Андрей ТИМОФЕЕВ 
СЛОВО И ДЕЛО
Беседу вела Кира Громыко
– Вы принадлежите к новому поколения писателей и возглавляете Совет молодых литераторов. Что значит для вас Союз писателей России? Чем он, на ваш взгляд, отличается от других писательских Союзов?
– Для меня Союз писателей России является единственной на сегодняшний день формой, способной вместить в себя единую подлинную современную литературу. У Союза больше нет монополии на профессионализм (можно, скажем, не быть членом Союза, но публиковаться в толстых журналах и быть профессионалом), у Союза практически нет ресурсов для обеспечения своим членам возможности писать и не заниматься параллельным зарабатыванием денег – и это нормально, жизнь изменилась, на это бессмысленно роптать. Но, тем не менее, кроме Союза писателей России ни один другой творческий Союз, никакой журнал, сайт и т.д. не может и даже не ставит своей целью вместить подлинную современную литературу во всём многообразии её форм и одновременно в единстве продолжения традиции великой русской литературы прошлых веков. И это принципиально важно. И потому для меня неприемлемо любое идеологическое разделение, "поиск ведьм", противостояние с другими творческими Союзами по принципу "мы или они". Другие формы это только осколки, в которых осталась творческая жизнь (или не осталась в некоторых). А СПР должен быть большим и объединять в себе всё живое и талантливое.
Притом, конечно, реальное воплощение может быть далеко от идеального. Мы все знаем о некоторых непомерно раздутых региональных отделениях, о странных членских корочках, о Борисе Сивко и т.д., и наверно, с этим можно и нужно что-то делать (но не в моей компетенции рассуждать об этом). Однако идеальное представление о едином вместилище современной литературы, соответствующей нравственному напряжению литературы классической, вкупе с такими авторитетными авторами как Виктор Лихоносов, Вера Галактионова, Николай Дорошенко, Пётр Краснов, Вячеслав Лютый, творчество которых всегда являлось для меня предметом огромного восхищения и уважения, не оставляло для меня возможности даже мысли о "выборе" какого-то иного Союза.
– Что отличает современную русскую литературу, сохраняющую её высокие смыслы, от литературы новой, ей противостоящей?
– Я не знаю никакой "новой" литературы, и не могу говорить о смыслах как о чём-то, словно бы надстроенном сверху над жизнью. Есть живое и есть мёртвое; живое, воплощённое в слове, и есть литература. Другое дело, что есть литература, глубже проникающая в бытие, а есть плавающая в поверхностном слое. Чем глубже литература, тем больше в ней тех самых высоких смыслов, которые свойственны самой жизни и которые открывала в ней великая русская литература прошлых веков.
– Патриарх Кирилл 20 ноября в проповеди после литургии в храме Христа Спасителя сказал так: «Нужно быть слепым, чтобы не видеть приближение грозных мгновений истории, о которых говорил в своем Откровении апостол и евангелист Иоанн Богослов». Какие приметы "приближения грозных мгновений истории" вы находите в текущей литературе, которая выходит на наиболее массового читателя? Ощущаете ли вы в творчестве писателей своего поколения стремление попасть в мейнстрим "конца истории" и не оказаться изгоем? Возможен ли художественный компромисс: на языке "конца истории" и в ментальности её адептов стать агентом образа и подобия Божьего?
– Я вырос на книгах Серафима Роуза, у которого мысль об апостасии, царящей в мире, и об апокалипсичности современной жизни является ключевой. И для меня эта мысль естественна и никаких дискуссий не допускает. Только он это писал о середине ХХ века (правда об Америке), а мы в последние тридцать лет словно бы "открыли" это явление (как будто в советское-то время мы двигались в противоположном направлении, и только с падением страны апостасия хлынула к нам с капиталистического Запада). Но несмотря на то, что "последние времена" наступают, и это вполне очевидно, жизнь вокруг продолжается, и я другой жизни не знаю и её люблю, и вижу в ней много света. И искренне не понимаю ни эдаких исторических оптимистов, восторженно принимающих любую нравственную новизну, ни тех, кто видит вокруг только наступающую тьму и концентрируется на ней.
И в писателях своего поколения я не вижу никакого стремления попасть в мейнстрим "конца истории", скорее, более "мелкие" мотивации – тщеславие, желание устроить частную жизнь и т.д. Впрочем, такие мотивации есть часто и у тех, кто искренне считает, что противостоит "концу истории". При всём желании не могу принять противостояния "наших" и "не наших" – есть крупные писатели, глубоко проникающие в суть жизни, а есть писатели менее крупные, и что они пропагандируют на уровне рассудка, а не творчества, для меня большого значения не имеет.
– В дни работы писательского съезда ваши ровесники соберутся для семинарских встреч. Что вы от этой студийной работы ждете?
– Идея творческого развития для меня крайне важна, и в распространении этой идеи среди молодых я вижу чрезвычайную пользу. На Молодёжной программе 13-14 февраля мы будем не только обсуждать рукописи, но и говорить о работе с молодыми в регионах и выстраивать структуру нашего Совета молодых литераторов. Но семинары первичны – можно бесконечно говорить с человеком о его виденьи организационной работы, но пока не посмотришь его тексты, не поймёшь, что же этот человек из себя представляет. В тексте не спрятать ни художественного уровня, ни понимания литературы, ни величины личности.
– Что ждете вы от съезда?
– Я мало видел организационных собраний писателей. Но из того, что видел, у меня создалось впечатление, что писатели много и хорошо говорят, но эти слова редко превращаются в дела. Это и понятно: для писательской профессии слово и есть дело, и потому, выразив свои чаянья, свою боль и свои надежды в сильном и талантливом слове, они как бы уже и сделали главное своё дело. Но для организационной деятельности этого недостаточно. И потому я ожидают от Съезда слов, которые станут делами. И я почему-то предчувствую, что именно на этом Съезде такая надежда далеко не беспочвенна.