Николай АНТОНОВ 
Николай АНТОНОВ
ПО ДОРОГЕ МЕЧТЫ И СУДЬБЫ
ЗИМНИЙ ЛЕС
Иду по первому нетоптаному снегу.
Окутан инеем рябины куст.
Склонилось над землей простынувшее небо.
Хрустальный лес исполнен тайных чувств.
Душа охвачена таинственным волненьем,
и сердце замирает в тишине.
И с каждым неразгаданным мгновеньем
спокойнее и радостнее мне.
Снегирь на пышной ёлке в дорогом убранстве
нахохлился, игрушечно красив.
Как тихо и светло в волшебном этом царстве
средь сосен, лип, черёмух и осин!
А если шишка упадёт с ветвей стеклянных
и чуть заденет трепетный хрусталь –
хрустальный звон и тонкий, и печальный,
разлившись, канет в сказочную даль.
* * *
Была любовь иль не было любви?
Давно-давно как будто это было:
звонки ночные, жалобы твои
на ранний снег, летящий так уныло.
Я отвечал, что и у нас зима
и тоже снег, что не люблю я снега,
а он всё падает на крыши и дома,
и мне совсем, совсем не видно неба…
Опять снежинки первые летят,
и ночь светлей становится и тише,
как будто что-то нам сказать хотят,
как будто те же самые, они же,
что год назад, что жизнь тому назад.
И мы с тобой не смотрим друг на друга,
как будто каждый в чем-то виноват:
и я, и ты, и та ночная вьюга.
МОСКВА
Вот опять я в Москве… Как давно, как давно я тут не был!
Сколько лет пронеслось, за собой не оставив следа?!
Всё, что было со мной, позабылось как горе и небыль.
Только родина в сердце горит как огонь и звезда.
О, родная Москва! Мой оплот, мой приют и надежда.
Слёзы русской земли и отрада – для любящих глаз.
Ты во все времена и мудра, и тиха, и мятежна.
Лик твой невозмутим и спокоен твой сдержанный глас.
Поклонюсь я церквам, и часовням твоим, и соборам,
помолчу у могил послуживших тебе сыновей,
у Кремлевской стены постою я с потупленным взором
в одиноком раздумье о грустной судьбине твоей.
Встрепенётся душа от прилива и воли, и силы
для поступков и дел, для труда, для стихов и борьбы.
И опять я пойду по просторам печальной России,
по дороге любви, по дороге мечты и судьбы.
* * *
Поклон вам низкий, тётка Пелагея!
Молитвы ваши да услышит Бог!
Да осенит десницею своею,
да упасёт от горя и тревог!
Вы молитесь безвестно, безутешно
о страждущем, о сущем, о живом.
Но в каждом слове слышится надежда,
надежда, осенённая крестом.
Не эта ли надежда нас питает,
не ею ль всяк: и стар, и млад – согрет?
И не она ль над родиной витает,
не ею ль жив и я, и белый свет?
Поклон, поклон вам, тётка Пелагея!
Молитвы ваши да услышит Бог!
Да осенит десницею своею,
да упасёт от горя и тревог!
* * *
Утопая по голень,
вязли ноги в снегу.
Шли от станции полем –
напрямую к селу.
Что ни шаг – снова в воду
окунался башмак:
время шло к половодью
и сбегало в овраг.
За оврагом деревня –
мы туда и брели.
Там чернелись деревья,
как полоска земли.
Только – не приближались,
и я шаг торопил,
и опять погружались
ноги в воду, как в ил.
Одного мне хотелось –
поскорее дойти,
скинуть там, где простенок,
обувь мокрую и
в два приёма на печку,
где не мокро, тепло.
Но ступал снова в речку
и не видел село.
Рядом мама шагала
и боялась, что я
простужусь – и не мало –
ведь я мальчик, дитя.
Накупал ноги вволю
в том весеннем пути…
Ах, сейчас бы по полю
вместе с мамой пройти!
ПЕРО
Памяти Сергея Есенина
и Николая Рубцова
Ты подойди к моей могиле,
прохожий, – я с тобой знаком.
Ещё ты жив, ещё ты в силе,
и жизнь, как лес, шумит кругом.
Зачем глядишь ты так печально?
Не столь печален мой удел.
Поэт – так было изначально –
не переходит свой предел.
Ты не жалей меня, прохожий:
жилось мне трудно на земле
с моею непосильной ношей,
с клеймом поэта на челе.
Зачем терпел я то соседство,
зачем я мучился, но жил?
Досталось мне перо в наследство,
которым Пушкин дорожил.
Перо меня и сберегало,
перо обязывало жить.
Жаль одного: успел я мало,
а так хотелось послужить
России, родине и Богу –
всему, чем славен человек!
Но перешёл чертям дорогу,
прокравшимся в двадцатый век.
Жива ли Русь, скажи, прохожий?
Что правит миром? Зло? Добро?
Добро. Я знал. И всё же, всё же
возьми наследное перо.