Виктор СБИТНЕВ. ТАМ, ГДЕ КОНЧАЕТСЯ МОСКВА, НИЧЕГО НЕТ!... Эссе

 

Виктор СБИТНЕВ

ТАМ, ГДЕ КОНЧАЕТСЯ МОСКВА, НИЧЕГО НЕТ!..

Эссе

 

Эту «злую» для провинциалов мысль некогда вычитал я в Костромской областной библиотеке, кажется, у Андрея Белого. И вообще каких-нибудь пять лет назад посещение её становилось для многих, без преувеличения, маленьким праздником, поскольку здесь, в зале периодики, можно было провести и два, и пять часов, почти не замечая времени. В степенной тишине паркетных залов, под умиротворяющими картинами местных мастеров листать свежие номера «литературки», «комсомолки», «культуры», «новой», «МК», «АиФ», не говоря уже о всегда желанных и непредсказуемых «Огоньке», «Экране», «Искусстве кино»… Что может быть занятней для читающего, охочего до всего нового человека? А за так называемыми «толстыми» журналами можно было просидеть и сутки без продыху, ибо художественная реальность всегда нивелирует всякий счёт реального времени. Сегодня в зале периодики одиноко, как в гробу, потому как туда стало не зачем ходить. Уже несколько лет самой крупной библиотеке региона не отпускают средств на подписку. Само собой, по традиционным каналам новых книг библиотека тоже не получает. Остаются разве что добровольные пожертвования добрых людей вроде костромского губернатора. Парализована и издательская деятельность. Об остальном и говорить не хочется, поскольку всё сколько-нибудь необходимое местным науке и культуре зиждется на голом энтузиазме преданных своему делу библиотекарей. Минувшей осенью пишущего эти строки пригласили в дом-музей небольшого сельца, под город Буй, на очередной юбилей известной русской писательницы девятнадцатого века Юлии Жадовской, которой покровительствовали многие известные литераторы девятнадцатого века, включая Вяземского и Пушкина. Однако, за день до назначенного срока выяснилось, что поездка не состоится: нет исправного транспорта. До Буя всего сто километров, но и они оказались непреодолимой преградой для «колёсной мощи» местной Культуры. Попытался добраться до районного центра Буй на своей легковушке, но, слава Богу, догадался во время повернуть назад, рискуя уже на полдороге остаться без бамперов и колёс. Зато осмелюсь признаться, личная машина спасла нас с женой минувшим летом, когда мы рискнули отправиться в Карабиху – получать премию за успешное участие в Некрасовском конкурсе поэзии. Пора стояла чрезвычайно дождливая… Нет, и местные чиновники, и московские гости весьма уютно расположились под козырьком специальной эстрады, а вот участники конкурса, провинциальные поэты и любопытные зрители, – на скамьях под секущим дождём. Было не по-летнему холодно и сыро, а чиновники всё говорили и говорили: о заботе министерства культуры и лично Мединского, о добропорядочных меценатах, достойных наследниках традиций Третьякова и Сытина, о самом Некрасове, которому здесь повезло родиться и вырасти настоящим русским патриотом, и, конечно, о том, что все мы должны быть благодарны местной власти за то, что она устроила нам такой замечательный праздник. И ни одного некрасовского стиха... В поспешно сунутом мне пакете было несколько слипшихся от проникшей туда воды коллективных сборников местных поэтов и писателей. Не дождавшись завершения всего этого «чиновничьего безобразия», я потащил насквозь промокшую жену к оставленной чёрт-те где машине, по дороге проклиная ненавидимых Некрасовым «полицмейстеров» за то, что даже в столь ненастный день приглашённым не разрешили припарковаться ближе к усадьбе. Согрелись мы только на полпути к дому, на узкой – в два ряда – трассе, которую исстари народ называет «дорогой смерти». И, признаться, есть за что, ибо почти на каждый километр Костромского шоссе отмечен либо водительской баранкой, либо красной звёздочкой, либо православным крестом. И лишь тогда впервые за весь день «некрасовских торжеств» в сознании явственно, сами собой зазвучали памятные с детства строки:

Прямо дороженька – насыпи узкие,

Столбики, рельсы, мосты,

А по бокам-то всё косточки русские –

Сколько их, Ванечка, знаешь ли ты?

 

Возможно, кто-то из москвичей, как это случалось не раз, саркастически заметит, что де такова русская провинция. Но, по большому счёту, причина не в провинциальной нерасторопности, а в полном отсутствии средств, Именно поэтому в кулуарах наших скромных литературных собраний всё чаще передаётся из уст в уста ставшая болью провинциальной жизни присказка: «Случались времена и трудней, но подлее не было!». Иными словами, сегодня ни Распутина, ни Рубцова, ни Шукшина с Казаковым могло бы и не появиться. Ибо ухабистым до непроходимости стал путь от чёрной запущенной земли окраин до красных холёных улиц и площадей изысканного Центра с его многочисленными изданиями, издательствами и тучей образовавшихся окрест профильных фирм и компаний. И если литературная периодика, особенно почвеннической направленности, ещё хоть как-то, иногда, от случая к случаю, при определённых условиях – например, если написал заявление, что на гонорар не претендуешь, – идёт на контакты с «талантами из глубинки», то издательства и киностудии давно стали для потенциальных последователей Астафьева с Беловым неприступными бастионами. Минувшим летом пишущий эти строки предпринял нехитрый коммуникационный эксперимент, рассылая в течение целого месяца свои повести и романы с синопсисами возможных сценариев по киностудиям и режиссёрским центрам, государственным компаниям и частным фирмам. На два десятка щепетильно составленных предложений о сотрудничестве из Москвы и Петербурга не ответил никто. На единственное же письмо, посланное в Минск, уже через неделю пришёл обстоятельный ответ с «Беларусьфильма», в котором содержалось искреннее сожаление о невозможности работать по представленному, эстетически и этически вполне устроившему студию материалу, в связи с его «чрезвычайно российским звучанием». «Увы, – несколько виновато объяснялась редактор, – сегодня перед нашим руководством, как, вероятно, и перед Вашим, поставлены конкретные национальные ориентиры». Национальные ориентиры, подумал я. Везёт же людям! Нет, ориентиры у нас, конечно, тоже есть, только они банальны до неприличия. Нет, вероятно, весьма многочисленную армию обывателей вполне устраивает то однообразное «мыло», которое нынче транслируется десятком российских телеканалов. Но не помню ни одного просвещённого знакомца, вдруг назвавшего мне хоть какую-то из новинок отечественного кино, которая бы заставила его, как Фауста, воскликнуть: «Остановись, мгновенье!..». Более того, кроме явно перехваленных рекламодателями «Движения вверх» и «Льда», нет в нашем прокате нынче премьерной ленты, с которой хотелось бы «ещё раз уйти и не вернуться!». А в искусстве иначе и не бывает! Оно… хотя бы на время должно уносить в вечность. Но вечность у подавляющего большинства законодателей мод в нашем «ориентированном на национальные приоритеты» киноискусстве сегодня «в ориентирах не ходит». Хорошо помню, как некий едва вставший на крыло то ли минор, то ли мажор искренне признавался, что перво-наперво неплохо бы построить (или уже достроить?) загородный дом и поменять автомобиль… Денег студиям выделяют в самый аккурат, а потому пилить киношный бюджет, с учётом загородных домов и машин, надо на как можно меньшее число занятых в проекте. Не потому ли и нет едва ли ни у одного современного телефильма (исключая экранизации, подобные «Тихому Дону» Сергея Урсуляка) сколько-нибудь приличного сценария? Но даже если он и есть изначально, то обычно исчезает постепенно, по ходу вовлечения во всё длящийся и длящийся (ради освоения максимальной массы дензнаков!) съёмочный процесс. Возьмите, к примеру, «Склифосовского», изначально если и не блестящий, то вполне себе добротный телевизионный фильм. А вот дальше пошло – поехало. Одна сюжетная линия – в одну сторону, вторая – в другую, а третья – в никуда. И профессиональный человек по стилю без труда заметит, что сценариев несколько, и режиссёр, перенапрягаясь и раздражаясь, усердствует свести их в один. Поэтому двоится и даже троится главный герой сериала, которого в новых сериях буквально осадили танталовы муки испытаний: то бомба в пациенте, то рухнувший подъезд, то гибельная глыба над головой, то какие-то мутные соцработники, то безнадёжные поиски в стылом лесу, а то и «американская кома» бывшей жены в то самое время, когда жене нынешней вот-вот рожать проблемно выношенного первенца... А рядом, как грибы после дождя, вырастают и вырастают всё новые сюжетные линии и норовят превратиться в главные. И это, заметьте, одна из самых удачных работ на нашем российском телевидении. Что уж тут говорить о сонмище почти ежедневных «стрелялок»! В этих априори никакой литературы не ночевало, всё снято буквально с колёс и сыграно, как в джазе, по ходу: режиссёр задаёт тему, актёры фантазируют сообразно своему таланту, а оператор снимает, благо нынче «цифра», и дорогой плёнки на дубли не требуется. И всё это, увы, имеет к искусству ровно такое же отношение, как меню арбатских кафе к трапезе «застарелого» московского бомжа. И как тут не вспомнить, что Москва, по свидетельствам целого ряда летописных источников, некогда была всего лишь «относительно небольшой деревней на юго-западе ростово-суздальской земли». И даже говорили в разных концах этой растущей, как на дрожжах, деревни по-разному, то есть не до конца понимали друг друга. Так что, не с тех ли уже времён родилась популярная ныне мысль о соединяющей население «вертикали»? Да и откуда ещё? Ведь на столь обширных просторах, как российские, всему сколько-нибудь разумному способно развиваться только по горизонтали, то есть к окоёму – началу неба, до которого может объять земные вёрсты человечье око? (Заметим, что при образовании Новгорода или Петербурга действовал совсем другой механизм роста).

«Вертикаль» эта, как известно, в разные времена работала по-разному, но любое её чрезмерное усиление всякий раз завершалось либо войной, либо «смутой», либо утратой позитивных целей развития. К сожалению, сегодня об этом Москва в очередной раз забыла, и лишь провинция всё отчётливей ощущает, что наши братья сегодня не Асад с сирийцами, а Распутин с иркутянами да Дедков с костромичами! Но у Москвы, как сказано, иное чувствование текущего момента. Там, например, появилась целая вереница писательских союзов. Вожаки старейшего из них, унаследовавшего статус Союза писателей СССР, перво-наперво принялись исступлённо делить доставшуюся «по наследству» недвижимость, в азарте запамятовав о своих изначальных целях и задачах. А когда вспомнили, то первым делом завели сайты, с которых предложили провинциальным талантам завести на них свои кабинеты. Завёл по наивности и я. И вот однажды получил заманчивое приглашение быть напечатанным в коллективном писательском сборнике. Надо лишь заплатить за печатные издержки… из расчёта одна тысяча рублей за стандартную страницу печатного текста. Соответственно мне нетрудно было подсчитать, что публикация небольшой повести обойдётся мне тысяч в шестьдесят – семьдесят, а вещи покрупнее – тысяч в сто. Если же я покушусь на издание романа, то надо срочно продавать машину. «Спасибо, коллеги!» – ответил я москвичам и от этой «редкой возможности» отказался, равно как и от вступления в их «находчивую» организацию. Но вскоре пришло приглашение из другого Союза, Интернационального. Эти задумали к Дню Победы издать воспоминания участников Великой Отечественной войны. Мне были предложены страницы их журнала «Российский Колокол». Но расценки этого «писательского» органа разбудили во мне лишь ехидное предложение издать в нём воспоминания… солдат вермахта.

 Далее я нашёл сайты нескольких московских литературных агентов, которые рекламировали свои эксклюзивные услуги по редактированию и продвижению в издательства детективных романов и повестей. Я остановил внимание на некой Ирине Горюновой, которой удалось «продвинуть» книгу такого «эксклюзивного» музыканта, как Гарик Сукачёв. Я послал на указанный сайт свой уже опубликованный журналом «Подвиг» криминальный роман и затребованные литагентом за работу восемь тысяч рублей. О серьёзности намерений напечатать меня свидетельствовали её условия, согласно которым я буду должен отчислить на её счёт существенную часть своего издательского гонорара (как потом оказалось, это была всего лишь уловка!). Но едва получив перечисленные деньги и прислав малюсенькую рецензию, москвичка тут же потеряла всякий интерес ко мне.  

Но более всех, так сказать, «в самую пятку» поразил меня так называемый Русский литературный центр. Эти снизошли до рассрочки платы за некие услуги по раскручиванию моего литературного имени, предложив сразу целый прейскурант «услуг». Самый дешёвый формат нашего «сотрудничества» они озаглавили «Хороший». За него я должен буду перечислять их литературному центру около четырёх тысяч рублей каждый месяц. Далее соответственно идёт «Очень хороший», потом – «Лучший» и наконец «Самый лучший». Плата за услуги последнего подходит к семи тысячам в месяц. Но если я заплачу ещё за то, чтобы стать их «резидентом», то мне будет дана скидка в двадцать процентов. Не даётся одного: гарантии, что тобой непременно заинтересуется какое-либо из «сотрудничающих» с литцентром издательств и, в конце концов, заключит вожделенный договор на издание книги. Как только новоявленные издатели почувствовали мои колебания, последовал самый элементарный, очевидно уже обкатанный прежней перепиской шантаж, – что, дескать, «есть мнение» (присущая литературному центру чиновничья терминология!) опубликовать моё имя в числе «родственников графа Хвостова», активных графоманов, которые портят жизнь истинным участникам русского литературного процесса (видимо, им!). К счастью, на протяжении своей долгой журналистской жизни я только и делал, что занимался разоблачением всякого рода мошенников практически во всех сферах российской жизни. Поэтому я отослал несостоявшимся компаньонам цитаты из их посланий, а напротив – выдержки из статей Уголовного Кодекса Российской Федерации: «шантаж», «вымогательство», «мошенничество». Больше они не писали.

 Несколько раз я пытался завести с издателями предметный разговор о паритетах риска: дескать, давайте издадим, к примеру, мой детектив в дешёвой мягкой обложке рублей за шестьдесят – для одноразового дорожного чтения и крайне небольшим тиражом. От гонорара я отказываюсь в вашу пользу. А дальше будем смотреть! Если дешёвая печатная книга или её электронная версия пойдут, будете отчислять мне заранее оговоренный процент. Увы, господа москвичи свою работу с провинциальными авторами строят на исключительно беспроигрышном варианте, при котором их риск равен нулю! Риск же писателя, даже если он давно доказал свою профессиональную состоятельность, всегда равен максимуму! Хотя бы потому, что он должен вносить предоплату, иначе его просто не напечатают. Робкая надежда при таком раскладе остаётся лишь на то, что в своём маленьком городке он сможет продать хотя бы часть своих книжек. Но региональный книжный рынок чрезвычайно мал и беден, а за попадание на всероссийский рынок, где его никто не знает и бесплатно рекламировать не станет, надо опять-таки платить и платить! И вообще, прямо говоря, даже если вдруг повезёт, и книгу начнут покупать, платить ему, скорее всего, никто ничего не станет. Пишущий эти строки опубликовал две книги детективов в одном очень популярном электронном издательстве, оно соответственно выставило их в целой плеяде сотрудничающих с ним магазинов, но за два года автор, между прочим, потратившийся на подготовку изданий, не получил от продаж ни копейки. Ни больше – ни меньше!

Как известно, советский фильм «Москва слезам не верит» сенсационно получил вожделенного всеми кинематографистами «Оскара». За что? Думаю, что, прежде всего, за правдивое воплощение того упрямого стремления к столице, которым обуяны главные героини картины. А одна из них даже стала руководителем крупного московского предприятия. Её образ, надо полагать, в своё время грел душу нынешнего московского мэра.

… Это случилось в 2006 году, когда главой администрации президента был назначен малоизвестный губернатор Пермской области Сергей Собянин. Вдруг оказалось, что в 1980 году он окончил наш Костромской технологический институт. Мне, как специалисту по местным сенсациям, было поручено подготовить об этом знаменательном для нашей области событии материал аж на целый разворот! Я, разумеется, разыскал и преподавателей, и сокурсников, и даже дом, в котором юный Собянин снимал в Костроме комнату, видимо, уже юношей не желая тесниться в одном из институтских общежитий. Конечно, все разысканные мною собеседники были рады его карьерному росту, но вот вспоминали о нём несколько смущённо. И вскоре выяснилось, что учился этот высокопоставленный российский чиновник, мягко говоря, без особого блеска и тесных дружеских отношений ни с кем не водил. Так что и рассказывать им, по сути, было нечего. Впрочем, я нашёл товарища из группы, которого единственного он несколько раз приглашал к себе в костромскую квартиру – полакомиться присланной отцом, директором маслозавода, северной рыбой и иной остяцкой снедью. Но и другу этому из праздных студенческих разговоров почти ничего не запомнилось, разве что заметно бросающаяся в глаза чрезвычайная серьёзность будущего путинского сподвижника. И книги уже тогда он читал соответствующие. Особенно любил крайне популярного в узких кругах американца Дейла Карнеги, его практические рекомендации: «Как завоевать друзей и оказывать влияние на людей», «Как выработать уверенность в себе и влиять на людей» и тому подобное. И вот, глядя из нынешнего времени на пройденный Собяниным путь, можно, без особых натяжек, заключить, что увлечение Карнеги не было случайным, временным, безрезультатным. Уроки буржуазного американского моралиста для рядового выпускника провинциального советского вуза оказались куда более своевременными и эксклюзивными, нежели рассчитанный на миллионы технарей сопромат (сопротивление материалов). А потому очень быстро дипломированный специалист по технологиям развития производств занялся технологиями преуспевания в обществе, то есть пошёл по проторенной комсомольской дороге с необходимым для карьерного роста заочным юридическим образованием и иными атрибутами из набора полного чиновничьего «иконостаса». Как водится, наши костромские однокашники, старенькие доценты да и руководство вуза простодушно пустились посылать новому главе администрации первого лица государства свои сердечные поздравления и приглашения, но никому из них он не ответил. Да и потом об учёбе в провинциальном вузе он практически нигде не вспоминал, акцентируя внимание особо любопытных на своём заводском, так сказать, рабочем прошлом и столичном настоящем. А между тем, в его по разным поводам написанных биографиях неоднократно подчёркивается, что «он окончил Костромской технологический институт с красным дипломом». Как это могло произойти, остаётся лишь догадываться, ибо лично мучился над копированием его зачётки, не зная как найти страницу, где нет «троек». Смущает и эта чересчур высокопарная даже для политических метрик того времени фраза: «Прорвался в политику из рабочего класса». Однако, как мне стало известно, после окончания «технолога» летом 1980-го проработал он на костромском заводе, куда его направили по распределению, всего несколько месяцев, а в 1982-ом уже значился заведующим организационным отделом райкома ВЛКСМ города Челябинска. И опять-таки остаётся только констатировать, что никуда он не прорывался, а всего лишь вырвался, при посторонней помощи, за рамки Закона о распределении молодых специалистов. Потому, видимо, и решил побыстрее забыть о не совсем «гладком» костромском периоде. Впрочем, в этом, сугубо чиновничьем, смысле Собянин – прямо по Белинскому – «есть типический герой в типических обстоятельствах». Таких героев нынче – едва ли не вся чиновничья Москва! И пафос их общественного и всего земного существования можно наиболее точно определить крылатой «антипатриотической» репликой Дениса Фонвизина: «Да, тело моё родилось в России, но дух мой принадлежит французской короне». Остаётся лишь сделать простейшую геополитическую правку: да, тело чиновника родилось в пермской деревне, но дух его всегда принадлежал московской верхушке. Обращаю на это особое внимание потому, что родившийся в глухом северном селе мальчик Собянин, отнюдь не обладая талантами Михайлы Ломоносова, по сути, не уступил тому в настойчивости и упрямстве при достижении поставленной цели. И таких «настойчивых» страна распадающегося социализма породила великие множества, непреодолимо, с ментальной обречённостью потёкшие с её пустеющих окраин к вожделенно манящему Центру. То есть априори уникальных, готовых дойти до Москвы пешком Ломоносовых могли появиться редкие единицы, а заурядных, действующих по прагматичным схемам Карнеги Собяниных – тысячи. А потому и цели у этих упрямств были изначально разные и, можно даже сказать, взаимоисключающие, что самым негативным образом сказалось потом на отношении столицы к провинциальным талантам и всему населению провинциальной России в принципе. И не случайно на исходе прошлого года весь интернет буквально взорвало некое провокационное заявление мэра Москвы о «пятнадцати миллионах лишних россиян», которые, как он выразился, стране практически не нужны, ибо плохо работают. Логика железная: в столице производительность в четыре, а то и в семь раз выше, чем в каком-нибудь райцентре Костромской или Новгородской области! «Кто там вообще есть? – спрашивал в полемическом задоре Собянин. – Ну, врачи, учителя, чиновники и ещё кто-то там». Замечу, для полной ясности, что эти «кто-то там» – жители корневой Руси, которые обороняли Москву, миллионами гибли под Ржевом и Новгородом, восстанавливали изуродованную страну, воевали в составе советских воинских контингентов по всему миру и получали тощие трудодни в колхозах. И теперь эти русские бедолаги некому ученику американца Карнеги из «какого-то там» угорского Няксимволя не нужны. Думается, не просто так в лютые для покорённого мононационального Новгорода времена тогдашний, в широком смысле, космополитический «глава» Московии Иван Грозный выселял русских бояр и купцов вечевой республики в эти забытые Богом северные края! Будучи при этом более дальновидным, чем жестоким, он прекрасно понимал, что процесс их возвращения неизбежен и является лишь вопросом времени. Время пришло…

Конечно, особость Москвы не есть эмблема только путинского правления. Она и прежде вызывала всеобщее российское недоумение. Чего стоят одни лишь «колбасные» поезда, регулярно летавшие в Москву и обратно и за сто, и за тысячу километров! Удивляло и возмущало и многое другое, ибо, при всём своём старании, московская элита была не в силах скрыть унизительное для граждан любого государства несоответствие: чем убоже и глуше становилось в России – тем богаче и шумнее в её столице (точная схема взаимоотношений «колонии – метрополия»). Но если раньше провинция (колонии) хотя бы питала столицу (метрополия) своими многообразными талантами, то есть была так или иначе в них, в талантах, кровно заинтересована, ибо они продвигали её науку и духовность, то сегодня совершенно исчезло и это, до поры взаимно обогащающее движение. Культурные, научные, образовательные интересы Москвы реализуются в одном единственном направлении, или, как выражаются, миллионы русских малоимущих и безработных, – «по системе Ниппель: туда дуй, а обратно …!». Проще говоря, Москве нужны от провинции только деньги и ещё раз деньги! А её гуманитарные интересы нынче лежат где угодно – в Крыму, в Пальмире, на Елисейских полях и Капитолийских холмах, но никак не в границах российской провинции. Спрашивается, может ли в наши дни какой-либо талантливый или даже гениальный поэт либо литературный критик, скажем, из райцентра Вологодской области, как Рубцов, или из Костромы, как Дедков, «вырваться… из рабочего класса»? Думаю… а, впрочем, уверен, что нет! Ориентир на деньги размывает литературный процесс как органическое явление духовной жизни России. Туда, где всегда водились мудрость и красота, медленно, но нагло приходят хитрость и безобразие.

…Люблю неспешно брести по-над Волгой, победно ощущая сквозь подошву на последних метрах крутого подъёма ребристый камень мощёной Дзержинки. Снизу – вверх: от педагогического – до технологического, которые сегодня, по дурной мании какого-то там очередного рыжего министра, подверглись уничтожающей провинциальное образование оптимизации. Некогда родившись в столице, я впоследствии ни разу не помышлял вернуться туда, всей жизнью и сердцем прикипев к двум историческим, по-своему диаметрально противоположным центрам Руси: Великому Новгороду и Костроме. Новгород более пятисот лет был примером свободного и вполне благополучного, сытого бытия для Европы и всего остального мира, а из Костромы пошла последняя, без преувеличения, самая великая царская династия русских царей, сформировавшая огромную империю с центром в белокаменной Москве. И, к моему истинному счастью, не Романовы подвергли разграблению Новгород и уничтожению обширную – до Урала (Камня) – Новгородскую вечевую республику, которая навсегда обаяла всё моё существо. Но так сложилась жизнь, что я теперь чаще гуляю по волжским набережным, а не по волховским мостам. Но и здесь, и там университеты стоят над самой водой, и я по ходу свободно могу распахнуть их тёплые старинные двери. Я работал здесь в разное время, и когда-то меня, совсем ещё молодого ассистента, слушали курсы до восьмидесяти человек. Сегодня известный на всю страну учёный, писатель но, прежде всего, автор школьных учебников Юрий Лебедев читает свои оригинальные литературоведческие лекции-импровизации курсу из восьми студентов-филологов. Увы, они навряд ли рискнут «сеять разумное, доброе, вечное» в какой-либо из костромских школ. Потому что вряд ли после столь долгого и беспощадного избиения наше провинциальное образование скоро оправится и сможет предложить своим приверженцам сколько-нибудь достойные современного человека условия существования. Но будущее невообразимо, а случайно выпущенный клубок памяти разматывается вглубь советских времён, к тому высокому новгородскому небу, к которому возносились с берегов Гзени самые заветные мои помыслы.

Кострома