Евгений ТРУБНИКОВ 
Евгений ТРУБНИКОВ
ЗООЛОГИЯ И НИЧЕГО ЛИЧНОГО
Рассказ
…Светящаяся точка ходила замысловатой траекторией в околомысленном пространстве, таща за собой тонкую ниточку золотистого цвета, и та, проход за проходом, заплеталась в изумительное, нереально прекрасное кружево. Росло и росло кружево это, неторопливо раскинулось во весь внутренний окоём и вдруг непостижимым образом обернулось словесной вязью, негромко выпеваемой чьим-то знакомым баритоном, подчёркнуто спокойным, как бы даже совсем безэмоциональным.
В моей душе осадок зла,
и счастья старого зола,
и прежних радостей печаль,
лишь разум мой способен вдаль
до горизонта протянуть…
надежды рвущуюся нить…
И попытаться изменить…
хоть что-нибудь…
«Константин Никольский» – идентифицировал Витютнев, выплывая из дрёмы. Его машина с включённой аварийной сигнализацией стояла в сумраке улицы. Сочил позднесентябрьский дождь, капли лениво, редко скатывались по ветровому стеклу и капоту. «А что стоим-то?» – обозначилось в сонном ещё сознании. И следом с пиками наперевес вылетел дозорный отряд совсем недавних впечатлений, до поры утрусивших за мыслительный горизонт. «Б-блин, мне же машину долбанули! Ждём ментов и комиссара, вот чего стоим».
…Пенсионер Витютнев возвращался домой из сада. Сделал крюк – завёз в гараж урожай овощей. Выгрузил и направился домой – машину в гараж во время садового сезона не загонял, оставлял на ночь во дворе у подъезда, чтобы не терять времени вечером и поутру. Было начало восьмого. Плакал дождь. Всеми огнями уже светились окна домов микрорайона-новостройки. Улица в этом месте (так зачем-то замыслили городские архитекторы) была широкой, на шесть автомобильных рядов в одном только направлении. Витютнев неспешно двигался своим «Шевроле-Ланосом» по второму слева ряду. Хорошо, легко на душе ему было. И не видел он, что чуть сзади с примыкающей справа дороги выехала мрачного тёмно-синего цвета «Мазда» и на непонятно высокой скорости понеслась наискосок, из крайнего правого ряда в крайний левый.
Атака была слишком неожиданной – как «Мессершмитт» из-за облаков. Витютнев, заметив неладное, успел лишь перебросить ступню с педали газа на тормоз. Траектории пересеклись. Тёмно-синее, прилетев справа, ударило левым радиусом своего передка в правое крыло «Ланоса» и, сбросив скорость, успокоилось метрах в двенадцати впереди и на метра четыре левее. Витютнев после секундной заминки (сообразить же надо, что произошло) включил передачу и подъехал ближе к «Мазде», так, чтобы прочитать её регистрационный номер. Беспокоило, не удерёт ли она. Это, на его взгляд, было совсем не исключено, поскольку вина этого дурака в ДТП была несомненна. Видна любому чайнику, несведущему в правилах дорожного движения.
Водители вышли из машин одновременно, каждый присел у своей, поизучал повреждения. Затем Витютнев направился к софигуранту события. Тот всей своей позой излучал растерянность. Прежде чем заговорить, Витютнев с каким-то болезненным любопытством поглядел ему в лицо (так смотрят на какое-то необыкновенное уродство, либо разглядывают в телевизионной криминальной хронике лицо очередного маньяка-убийцы).
– У тебя что с головой? Чего ты так нёсся? Ты ж не пацан, лет-то, смотрю, сорокан уже есть?
– Ты что? Ты же меня ударил!
Витютнев даже отпрянул от изумления.
– Ты это серьёзно говоришь?
– Ну да! Ты же вправо двигался! Я не думал, что ты меня не пропустишь!
Витютнев молча смотрел ему в лицо – сумасшедший или нет? Нет, не сумасшедший. Видно, что не ахти большого ума (а как знать, может, от потрясения одурел?), но ложь свою наверняка же прекрасно понимает. И с неё не сойдёт. Что с таким говорить? Подождём комиссара и ментов. Пусть им попробует втюхнуть.
– Ладно. Звони комиссару. Пусть всё зафиксирует, тогда и будем говорить.
– Слушай! Давай разъедемся! Определят же обоих виноватыми. Только тягомотины огребём, и никакого толку.
– А десятку за повреждения мне сейчас дашь?
– Какую десятку? Ты чо?
– Ладно. Звони, вызывай комиссара. И кончим пустой базар. Звони, звони.
Постоял. Дождался требуемого. Пошёл в машину, сел. Включил «Наше радио». Притихший на время дождь вновь «разрюмился» (детское слово вдруг вспомнилось). Темнота загустела.
Прошёл, может быть, час. Сбоку подбрёл этот самый софигурант, робко стукнул в стекло. Витютнев приоткрыл окно.
– Знаешь, спешу я очень! Давай разъедемся! Ну, не будет же толку!
– Видел я, что спешишь. Аж башку позабыл где-то. Башляешь, чтоб разъехаться?
Феню примешивал нарочито, это давало некое преимущество.
– За что башлять-то?
«Включив дурака», уже не выключал, другого-то оружия у него не было.
– Ну, и ладно, сидим.
И вновь поднял стекло.
Комиссар приехал в одиннадцатом часу (три часа прошло от ДТП). Припарковался на другой стороне улицы, решительными шагами пересёк полосу дороги. Фигуранты ожидали почти в стойке «смирно». Подошёл, стал, держа трёхметровую дистанцию. «Заместитель председателя городской коллегии комиссаров Заглотов. Для начала – информирую вас: в городе на данный момент 29 дорожно-транспортных происшествий. Можете прикинуть сами – экипаж ДПС приедет к вам завтра примерно к полудню. Ну-с, давайте сядем, расскажите, во что вы вляпались. Ну вот к вам для начала» – указал он на «Мазду».
(Опытный комиссар, глянув лишь на машины, в секунду вник в суть происшествия: «Лопатник» – «Мазда». «Терпила» (и ныне и присно) – «Ланос».)
Васёк Заглотов, будущий комиссар, вырос в криминальном районе. Пацанёнком ещё, случалось, наблюдал удачливую «работу» в троллейбусе «специалиста» Коляна, хорошего приятеля своего старшего брата Толи. Эти большие пацаны часто таскали его с собой с утра в парк, поскольку мать строго-настрого наказывала старшаку не оставлять мальца дома одного. В парке, правда, в ту пору было совсем небогато насчёт развлечений, зато большие всегда находили себе пива или вина, а он, «мелкий», от пуза наедался мороженым. С тех пор, кстати, научился не простывать, по жизни пригодилось. И блатной лексикон с малых лет был ему знаком. «Лопатник» – кошель с деньгами, «терпила» – потерпевший… Ну, и так далее.
Козе понятно, этот, на «Мазде», въехал во второго. Теперь куда деваться, не знает. Готовый клиент, половину отстегнёт на раз. Вопрос – отжать «терпилу». По всему – лоховатый… Ладно, время – деньги. Видишь деньги – не теряй времени, как в том кино…
«Излагайте. Сперва вы» – водителю «Мазды». Тот запинаясь, следя за каждым словом (как по болоту шёл, перед каждым шагом прощупывая дно перед собой), изложил свою бредовую версию. «Да кто же поверит?!» – свербило в мозгу у Витютнева. Но молчал, не комментировал ни словом, ни хмыком, считал, что вести себя сдержанно – правильней. Затем Заглотов безупречно корректным тоном спросил: «А вы, Аркадий Глебович, (списав тем временем из водительских документов личные данные водителей) как это происшествие видите?».
Витютнев изложил. «Хорошо. Выходим, рисуем схему». И после измерений, зарисовки и обязательных подписей участников ДТП под схемой предложил: «Ладно. Вы, Аркадий Глебович, пока можете посидеть в своей машине, я закончу оформлять документы, вас приглашу».
Витютнев опять задремать успел, когда комиссар на пару с Булыгиным (по ходу дела Витютнев уже узнал его фамилию) подошли к его машине. «Ладно, теперь у вас посидим, Аркадий Глебович, не возражаете?». Витютнев не возражал.
– Аркадий Глебович. Я внимательно проанализировал ситуацию, и, хотите вы согласиться или не хотите – вероятностным виновником происшествия оказываетесь вы. И вот, принимая во внимание все сегодняшние обстоятельства, я бы пришёл к выводу, что самое лучшее для вас обоих и для меня в том числе – если вы уедете, и мы вас никогда не видели.
– Я согласен, – нетерпеливо хрюкнул за спиной Витютнева Булыгин.
«Ты-то с чего такой добрый, меня, виноватого, отпускаешь?» – подумало внутреннее «я» Витютнева, а сам он буркнул:
– А я нет.
– А вы подумайте, – с привычной, видимо, терпеливостью произнёс Заглотов.
– А я что, по-вашему, делаю?
Маялся при этом – как бы и непреклонно и вежливо, так, чтобы без истерии, предложить им убраться из его машины.
– Знаете что? Давайте сядем по своим машинам и, как положено, подождём милицию. В смысле – полицию. И не будем ломать естественный ход событий.
И вот тут-то, ни раньше и не позже, перед «Маздой» Булыгина возник задний борт ДПСовской машины. Она переместилась из 3-го ряда во 2-й, сдавая при этом назад, становясь вплотную. И Заглотов, в секунду потеряв непререкаемость своей речи, констатировал:
– Ладно, господа. Моя работа с вами на сегодня закончена.
И – последняя попытка:
– А может, пока ещё наша возможность, Аркадий Глебович, вы примете правильное решение?
«Уже принял» – молча ответил ему Витютнев, открывая дверцу и вставая со своего водительского сиденья. Следом неохотно встали и Булыгин с Заглотовым.
«Принесло вас, чертей. Поработать не дадут, – подумал с досадой Заглотов. – Такая хорошая, простая схема, клиенты хорошие…».
Скучные милиционеры (консервативный Витютнев так и не привык называть их полицейскими) провели с обоими водителями всё те же процедуры, вручили им по экземпляру «Протокола о дорожно-транспортном происшествии» и, назвав адрес, наказали ехать в регистрационный центр для оформления ДТП. Витютнев, местоположения не знавший, поспешил за «Маздой» Булыгина, но через два-три светофора потерял его из виду и добирался уже чёрт знает как.
Добрался, затратив без малого час. В цокольном этаже многоэтажки в одном углу – пара длинных обшарпанных столов. В другом углу – ряд разнокалиберных раздолбанных стульев. Сидел, пытаясь делать лицо каменным, Булыгин. «Нашрайбал уже» – машинально отметил себе Витютнев. Нашёлся услужливый добровольный помощник, подал чистый лист, спросил, есть ли авторучка, ушёл, оставив визитную карточку («возникнет надобность – обращайтесь»). Написал Витютнев объяснение, сдал. Пришлось потерпеть ещё почти два часа. Происшествий на дорогах и в самом деле было сегодня много.
Маялся Витютнев. Сидел, бродил коридором, пинал щебёнку по асфальту во дворе. Угнетала бессмысленность случившегося и необходимость расхлёбывать, как будто больше делать нечего, в то время как жизнь и без того коротка. И очередная собственная тупость – зачем давал этому проглоту возможность без помех вступать в общение наедине с этим кретином, завязывать сговор? Опыта нет вести себя в таких ситуациях? «Тяму» нет у тебя элементарно предвидеть людское поведение! До твоих-то лет не знать людей?!
Наконец, их с Булыгиным подозвали к окошку. Позадавали уточняющие вопросы Булыгину, ушли. Остался в недоумении – ему-то ни одного вопроса не задали. Минут через пятнадцать вынесли заключение: «Определить виновного в ДТП не предоставляется возможным».
– А почему моё-то объяснение никоим образом не учтено?
– Почему же не учтено? Ваше объяснение в деле есть, оно вопросов не вызывает.
– Так у меня вопрос вызывает, почему вы даже не пытаетесь в ситуации разобраться?
– При разноречивых версиях у нас нет возможности сделать другое заключение. Если оно для вас неприемлемо, вы можете оспорить его в судебном порядке.
«М-да. Если бы ваша зарплата зависела от правильности ваших заключений – возможности нашлись бы. Ладно. Судиться так судиться, другой альтернативы нет. Однако, во что это может вылиться, хотелось бы знать», – думал Витютнев, расписываясь и принимая эту мерзкую его душе отписку.
Сел утром к домашнему ноутбуку, забил вопрос: автоюрист, Укладнинск (так звался их губернский город). Выстроился ряд сайтов. Почитал и выбрал некоего Казимирова. Привлекло: «оплата услуг из страховых сумм по решению суда». Что это значило конкретно, было неясно, но читался намёк на некий льготный вариант расчёта с юристом. Тратиться по-крупному, само собой, не хотелось – во имя чего? Повреждения не так уж велики. Просто справедливости хотелось. Покупать справедливость втридорога – не вписывалось это в житейский кодекс, которым Витютнев всё ещё руководствовался. Думалось: «Ну, дело – то простое! Юрист походя его решит. А уж потом его отблагодарить – за нами не заржавеет, куда мы денемся…».
Вошёл Витютнев в контакт с Казимировым. Встретились по-деловому – в промежутке между судебными заседаниями того, в его машине.
У Казимирова были широко расставленные, светло-серые, почти бесцветные глаза, ими он напоминал рыбу. «Первожители планеты. Да и после нас, случись что, наверняка останутся, только мутируют», – вне связи с происходящим подумал Витютнев. Была у него такая способность – уходить мыслями куда-то в неведомые дали, порой и в самый неподходящий момент. И не будь её – наверняка был бы он куда успешнее по жизни.
Показал ему собственноручно рисованную схему ДТП, милицейское заключение. Посмотрел Казимиров, прокомментировал: «Ну что ж. Прозрачно всё. Трассолог, я думаю, без труда разберётся, кто кого бил. Ладно, делайте документы и начнём работать. Ну, и ваши там дела – оценка повреждений, получайте страховое возмещение в объёме 50%, согласно милицейскому заключению. А остальное будет уже по решению суда».
Голосом был в меру доброжелателен, приветлив, а глаза были те же – доисторически бесстрастные, не очеловеченные никаким выражением.
А кто он, собственно, такой, этот Витютнев? Технарь-интеллигент. Менее технарь, более интеллигент (хотя и это качество, как говорится, оставляло желать…). До крутых 90-х годов (катил ему в эту пору пятый десяток) сменил пяток рабочих мест – завод, учебный институт, госструктура, снова завод… Нигде не добился заметного карьерного роста, да и не ставил такой цели, не его была это стезя. Силы характера было в нём ничтожно мало, зато позорного мягкосердечия – в избытке. В профессиональном росте – тоже не ахти какие высоты. Быть не последним, поближе к первакам казалось ему достаточным (поскольку приближен), а вгрызаться в самую-самую суть мастерства – знания и умения – умственная лень не давала. Словом, «пирожок ни с чем» – так когда-то коллега по цеху характеризовал в двух словах очередного начальника. Не думал тогда Витютнев, что придёт время – и сам к себе он это определение применит. Для такого прозрения суровая жизненная реальность должна была беспощадно оттрепать его уши. Исчезло государство. Экономика, давным-давно катившаяся в пропасть, в конце концов с дьявольским грохотом рухнула. Завод, много уже лет подряд бедствовавший от постепенного усыхания государственных оборонных заказов, окончательно потерял кормильца. Толпы ещё лишь позавчера уверенных в более-менее гарантированном будущем людей оказались за воротами, и Витютнев в их числе. Слава Богу ещё, что завод, хочешь, не хочешь, научит многому – работами по электрике, сантехнике, различному монтажу и строительству Витютнев владел вполне профессионально. Эти умения ещё до самой его пенсии позволяли кормить семью, да и кое-какая заначка оставалось для не слишком-то высокодуховного провождения свободного времени, а проще говоря – выпивки.
Был он вхож в обширную компанию, где выпивали просто так, спонтанно и без повода. Отдать должное – пропивались здесь деньги, возникающие как-то помимо зарплаты, а потому не подлежащие безоговорочному направлению в семейные бюджеты. Лишние преступления в глазах родных и близких были всем и каждому абсолютно ни к чему. Вместе с тем моральные установки приятелей-собутыльников были какими-то эфемерными, условными – смотря куда применить. Проступки вне компанейского пространства здесь не обсуждались и не осуждались. «Наш всегда прав, по определению» – железное правило всякой стаи. Но корпоративная этика внутри стаи – святое. Был, например, среди прочих в ней некий Шура, выросший безотцовщиной в бедной семье, наголодавшийся в детстве, а потому за любым столом «хавающий» без комплексов. И не раз, не два выпивающее общество одёргивало Шуру: «Мы не едим! Мы закусываем».
Разные люди входили в эту боевитую, весёлую компанию. Был милицейский офицер с нормальной карьерой – старлей, затем капитан, майор. Впоследствии получил за командировку в Чечню «Орден мужества». Благоволением Всевышнего он не погиб при страшном взрыве в Аргуне (боевик-смертник влетел на грузовике в казарменный городок, где располагался милицейский отряд). Контуженный, он вызвал «вертушки», «устаканил» обстановку. Высоки были его человеческие и профессиональные качества, но – жизнь утомила, служба надоела, доступные карьерные возможности не завлекали, и в сорок пять лет он без промедления ушёл в отставку, оборотясь скромным охранником.
Был здесь бывший заместитель начальника цеха на заводе, уникальном по выпускаемой продукции для автомобилестроения России. Практически же он был начальником, поскольку номинальный начальник цеха был безнадёжным мямлей, провальной креатурой своего дяди, одного из заместителей директора. А бывшим он стал по причине своей алкогольной слабости. Свальная выпивка равняет всех – больших специалистов и ничтожных исполнителей, причём не на верхнем уровне, а порой, что называется, не выше плинтуса.
Был обаятельный, юморной дважды мастер спорта (по самбо и дзюдо), уже перешагнувший возрастной ветеранский рубеж и перешедший в тренеры. Центропуп компании. Впоследствии он нагло обобрал сестру при дележе наследства. Впрочем, случилось это гораздо позже, когда помудревший Витютнев из компании естественным образом выбыл. Всё же динамику этой коллизии отслеживал, как говорится, «от и до», поскольку жена его была давней подругой той самой сестры. И потрясены были они перерождением этого обаятельного красавца в паука-трупоеда. А ещё потрясло их тогда открытие: судебная система повсеместно оборотилась паучьим царством. Возникли ценники – почём нужное решение (просвещал в этой теме знакомый адвокат). Три судебных инстанции поочерёдно решали конфликт по наследственному делу борца с его сестрой, трижды он «отстёгивал бабло» и добился-таки решения, что сестра – не наследница. И, глядя со стороны на эту историю, можно было позабавиться: суммарно эта «победа» обошлась ему дороже той суммы, на которую сестра рассчитывала в случае полюбовного, по-родственному раздела…
Ниточка, петелька, узелок… Какой сказ о Витютневе, не поминая его жену? Она, собственно, была той единицей, которая, сама того раньше не зная, делала его величиной, не равной нулю. Это он о ней и о себе отчётливо понял, лишь приближаясь к финишу своей допенсионной, статусной, так сказать, жизни. В своё время он, приехавший по распределению из Сибири молодой инженер, обаял её, студентку выпускного курса технологического института. Показался ей симпатичным, эрудированным (хотя по сути это была скорее нахватанность в счастливом сочетании с хорошей памятью), вместе с тем бесхитростным – порой даже до простодушия. Конечно, иная простота хуже воровства, но … В общем, обоюдная влюблённость ожидаемо привела к браку. А брак – к рождению ребёнка, девочки.
За время декретного своего отпуска молодой специалист Витютнева, имея достаточно времени, наметила себе дальнейшее место приложения и развития своего трудового потенциала. Это был институт военно-воздушной навигации. В этот институт (подобный до развала страны был ещё на Дальнем Востоке) набирались ребята с обширной территории, и главным испытанием для поступающих был конкурс здоровья. Просматривая формуляры своих курсантов была однажды, в первый раз увидев, поражена: средний балл курсанта за приёмные экзамены был 2,7. Не 3,0, а 2,7! Приняли (условно) с двойкой. Зато проверка здоровья была просто жестокой. Если, например, была хоть чуточку искривлена носовая перегородка – от винта! Значит, занимался боксом, настучали по голове (а пусть и не бокс, а случайная травма – всё едино) – значит, будут впоследствии микрообмороки, пусть на долю секунды, это при современных скоростях полёта больше чем достаточно (в критических ситуациях) для гибели самолёта и экипажа. И небезосновательно впоследствии курсанты с юмором выговаривали преподавателям: «Принимали как здоровых, а спрашиваете как с умных!».
Преподавательская работа сразу захватила её своей новизной, непохожестью на то, что она успела отведать в своей недолгой трудовой жизни. Попав по распределению в конструкторский отдел одного из приборостроительных заводов, быстро стала просто до тоски тяготиться рутиной бумажной работы, непониманием кому и зачем конкретно всё это нужно. Каждое выполненное ею задание словно бы уходило на какое-то безымянное для неё кладбище, поскольку больше она с ним, заданием, никогда не встречалась. Каждый рабочий день изматывал к своему концу тягомотным ожиданием звонка. А здесь – кому и зачем её труд нужен, было видно воочию. Нужен каждому из вот этих живых молодых здоровых ребят. Нужен затем, чтобы каждый из них осмысленно, без грубых ошибок выполнил и защитил задание по нескучной (ей всегда она нравилась) дисциплине под названием «Начертательная геометрия». А сдав, защитив их все, сколько есть по программе, каждый из них получает толику свободы – по окончании семестра он волен сходить в положенный отпуск, побывать в родительском доме. И всё это – живое воплощение её труда, совместного с каждым из этих молодых людей. А каждый – личность, каждый неповторим. Это вам не мёртвые бумаги, мудрёно обозначаемые тем или другим шифром.
Вдумчивым и настойчивым преподавателем оказалась молодой специалист Витютнева. Постоянная заряженность на цель – воспитание успешности курсантов в решении графических задач (графическая грамотность – так называлось это на их профессиональном языке) ожидаемо привела к успеху: нашла она свой, оригинальный универсальный метод преподавания. Впоследствии руководитель её диссертации назвал его иллюстративно-дискретным. Но это впоследствии, а пока, услышав от опытных коллег мнение о том, что её находка «вполне себе диссертабельна», Витютнева мысленно отмахнулась: «Ну, ещё не хватало! Выкидывать три-четыре года из жизни! Это мужа обязанность – положение занимать, крепко на ноги становиться, основой семьи быть». Однако ж, когда в воздухе запахло грядущими 90-ми, позицию изменила. Объявила мужу и дочери: «Всё, сажусь за диссертацию. В саду меня нет, домашние дела тоже принимайте на себя, мне самый минимум только, где справляться не будете». (Кроме дочери, к этому времени был у Витютневых ещё и сын Гоша, но был он пока ещё в переходном возрасте – не работник, не обуза). Справилась с диссертацией в небывало короткий срок – неполных два года. И как же пригодился ей впоследствии этот титул – кандидат педагогических наук, когда надвинулся на страну новым ледниковым периодом апокалипсис всевозможных сокращений, увольнений и закрытий! Он прикрыл её, как спасительный зонтик.
Гоша, их сын, чаще их огорчал, чем радовал. Серьёзные и систематические огорчения начались с его подросткового возраста, того самого, переломного, когда (не для всех, конечно, семей, но – многих) родительский авторитет в глазах подростка обрушивается, и на его руинах вдруг гипертрофированно возникает нечто иное (свято место не бывает пусто). Гошуня в эту пору фактически учиться перестал, а в школу ходил лишь для ежедневного общения с друзьями, такими же, как он, оболтусами. Таковыми себя, впрочем, они, конечно, не считали. Напротив, они-то, по их коллективному мнению, были нормально продвинутыми юными индивидуумами, отлично ориентированными в современных реалиях. Школьные знания для них в ряду ценностей были, пожалуй, на последнем месте. Ну, а школа что, школа не возражала. Это был негласный общественный договор, по итогам которого неучащиеся оболтусы благополучно выходили в жизнь с аттестатами, в коих сплочёнными рядами красовались трояки. Таким был итог и для Гоши. Встал вопрос – что ему делать дальше. А ответ был уже заготовлен. Гошина мама была, на счастье семьи, умным человеком. Она не зря преподавала начертательную геометрию в институте военно-воздушной навигации.
В названный институт Гоша без затруднений поступил, был ведь всё-таки неглуп и по здоровью проблем не имел. Так что жизненная перспектива просматривалась, пускай и не безоговорочно лучезарная – на дворе были 90-е годы. И было бы всё ладно, если бы не изувеченная уже в его душе система жизненных ценностей. Обзарился на вольную жизнь, на толстые «котлеты» (пачки денег) в «лопатниках» своих бывших дворовых дружков, на их крутые «тачки». По инерции, через «не хочу» прошёл первый курс, а не дойдя до сессии третьего семестра, забрал документы. К увещеваниям родителей был глух, обещал только: «Ладно, дотерпите, я вам всё докажу». И, поскольку почти полтора года пребывания в военном вузе засчитывались как военная служба, ему до «дембеля» оставалось дослужить чуть более полугода. Скандалами его военное прошлое омрачено не было, поэтому его не закатали дослуживать в какую-нибудь глухомань (а такое случалось), отправили в батальон аэродромного обслуживания в системе своего вуза. Так-то вот, не особо напрягаясь, он и отдал свой гражданский долг Родине.
А когда, уже к осени отдав гражданский долг, вернулся в отчую квартиру, своих «авторитетных» дворовых друзей уже не застал. Один «парился на зоне», другой «ударился в бега». И делать жизнь с кого, в обозримом пространстве видно не было. Родителей в таком качестве он по-прежнему не рассматривал. Да и если бы… Что он из себя значил, не имея профессии?
Какие-то начатки профессии всё-таки имелись – тяга к автомобилям, что ни говори, была всеобщим веянием времени. Для взрослеющих пацанов естественным было помогать друг другу в ремонте автомобилей, а порой и буквально в их реанимации, если «коняга» был слишком уж убит. Так что пошёл Гоша именно по этой стезе. А ещё по настоянию родителей пошёл со своей институтской зачёткой в автомобильно-механический техникум, был принят и через троечку лет получил диплом техника. Вот только нормального рабочего места ему никак не находилось. Съёжившееся производственное пространство страны и без него было заполнено. Сектор же ЧП-шников (частных предпринимателей) и ИП-шников (индивидуальных предпринимателей) был какой-то аморфной массой с непонятными внутренними свойствами в плане трудовых отношений… «И носило его, как осенний листок…». То кантовался по всяческим дачно-загородным стройкам как водитель неизвестно чьей «шушлайки», рассыпающейся от преклонного возраста, в составе непонятно кем и как сколоченной бригады. То где-то за 150-200 км от Укладнинска в каких-то болотах заготавливал мох, а в тех местах и мобильная связь не работала, раз-другой в неделю чужие, неизвестные голоса передавали, что он в порядке и шлёт привет. К зиме возвращался в отчий дом, находил опять какого-нибудь ЧП или ИП с автомобильным сервисом… А однажды отправился подручным такого вот ЧП с автосервисом за сотню вёрст в городишко Акулинов (названием обязанный озеру Аккуль, возле которого три столетия назад и возник, сперва, конечно, в статусе села). «Ну, хотя бы какая-то стабильность возникла по жизни, связь есть – и транспортная и телефонная…» – вздохнули Витютневы.
Не очень часто наезжал сынуля показаться родителям. А однажды предупредил: мол, не один приеду. Настороженно ожидали Витютневы – очень уж непредсказуем был. Порой привозил («ничего, мам, мы только переночуем») таких уголовных типажей, что, зазвав в другую комнату, втолковывали ему: «Думай же ты, с кем дела водить!». Он же, снисходительно улыбаясь, поучал сквозь вечное своё пивное амбре: «Мама и папа! Что вы хотите? Жизнь такова, какова она есть и больше никакова». А в этот раз привёз с собой существо противоположного пола. Это была, так сказать, ожидаемая неожиданность – ну должно же было к этому прийти в конце-то концов. Привёз к родителям – это знак. Мать, улучив момент, спросила:
– Живёте?
– Не без того. И как она вам?
– Пока никак. Потом разберёмся.
– И на этом, мама, спасибо.
– Тамошняя?
– Ну, а то…
– Жизнь сами устраивайте. Не маленький.
–А то я не знаю!..
И пошло у него жизнеустройство с нового старта. Да только без заметного перестроения по своей сути. Порой жили в Укладнинске (на каких-то съёмных площадях), а то снова в Акулинове, то вместе, то врозь – мира и лада явно не хватало.
Заехал как-то домой с «соской» пива, предложил матери посидеть. И, конечно же, начался разговор о его безалаберной, бестолковой жизни, доколе всё это будет длиться, не две ведь жизни ему отмерено, чтобы так бездарно транжирить.
– Значит, такое начало мне в генах записано.
– Да ладно! Вон, посмотри, Юля – те же самые гены, а жизнь свою вполне успешно строит.
– Ладно. Гены генами. Понятно, что Всевышний каждого из нас мастерит по образу своему и подобию. Только вот не каждая его попытка удачная. Кроме него, в мире ещё и Сатана есть, и он в своём могуществе равновелик Господу. Иначе изначально бы Добро победило, и была бы полная и всеобщая благодать. Но вот нету же её! А ежели так, и я такой вот, так что теперь – накрыться простынёй и не жить вообще?
Вон ведь как заговорил! Да, чувствовалось, на колдобистом жизненном пути Гошуне и философы встречались, набрался мудрости.
– А ты себе заранее планку низко не ставь. Не соглашайся на малое. Как цель себе задашь, так и жить будешь.
– Так ведь не всё в моей власти – планку-то ставить. Я ставлю по-своему, а жизнь переставляет. А у тебя не то же самое? Вот ты на своей работе козырная такая сейчас, на данный момент, а сожрёт Басаврюков ваш институт, что делать будешь? Вон погляди на автомобильный, где он?
– Ладно. Давай-ка начистоту: с Катькой у вас – это как, насовсем или временно? Духовно-то вы друг другу близки или нет? Интересны вы друг другу или нет?
– Когда – да. А чаще, наверно, нет. В общем, будущее покажет.
Будущее показывало что-то неоднозначное, но два года спустя Гоша в очередной приезд предупредил мать: «Готовься, мама, дважды бабушкой будешь». Внук – от дочери Юлии – у Витютневых уже был. На этот раз родилась девочка, Лиза.
Как ни радостен был этот факт, но спокойствия у Витютневых за семейную жизнь сына со снохой (к слову, без штампов в паспортах) не прибавилось. Пазл не складывался. Девочка росла, тянулась к маме и к папе, но сблизить, срастить их даже ей было не под силу. И дед с бабкой, навещая младших и видя порой вполне идиллическую картину, не обольщались; ссоры то и дело раздирали семью. В конце концов оба решили не мешать друг другу в устройстве каждым своей дальнейшей судьбы. Короче, разошлись. А Лиза, с трёх лет устроенная в ясли-сад, как-то плавно оказалась на попечении старших Витютневых. Выросши из садикового возраста, была записана в школу, ту самую, что когда-то окончили и Юля и папа Гоша. Ну, а мама Катя, к которой дочь прямо-таки до грусти, до слёз тянулась – что ж, она брала её к себе в Акулинов каждый раз на каникулы. Но каждый раз Лиза возвращалась к бабе с дедом с заметной радостью – видимо, не очень уютно быть довеском у мамы, постоянно занятой устройством личной жизни.
А и у папы Гоши тоже личная жизнь не налаживалась. Вечера проводил если не дома у родителей, то где-то на непонятных свиданиях, а то и бог знает с какими друзьями на пивных посиделках, иногда – с ночевой. Не раз бывало, поутру оставался дома – простыл, дескать, немного, полечусь. Простуда для автослесаря – дело неудивительное, работа – под машиной, на земле, на бетоне. И не знали старшие Витютневы (да и сам-то он, пофигист, не знал и знать не хотел), что организм его уже не держит железную оборону, что завелись на лёгких невидные снаружи, без рентгена узелки пневмонии… Что растут они и расползаются по лёгочной ткани, обволакивая и душа маленьких работяг – пузырьки-альвеолы…
Проект под названием «Жизнь», оказалось, стоял на жестоких правилах, без послаблений. Время от времени где-то в горних высотах озвучивался беспощадный вердикт: «Вы слабое звено, прощайте». И настал момент, когда таким слабым звеном оказался он, Гоша. В очередной раз распорядитель проекта подвёл итоги, выявил неубедительную, несостоятельную, недоказательную концепцию его жизни, и… Гоши не стало.
Министр обороны Басаврюков, вышеназванный, «на ель тихонько взгромоздясь» с сыром в клюве, вдруг призадумался. Предыдущий объект в Укладнинске, привлекший его внимание, был уже давно переварен – то был военно-автомобильный институт, славный, с дореволюционной ещё датой учреждения. Посетив его, министр восхитился: «Сколько же тут торговых площадей!». А вот очередную свою жертву – институт военно-воздушной навигации – он надолго приконсервировал. Впрыснув яд, обездвижил свой будущий корм, уволил административный и преподавательский состав. В отношении же недвижимости наступила пауза. По ходу которой со стен здания, совсем недавно претерпевшего капитальный ремонт, стало исчезать всё, что только можно было содрать. («Что в России?» – «Воруют».) Довольно быстро состояние полной ободранности было достигнуто, и очередная жертва министра впала в полный анабиоз.
А что же министр? А он в это время сам (как принято в животном мире в минуты опасности) притворялся мёртвым. Туча правителевой немилости вопреки надеждам не рассеялась, грянула отставка. А дальше – больше. Понесло палёным – уголовным преследованием. Пришлось сделаться ещё мертвее – настолько, что его накрыла своей спасительной юбкой возлюбленная, принявшая на свои плечи всю ответственность за его злоупотребления. И как этот поворот сюжета оказался возможным? А на сугубо материальной основе – в ведомстве она была главным финансистом. Деловое единение её с боссом утвердилось изначально, ещё прежде, до романтизма и духовности в их отношениях.
Касательно же виража в сценарии дела: вопрос уголовной ответственности экс-министра за главное государственное преступление – подрыв обороноспособности страны – не возник. Не прописана такая статья в уголовном кодексе. И потому разрушать государство изнутри – по мере деградации самого государства – стало сколь прибыльным, столь же и безопасным бизнесом.
Да! «Есть женщины в русских селеньях!» (в том числе и в элитных, вроде Рублёвки и Барвихи). Пришлось ей принять судимость и обвинительный приговор, и даже на какое-то время изобразить исполнение приговора. Совместно с прикрученной СМИ-шной свитой (а королеву, как и короля, всегда играет именно свита).
Тем временем наступил очередной День Защитника Отечества, под который сочинили амнистию. Зарвавшийся министр был тихонечко амнистирован. Почему так было решено, какие заслуги он имел на поприще защиты Отечества – дуре-общественности объяснять не стали. Всё объяснять ей – много будет с неё.
Ну, а академии (такой статус приобрёл напоследок институт согласно новой моде) – повезло! Выжила! Министерство обороны страны, вырванное из хватких рук Басаврюкова, возобновило подготовку воздушных навигаторов. Протрубили сбор уволенным было кадрам, и Витютнева, прозорливо сберегшая в своём садовом домике весь свой методический арсенал – пособия, плакаты, макеты, – вернулась в родные стены академии заново обживать разорённые чертёжные кабинеты.
Время шло, а дело о ДТП не сдвигалось с места. Казимиров обнадёжил и исчез «яко дым от огня» – на звонки не реагировал, а отлавливать его вживую было делом безнадёжным, работа его зиждилась на постоянном движении. Местоположение своих офисов он, конечно же, не афишировал. Витютнев днями сидел дома один, до одурения читал. Такой был его досуг. Постоянными же семейными обязанностями было: закупки продуктов на ежедень (хлеб, молоко и т.д.), поддержание порядка в квартире, ну, а главное – внучка Лиза, её учёба. И конечно, её стремительное взросление (пятиклассница!) шло на его глазах. К примеру, ещё осенью она жаловалась деду:
– Деда! Ну почему все мальчики такие дураки??
– …?
– Ну, обижают нас, обзываются…
А уже в третьей четверти её жалоба на мальчиков звучала так:
– Ну почему вот ни один не скажет девочке, что она ему нравится? Мы же первые не можем это сказать – они же сразу всем расскажут и будут смеяться. А мы-то так никогда не сделаем…
И безупречной фигуркой это была уже маленькая женщина, и к косметике у неё уже был естественный интерес, и к своим выраженным дугам бровей отношение в диалектике было таким:
– Вот, все такие, спрашивают – наверно, я нерусская, нацменка какая-нибудь, с такими-то бровями…
А потом:
– Ну и ладно, зато на других непохожая…
Художественно одарённая, занималась в муниципальном центре детского творчества в кружке рисования. Принесла рисунок-портрет, посвящённый Дню защитника Отечества, показала: «Посмотри, деда, он кого-нибудь тебе напоминает?». Глянул – и замаячили сыновьи глаза, которые возникли ниоткуда, просто волею внучки. Волшба!
…Был по-зимнему тёмный вечер. Витютнев возвращался с родительского собрания в классе внучки. Дома, ещё раздеваясь в прихожей, заслышал донесшийся из кухни голос дочери. Тема разговора её с матерью была Витютневу знакома – о злоключениях её товарки по работе Вики. «Сериал продолжается», – усмехнулся про себя Витютнев. Эта самая Вика притягивала к себе всякие неприятности, как высокое дерево притягивает молнию. На этот раз что-то предпринимал против неё напарник, с которым затеяли вместе строить таунхаус.
– …и решила она за помощью обратиться, есть человек в ОБЭПе, подполковник, между прочим, родители соседями жили рядом, на одном горшке с этим подполковником выросла. Ну, чтобы реально вник в обстоятельства и подсказал, как наглеца прищучить. Позвонила матери его, чтобы в контакт войти, сто лет же, как разъехались. Представляешь – та сходу давай плакаться ей, как трудно Антону живётся: и ипотека, дескать, на нём, и квартиру, мол, обставляют, и жена не работает, и вообще полный капец. В общем, подайте моему бедному мальчику.
– Ну, а что ж ты думаешь, какой чиновник согласится на одну зарплату жить, кто есть близко, того и выдоить надо. Друзья, не друзья, какая разница…
Внук Данила, завидев деда, отскочил от сестры, завладел им с цепкостью репья, засыпал вопросами:
– Деда, привет! А вот кого из российских правителей ты лучшим считаешь? Я – Петра Первого. Он всю Россию перестроил. До него в России даже картошки не было. И ещё Александра Второго – он крепостное право отменил. А худший – Пётр Третий, вообще никакушка… А ты вчера матч «Зенита» смотрел? Жалко, Халк ушёл, деньги теперь в Китае заколачивает, сейчас бы с ним «Зенит» на первом месте шёл… Я сейчас про Наполеона книгу читаю, хочешь, тебе потом дам прочитать? А ты что сейчас читаешь?.. А Россия скоро в ВТО вступит? Ты к ВТО как относишься?..
Добрых полчаса Витютнев в темпе шахматного блица общался с Данилой, пока не заглянула Юлия:
– Ну, всё, Данилушка, прощайся с дедом, пора нам…
Сидел, машинально смотрел хоккей, игра не зажигала. Это была одна из последних игр регулярного чемпионата, результат уже не влиял на дальнейшую судьбу обеих команд. Мысли свободно плавали в полной отвлечённости и вдруг стали вязаться неожиданными рифмами короткие фразы. Витютнева это не удивило, свою некоторую умелость в этом деле он давно знал и не придавал ей особенного значения. Быть одним из бесчисленного сонма стихописцев – на кой?.. Кого это осчастливит?
А строчки всё вязались, Витютнев из любопытства стал их записывать, и получилось вот что:
Лихо каблучить присядкою
в жизни я – нет, не мастак.
Не покупаюсь на сладкое,
знаю – оно не за так.
Древо соблазнов развесисто,
дьявол на козни горазд.
Вздёрнут – взлетишь на посмешище,
словно зевластый карась.
Кротко принять неминучее
(зубы, знай, крепче сожми).
Горько-солёное, жгучее –
это твоё. Ты прими.
Подумалось: забавно. И пошёл спать. Заснув, не слышал, как легла жена. И (почти уже вошло в распорядок, с той поры как настала для него безработная жизнь) средь ночи полупроснулся. Заново погрузиться в сон – привычная уже, надоевшая трудность. Начинало пульсировать серое вещество, выводило на некий дисплей навязшие заботы и проблемы, и те, цепляясь одно за другое, кружились каким-то кривляющимся хороводом.
Спасенье было в одном – душить мысли, пока они не оформились, придавливать их, как подушкой, а для этого необходимы какие-то психологические практики, и одной такой Витютнев более или менее владел (когда-то подвернулась книжка, прочёл). Нужно очень медленно лететь, как бы этаким лётчиком-наблюдателем, барражируя над некой тёмной поверхностью, а некий внутренний метроном в ритме дыхания при этом отсчитывает медленные «дддвааа… тттрииии… четттыре…», и так до десяти, и снова «рррраззз… дддвааа…». Главное, чтобы эта некая тёмная поверхность оставалась такой же безжизненно тёмной, чтобы не возникало на ней никакого образа, не возникало бы никакой мысли в засыпающем мозгу, и тогда ты сперва забываешь с «десяти» выходить на «ррраззз…», ведёт тебя на «одиннадцать» и далее, далее, и наконец-то проваливаешься в вожделенный сон.
Не срабатывало. Виделись сыновьи глаза с рисунка внучки Лизы. И был голос. Его, сына. Гоши, Гошки, Гошуни голос. Голос звучал прямо в мозгу. Полупритопленный в глубинах своего забытья, Витютнев внутренне обрадовался – в «реале», не во сне часто он безнадёжно скорбел, что оборвана связь, не поговорить уже, не поспорить, не поведать друг другу ничего. Ничего… А оказалось – ещё возможно… Странно – почему так долго ждать пришлось?..
А он, невидимый (лишь голос и глаза явлены были), говорил ему:
– Папа, тебе столько лет, а ты всё в сказки веришь. В бесплатную справедливость веришь. Где ты живёшь, папа, в какой стране?..
Потом всё уплыло – и глаза, и голос. Остались изречённые слова, горящие где-то в какой-то недоступной выси, этакое «мене, тэкел, фарес». На чём они держались в этой выси, непонятно было. И эта непонятность мучила. Витютнев выплыл из сна, как бревно-топляк на сплавной реке.
Лежать-валяться бревном – что толку, всё равно не заснуть. Встал, пошёл на кухню, заварил чаю. Пригасил свет, оставив включёнными в люстре лишь цветные светодиоды. Сумрачный, сел в тёплый угол, угрюмо задумался. Тихо плакал внутри обманутый и прозревший престарелый ребёнок. А чем его утешить сейчас? Время – ещё ночь, светать не начало. Одно возможно – взять ноутбук, в нём закачана повесть, что читал в последнее время, да и скоротать часы, сколько их там… И, может быть, утомив себя, заснуть.
Сработало. Проснулся, как всегда, до звонка будильника на полвосьмого – будить внучку, чтоб в школу собиралась. Час прошёл в обычных утренних хлопотах ученицы и родителей, ими по факту и были дед с бабкой. Потом Витютнев заставил себя вытерпеть ещё час и – снова, в который раз, попытался вызвонить своего иуду-адвоката. Результат – ноль. Всё ясно. Хватит себя обманывать. Схема: «Лопатник» – «Мазда», «терпила» – «Ланос» никуда не делась, у Заглотова не было времени её реализовать (да и ты, хоть и мямля, не дался бы ему), а у рыбы-адвоката времени – море. Океан. Мировой. Первозданный. И тут ты, как ребёнок, беззащитен. Отжали тебя, лошара, и за твоей спиной твой карман как бесхозный очистили.
Ринулся Витютнев в бессмысленную (душу только отвести) атаку – закусив удила, набирал СМС-кой мобильника всё накипевшее: «Хватит! До каких пор!».
Ответа не пришло. Ни в этот день, ни через неделю, ни через месяц. Да и не ожидал уже Витютнев, ясно стало: пауку недосуг отвлекаться. Паук плетёт сети и высасывает мух. Модус вивенди такой, способ жизни то есть. Зоология. Ничего личного.