Дмитрий ЕРМАКОВ. ПО СТАРОЙ ДОРОГЕ. К годовщине памяти Николая Рубцова (3.01.1936 – 19.01.1971)

 

Дмитрий ЕРМАКОВ

ПО СТАРОЙ ДОРОГЕ

К годовщине памяти Николая Рубцова (3.01.1936 – 19.01.1971)

 

1.

«Хватит, уеду, уйду…». На автовокзале он был самым первым и первым купил билет на шестичасовой автобус. Покурил на широком бетонном крыльце… Сонный голубь клевал шелуху семечек и грязную воду из лужи…

Всё больше вокруг людей: с сумками, авоськами, чемоданами… Все едут. Сперва из деревни в город, потом обратно… А у него свободные руки. Только в кармане пиджака чернильная ручка и записная книжка. И деньги. Деньги ещё есть.

Он присел на скамейку. Вокзальный милиционер прошёл мимо, взглянул и отвернулся.

«Да, сегодня я вам не интересен. Не помогу вытрезвителю план выполнить…» – усмехнулся и снова закурил…

Началась посадка в автобус. Толкучка у двери. Он даже и не пытался сесть на своё, указанное в билете, место (тут уже сидела какая-то женщина с высокой причёской), встал рядом, ухватился обеими руками за поручень. Скрипнула и захлопнулась дверь, и автобус, похожий на небольшой сарайчик с колёсами, двинулся по маршруту «Вологда – Тотьма».

Автобус вырулил на центральную улицу, пустую в это время, проехал мимо Ильича на пьедестале, мимо ресторана «Север», свернул к мосту и переехал реку… Знаком, кажется, не каждый дом, знакома каждая скамейка в сквере, каждое окошко в домах, каждый куст… Всё хожено-перехожено…

Вот и за город выехали. Проплыли слева задумчивые стены и башни Спасо-Прилуцкого монастыря, укрывшие могилы святых и поэта Батюшкова. Промелькнули домики пригородного посёлка, и потянулись поля, перелески, деревни…

Задремал что ли – левая рука сорвалась с поручня и хлопнула по голове, прямо-то по красивой причёске… Женщина возмущенно взглянула на него, он попытался улыбнуться. Оба ничего не сказали.

В Соколе стало свободнее, и он сел где-то в самом конце салона, в правом углу. Смотрел на Сокол, который проезжал десятки раз, в котором и много-много раз бывал в гостях у разных приятелей и знакомых, но всё не мог понять расположение этого города в пространстве: вот дома, потом кусты, какая-то болотина, и кажется, что город уже кончился, но снова дома – деревянные двухэтажные и даже кирпичные пятиэтажки, как в Вологде, и опять какие-то избушки с огородами… Переехали широкую пустынную Сухону…

И он задремал. Встряхнулся уже в Воробьёве, вспомнил, как ходил отсюда в Петряево, как принимала его мама Саши Романова, и улыбнулся… Автобус тронулся, и он снова задремал.

«Десять минут стоим!» – разбудил голос шофёра, и он увидел, что уже Биряково. Пробрался к выходу, вышел на улицу, закурил… Автостанция здесь в обычной избе. Такие избы в каждой деревне… «Наверное, хозяева тоже когда-то уехали из этого дома в город… А куда теперь вернуться их сыну, дочери, внуку? Вон, целыми автобусами едем в деревню – хорошо, если есть куда, к кому...». Шофер вышел из дома-автостанции и все заторопились обратно в автобус.

Проехали мимо добротных двухэтажных домов по мосту, через стремительную речку Стрелицу, бегущую в широкой просторной долине. Высокие холмы-берега в зелёной и желтеющей листве, вдалеке – серебристые домики деревни и развалины церкви…

И снова лес, деревеньки, луговины с недавно смётанными стогами…

Приехали в Фоминское. Вышел у краснокирпичного двухэтажного дома с закруглёнными окнами (ясно, что когда-то купеческого) и, не задерживаясь, пошагал за село, к отворотке на Черепаниху.

Почти сразу же и попутку поймал. Тормознул пыльно-зелёный ГАЗ-51.

– До парома подкинешь?

– Садись! – ответил, не выпуская изо рта сигарету, парень с конопатым лицом, в кепке, в брезентовой куртяшке.

Он сел на продавленное, с выбившимся поролоном, сиденье, захлопнул дверцу.

 Водитель сразу рванул. Машина, бодро подпрыгивая, покатилась по лесной, изрядно разбитой дороге. Между сиденьями заткнута сложенная вдвое газета. «Ленинское…» – читается часть названия. «Ленинское знамя» – Тотемская районка. Усмехнулся, взял в руки… Особенно сильно тряхнуло, и он, подскочив, даже ударился головой.

– Держись! – не выпуская изо рта сигарету, сказал парень, – скосил глаза на него: – Газету не мни.

Развернул и сразу посмотрел последнюю страницу: фотография «самая красивая», где он в шляпе. И подборочка-то – четыре стихотворения и вступительное слово. «Спасибо, Серёжа», – уже не усмехнулся, а улыбнулся.

– Не помни, говорю, – уже сердито сказал шофёр. – Это в библиотеку.

– Если в библиотеку, то я даже и подписать могу…

Дорога тесно сжата ольховником, в низине – опасные лужи, разъезженные колеи. Шофер сосредоточенно крутит руль. И он смотрит вперёд и взглядом будто помогает машине, одной рукой держится за сиденье, в другой – газета.

Выехали на твёрдую дорогу, и тут парень внимательно взглянул на него.

– Так это вы? – спокойно и уважительно сказал. – Тогда, и правда, распишитесь.

– Распишусь… Чего везёшь-то?

– Запчасти. Уборочная, а у нас комбайн встал.

– А… Николай, – назвал своё имя.

– Я понял, – ответил шофёр. – Я тоже Николай.

– Ну, вот и познакомились…

– Да уже и приехали…

Николай высадил его у самой переправы.

– Как раз сейчас пойдёт, – сказал, кивнув на паром.

Он достал из кармана пиджака ручку, подкрутил так, что капнули чернила, вытер о последнюю страницу записной книжки, попробовал писать на этой же странице и, наконец, расписался в газете, под своими стихами…

– Спасибо!

– Счастливо!

Пожали руки и расстались. Грузовик уехал, разбрызгав мелкую лужицу.

А перед ним снова была Сухона: широкая,  серая, в пологих берегах, на том – село Красное, оно же – Усть-Толшма… Обезглавленная церковь, переделанная в зернохранилище; дома, в некоторых из них доводилось бывать и ночевать; заборы, под которыми тоже доводилось коротать ночь…

Он покурил последний раз и пошёл к парому…

Паромщик, кажется, был всё тот же, старый, со странным именем Форка («Фрол, может быть?»), а паром новый, уже не вёсельный…

– Ну, здравствуй, Харон. Перевези меня на ту сторону, домой.

Тихо бубнил движок, неспешно плыл от берега к берегу паром.

Рубцов стоял у перил, глядел на воду, на уходящий в прошлое берег…

 

2.

Я не задержался в Красном, сразу пошёл. По дороге, похоже, совсем не ездят. Старые тракторные колеи наполнены водой, и подёрнуты зелёной ряской, по краям дороги подорожник, прямо на дороге – беззащитные синие незабудки. В мокрых местах отчётливо видны следы рифлёных подошв – грибники и ягодники ходят…

Вот и охватил осенний лес душу… Я так люблю осенний лес, над ним – сияние небес…

Вот здесь на этом обрыве над Толшмой и присяду, всегда здесь сидел, под соснами… Теперь уж не примну и траву… Вот даль какая открывается: сине-зелёные волны лесов и бесконечное небо. Вот где просторно душе! А рядом – переспелые ягоды земляники, кусты брусники с глянцевыми твёрдыми листьями и розовыми ещё ягодами. Муравей ползёт. Над водой носятся ласточки, и будто втыкаются в берег: там ниже, в обрыве, их норки.

И дальше по старой дороге, мимо деревни Засека, где умирают два последних дома с провалившимися крышами, да какой-то сарай, в зарастающем лесом поле – пристанище сказок, леших, овинников и домовых…

Деревня Бор, а на той стороне Толшмы село Манылово и останки церкви.

Тишина над крестами погоста. Вот и здесь – церковь на том берегу, а погост на этом… «Тихо ответили жители – это на том берегу». Нет – на этом, на моём…

Какие простые и ласковые места по этой старой вечной дороге! Вот деревенька Соколово, а вон уже и Воротишна – тоже с церковью…

Мягкая травяная земля. Тяжёлый, похожий на медведя перед спячкой, шмель перелетает дорогу и растворяется в травах. Запах мокрой земли и хвои, тонкий дух увядающих трав…

Деревня Широбоково,  деревня Фатьянка… Юркая Юрманга, впадающая в Толшму, весной разольётся так, что и не перейдёшь, а сейчас – мигом перелетел…

И снова дорога к самой Толшме прижалась. Ещё постою над рекой… Песчаная отмель внизу истыкана птичьими треугольными следками… Да, здесь купались тоже… Помню. Помню…

Помню, как тропкой, едва заметной, 

В густой осоке, где утки крякали, 

Мы с острогой ходили летом 

Ловить налимов под речными корягами. 

Поймать налима не просто было. 

Мало одного желания. 

Мы уставали, и нас знобило 

От длительного купания, 

Но мы храбрились: – Рыбак не плачет! – 

В воде плескались 

                    до головокружения 

И наконец на песок горячий 

Дружно падали в изнеможении! 

И долго после мечтали лежа 

О чём-то очень большом и смелом, 

Смотрели в небо, и небо тоже 

Глазами звёзд 

                       на нас смотрело... 

 

Что ж, дальше, рядом уже… Ну, вот, вот и мостик… С моста ведёт дорога в гору… А на горе храм, а над храмом – купол и крест! И теперь надо только подниматься выше и выше. Выше и выше…

И вот уже внизу родная Никола – село Никольское с обновлённым храмом, Толшма, Сухона, Тотьма, Вологда, Архангельск, Алтай, Москва… Вся Русь! И надо только сделать последний рывок и раствориться в ней словом…