных яств

Не сыщешь в городе, не тот обычай.

И возбуждает душу перепляс

Под соль речей соседей закадычных.

 

Дают вдруг слово мне: скажи, поэт,

Что думаешь об этом странном мире,

В каком единый прежде русский свет

Распался враз на минимум четыре.

 

Немного украинка напряглась,

Задумалась невольно белоруска.

А местная подвыпившая власть

Багровой стала, как её же блузка.

 

Весь любопытство – прыткий агроном,

Которого не свалишь коньяками.

И навострил аппаратуру дом,

Живущий между разными клыками.

 

Я не подвёл, конечно, праздный стол;

Особенно при бабе-атамане.

Сказал, что дружбу и любовь нашёл

Между народов я в своём романе.

 

На юбилей хозяйки не соврал;

Чего болтать в славянском пограничье.

Где каждый те слова осознавал,

Как собственную душу и обличье.

 

Мне хлопали безудержно, дай Бог!

Нет лучше для поэта гонорара.

Отнёс тогда я гостевой восторг

На счёт успеха красного товара.

 

У женщины разгульный юбилей;

Смешались речи сладкие и танцы.

И муж её, любимый дуралей,

При всех, заплакав, лез к ней обниматься.

 

Мы разошлись по тёмному шоссе,

Хотя у каждого в кармане было око.

Перекликались родичами все,

Как отзвуки имперского барокко.

 

ДЕРЕВЕНСКИЙ ПАРОЛЬ

В селе хлеба, картошка и грибы

День занимают у крестьян и гостя.

Я убежать пытался от судьбы,

Как человек здоровый от погоста.

 

От нив и рощ, распаханных холмов

И мостика у древнего кладбища.

Осиновых растрёпанных домов,

Что до глазниц проплакали глазища.

 

Тут оставались троечники лишь,

Топтавшие угодья за хвостами

И певшие с натугой про камыш

Под яростные выкрики матани.

 

Другой куплет был в школе ещё спет

Под лозунги на клубной красной сцене.

Ну, и про эти, как корреспондент,

С улыбкой написал я тем не мене.

 

Власть понимала место их и роль

В крестьянском непоколебимом быте.

Те песни с плясками и был пароль,

Присущий хлеборобческой элите.

 

А мы, сбежавшие, как хитрецы,

Пристроившие школьные пятёрки.

Стремились под кремлёвские зубцы

И на академические полки.

 

Сегодня же, когда и мой совет

Хотят услышать прежние матани,

Я говорю, что деревенский свет

Сияет всеми русскими цветами.

 

В селе хлеба, картошка и грибы;

Похожи на молитвы и обряды.

Калиф на час, я волею судьбы

Посажен на лукошко и на гряды.

 

ПРОСТОТА

Боюсь я сельской простоты,

Хотя там вовсе и не просто

Глядеть и видеть сквозь цветы

Залоги зимнего довольства.

 

Корову с выменем в траве,

Что связана верёвкой с осью.

Невольно вспомнишь о вдове

И о давнишнем сенокосе.

 

Тогда мы все на берегу,

Оставив вилы, отдыхали.

И всякий через не могу,

Стыдясь, разглядывал детали.

Там дева, отогнув соку,

Купалась между крупных лилий.

И лезла в каждую строку

Округлость гласная фамилий.

 

Она теперь живёт в Москве

И красит огненные губы.

И вспоминает о траве

Зимою, примеряя шубы.

 

Я не за рифмою гонюсь,

За красной истиной скитаюсь.

Ещё жива в краю том Русь,

Как Богом избранная данность.

 

Вон от избытка простоты

В цветы ушло тугое вымя.

И есть у местной красоты

Уже волнующее имя.

 

РУСЬ ПРЕДВЕЧЕРНЯЯ

Гаснут в полях песнопения;

Солнце играет каймой.

Плавная Русь предвечерняя

Чад своих кличет домой.

 

Жнива, такая беспечная,

Между копён улеглась.

Вот она, родина вечная,

С памятью неба и глаз.

 

Вечер, большой и малиновый,

Стелет на ржевник шатры.

Август, бубновый и виновый,

Паром клубит изнутри.

 

Прямо над милым селением

Пуп глубины и небес.

Светится стихотворением

Озеро, поле и лес.

 

Мимо блистает дорожная

Лента, все знаки вразлёт.

Радость моя невозможная

Горше, чем падевый мёд.

 

Нету родимого домика,

Рухнул сарай и плетень.

Только на донышке томика

Плавает вызревший день.

 

Стихли в полях песнопения;

Перепел, стукнув, угас.

Катится Русь предвечерняя

В тёмные дали без нас.

 

ДВА МЕСЯЦА

Два месяца, как побывал в селе

Отеческом; в последний, может, раз.

Стояла самогонка на столе,

Беседа переменная лилась.

 

Товарищ детства, в майке и с крестом,

Из чистого, наверно, серебра.

Всё по-хозяйски говорил о том,

Как родина и мать уже стара.

 

Другой мой школьный и заветный друг

Поглядывал взволнованно на дверь.

Из-за страды нередко недосуг

Пригубливать тут разговор и хмель.

 

Грустя, мы в детство опускали взгляд;

А за окном в заздравный чудный день

Разгуливал осенний листопад,

Цеплявшийся ветвями за плетень.

 

И не хотелось снова уезжать,

Хотя у каждого был свой маршрут.

И в сына молча вглядывалась мать

По нескольку задумчивых минут.

 

Два месяца, как побывал в селе,

Таком родном, без шума и прикрас.

Бутылка красовалась на столе,

Что с горечью соединяла класс.

 

ПОГРЕБА

В моей деревне дождь и слякоть

И запредельная труба

Нефть гонит так, что хочешь плакать

Навзрыд, в чужие погреба.

 

Подслеповатая старушка

Для сына гонит самогон.

А в огороде погремушка

Волков пугает и ворон.

 

А там за домом, за кустами,

За тем громадным лопухом,

Гуляют духами титаны,

Что спят на кладбище глухом.

 

Сынок вздыхает между банок,

Что далеко не всё сбылось.

И смотрит прошлое из рамок,

Уж пожелтевшее насквозь.

 

Жизнь затухает до покоя;

Дни от и до тут сочтены.

И всё такое – не такое

И у нее. И у страны.

 

В моей деревне дождь и слякоть

Вокруг закопанной трубы.

И продолжает память плакать

О всех улёгшихся в гробы.

 

ЖЕНЬКА

Шестилетняя малышка

Обгоняет ветерок.

Вся цветастая, как книжка,

Той деревне на урок.

 

Заплетёт ей бабка коски,

Сразу Женька – кувырком!

Мчатся весело обноски

К двухэтажке за куском.

 

То за супом, то за кашкой;

Сердобольные кругом.

Ни монахом, ни монашкой

Никогда не слыл тот дом.

 

А прижмёт, пойдёт за требой

Прямо под колокола.

Так что поделиться хлебом

Тут обычные дела.

 

И когда до тёти Тани

Забежит на огонёк.

На полу сальто-мортале

Крутит чуть не в потолок.

 

У балкона спозаранку

Та малышка добрых лет.

Может, даже любит бабку,

Как источник её бед.

 

Иль испорченную мамку,

Что никак не лезет в стих.

То туфлишки, то панамку

Женька носит от чужих.

Полюбил народ малышку;

Бедность ныне не изъян.

Подарил ей кто-то книжку

Про людей и обезьян.