Дмитрий ЕРМАКОВ. НА БЕРЕГУ ЛЕТЫ, или Один день Николая Рубцова

 

Дмитрий ЕРМАКОВ

НА БЕРЕГУ ЛЕТЫ, или

Один день Николая Рубцова

 

Леониду Вересову

 

…Из комнаты потихоньку прошёл в ванную, поскрёб бритвой щёки и подбородок, умылся. Мокрой пластмассовой расчёской прошёлся по волосам. «Скоро уже и не нужна будет расчёска-то…».

Слышно, как из второй комнаты кто-то прошёл в кухню. Да понятно кто – жена этого «партийного работника»…

«Он первый начал-то вчера: «Вы снова пьяны… У нас дочь…». Да, я выпил… Имею право… Никому не мешал. Нужна мне ваша дочь… Ну, так и ответил этому борову да и спать ушёл… Вроде бы всё, ничего больше не было…».

Громко щёлкнул задвижкой, и вышел из ванной, мимо кухни прошёл, стараясь не очень торопиться, к себе – в комнатку-пенал.

Ничего вслед не сказали…

Попил холодного чая с куском батона… И курить не стал.

«Правда, может, людям неприятно, что дымом пахнет. Некурящие».

Стрелка на брюках не вполне идеальна, да ведь и не на праздник или приём к начальству, пиджачок – в порядке. Рубашка… Ну, более менее. Дырку на носке в ботинке не видно. Прошёлся щёткой по обуви. В настенное маленькое зеркало глянулся, насколько мог увидел себя на фоне розовых (противный же цвет!) обоев, раскладушки, закинутой одеялом… Ещё у него есть стул. И, между прочим, проигрыватель (купил с гонорара) и пластинки, и гармошка есть, а гитару у Клавдия Захарова оставил, всё равно здесь не поиграть…

Ну что? Что делать-то?.. «Пойду на ветер, на откос… пошевелю остатками волос». Сам себе усмехнулся. По карману пиджака хлопнул, какая-то мелочь отозвалась…

Решил сегодня, наконец-то, съездить в Прилуки.

…Как сказка вспоминались дни жизни в Прилуках. Да ведь детство – сказка и есть. Старая и неповторимая. Вся семья была ещё вместе. И жили в каком-то домике вблизи монастыря, стены и башни которого напоминали картинку из книжки «Сказка о царе Салтане». И мягкий зелёный луг под стенами, река… Вот эта самая река. Можно просто идти-идти по берегу – и придёшь туда… В детство? Нет, в детство уж не придёшь. «Так что – едем на автобусе. Какой у нас туда ходит-то?..».

Вспомнил, что ходит туда третий автобус. Самое простое – на катере через реку, а там и остановка рядом с «поплавком» – ресторанчиком, в котором хорошо бывает посидеть, когда есть деньжата (там вчера и поднабрался). Но, когда переплываешь реку вечером, уже ожидая встречу с друзьями, разговоры под красное вино – это одно. А сейчас… Не хочется сейчас на катере. Значит, или в центр идти к спортзалу «Труд» или же на улицу Чернышевского к кинотеатру…

Кроме памяти детства, звал в Прилуки поэт Батюшков, похороненный в стенах Спасо-Прилуцкого монастыря. Загадочный поэт, с которым он уже пересекался не раз. В библиотеке института читал его биографию, узнал, что Константин Николаевич бывал и живал в усадьбе Олениных, в Приютине под Ленинградом, вернее конечно, под Петербургом… Но ведь и он, Николай Рубцов, там жил! Наверняка в том самом доме, где бывал Батюшков. Дом большой, усадебный. Там жил брат Алик с семьёй. Там и для Николая место нашлось, может, в той самой комнате, в которой отдыхал Константин Николаевич…

«Может, мы с ним под одними деревьями стихи писали! Там вон какой старый парк…» – думал Николай Рубцов, шагая по берегу реки Вологды, густо заросшему внизу у воды ивовыми кустами. А наверху – тополя… Осень уже ощутима (ведь сегодня последний день лета) – тепло, солнечно, а уж листва с тополей опадает, шуршат по земле шевелимые ветром бурые листья… Ивы тоже начинают желтеть…

Впереди церковь, обнесённая забором, какой-то склад там…

Он любит постоять здесь, посмотреть на тот, более низкий берег. Штабеля брёвен, плоты на воде, речной вокзал и рядом «поплавок», деревянные двухэтажные дома, и дальше город со старыми и новыми домами, автобусами, людьми – всё, как на ладони.

Достал из бокового кармана пиджака пачку «Севера», коробок. Прикурил со второй спички – ветер порывами налетает.

 «Живу вблизи пустого храма…». Опять закрутилась строчка. И тут пришло её продолжение: «…на крутизне береговой… и городская панорама открыта вся передо мной»…

– Здравствуйте! – послышалось за спиной. – Вы поэт Рубцов?

Обернулся, сдержал раздражение в себе:

– Да. Здравствуйте.

– Петров, Василий, – протягивая руку, говорил невысокий светловолосый крепыш, лет двадцати пяти (ещё и голубоглазый, и с чубом на глаза).

Пожали руки друг другу.

– Не помешал? – спросил Петров.

– Да нет…

– Прочитал я вашу «Звезду полей», ну, и другое тоже в газетах видел…

– Ну…

– Ну… Вы как будто из прошлого века, – улыбаясь, сказал Василий Петров.

Рубцов с прищуром и усмешкой смотрел на него. Откинул окурок. И тут же достал пачку снова, протянул Петрову.

– Я не курю.

– Ты, наверное, и зарядку делаешь? – спросил Рубцов, достал папиросу, чиркнул спичку и закурил.

– Делаю и зарядку, – поняв, видно, усмешку, уже серьёзно ответил Петров и дальше без улыбки говорил: – Настроение в ваших стихах, в основном, унылое. Индивидуализм… Язык как из другого века…

– Про другой век ты уже говорил.

– Да… Я вот работаю на «Северном коммунаре». Скучать некогда. И стихи соответствующие…

– А я думал – ты под Есенина…

– Есенина я преодолел. Вот послушайте, что теперь пишу, – Петров расставил ноги пошире, напрягся: – И план мы даём, и сверх плана даём! Но каким трудом! Чуть, и вспыхнем от накала!..

– Ты смотри не вспыхни… Василий тебя звать-то?..

– Да… Вот так пишу, в общем, потому что за мной коллектив…

– А передо мной… Церковь вот… Река… Небо… Ты знаешь, что это за церковь?

– Нет.

– А я узнал – Андрея Первозванного… Он, между прочим, рыбаком был, Андрей-то… И его первого Христос позвал, и он пошёл…

Василий Петров смотрел на Рубцова растерянно. Опять выдавил из себя:

– Я и говорю – из другого века…

– Из вечности, юноша… Я вот тебе тоже прочитаю:

Есть наслаждение и в дикости лесов,

Есть радость … на каком-то… бреге,

И есть гармония в сем говоре валов,

Дробящихся в пустынном беге.

Я ближнего люблю, но ты, природа-мать,

Для сердца ты всего дороже!..

Ну, и так далее, юноша.

– Это вы написали?

– Это поэт Батюшков написал. И я хочу сегодня побыть с ним. До свидания. – Отвернулся и пошёл тропкой мимо храма…

Василий Петров смотрел ему вслед, кажется, хотел что-то ещё сказать вдогонку… Но передумал, тоже развернулся и энергично пошагал в сторону завода «Северный коммунар»…

Рубцов вслед за тропкой сбежал под берег. В прогале между кустами, у самой воды, стоял с удочкой в руках мальчишка – в кепке, в свитерке, коротковатых штанах, внимательно смотрел на поплавок, рядом на камне стояла тарка, в ней, наверное, уже был какой-то улов – кошачья радость. Не стал отвлекать мальчишку, прошёл мимо. Только запомнил его, или вспомнил себя такого же, на берегу другой реки… Тропка снова поднялась в берег, нырнула под пролёт моста и выпрыгнула на широкую набережную, мощёную булыжником – асфальт сюда ещё не добрался.

И не было в нём, Николае Рубцове, уже никакого раздражения от ненужного разговора, а была уже почему-то радость от встречи, которая ещё не случилась, но будет, будет…

У другого берега лодочная станция – длинные мостки, к которым прицеплены лодки: «Казанки» и ещё какие-то, катера даже… Мужик на правом плече несёт мотор, а в левой канистра… Рядом мальчишка… А выше на берегу – шатёр цирка.

Цирк… Два раза он всего и бывал-то в цирке. Первый, когда их траулер разгружался в Мурманске… Трое суток стояли там. С Вовкой Девятовым ходили на представление. Вовка потом, когда возвращались по ночному городу в порт, всё гимнасток нахваливал и такое говорил про них, что у Коли (он сам чувствовал) в темноте уши горели, но он лишь похохатывал в ответ и стеснялся говорить о том, что ему понравились клоун и дрессированный медведь… Потом ещё раз был в цирке уже после службы, в Ленинграде. Какую-то Олю или Галю водил. С Валей Горшковым пригласили двух подружек с завода…

Он удивлялся этому свойству памяти («Только у меня или у всех так?» – думал) – уноситься мгновенно в такую даль, а и всего-то увидел на противоположном берегу у моста шатёр цирка. «Надо будет Гету с Ленкой сводить обязательно! Вроде собирались приехать…».

Проносились по реке с моторным гулом лодки – оставляя за собой треугольный волнистый след. Впереди, за мостами, на том берегу, возносил в небо купола Софийский собор, а рядом ещё выше – золотое сердце Вологды, купол соборной колокольни…

Прошёл мимо двухэтажных деревянных домов, мимо церкви, в которой сейчас валеночная фабрика, мимо пешеходного моста, мимо старых кирпичных домишек и ещё одной церкви, обнесённой лесами реставраторов, вышел к большому Октябрьскому мосту. На другой стороне улицы Чернышевского старинное каменное здание в три этажа – военный госпиталь. Не стал переходить улицу, повернул и вскоре был на остановке автобуса, что напротив кинотеатра «Родина». На афише – «Бриллиантовая рука». Говорят, что смешной фильм…

Подъехал автобус третьего маршрута, встал, накренившись набок, со скрипом раскрылись двери.

Он вошёл в почти пустой автобус и замешкался с оплатой. Женщина-кондуктор взглянула так, будто сказала – «ну». Пожилая, с тяжёлой кожаной сумкой на шее… «Почему она, вот такая уже немолодая, работает кондуктором? Почему с утра уже уставшая?..». Невольно возникли вопросы. Вспомнилась сразу и та архангельская кондукторша, что орала на него, требуя «платить или слазить»… А он не знал, как добраться до «толкучки», ему сказали до конечной ехать, он сел и поехал…

Назвала хулиганом,

Назвала меня фруктом…

Ах, как это погано,

Ах, кондуктор, кондуктор…

 

Хорошо – заплатила тогда за него какая-то женщина, похожая на мать…

– Есть у меня, есть… – достал из кармана пиджака пятак, подал.

«Что ж у меня на лбу что ли написано – денег нет?..». Прошёл в почти пустой салон, сел у окна…

Да, тогда в Архангельске без копейки был, и сейчас не густо в кармане. Но есть… Гонорар-то неплохой был за «Звезду полей»… Да что «неплохой» – большие деньги… Но вот, как-то уже и… рассосались…

Проезжали мимо тюрьмы: забор с колючей проволокой поверху, потом ещё кирпичная стена, а за ней уж и здание с зарешёченными окнами… «И там люди живут… Везде люди… Как там в частушке-то?..

Из тюремного окошка

Вижу город Вологду.

Принеси, сударка, хлеба,

Умираю с голоду.

Почему в Николе пели такую частушку? Значит, бывал кто-то в этой тюрьме…».

Впрочем, за окном давно уже была не тюрьма – двухэтажные оштукатуренные дома, какие-то сараи, совсем уже избы… Река за домами и кустами проблескивает. На берег выехали – за рекой большие деревья парка Мира, впереди по ходу движения – железнодорожный суставчатый мост, а за ним башни и стены монастыря. Прилуки…

Автобус встал перед шлагбаумом… Долго грохотал товарный поезд с северной стороны. Потом, после минуты тишины, с другой стороны – от Вологды в сторону Архангельска пролетел пассажирский поезд… «Прекрасно небо голубое, прекрасен поезд голубой…». Да, большой кусок жизни в поездах прошёл. Но теперь, кажется, всё, всё – осел в Вологде всерьёз и надолго. А небо, действительно, голубое… Но даже и в небе, чистом и голубом, есть что-то осеннее, неотвратимое.

Автобус перевалил железнодорожные пути, проехал под монастырской стеной и тяжело, будто устал, остановился на конечной. Скрипнули двери. Вышла женщина, вышел старик… Вышел и Рубцов. С последней ступеньки он обернулся и сказал: «Спасибо».

Кондукторша, будто очнувшись от сна или каких-то своих мыслей, вскинулась:

– Да пожалуйста… – и вдруг улыбнулась.

– Счастливый билет-то, – пояснил Рубцов, тоже улыбнулся и не выкинул бумажку, а сунул в карман брюк.

Сразу закурил, что-то вспоминал и не мог вспомнить. Рядом с ним курил шофёр – водитель автобуса, седоголовый, плотный мужчина.

– Здравствуйте, – обратился к нему Рубцов. – Вы не знаете, автобусы давно сюда ходят? В сороковом году ходили?

Шофёр кивнул, задумался…

– В сороковом?.. Да. Самый первый маршрут в городе и был от вокзала – сюда, через весь город. В тридцатых где-то появился… Даже точно скажу – в тридцать восьмом. Тридцать лет назад… Вот какие мы старые! – покачал головой улыбаясь. – Я ездил… Такие были фанерные сарайчики на колёсах.

– Ну, значит, и я ездил! – сказал Рубцов.

– Ну, счастливо, тогда, – сказал шофёр и полез в кабину автобуса.

– И вам счастливо!

Скрипнули снова двери, человека два или три сели в автобус и он, качнувшись, чихнув мотором, отъехал от остановки.

Николай осмотрелся – вон вдоль дороги ряд изб, и старый дом с каменным низом и деревянным вторым этажом – наверное, бывший купеческий… «В каком же доме мы-то жили? Не в двухэтажном, точно. В избе какой-то…». Получалось, что почти в любом доме на этой улице могли жить, и на соседней улице тоже… «Нет, ближе к реке, но не на самом берегу… Монастырь было видно… А с другой стороны церковь была… Точно! Не в монастыре, а рядом – церковь каменная». Он осмотрелся и сразу же и увидел купол и шпиль без креста, по улице правее монастыря. Туда и пошёл. От старых, накрепко закрытых сейчас монастырских ворот – дорога, как раз к церкви и выводит. И домишки вдоль дороги всё такие же – избы деревенские, а вот опять высокий дом, красивый – весь в резьбе… Нет, они в простеньком доме жили… У калитки одного из домов увидел старика.

– Здравствуйте…

– Здорово… – старик со впалыми в седой щетине щеками, в кепке-шестиклинке, туго натянутой на голову, посмотрел с любопытством на него. – Чего-то не помню…

– А я давно здесь и не был… Почти тридцать лет.

– Тутошний родом-то?

– Нет, мы приезжие, недолго тут жили, не помню только где… – Рубцов достал папиросную пачку, встряхнул и досадливо поморщился – кончились папиросы.

– Так на-ка, парень, я тебя угощу, – старик достал тоже «Север», сам взял папиросу и протянул пачку Николаю. А тот, взяв папиросу, чиркнул спичкой и держал огонёк в ладонях, пока старик прикуривал, потом и сам прикурил, огарок спички сунул под днище коробка…

– Вот не помню, в каком доме жили, – повторил Рубцов, – а где-то здесь…

– Не знаю уж, парень…

– А как церковь называется? – зачем-то спросил Рубцов.

– Никольский храм. Святого Николая Чудотворца на Валухе. Ручеёк там есть – раньше речка была – Валуха. Там рядом и старая дорога на Архангельск шла, и мост на Вологду там был, сваи ещё остались от моста…

– Вот там дорога на Архангельск была? – переспросил Николай.

– Да. А в ту сторону – на Кириллов, через Кубенское, через Новленское…

– Новленское? Я там бывал, – вспомнил Рубцов, недавнюю поездку к бабушке Серёги Чухина в какую-то деревеньку близ большого села Новленского…

– Да. Там в Новленском-то, говорят, старообрядцы жили…

Николай понял, что старику хочется поговорить, и его память тоже далеко заносит:

– А в монастыре что? – перебил.

– Военные… А ведь тюрьма была тут, – понизив голос стал говорить старик. – До войны – всё тут пересылка была. В тридцатом-то году, слышь, что тут творилось – кулаченых гнали через нас на север. Ой сколько же их тут было, всё больше – украинцы… Умирали… Слышь, парень, нас тут местных поряжали возить их… Ну, трупы-то… Я возил… В Чашникове – это недалеко, вверх по реке, в лесочке, говорят, зарывали, я-то возил только… Зимой, на санях… А там уж другие… Там сейчас всё поля – совхоз «Красная Звезда»… Ох много их тут… И за что страдали люди…

Николай сразу вспомнил об украинском колхозе неподалёку от Николы в Тотемском районе – высланные украинцы в лесу выстроили бараки, вырубили лес, распахали пустоши. И в голодные военные годы уже в богатый украинский колхоз ходили местные бабы выменивать одежду на хлеб. И с детства помнил те уважительные слова: «Умеют работать украинцы». В пятидесятые украинцы вернулись на родину. Видимо, здесь, в монастыре, была одна из остановок на их крестном пути… Колхоз-то в лесу строили уже те, кто выжили…

– Тюрьма, значит, была?

– Да, пересылка.

Вспомнился опять странный эпизод с убегавшим человеком, которого задержал отец. Он уже записал тот случай в рассказике «Дикий лук»…

– Так у тебя как фамилия-то? – спохватился старик.

– Рубцов.

– Нет, не помню таких…

– Да мы недолго и жили тут…

– Не помню, – будто бы и виновато ответил старик. – Ты возьми ещё курева-то, – протянул пачку.

– Нет, отец, спасибо, я куплю. Где магазин-то у вас?

– Так в доме у остановки, ты мимо проходил…

– А-а, ну спасибо. До свидания, дедушка.

– До свидания, – кивнул старик и добавил: – Внучек…

Николай дошёл сначала до церкви – полуразрушенной, обросшей кустами, крапивой… Вышел на берег, и здесь увидел вымощенную камнем старую дорогу от реки на север… Ту самую – старую Архангельскую…. Сколько же старых дорог на Руси! В Николу он тоже по старой дороге ходит от парома у села Красного. И Серёга Чухин говорил, когда ехали в автобусе в Новленское, что есть старая Кирилловская дорога вдоль озера…

Старые дороги, вечные дороги, вдоль них-то и стоят до сих пор деревушки, и церкви – памятники былой веры и мученичества, по ним уходили мужики на войну… «А вот по этой, может, сам Ломоносов в Москву шёл… А по какой же ещё-то!» – решил вдруг для себя Рубцов и даже с уважением посмотрел на булыжники мостовой.

По берегу вернулся к монастырю… Где-то вот здесь на этом лужке между монастырской стеной и рекой и отдыхали тогда. Они с Аликом искали дикий лук, отец купался, мать с Борей на травке сидели…

 По тропке под могучими древними стенами шёл, заглянул в бойницу и увидел, что толщина стены метра два… Покачал головой.

А посреди реки качалась лодка, мужик в ней сидел, поднимался и опускался «паук», и каждый раз несколько рыбин бултыхались в сетке. Ну, это не рыболовецкий трал – точно уж… А на том берегу, в лугу, у кустов дымит костерок…

Он обошёл вокруг монастыря и подошёл ко вторым воротам, выходившим на дорогу из города. Машина выехала – военный грузовик. И ворота закрылись. В воротах калитка сделана…

«Не пустят ведь. Воинская часть…» – подумал Николай.

За калиткой была будка, в которой сидела, опершись на стол, бабуся в очках и, наверное, что-то вязала, сразу опустила руки под стол…

– Здравствуйте, можно мне пройти?

– Не положено, – строго ответила бабулька.

– Я писатель, – достал корочки писательского билета.

Строгая бабушка в корочки не посмотрела, а крикнула куда-то в сторону:

– Товарищ лейтенант, тут вот лезет какой-то…

К калитке подошёл лейтенант в портупее, фуражке, сияющих сапогах, с кобурой на боку – серьёзный… Мальчишка почти.

– Что вы хотите?

– Здравствуйте, товарищ лейтенант. Я писатель, я в газете работаю… – снова показал удостоверение. – Здесь, в монастыре, могила поэта Батюшкова, мне нужно посмотреть…

– А какая газета?

–  «Вологодский комсомолец»…

– А фамилия ваша? – заинтересовался лейтенант.

И Рубцов ещё раз достал из кармана и раскрыл удостоверение:

– Рубцов. Николай Рубцов…

– Вы – Николай Рубцов?

– Да…

– Здравствуйте… Я читал. У меня жена здесь в библиотеке работает, недавно ваша книжка поступила…

– Эта? – спросил Николай, и достал из внутреннего кармана «Звезду полей».

– Да. Знаете, мне очень понравилось, а жена, вообще… Знаете, я проведу… Пойдёмте.

– А не попадёт тебе, лейтенант? – тихо, спросил Рубцов.

– Да тут никаких секретов нет… – махнул рукой лейтенант и улыбнулся.

– Но охрана у вас серьёзная, – оглянулся Рубцов на бабульку, которая уже, не обращая на них внимания, вязала, кажется, носок.

Лейтенант опять улыбнулся.

Они вошли во двор монастыря, он тоже бы вымощен камнем. Посреди – огромный, обшарпанный, но величественный собор, от него переход в другое большое квадратное здание…

– Мне жена рассказывала – вот это, трапезная палата, в ней поляки, они монастырь захватили, сожгли монахов, пятьдесят человек… Знаете… А могилы вот там… Там и Батюшков есть, точно…

Из церковного подвала солдаты вытаскивали и забрасывали в кузов какие-то мешки…

Они прошли на площадку за храмом, где в беспорядке стояли надгробные памятники – мраморные, гранитные тумбы с отбитыми крестами, с неразличимыми почти надписями…

– Конечно, не на могилах стоят, так уж поставили, чтобы не валялись, – пояснил лейтенант. Тихо добавил: – Знаете, скоро мы отсюда уедем. Музей, говорят, будет, так всё на места поставят…

– Не знаю, – Рубцова стал раздражать это постоянное «знаете»… – А где Батюшков-то?

– Вон… Знаете… – лейтенант споткнулся на слове, поправил портупею, идеально сидящую на нём.

– Ну, пойдём, лейтенант, пойдём, – мягче сказал Рубцов и подошёл к ограде, в которой стояло надгробие белого мрамора. – А его могила?..

– Точно не знаю, но ограда и памятник были здесь, на этом месте, уже давно…

Сверху на памятнике был небольшой металлический шар и крест. На бронзовом медальоне посреди тумбы знакомый по рисункам Пушкина и автопортретам профиль, под ним: «Константинъ Николаевичь Батюшковъ родился в Вологде…».

– Тоже офицер, три войны прошёл, – кивнув на памятник, сказал Рубцов. И спросил: – Знаешь что-нибудь из его стихов?

– Специально брал в библиотеке сборник… Такое у него есть длинное, где всех высмеивал, чего-то – на берегу…

– «Видения на берегу Леты», – вспомнил Николай.

– Да-да… – закивал лейтенант. – Ну, вот эти у него ещё стихи, самые известные «О память сердца…».

–  «…ты сильней рассудка памяти печальной», – закончил Рубцов. – А ты знаешь, Пушкин, разбирая его стихи, – эти две строчки отчеркнул и подписал – плохо, а дальше про всё стихотворение, которое никто и не помнит, написал что, мол, великолепно или как-то так… Странно, да?..

Лейтенант пожал плечами:

– Ну, знаете, мог и Пушкин ошибиться…

– Нет, – резко оборвал Рубцов. – Пушкин не мог ошибиться. Просто мы ещё не всё понимаем… А знаешь… – остановился, усмехнулся тому, что перенял невольно словцо у лейтенанта. – Хорошо было тут лежать, когда монахи жили, в колокола звонили, пели в храме… – Он обернулся к храму… – Представляешь?.. Колокола, небо, молитва… Мы все живём вблизи пустого храма… Потому и не знаем, где могилы наших поэтов… и матерей… Вблизи пустого храма… Ну, спасибо, пошли.

Вернулись к воротам.

– Как тебя зовут-то, лейтенант?

– Игорь…

– Игорь – это, между прочим, Георгий. Хорошее имя для офицера.

– Почему?

– Ну – Георгий Победоносец…

– А-а… – лейтенант, видимо, не совсем понял Рубцова. Он о своём думал: – Николай…

– …Михайлович, но можно и без этого, – отозвался Рубцов.

– Николай Михайлович, а вы бы не могли в библиотеку зайти? Это здесь, в Прилуках, недалеко, жена бы так обрадовалась…

– Спасибо, Игорь… Знаешь… Не сегодня. Я ещё приду сюда, вернусь. А пока, вот что… – он достал из внутреннего кармана книжку. Раскрыл. – Ручка есть у вас?

– Есть… Ольга Павловна, – обратился лейтенант к вахтёрше, – у вас ручка есть?

– А как же, – отложила вязание, выдвинула ящик стола, подала лейтенанту чернильную ручку, тот подал Рубцову.

– Как жену зовут? – спросил Рубцов.

– Вера.

«Игорю (Георгию) и Вере – на долгую счастливую жизнь дарю эту книжку в Прилуцком монастыре, где лежит Батюшков… А мы ещё поживём! Счастья вам, ребята! Николай Рубцов. – Задумался и не поставил дату, а написал: – На берегу Леты».

Вернул лейтенанту ручку, подал книжку. Пожал руку.

– Спасибо, товарищ лейтенант. Счастливо и вам, Ольга Павловна, – и добавил, когда понял, что ответа не будет: – Хорошей службы…

– Спасибо, – откликнулась вдруг и Ольга Павловна.

Вышел за стены монастыря. Пошёл к остановке, к магазину – надо было купить папирос. Да пора уже было и пообедать…

В магазине купил пачку папирос, четвертинку чёрного, два сырка «Дружба». Подумал и взял бутылку портвейна.

Снова на берег пошёл, под монастырскую стену, примял траву сел… И не стал открывать бутылку. И есть не стал. Курил… Думал… Или вспоминал чего-то…

Мужик в лодке опускал и поднимал паук у самого берега, метрах в трёх всего. Николай будто решил что-то для себя, резко поднялся с травы, откинул пустой мундштук выкуренной папиросы, к кромке воды спустился (берег тут был мокрый, вязкий и он почувствовал, что в ботинок попала вода).

– Здравствуйте! – громко сказал. Он понимал, что это глупо – здороваться с берега, но и как по-другому заговорить не знал. – Здравствуйте! – ещё раз, громче, сказал, видя, что его не слышат.

Мужик вытащил и бросил на дно лодки трёх лещей, обернулся, кивнул:

– Здравствуйте.

– Вы не могли бы меня перевезти? Очень надо…

– Конечно, перевезу, – ответил мужик и тут же взялся за вёсла и в два гребка подогнал дюралевую лодку с задранным мотором к берегу. Лодка, приминая водяную траву, мягко уткнулась носом в берег. – Залезай.

 Николай, ухватившись рукой на носовой крюк с цепью, высоко задрал левую ногу, при этом почувствовав, как затекает вода и в правый ботинок… И завис на мгновение в этом неудобном дурацком положении. Да ещё бутылка, сунутая в карман пиджака, оттягивала полу. Рыбак тут же поднялся, ухватил за левую руку и помог влезть в лодку.

– Садись…

– Вот это и называется – одной ногой на берегу, другой на корабле. – И протянул на этот раз правую руку. – Николай. Рубцов.

– Толя, – просто ответил мужик. (Рубцов понял, что его фамилия Толе ничего не говорит). – Черпанул? – кивнул Толя на ботинки. – У нас там костерок, высушим…

Толя в чёрно-белой, изрядно захватанной кепке, в брезентовой курточке и клетчатой застиранной рубахе под ней, в брезентовых же, затёртых на бёдрах штанах, в литых резиновых сапогах. Лицо обветренное, чисто выбритое, с резкими морщинами от крыльев носа к губам.

Рыбины на дне лодки лежали, беззвучно раскрывая рот, или уже уснулые, и вдруг выгибались, подпрыгивали, стучали хвостами. Одну Толя придавил сапогом ко дну лодки…

– А я работал когда-то на траулере, в море рыбу ловил… Как из трала на палубу вывалят – кипит прямо…

– Ну, у нас не море, – спокойно ответил рыбак, короткими сильными гребками направляя лодку через реку. «Паук», как большой сетчатый мешок, болтается, поднятый лебёдкой над кормой лодки. – Нам и этого хватит, – спокойно говорит Толя. – Эту домой возьму, а ушица уже сварена. Сейчас и похлебаем…

Лодка снова ткнулась в берег, Толя первым вышагнул, за цепь подтянул лодку повыше, и Николай на этот раз выпрыгнул сразу на сухое.

Толя пошёл выше на берег, на травянистый открытый луг.

– А рыба? – окликнул его Николай.

– Пусть там остаётся, ничего с ней не будет, – махнул рукой Толя.

Николай поспешил за ним по примятой высокой траве… Выскочила вдруг узкомордая черно-белая собака с загнутым в баранку хвостом, с привизгом ткнулась в ноги рыбаку и тут же заурчала на Николая.

– Фу, Пыж, нельзя, свои! – резко сказал Толя, и пёс тут же развернулся и скрылся в траве. – Иди, не бойся… – это уже Николаю.

Тянул вкусный дымок… У костерка сидели двое парней лет по четырнадцать и жарили, наколов на ветки, куски хлеба…

– Привет, ребята! – первым Рубцов сказал. – О, хлебушек на костре – это вещь!

– Здрасьте, – буркнули парни в ответ.

– Ну чего, вы похлебали? – спросил Толя.

– Да, – аппетитно жуя горячий пахучий хлеб, ответил лопоухий, похожий на Толю, мальчишка.

– Тёзка твой, – сказал Толя Николаю, кивнув на него.

Парнишка дожевал хлеб, схватил лежавший тут же самодельный лук, с тетивой из капроновой нити. Вставил стрелу, свистнул. Пыж тут же вылетел из травы, будто ждал, когда позовут. Стрела резко взлетела и, дав дугу, упала куда-то за луг, в кусты. Пыж, не дожидаясь команды, бросился в том направлении, только видно было, как шевелится, обозначая его след, трава. И вскоре пёс вернулся, неся стрелу, положил к ногам хозяина.

– Дай, Колька, мне! – второй мальчишка, с хитроватыми шустрыми глазами, выхватил лук. Колька хотел уж отбирать у него оружие, но тут Рубцов голос подал:

– А можно мне попробовать?

Мальчишка с видимым недовольством отдал ему лук, а Толя подал стрелу:

– На, попробуй…

– Только сильно не натягивайте, – Колька сказал.

Рубцов выстрелил, и зачаровано смотрел вслед стреле… А пёс уже нёс стрелу обратно…

– Теперь я! – второй парень схватил стрелу.

Рубцов отдал ему лук:

– Ну, у вас собака натренирована, как в цирке... – покачал головой.

– Рабочая лайка! – с гордостью ответил Толя.

– А-а…

– Вы, давайте-ка, вон там постреляйте, дайте нам похлебать, – приказал Толя парням, и они убежали, позвав за собой и собаку, и было слышно, как они смеялись и кричали что-то, и стрела то и дело взлетала к небу…  

– Твои? – Николай спросил.

– Колька мой, а Лёнька дружок его… Ещё у меня есть Володька. Не поехал с нами, в техникум завтра первый день, готовится, а эти в восьмой побегут… Садись вон на коряжку, да давай ботинки-то, посушим.

Николай сел на корягу, приспособленную под скамью, стянул ботинки. Толя тем временем срезал на ближайшем кусте ивы пару виц, воткнул их у костерка, на них и нацепил ботинки Рубцова.

Николаю чего-то так хорошо стало, что даже дырки на пятке носка не стеснялся он, вытянул ноги ближе огню. А чего, Толи стесняться, что ли? Простой мужик…

– Прямо уж из котелка похлебаем, – сказал Толя, ставя на траву закоптелый котелок. Ложкой сдвинул крышку, и запах наваристой ухи будто опьянил.

А Николай только сейчас вспомнил:

– Анатолий, давай-ка кружки-то, – достал бутылку и разу же лихо пробку сорвал. Достал ещё хлеб и сырки из кармана.

Толя приподнялся, поглядел в сторону, где бегали мальчишки.

– Ну, давай. – Подал Рубцову деревянную ложку, выставил и две железные зелёные кружки.

Николай разлил.

– За знакомство! – Выпили, заели ухой.

Рубцов сидел у костерка, перед ним и вокруг него был разнотравный луг, впереди река, и на том уже берегу – стены и башни монастыря, церковные купола за стенами, небо, облака…

Ещё выпили.

– Ты где живёшь? – спросил Николай.

– В Ковырине, на Гончарной.

– А-а… Это Октябрьский посёлок?..

– Да.

– У меня там… родственники…

– Не вологодский что ли сам-то? – спросил Толя.

– Вологодский… Долго не здесь жил…

– А где?

– А где я только и ни жил, Толя. Как центростремительная сила, жизнь меня по всей земле носила…

– Это ты стихи, что ли, сейчас?..

– Да, это мои… Давай!

Выпили.

– А я вот тоже сочинил, – Толя сказал. – «Ходить по родной земле босиком – это большое счастье». А мне сказали, что это Яшин…

– Да, это Яшин, Александр Яковлевич… А ты, видно, где-то прочитал и забыл, потом как свои вспомнил. Так бывает.

– А ты чего – поэт, что ли?

– Да. Я поэт. Жаль, книжки нет с собой…

– Ты так прочитай… Давай-ка… – Толя разлил. Выпили.

Рубцов на мгновение задумался, огляделся кругом и начал:

Доволен я буквально всем,

На берегу сижу и ем ушицу,

Вкусную ушицу…

Стреляют угольки в огне,

А я валяюсь на спине,

Внимаю жалобному крику

Болотной птицы,

Надо мной

Между берёзой и сосной…

 

– Нет берёз и сосен здесь нету… Нечего и врать… – махнул Рубцов рукой и коротко хохотнул.

– Это ты прямо сейчас сочинил, что ли?

– Да… Ерунда это, Толя, баловство… А ушица хороша. Ох и хороша. Давай по последней. – Разлил остатки. Выпили. Закурил, протянул пачку и Анатолию.

– Бросил, давно уже.

– А я вот не смог, а теперь уж чего…

– Ну, никогда не поздно, тебе чего, сорок поди-ка…

– Тридцать три будет… Возраст Христа… Ты веришь в Христа?

Толя пожал плечами.

– А надо верить, надо…

Рубцов курил, приятное несильное опьянение кружило голову, будто плыли снова в лодке…

– Вот такие вы… поэты… А тут живёшь… – как-то грустно Толя сказал.

– Плохо, что ли, живёшь?

– Да нет, не плохо, жена, два сына… А чего-то… Вот как в песне-то: «Дай мне такое дело, чтобы сердце пело!». А такого-то дела и нет…

– Ну, дел много… А вообще, понимаю тебя… Вот поэтому-то и надо верить. Пойду-ка я… Тут ведь церковь-то недалеко.

– Да, за парком Мира, вон по дороге иди, дак и придёшь.

– Вот и схожу. У меня ведь и отец там похоронен.

– А-а…

Рубцов натянул ботинки. Поднялся, отряхнул брюки.

– Ну, счастливо… Удачи и вам, ребята, – сказал и подбегавшим парням.

– До свидания!

 

Он вышел на тропу, по которой вскоре попал в парк Мира – тут была аллея тополей вдоль берега, вглубь парка уходили дорожки, обсаженные берёзами. Он свернул на такую дорожку и вышел на пустую поляну со сценой и скамейками перед ней, какие-то плакаты по краям поляны… Чуть дальше, за кустами акаций, спортивная площадка – турник, пирамида из двух наклонных лестниц, подобие гимнастических брусьев… Послышались голоса, шаги, на площадку с другой стороны вбежала группа парней, человек восемь. Николай присел на скамейке перед сценой, закурил, смотрел на спортсменов. Они все в одинаковых спортивных штанах и майках с эмблемой общества «Динамо». Один постарше, видимо, тренер, командует: «На пары… Подходы… Резче!.. Плотнее захват!.. Поменялись!». Парни по очереди обхватывали и подбрасывали друг друга, имитировали приёмы вольной борьбы… или классической. В этом Николай плохо разбирался. Хотя бороться, между прочим, когда-то любил, и на том самодеятельном уровне боролся неплохо… Это ещё в Тотьме было, в лесном техникуме, вскоре после школы. Любили там они побороться – кто кого повалит и на лопатки положит. Никто не учил, конечно, сами – кто что знает и придумает… Обхватывались за пояс и давай – или вверх вырвать, или в пояснице переломить, или, прихватив руку и голову, разворачиваться спиной и, падая, увлекать за собой противника. Боролись без подножек и захватов ног. И ведь он, Колька, не уступал и более крупным ребятам – жилистый был, вертлявый, не прихватишь его, а он резко вплотную подходил, обхватывал и сбивал на землю… Бывало, что и в драку борьба переходила… А потом ещё в Кировске в техникуме у них тоже на физкультуре «самооборона» была, там уже физрук и подножки показывал, и «через спину». И у него, Кольки Рубцова, между прочим, пятёрка была за «самооборону». А работа кочегаром на траулере и потом, уже в Кировском техникуме, разгрузка вагонов с картошкой и силёнку кой-какую дали – в учебке флотской подтягивался раз пятнадцать…

Вспоминал, покуривал, смотрел на здоровую молодость… По команде тренера парни стали кто подтягиваться на перекладине, кто отжиматься на брусьях. И убежали – как и не было их.

Рубцов поднялся, прошёл на спортивную площадку. Под турником встал, подпрыгнул, ухватился за перекладину, с усилием подтянулся два раза и спрыгнул… Усмехнулся сам себе криво. «Молодость уходит из под ног… Всё, ушла уже… Свои сто гениальных стихов я уже написал… Ну, ещё сколько-то напишу… Прозу буду писать! Да!».

Оглянулся, представился себя – лысоватого, в пиджаке, в брюках с задравшимися штанинами, в ботинках грязных – висящего на турнике. И засмеялся даже…

Хмель уже выветрился… И, что хорошо, – не хотелось поддать ещё, пока не хотелось, да и где тут…

– Мама, грибок!

Услышал голос и вздрогнул, так похож был он на голос дочери. В стороне, за деревьями гуляла девочка и её мама…

«Гета хотела приехать, Ленку привезти… В цирк обязательно сходим!..».

Шёл сейчас по дорожке обсаженной яблонями… Яблоки мелкие. И горькие.

А вот и кладбищенская ограда, вон и церковь.

Ворота ещё старые – с кирпичными столбами, с кованой калиткой, с крестом сверху… Прошёл. У церкви, у самого входа стоял нищий. Кажется, он и на похоронах отца тут стоял. Или другой это уже – но в такой же рванине, заросший, с гноящимися глазами и чёрной ладошкой, которую выставил перед собой. «Откуда берутся они, эти нищие? Нигде их больше в городе не видно… Где живут, ночуют, что едят?». В детстве он ещё видел нищих, но те были не такие, тех называли странниками – они куда-то шли через их Николу… Были ещё после войны инвалиды на вокзалах, безногие, на тележках… Куда-то потом все разом пропали. И не стало никаких нищих. Только вот тут у церкви.

– Подай, Христа ради, добрый человек.

– А я добрый? – сузив глаза, резко спросил Рубцов.

– Конечно, добрый, – ответил нищий и даже улыбнулся.

Усмехнулся, качнув головой, и Рубцов, монету из кармана в ладонь чёрную сунул.

– Храни тебя Господь.

Подумал и не пошёл сразу в церковь, решил зайти на обратном пути. По тропе попал в дальний конец кладбища, помнил, что у самой ограды хоронили. Да вот и могила в деревянной оградке, и скамейка, и столик… «Бывают, присматривают…» – подумал про Евгению, жену отца и её сыновей. Присел.

Вот тут бы и выпить, и поговорить бы с отцом… Узнать бы, в кого же это у него – да, похоже, и у братьев Алика и Бори – судьба такая – бродяжья… Галя, сестра, рассказывала, что отец и мама из деревни уехали в Вологду, потом в Емецке жили, там-то он, Николай, и родился, потом ещё Няндома была… А он помнит уже вот Прилуки, потом тот страшный барак в Вологде… «Что носило тебя, отец, по земле? Судьба или своя воля?.. Не ответишь… Знаешь, отец, я не обижаюсь на тебя. Была обида, прошла. А до того обида-то была – знал, что жив, а говорил, что погиб. А что было говорить-то?.. Ну, хоть увиделись… Я тоже, мотаюсь… Внучка у тебя, отец, растёт… Я, папа, поэтом стал, книжки у меня есть, всё хорошо… Всё хо-ро-шо». И оборвал этот «разговор». Встал и пошёл от могилы.

На церковной двери уже висел замок, и не было ни нищего, никого…

Пошёл по тихой, сжатой деревьями и двухэтажными деревянными домами улице, мимо обнесённого железным забором, со сбитыми крестами, перестроенного, и всё-таки храма… Автобаза в нём какая-то… А по правую руку – тоже церковь, и тоже какой-то склад там… «Живём вблизи пустого храма… Вот потому и живём так, и не держит ничто, ни дом, ни дети, ничто…».

Так думая вышел на высокий берег, здесь на пятачке асфальта памятник 800-летия Вологды… Вот отсюда в 1147 году начинался город… Впереди, на «Соборной горке» (так зовут это место все вологжане) – стены Вологодского кремля, Софийский собор и колокольня…

Прошёл и под стенами Софийского собора. На самом высоком месте Соборной горки, над береговым обрывом, между собором и ещё одной церковью (тоже пустой, зимой в ней лыжи напрокат выдают – сам видел!) стеклянный куб – выставка достижений местного хозяйства…

Он встал на самом откосе, посмотрел верх и вниз по реке – на каждом её изгибе – церкви…

– Гуляешь, Коля? – окликнули сзади.

Оглянулся: журналист одной из районных газет, низкорослый и пухлый весельчак Булыгин, широко улыбался и протягивал руку.

– Ты как тут? – спросил Рубцов.

– Да меня редактор вместо себя на областное совещание отправил, вот… Ну и ладно, я чего: мне сказали – я поехал… – Он говорил безостановочно. – Да, тебе же гонорарий у нас положен… Мы ж три стиха твои дали… Да… Ты ж у нас прямо как классик идёшь…

– И где я могу получить свои деньги? – оборвал его Рубцов.

– На почте, Коля, на почте! Переводик будет, переводик… Но в счёт будущего можно и сегодня, – щёлкнул пальцем по горлу и кивнул в сторону скверика, где сидела на скамейке тёплая компания районных редакторов и журналистов. И все смотрели на них. И не подойти вроде нельзя – зазнался, подумают. А и подходить не хочется… Рубцов натянуто улыбнулся и помахал компании рукой.

– Коля, давай к нам, – крикнул кто-то.

– Пошли, Коля, – позвал и Булыгин.

– Нет, ребята, спасибо, не могу, – твёрдо сказал Рубцов, пожал пухлую руку Булыгина и пошагал по береговой тропке вдоль берега – ближе к дому… Вон уже за мостами и храм видно, у которого стоял утром… И пошёл туда, домой, перешёл по мосту на свой берег.

Целое путешествие сегодня совершил по обоим берегам реки Вологды…

И снова стоял на береговой крутизне, смотрел на реку, на город.

Уже вечерело…

Зашёл ещё в продовольственный магазин в соседнем доме. Взял хлеба, вина…

«Не ужиться мне с этими партийными… А как-то же надо жить…» – думал, подходя к дому. Своим ключом открыл дверь, и сразу в свою комнату, закрылся сел за стол… Ещё раз вспомнил весь этот день – реку, город, Прилуки, Батюшкова, рыбака Толю, отца…

Взял ручку, заправил чернила из банки. Проверил на куске газеты, чтобы не пачкала… В записную книжку вписал без исправлений:

ВОЛОГОДСКИЙ ПЕЙЗАЖ

Живу вблизи пустого храма,

На крутизне береговой,

И городская панорама

Открыта вся передо мной.

Пейзаж, меняющий обличье,

Мне виден весь со стороны

Во всем таинственном величье

Своей глубокой старины.

 

Там, за рекою, свалка бревен,

Подъемный кран, гора песка,

И торопливо – час не ровен! –

Полощут женщины с мостка

Свое белье – полны до края

Корзины этого добра,

А мимо, волны нагоняя,

Летят и воют катера.

 

Сады. Желтеющие зданья

Меж зеленеющих садов

И темный, будто из преданья,

Квартал дряхлеющих дворов,

Архитектурный чей-то опус,

Среди квартала... Дым густой...

И третий, кажется, автобус

Бежит по линии шестой.

 

Где строят мост, где роют яму,

Везде при этом крик ворон,

И обрывает панораму

Невозмутимый небосклон.

Кончаясь лишь на этом склоне,

Видны повсюду тополя,

И там, светясь, в тумане тонет

Глава безмолвного кремля...

 

Написал, подул ещё, чтобы чернила высохли, закрыл книжку, отложил ручку. Открыл банку кильки в томате, бутылку вина, отрезал хлеба. Выпил, поел… И лёг спать.

И спал он на берегу реки…

Реки вечности…