Валерий ДАНИЛЕНКО. ДВЕ ДУШИ ЮРИЯ СЕМИРАЕВА. О романе Сергея Есина «Имитатор»

 

ОТ РЕДАКЦИИ:

Из Минска пришло печальное известие. Скончался Сергей Николаевич Есин. Крупный писатель, бывший ректор Литературного института имени А.М. Горького, в последние годы возглавлявший в институте кафедру литературного мастерства. Удивительный человек, талантливый прозаик и публицист, знаток русского театра, мудрый педагог, которого любили студенты его семинаров. Литературному институту он отдал ровно тридцать своей жизни.

 

Валерий ДАНИЛЕНКО

ДВЕ ДУШИ ЮРИЯ СЕМИРАЕВА

О романе Сергея Есина «Имитатор»

Памяти автора – Сергея Николаевича Есина

 

31 января 1985 г. Сергей Николаевич Есин (1935-2017) записал в своём дневнике: «Вышел мой "Имитатор". В Москве очень хорошо об этом говорят. В "Новом мире" роман соседствует с новым романом Ю.В. Бондарева. Только что звонил С.В. Михалков, поздравлял с публикацией» [Есин, 2015, с.7].

Было, с чем поздравлять. Уже по первым страницам «Имитатора» вдумчивый читатель понимал, что перед ним выдающееся произведение. Его главная сила – в глубине проникновения в сознание карьериста-имитатора, прорвавшегося в круг нашей художественной интеллигенции. Людей, подобных ему, повсюду хоть пруд пруди. Жан Бодрийяр назвал их симулякрами.

К концу 1985 г. об «Имитаторе» и его авторе заговорили не только «очень хорошо». Появились критические нотки. В «Литературной газете» от 6 ноября Ф.Чапхавов написал: «В повести С.Есина "Имитатор" её герой, художник Семираев, одержим единственным стремлением "протиснуться и пробиться" к славе. Ради этой цели он не брезгует никакими самыми низкими средствами. В изображении автора Семираев потому чувствует себя хозяином жизни, что обстоятельства якобы за него. Вот и получается, что вопреки лучшим намерениям писателя его герой выглядит не наростом на теле общества, а его продуктом. Уязвимость авторской позиции в повести С.Есина в том, что завышена сила и значимость ничтожного героя и сведено на нет противодействие окружающей его общественной среды. Вот и складывается впечатление, что наше общество не в силах бороться с семираевыми, не в силах противостоять им своими твёрдыми нравственными принципами» [Есин, 2015, с.20].

Больше тридцати лет прошло, как появился «Имитатор» С.Н. Есина, а семираевщина живёт и процветает. Её суть хорошо ухватила Светлана Селиванова. Она говорила на прежнем, советском, телевидении: «Роман Сергея Есина воспринимается как памфлет, как беспощадное развенчание того, что мы так ненавидим и презираем в жизни: подлости, бездарности, рядящейся в тогу значительности. Страница за страницей вводит нас автор в беспредельно циничный в своей неприкрытой откровенности мир человека, для которого нет ничего святого в жизни, который всю её подчинил одной цели: завоевать право на несколько строк о себе в энциклопедии. Конечно, роман Сергея Есина не лишён и некоторых недостатков, но тем не менее в нём есть, думается, главное: он заставляет нас осмотреться, всерьёз задуматься над важными проблемами, помогает разглядеть в жизни опасные социальные явления. И совсем не случайно имя главного есинского героя Семираева и того общественного зла, носителем которого он является, – "семираевщины" – уже успело войти в критический и читательский обиход, стало в нашем сознании олицетворением определённых социальных пороков. Это ли не высшая награда для автора? Ведь когда зло угадано, узнано и определено, оно теряет едва ли не половину своей силы» [Есин, 2015, с.31].

Её бы устами да мёд пить! Зло семираевщины, между тем, во-первых, уходит в далёкую историю нашего отечества, а во-вторых, это зло в последние десятилетия у нас не только не исчезло, а нарастает всё с большей и большей скоростью.

В чём суть семираевщины? Своя рубашка ближе к телу. Ближе к телу она была в прошлом. Ближе к телу она в настоящем. Ближе к телу она будет и в будущем. У многих из нас она почти срослась с телом.

Но близость рубашки к нашему телу зависит от некоторых людей. Чтобы они её с нашего тела не сорвали, надо им угождать. Как? Надо учиться у наших предков. Как, например, они встречали в своём доме важных гостей? В книге нашего замечательного историка Николая Ивановича Костомарова (1817-1885) «Очерк домашней жизни и нравов великорусского народа в XVI и XVII столетиях» (1860) читаем: «Хозяин приглашал гостя садиться или говорил с ним стоя, также соразмеряя степень его достоинства: на этом основании, не приглашая гостя садиться, и сам или стоял, или сидел. Самое почётное место для гостя было под образами; сам хозяин сидел по правую сторону от него. Гость из сохранения приличия воздерживался, чтоб не кашлять и не сморкаться. В разговоре наблюдалось тоже отношение достоинств гостя и хозяина; так, приветствуя светских особ, спрашивали о здоровье, а монахов о спасении; одним говорили вы, а себя в отношении высших лиц называли мы; произносили разные записные комплименты, величая того, к кому обращались, а себя унижая, вроде следующих: "Благодетелю моему и кормилицу рабски челом бью; кланяюсь стопам твоим, государя моего; прости моему окаянству; дозволь моей худости"» [Иванов, 1994, с.249].

Конечно, много воды утекло с описанных у Н.И. Костомарова времён, но суть семираевщины всё та же: своя рубашка ближе к телу! Вот тебе и вся народная премудрость. Эту премудрость Семираев усвоил ещё в своём деревенском детстве. С тех пор эта премудрость стала его глубачайшим убеждением. Он понял, что перед этой премудростью отступают все так называемые добродетели – любовь, преданность, дружба и т.п. Они придуманы людьми для оправдания своей слабости. Главный герой «Имитатора» раскрывает это своё убеждение очень доступно во второй главе: «Всё придумано слабыми, безвольными людьми: любовь, преданность, дружба – это р и т у а л ы, не больше. Все помазаны одним миром, ближе всего к телу своя собственная рубашка» [Есин, 1985].

Особенно удачно пошли дела у Семираева после того, как он женился во второй раз на ясновидящей Сусанне. Она стала делать ему пиар, на который сам по себе при всей своей вёрткости он был не способен. Он рассказывает: «Именно с Сусанны, с этого её портрета (на котором он её изобразил. – В.Д.) у меня всё по-настоящему началось. Она дала мне дополнительный импульс. Ввела в такие дома, что о-го-го!.. Какая неутомимость! В иностранное посольство зовут – она готова, на премьеру в театр – пожалуйста, на открытие выставки или показ мод – она в первых рядах. Если бы те силы, которые я потратил на н у ж н ы е встречи и знакомства, чтобы казаться современным человеком в гуще событий, да приложить к искусству, то быть может... И всё же мне нельзя так думать, я знаю свой потолок. Такая жизнь – форма моего существования в этом мире...» [Там же].

Существовать невозможно без куска хлеба.

Кусок хлеба – вот наш главный властелин. Нет такого сосуда, который вместил бы всю ложь, всё лицемерие, всю лесть, – одним словом, всю гадость, на которую идёт человек ради куска хлеба, ради насыщения своей бездонной утробы. Добрая половина лжи, лицемерия, лести достаётся от жалкого человеческого существа главному источнику его страха – работодателю. Во все времена он лгал, лицемерил, льстил, расточал благодарность своему благодетелю. Отплёвывается в душе, а всё-таки лжёт. Ненавидит в душе, а всё-таки лицемерит. Презирает себя в душе за раболепие, а всё-таки льстит. Даже иногда и без острой необходимости! На всякий случай! Жалкий человек!

Но кусок хлеба – это только необходимый минимум. У Семираева был и максимум – мировая слава. Всё остальное к ней приложится. Он мечтал: «…лет через тридцать, всего седого, будут тебя под руки вводить в выставочные залы, а ты устало и расслабленно будешь шептать свои оценки. Семираев идёт! Как же, живой классик. Неужели тот самый? А я думал, он в прошлом веке жил. Да, да! А в школьных учебниках будет стоять: "Крамской, Репин, Суриков, Серов, Семираев – самые яркие представители русской школы живописи XIX – XX веков"» [Там же].

Легко сказать: мировая слава, а если тебе бог дал лишь средние интеллектуальные и художественные способности? Вот тут-то Семираеву и понадобилась способность к имитации. Именно средние интеллектуальные и художественные способности и сделали его имитатором. В своём искусстве имитации он достиг небывалого мастерства.

Роман «Имитатор» написан от лица его главного героя – Юрия Семираева. Ему уже за пятьдесят. Мировая слава ещё маячит впереди, но многое уже и достигнуто: он – известный портретист, уважаемый профессор, директор престижного художественного музея, владелец «бескрайней» квартиры на двух этажах старого особняка, хозяин служебной машины и т.д. Ему есть, чем гордиться.

Свои успехи Семираев объясняет трезво: «Не наградил Бог меня большим умом, не дал то, что называется большим талантом. Я середняк. Но именно поэтому мне пришлось работать, защищаться. Мои сверстники были талантливы, но ленивы. Гениальны, но пили вино и без разбора любили женщин. Я люблю только своё будущее. Им не надо было  д о к а з ы в а т ь, что они художники божьей милостью. А мне пришлось имитировать ум – и я взял начитанностью, талант я взял работоспособностью, точным расчётом, терпением. Их всегда любили окружающие потому, что они  т а к и е. А я заставлял себя уважать и любить. Я должен был знать людей. Высчитывать каждую их реплику и движение, аккуратно подыгрывать и, якобы споря, соглашаться. Они говорили, витийствовали, дискутировали во время наших студенческих застолий, а я молчал. Я открывал рот только в том случае, если за вечер собирал фразу, которая, будучи выкинута на стол, производила впечатление козырного туза. А теперь даже я говорю про себя: интуиция. А интуиция – это лишь опыт, знания, железное терпение и чугунный зад» [Там же].

У Семираева две души. Назовём первую подлинной, а вторую – ложной или прагматической. С первой он всеми доступными ему средствами борется с помощью последней. 

Две души было у Гарри Галлера – главного героя романа Германа Гессе «Степной волк» (1927). Первая душа у него была волчьей, а вторая – человечьей. В «Трактате о Степном волке» читаем: «Хотя наш Степной волк чувствовал себя то волком, то человеком, как все, в ком смешаны два начала, особенность его заключалась в том, что, когда он был волком, человек в нём всегда занимал выжидательную позицию наблюдателя и судьи, – а во времена, когда он был человеком, точно так же поступал волк. Например, если Гарри, поскольку он был человеком, осеняла прекрасная мысль, если он испытывал тонкие, благородные чувства или совершал так называемое доброе дело, то волк в нём сразу же скалил зубы, смеялся и с кровавой издевкой показывал ему, до чего смешон, до чего не к лицу весь этот благородный спектакль степному зверю, волку, который ведь отлично знает, что ему по душе, а именно – рыскать в одиночестве по степям, иногда лакать кровь или гнаться за волчицей, – и любой человеческий поступок, увиденный глазами волка, делался тогда ужасно смешным и нелепым, глупым и суетным. Но в точности то же самое случалось и тогда, когда Гарри чувствовал себя волком и вёл себя как волк, когда он показывал другим зубы, когда испытывал ненависть и смертельную неприязнь ко всем людям, к их лживым манерам, к их испорченным нравам. Тогда в нём настораживался человек, и человек следил за волком, называл его животным и зверем, и омрачал, и отравлял ему всякую радость от его простой, здоровой и дикой волчьей повадки» [Гессе, 1977, с.244].

Как видим, две души у Степного волка противоборствуют друг с другом, доставляя их хозяину очень тягостные страдания. Две души у Юрия Семираева не приносят их носителю таких мучительных страданий, как герою Г.Гессе, но и герою С.Н. Есина их сосуществование друг с другом тоже даётся нелегко. Всё время приходится держать свою подлинную душу под контролем со стороны прагматической души.

Это нелегко. Иногда дело доходит до стрессов, но Семираев – крепкий орешек. Он вещает: «Я с детства тренирован на стрессах. В конце концов, у каждого их хоть отбавляй. Но разве смог бы я работать, если бы допускал до себя всех? Если бы бросался переделывать каждое полотно по совету любого доброхота? Если бы в рефлексии всё время перемалывал свои поступки? У меня свой защитный аппарат, выработавшийся с годами. Любую ситуацию рассматриваю как не свою. И при плохом, трагическом известии первое, что я себе говорю: "Ну и что? Мир перевернулся? Жить можно?" И тут же быстро, мгновенно напрягаюсь: сделанного и прошедшего не вернёшь – о нём жалеть нечего. Что делать дальше? Все усилия на будущее. Есть выход? Хорошо, будем точно и смело работать в этом направлении. Вперед, заре навстречу!» [Есин, 1985].

Прагматическая душа наставляет Семираева: «Художник – универсальная профессия. Он ещё и интриган, и дипломат, и торговец. Даже Пушкин, мой милый, думал о суетном. Торговался с издателями. "Не продаётся вдохновенье, но можно рукопись продать". Художник – белый и серый ангел сразу» [Там же].

Эти слова Семираев мысленно адресует своему «талантливейшему» ученику Ростиславу Николаевичу («Славочке»). На этого ученика и предполагаемого жениха его дочери Маши у него очень серьёзный расчёт: он собирается взять его с собой в Париж, чтобы тот создал фреску в Русском зале Института языка. Эту фреску, используя свой многолетний опыт великого комбинатора, Семираев собирается выдать за свою. Она-то, лелеял он надежду, и приведёт его, наконец, к вожделенной мировой славе.

В мысленных обращениях к Славочке у Семираева есть и такие слова: «А, видите ли, Славочка ни через что переступить не может. Даже не хочет инсультную мать сдать в больницу для хроников. О, этот мальчик хочет все: быть и хорошим художником, и хорошим сыном, и верным возлюбленным. Миленький мальчик, ничем не хочет замутить своего душевного покоя. Он что, не понимает, что художник носит в душе ад? О, эти чистоплюи. Им что, привести исторические параллели, рассказать о той брани, которую Микеланджело выливал на головы своих товарищей-художников, напомнить, как Бенвенуто Челлини пырял инакомыслящих коллег по искусству ножом? Отстаивали себя и свою точку зрения» [Там же].

Но вот что любопытно: чистый и честный Славочка в какой-то мере олицетворяет для Семираева его собственную душу, но только не прагматическую, а подлинную. Последняя, несмотря на её затравленное состояние, время от времени всё-таки вырывается из-под власти первой. Вот так, например: «Я сажусь на диван (в комнате Маши. – В.Д.), и вдруг острая, как нож, мысль пронзает душу: "А к чему эта гонка? Ведь тебе уже за пятьдесят. Будет ли о тебе статья в энциклопедии или не будет, разве изменится что-нибудь в мире? Ведь живут же люди без всей этой мишуры. Живут и не задумываются о конечной цели существования. Заботятся о детях и внуках. А я даже не знаю, что заботит единственную дочь, чем она дышит"» [Там же].

Выходит, нельзя красить Семираева одной чёрной краской, как это делала по преимуществу советская критика. Но в конечном счёте она была права: подобные прорывы своей подлинной души Семираев сразу же заглушал. Не давал им волю. Вот как он завершает предшествующий монолог: «Эта мысль не впервые посещает меня. И я знаю, что единственное спасение – безжалостно гнать её. Потому что от себя не уйдешь, в пятьдесят лет уже не переделаешься. Какой-то детский порок, какое-то неясное мне самому унижение в детстве дало мне это обременительное честолюбие, и весь мой духовный мир вызрел на его основании. Надо грустно принимать эту данность и, не останавливаясь, бежать на марафоне собственной жизни» [Там же].

Или вот так: «В мои-то пятьдесят с лишним лет мне как-то негоже менять амплуа. Будут, правда, валидолы, корвалолы, кордиамины, суета, а может быть, на недельку и гипертонический криз. Трус не играет в хоккей!» [Там же].

Программа есть – надо её выполнять. Семираев приучал себя жить по программе с детства. Ещё в школе он понял, что «можно поступиться всем, всё забыть, но не карандашик с бумагой» [там же]. Карандашик с бумагой он и сделал стержнем своей жизненной программы. Он поступил в Иркутске в художественное училище. Он понял в нём раз и навсегда: искусство требует жертв.

«И когда из армии демобилизовался, – вспоминает Семираев, – и не остался в селе, хотя мать уже перемогалась и была нездорова, когда не приехал на похороны матушки, когда умерла Мария-старшая (первая жена. – В.Д.). Я только всегда знал, что поступаю жестоко, но успокаивал себя – стечение обстоятельств, роковая необходимость – и мучился, а потом мучиться перестал, как отрубило: хватит, нечего себя растравлять ненужными переживаниями, художник должен отбросить всё, что мешает ему двигаться вперёд. Я всегда позже был уверен: поступаю так, а не иначе ради своего звёздного часа, ради искусства, ради будущего» [Там же].

Прагматическая душа у Семираева уже в студенческие годы взяла верх над его подлинной душой. В отличие от своих сокурсников он, «сжав зубы, работал, работал, работал в общежитии, в учебной мастерской, на каникулах» (там же). Результаты не заставили себя ждать. Его триумфом стала картина «Красавица», на которой он изобразил свою будущую жену Марию – деревенскую девушку, подрабатывающую в городе домработницей в квартире академика. «Это была наиболее счастливая моя картина, – хвалился профессор Семираев. – Она потом объехала весь мир, и её много раз репродуцировали» [Там же].

Натурщица Мария забеременела от молодого художника. Ему пришлось на ней жениться. Их брак закончился самоубийством молодой жены. Семираев нашёл объяснение её самоубийству: она зачахла в их доме. Как ей было не зачахнуть, если она была совершенно не нужна своему мужу, занятому только своей карьерой? Осталась пятилетняя дочь Маша-младшая.

Дочь повзрослела. Обнаружила в их доме фотографии, которые её папа втайне от неё использовал в работе над портретами. Она была возмущена. Он её уговаривает. Но между ними нет подлинной близости не только из-за этих фотографий. Главная причина в другом: они жили по существу отдельно друг от друга.

Вот как Семираев описывает свои отношения с дочерью: «Она не знала и не чувствовала моих проблем, а если и понимала их, то сочувствия к ним, сострадания к отцу у неё не было... Моя дочь была на другом враждующем материке. Она не хотела меня знать, потому что заранее меня знала. Не верила в мою – клянусь, она была! – не верила в мою выскользнувшую искренность. Лучше бы меня не было вовсе, читал я на её лице. А уж коли я существую и она зависит от меня, то самое большее, на что она могла согласиться, – это на гадливое равнодушное перемирие. Ну, что ж, значит, как и всегда, один» [Там же].

Иллюзия близости между отцом, дочерью и женихом возникла при их совместной работе над фреской «Реалисты». Эту фреску Семираев всякими правдами и неправдами отвоевал у четырёх соперников с помощью его всезнающей помощницы Юлии Борисовны и старого друга Ивана Матвеевича, ставшего большим начальником.

Дружная работа над «Реалистами» в какой-то мере вызволила подлинную душу Семираева из крепких лап ложной души. Его прагматическая душа потеряла бдительность. Он расслабился. Его расслаблению способствовало также усиление единения с Сусанной, которая в это время впала в депрессию и оказалась в больнице. Он загоревал.

Да и как Семираеву было не горевать из-за болезни Сусанны? А вдруг она умрёт? Эта восточная женщина ещё до реставрации у нас капитализма овладела рекламным мастерством. Нет, он был не один! С ним была его Сусанночка! Она неутомимо внушала людям, что её муж – великий художник. Он говорил о Сусанне с восторгом: «Она и произнесла первая это слово "в е л и к и й". И настойчиво это понятие внедряла в общественное сознание, и правильно делала, понимала, с моих дивидендов живём, потому что медленно её биополе материализовалось в чистую валюту. С каким энтузиазмом таскала она ко мне в мастерскую разных шведок и датчанок! Всегда после своих журфиксов показывала гостям мою мастерскую. Шла тихо, демонстративно, на цыпочках: мастер работает! Мне оставалось только ублажать своих милых заказчиц. А у них, конечно, свои интересы, своё паблисити. Смотришь, в Нью-Йорке или Стокгольме и выходит журнал с репродукцией написанного мною портрета. А жена посла, его дочь либо какая другая высокопоставленная дама, покровительница искусств, как известно, простому художнику позировать не может, только самому знаменитому, только великому, самому известному в стране... Реклама двигает коммерцию. И здесь Сусанна – мастер, виртуоз» [Там же].

Расслабленный Семираев пытается найти компромисс между своею прагматической душою и подлинными душами Маши и Славы. Он пытается расчесать их своею прагматическою гребёнкой: «Это молодое, хорошо ориентирующееся поколение решило не вступать в обессиливающие, бесполезные этические споры. Они знали, что такое честь, совесть, долг, но они не трясли эти понятия в своих душах, как половики после ухода гостей. Они просто действовали, когда чувствовали, что по их кодексу нравственности они были правы. Действовали, невзирая ни на что. Здесь у них не было толерантности. Важен был принцип. И сколько они здесь экономили сил! Намечали цель и действовали. Они, Маша и Слава» [Там же].

Временное усыпление прагматической души обошлось Семираеву очень дорого. Оказалось, что Слава и Мария стали очень покладистыми потому, что работали на два фронта: с одной стороны, они переносили на большое полотно эскиз «Реалистов» по заготовкам Семираева, а с другой стороны, втайне от него работали над своим вариантом эскиза.

Приехала комиссия во главе с Иваном Матвеевичем. Она одобрила первый эскиз (Семираева), но Маша показала этой комиссии второй вариант эскиза. Он оказался лучше первого. Как реагировал Семираев? Его ложная душа приказала ему молчать. Многолетняя привычка ко лжи при достижении своих целей взяла у него верх над стремлением к правде.

Автор «Имитатора» не нашёл пути к установлению гармонии между двумя душами своего главного героя в реальном мире. Двоедушие непобедимо. Но он всё-таки нашёл способ, как уничтожить двоедушие, по крайней мере, в своём герое: он превратил его в… ворону. Самую настоящую. С единой вороньей душой. Эта ворона-Семираев присоединилась к другим воронам и почувствовала себя, наконец, счастливой.

Вот как заканчивается роман С.Н. Есина «Имитатор»: «Теперь я лечу низко, почти над сугробами, лесами, холодными парками, и, только почувствовав запах гари, резко иду вниз.

Тлеет среди мусора костёр. Здесь все, такие же, как и я, чёрные, тупоносые птицы. Мы, вороны, самая мужественная и самостоятельная тварь на земле.

Я складываю крылья, озираюсь, делаю шаг, другой. Что-то клюю. Хорошо. Спокойно. Я наконец-то счастлив. Я пришёл к себе. Я занят делом. Мне не нужно никем казаться. Ворона – самая мужественная и полезная птица.

Я успокаиваю себя: ворона – санитар природы» [Там же].         

Должна же быть хоть какая-то компенсация за те мучения, которые перенёс в своей жизни Юрий Семираев, когда он ещё был двоедушным человеком?

 

Библиографический список

1. Гессе Г. Избранное [Текст] / Г.Гессе. – М.: Художественная литература, 1977. 415 с.

2. Есин С.Н. Имитатор [Текст] / С.Н.Есин // Новый мир, 1985, №2:  http://lit.lib.ru/e/esin_s_n/text_0020.shtml

3. Есин С.Н. Дневник 1984-1996 [Текст] / С.Н.Есин. – М.: АКАДЕМИКА, 2015. 544 с.

4. Размышления о России и русских. Штрихи к истории русского национального характера. Сост. С.К.Иванов  [Текст] / – М.: Прогресс, 1994. 464 с.