Анатолий СТАТЕЙНОВ. НАВСТРЕЧУ СОЛНЦУ. О творчестве Владимира Леонтьева

Анатолий СТАТЕЙНОВ

НАВСТРЕЧУ СОЛНЦУ

О творчестве Владимира Леонтьева

 

Слава богу, первую книжечку Владимира Леоньева я купил в молодости. Дома открыл и пока всю не прочитал, больше ни чем другим не занимался. Вот уж кто действительно был мастер. Три слова – узор. Открыл книгу и вроде в зимний берёзовый лес вышел, где на каждой веточке по гирлянде изморози. Искрятся они на морозном солнышке, покачиваются. И невесть с чего душу такая же радуга счастьем укутывает. Вечер с его очерками посидишь, и кажется, заново русский язык понимать начинаешь. Умел Леонтьев положить перед глазами красоту.

С тех пор и доныне, прежде чем самому взяться за перо, Леонтьева читаю-перечитываю. Особый дар был у Владимира Георгиевича обо всем писать понятно, увлекательно, светло. Пуще огня боялся он надуманного телевидением или газетами слова. В его словесной кладочке каждый кирпичик руками потрогать хочется.

Рассказывает Володя, как поехал осенью в поле. Две строчки промелькнули перед глазами, а сам не заметишь, как уже вместе с ним в редакционной машине трясёшься. Сначала по широкой укатанной дороге с белёсой колеёй. Осенью в Сибири все просёлочные дороги почему-то белёсые. Потом свернёшь с неё на узкую, менее заметную ленточку выглаженной колёсами земли. А там пошёл крутить. Из молодого осинника в березняк с ободьями паутины, потом в черёмуховый околок с гроздьями неосыпавшихся ягод. Сам себя ругнёшь за слепоту прежнюю, оказывается, в коротком путешествии так много можно увидеть, почувствовать, узнать.

И так каждая страница, что ни очерк – путешествие. С Леонтьевым ездить интересно. Из Емельяновского района в Тюхтетскую сторону, к пчеловодам в жаркий июль. Любо в эту пору посидеть в самый полдень в избушке пасечника, подышать медовым настоем, который слышится здесь даже за забором пасеки.

Попробовать из деревянного ковшика прохладной медовухи. И от прилива сил в охотку пройдёшься с пасечником между ульев, послушаешь разговор пчёл, задумаешься. Всё живое существует на земле по одним и тем же законам. Если нет в пчелиной семье матки, улей гибнет. И ещё быстрее умирает улей, когда в него, как в нашу Россию, тысячами залезают хитрые паразиты, убивают матку и заставляют пчёл кормить их.

 Из Тюхтета лучше всего на Ангару, к древоделу из Мотыгина. Это уже зима, февраль. Морозы не отступают, но день уже большой и в полдень пригревает. И вы охотно пройдётесь вместе с Володей по старинному поселку. В палисадниках сугробы как белые медведи, выгнули хребты у окон, словно ждут, когда их позовут в тепло. А на крышах домов такие же громадные одеяла снега.

Краше нет минуты в эту пору, как посидеть с мастером у раскалённой плиты, посмотреть как работает он узенькой стамеской на сосновой доске. И на твоих глазах один за другим ложатся на дерево замысловатые узоры. В каждом какая-то правда, которую нужно понять и осмыслить, ибо настоена она обязательно на чем-то древнем, давно прошедшем. У рук нет глаз, но они больше чем глаза несут историческую память. Ведь каждая частичка узора – это частичка прошлого.

А из Мотыгино прямо в Берёзовку, которая совсем рядом с Красноярском. Уж её расписал Владимир Георгиевич на веки вечные. Уверен, не будет когда-то посёлка Берёзовка, полностью сольётся она с Красноярском, станет одним из его микрорайонов. Тут и гадать нечего, она уже почти Красноярск. И называться скоро будет по-другому. Перемрут со временем старики, которым их деды рассказывали, что была тут Берёзовка. Нынешним пожилым, которые знают правду, уже мало кто станет верить. Правда, ведь, тоже раз за разом становится небылицей.

А очерки Владимира Леонтьева всё равно будут издаваться. Далёкие наши потомки обязательно прочитают про отца и мать Владимира Георгиевича, соседа его деда Терёху, родник за огородом Леонтьевых, в котором жил зелёный жук. И про сеновал, где так сладко спалось талантливому писателю.

 В чём сроду никому из нас не получалось угнаться за Володей, так это в умении отыскивать интересных людей. Володя никогда не выдумывал их в своих очерках. Они действительно жили: непоседливые, талантливые, увлечённые.

В конце семидесятых годов мы вместе поехали в командировку в дальнюю деревушку Грязная Кирза. Кирза действительно оказалась неухоженной, разбросанной. На единственной улочке блаженствовали солидные табуны свиней, у палисадников тюлевыми узорами стелились линяющие выводки гусей, сонные телята, ещё кто-то.

Я долго отбивался от этой поездки. Требовалось, кажется, о какой-то телятнице написать. Эка невидаль. Подобное стряпать мы, районщики, научились быстро, «профессионально».

Все писали по установленному образцу. Достаточно снять трубку, узнать у главного зоотехника фамилию передовика. В двадцать минут корреспонденция будет готова.

«Пастух Святослав Зябликов – прекрасный и уважаемый в деревне человек. За лето каждый бычок в его стаде прибавил за сутки на семьсот тридцать граммов. Его жена Мирослава Игоревна ухаживает за телятами подсосного возраста. И тоже из месяца в месяц добивается хороших успехов. Их сын Владимир стал передовиком на вспашке зяби среди механизаторов своего отделения. Зябликовы служат примеров в труде для всей деревни».

Бог его знает, уважал ли кто-нибудь действительно Зябликовых на одной с ними улице, можно ли было ставить их в пример. Я этого не ведал и никогда не ломал голову подобным вопросом. Но все районные газетчики писали примерно так, за это нас хвалили. Наверное, однажды и меня бы за безумное угробление русского слова поставили бы в районные редакторы.

Всё это обязательно бы случилось, не повстречай я Володю Леонтьева. Он уговорил меня тогда в командировку съездить: давай, мол, проветримся, заросли в конторе. Володя же на этой единственной улочке Кирзы, забитой скотом и птицей, увидел аккуратный домик с резной крышей и предложил зайти в него.

- Надо постучаться. Мне кажется, с хозяином будет интересно поговорить.

Володя не ошибся. Грязная Кирза, оказывается, состояла не только из передовых доярок и скотников, которые кроме привесов и социалистических обязательств ничего не знали. Жили здесь и просто интересные люди, с увлечениями, талантом даже. В доме с резной крышей мы познакомились с животноводом, который пас совхозных коров, и одновременно делал ... скрипки.

Да-да. Скотник мастерил самые настоящие скрипки и прекрасно играл на них. Жены скрипичных дел мастера дома не случилось, потому он сам принялся угощать гостей. Как водится, на стол в таких быстрых случаях ставят всё, что готово к употреблению и неделями не портится. Сало кусочками, солёные огурцы, хлеб, бутылочка беленькой.

После дальней дороги перекусить было не грех. И гости, и хозяин дружно зазвенели вилками. Первой, естественно, опустела бутылка. Хозяин быстро сообразил, что серьёзного разговора без угощения не получится, попросил минутку побыть без него. И действительно через мгновение был снова на пороге. В руках у него надёжно угнездились уже две бутылки. Разговор стал свободней, проще, будто мы до застолья знакомы не менее ста лет.

Хозяин принялся неторопливо расписывать, как ходит каждую зиму в лес, выбирает дерево для будущей скрипки.

– Три берёзы стоят рядом, – разводил он руками словно пытался обнять эти три берёзы, – и у каждой свой звон. Как у человека голос, так у дерева звон. Берёза на стук дышит легко, как девка-невеста. Ох! И пошло от комля вверх. А ель звонче, особенно, если не в низине, а на пригорке растёт, где посуше. Да в густом лесу нужно, чтобы до макушки без сучьев. Стукнул и слушай. В одной берёзе вся жизнь леса записана, оркестр. День хожу слушаю, два, а потом раз и наткнёшься на дерево. Оно тебе само скажет: я – скрипка. Приметил, рубить не тороплюсь. В морозы постучу, в оттепель, важно, чтобы оно умело петь в любую погоду. 

Помню, как сейчас, я спросил у мастера, куда он девает свои скрипки.

– Пять скрипок уже сработал, – почему-то загрустил скотник, – две вон они, на полках. Одну в район забрали, в музыкальную школу, – посвежел он взглядом, – а две... разбились.

Мастер вздохнул при этом так обречённо, как человек с неизлечимым диагнозом. Дескать, обидно, но спасти никак было нельзя.

Самобытного умельца, очевидно, мало слушали односельчане, а рассказать хотелось многое. Он принёс из сеней три чурки, молоток деревянный и стал показывать, как гудит каждое дерево. Чурку он держал в руках, всё время постукивал по ней молотком с разных сторон и спрашивал: чувствуем ли мы разницу? Когда нужного ответа не было, он подсказывал. Оказывается, та сторона чурки, которая была при жизни дерева ближе к комлю, звучала суше, неохотней. А та, что к вершине: яснее, звонче, веселей даже.

Лекцию, на самом манящем моменте прервала жена скрипача. Женщина, судя по всему, достаточно решительная. Сначала мы услышали, как она пуганула гусей и поросят у ворот, потом точно таким же зычным голосом отправила из-за стола нас.

Действия её были быстрыми, уверенными, привычными. Музыкальная чурка тут же перешла из рук мужа к ней, держала она её над своей головой и над нашими непутёвыми макушками наподобие палицы. В глазах хозяйки плескалась неугасимая решительность победы, добыча правды.

Но противника перед победителем не было. Мы, как и подсвинки с крыльца, сочли за лучшее быстрей убраться. Сам скрипач, видимо, залез под стол, на улице позже мы его не видели. Однако в доме голос слышали.

– Галя, это же специалисты, слово у них, – пытался что-то прокричать он своей жене.

– Забулдыги настоящие, – рубила Галя вялое сопротивление мужа. – Поди только знают, что водку жрут. Ни кола у них, ни двора своего и тебя в омут тянут. С такими без нитки останешься.

Тракторные раскаты её голоса подгоняли нас даже на улице. В момент бегства окружающая обстановка запоминалась отрывисто, сосредоточиться мешало выпитое, но в голове почему вспыхивала мысль, что скрипки мастера, те самые две, не по собственной воле попадали с полок. Скорей всего, умирали они на голове и плечах своего создателя. Страшнее казни не придумаешь.

Через неделю в районной газете «Вперёд к коммунизму» появился рассказ Владимира Леонтьева о скрипаче. Пришло на него уйма писем. Очень уж понравился читателю этот прекрасный скотник из Кирзы. Написала Леонтьеву и жена мастера, Галина Васильевна винилась в негостеприимстве, приглашала в гости. По примирении сообщала, что не разобралась в ситуации. Думала, мол, к Сергею приехали стоящие неподалеку от деревни геодезисты. А пройдохи эти только горлом широким похвалиться и могут.

Многие удивлялись таланту Леонтьева. Откуда в этом деревенском парне, заочно окончившем Иркутский университет, была такая тяга к слову, редкостное умение показать человеческую красоту и даже душу людскую двумя-тремя фразами.

Вроде совсем небольшим получился у Володи рассказ о человеке, а не выходит из головы. На работу идёшь – о скрипаче думаешь, с работы – снова о нём. Если скотник в далекой Грязной Кирзе нашёл себе интересное увлечение, то чем я хуже. Подзадоривал Леонтьев к доброму.

Как сейчас помню, отец мой, Пётр Васильевич, прочитал подаренную ему книжку Володи Леонтьева. Особенно ему понравился рассказ о древоделе из Мотыгино. Сидел, сидел папа на крыльце с сигареткой, пошёл во двор и давай на летней кухне наличники сбивать с окон.

– Ты чего, – всполошилась мать, – ай памерки повылетали!

– Памерки, – ругнулся отец, –  всё равно работы нет. Я их попробую узорами обвязать, за месяц-полтора сделаю.

И действительно получилось. Подзадоривал Владимир Георгиевич к хорошему. Наличники с перемудрёной резьбой отца, до сих пор живы. Можно хоть сейчас посмотреть. Хотя самого папы давно нет.

Слово воспитывает, лечит, учит, хотя с другой стороны не у каждого писателя эта сила. Добро живёт в настоящем таланте. Наш народ, кстати, как никакой другой, богат одаренными людьми: Пушкин, Есенин, Твардовский, Шолохов, Распутин, Белов, Дмитрий Балашов. Их книги обладают даром согревать самые холодные души.

Ну, скажите, рождался ещё на какой-нибудь земле писатель, способный подарить своему народу «Тихий Дон»? Не случайно сегодня говорят, что в двадцатом столетии это была лучшая в мире книга.

Не себя славил Шолохов, а народ свой и землю нашу, Русь богоносную. А разве не в числе первых будет повесть Валентина Распутина «Живи и помни». Открыл её и такое впечатление, что вошёл ты в чужой дом совершенно случайно. А там свадьба. И вот уже рад ты вместе со всеми чужому счастью, веселишься. Или наоборот, оказался среди людей, у которых большое горе. И ты живёшь этим горем, болит сердце за других. Положишь в одну руку «Тихий Дон», в другую повести Распутина и соображай – какая книга лучше?

Сострадание всегда было отличительной чертой российских писателей. Вспомним книги Лермонтова, Рубцова, Евгения Носова. Или вернёмся к нынешним сибирским мастерам: Анатолию Буйлову, Владимиру Топилину, Коле Гайдуку.

К сожалению, в нынешнем веке таланты не в особом почёте. Завалили страну Чейзами, Кристи, Карнегами. Разве можно сравнить, к примеру, Анн и Сержен Голон с повестями Распутина? Распутен искренне чист, духовен. Голон пуст, рассчитан на простаков и бездумие, даже безумие.

Но вернёмся к творчеству Леонтьева. Владимир Георгиевич до конца жизни был предан слову. Повести писал, рассказы, очерки.

Часто-часто читаю Володю Леонтьева. Многие отрывки из его очерков помню наизусть.

«– Вжик-жух, вжик-жух – поют косы. Вжик-жух, вжик-жух, стелятся по кошенине тяжёлые валки.

Мы косим травы? Красный и белый клевер, медуницу, вязиль, розовую кашку. Густой и мягкий пырей. Мы косим все это разнотравье, но только не трогаем и обходим стороной островок высокого в рост человека папоротника и бурьяна.

Мы идём навстречу солнцу. У каждого свой прокос. Прокосы разные. У кого больше силы, больше сноровки – у того прокос шире и валки толще. Но главное не в этом – мы все идём навстречу солнцу».

Всего три абзаца, а такая яркая картина деревни. Поют утром косы в летних лугах, стелятся по кошенине духмяные валки, пропитались потом рубахи косарей, а они улыбаются, рады работе. Про какое время Леонтьев писал? Когда это люди считали работу праздником? Господи, боже мой, это же Россия! У нас всегда в почёте труд. Не коварство, хитрость и лизоблюдство, а труд, правда и добрая улыбка. Тут не важно, Берёзовка Леонтьева, моя Татьяновка, Ачинск покойного поэта Юрия Авдюкова или родной Дальний Восток прекрасного бытописателя Анатолия Буйлова. В любом русском селении вас всегда встретят с улыбкой и радостью. Так было, есть и будет. Пока живы мы с вами, а значит и наша Русь жива.

 Ничего не меняется, устоим и на этот раз. Только уходят в небесные луга со своими косами старики, заливают их рядки века-туманы. Тихо, тихо становится на лугах, дышит только небо. Но проглянуло солнышко и на прежних рядках закашивается молодежь. Уверенно и настойчиво набирающие силу мужики ведут свои рядки к солнцу. Так писал Володя Леонтьев, так есть и будет.

 Уверен, его слово свяжет наше и будущие поколения. Пусть очерки Леонтьева – лишь маленькая пылинка на широкой дороге России. Чтобы заметить её нужно внимательно присмотреться.  Дело не в количестве написанного. Слово Володи живо в наших душах и зовёт к солнцу. Туда мы и пойдём. И никого не оттолкнём, ни с кем не будет спорить о нашей избранности: у солнышка тепла для всех хватит. Значит и у России тоже. Она, матушка, заселена славным народом, самая солнечная в мире страна и самая богатая талантами.