Владимир ПОДЛУЗСКИЙ. ХЛЕБ БЫВАЛОГО. О романе Николая Олькова «Хлеб наш насущный»

 

Владимир ПОДЛУЗСКИЙ

ХЛЕБ БЫВАЛОГО

О романе Николая Олькова «Хлеб наш насущный»

 

Пророки всё чаще бросают взор на Западную Сибирь. Утверждают, что русскую столицу пора переносить в Екатеринбург, Омск, Тюмень или, на крайний случай, в Новосибирск, географический центр России. На регион, как будущее земное Эльдорадо, указывали и наш Ломоносов, и американский Кейси. Нечто подобное мне, как поэту, писала знаменитая казахстанская Ванга Вера Лион, сибирячка по рождению. Вокруг неслыханные запасы руд и углеродов. Многие тысячи плодороднейших гектаров, годных и под пашню, и под заливные луга. Здесь выспевают даже арбузы. Я уже не говорю о роскошных садах и огородах. Словом, хлебные места. Сюда Столыпин переселял миллионы крестьян из средней полосы. Ехали со скарбом, а порой и с разобранными в родном селе храмами, чтобы потом по брёвнышку собрать на новой селитьбе. Кто-то расцвёл, дал крепкие корни. Кто-то сгинул на чужбине. Трудно нашему оседлому человеку превращаться в перекати-поле. Только страшные войны, беды или державный кнут срывают народные массы в дорогу. Может потому не спешит какой-нибудь ярославский или владимирский крестьянин осесть на дальневосточном гектаре.

Про церквушку-путешественницу я вычитал в новом романе известного тюменского писателя Николая Олькова, незамысловато названного «Хлеб наш насущный». Заголовок чем-то напоминает заглавия прокламаций тайного революционного общества середины девятнадцатого века «Земля и воля», окормляемого Герценом, Чернышевским и Писаревым. Я уж не говорю, что в теме ощущается явная перекличка с повестью Михаила Алексеева «Хлеб имя существительное», сочинявшейся под Брянском, в десяти верстах от сельхозинститута, где ваш покорный слуга рядом с десятками студентов из стран Азии, Африки и Латинской Америки учился на агронома.

Углубившись в ольковский роман, я не удивился, что он состоит из двух частей, названных вполне в духе народничества – «Воля» и «Земля». Правда, цели подпольных антицарских организаций и современного колхоза через полтораста лет не совсем совпадают. Герои «Хлеба нашего насущного» решительно против анархии и, в общем-то, террора, хотя порой открыто, с автоматами и гранатами в руках, воюют тут с кавказцами, нагло захватывающими сибирские предприятия и колхозную землю. Спешащими, пока Сибирь до конца не стала землёю обетованной, захватить все экономические и политические высоты. Тенденция, едва наметившаяся в известной повести Валентина Распутина «Дочь Ивана, мать Ивана», развернулась в романе другого сибиряка в полновесную проблему государственного масштаба.

Как и народовольцы, борцы за русскую правду во главе с бывшим зеком Родионом Бывакиным, идеологически родственным Робин Гуду и Владимиру Дубровскому, возрождают нечто подобное социализму в отдельно взятом родном селе Лебедево, основанном дружными столыпинскими переселенцами. Потому потомки решительно стоят за коллективизм. В глубины истории даже местные деды на организационном колхозном собрании в 21 веке не вдаются, но им памятны тридцатые годы, когда «гуртом» вступали в первые советские колхозы. С похожим чувством лебедевцы встречают колонну навороченной иностранной сельхозтехники, пришедшей возродить хлебные нивы и напитать сбалансированными кормами фермы, куда завезут дорогущий элитный скот. «Неужели мы жить начинаем?» – восклицает средних лет тракторист Семён. Из тех, кто сядет за руль навороченного трактора. Забугорные агрегаты пока круче отечественных. С горечью технический перевес отмечают друзья Бывакина. «Странно, – рассуждают они. – А ведь мы в космос летаем. Почему бы и на земле не сделать отличные машины?».  Купленные за валюту Родионом комплексы требуют особых знаний и опыта. Давно ли по всей России механизаторы, прошедшие СПТУ старой формации, недружелюбно встречали ростовские комбайны с первыми компьютерами. Срывали в сердцах электронику. Соединяли обрывки проводов напрямую и яро бросались в битву за урожай.

Понимали ли они, что и на селе время обязательно потребует мощную и надёжную технику. Уже не сыплющуюся чуть не с первых после завода дней в борозду и валок. Именно с новыми технологиями и селекцией, часто пришедшими с Запада, моим брянским землякам удалось сделать неимоверный рывок в производстве хлеба и картофеля. Брянская область стала производить их втрое больше, чем в самые тучные советские годы. Кубань и Белоруссию уже заткнула за пояс.

Говорят, удобрения фермеры обильно применяют. А колхозы меньше потчевали супеси туками и гербицидами? В некоторых тех же брянских районах серые лесные почвы так пересолили, что гектары отказывались плодоносить. Птицы в полях петь перестали. Сегодня, слава Богу, агрономы все перекосы ликвидировали.

Скажете, то Брянщина. Там губернатором знатный в прошлом местный картофелевод Богомаз. Есть и другие примеры. Пару лет назад меня один журнал попросил написать очерк о крупном омском фермере. Урождённом казаке-переселенце. Написал. Уверял, что хлебороб по урожаям на громадном клине и уровню рентабельности заслуживает Героя Труда. К тому, собственно, шло. Очерк в рукописи читали всей фермерской блестяще образованной семьёй. Поохали, порадовались и… решили не визировать. Побоялись, что местная власть придерётся к эпитетам и отберёт земельку. Тем более, вокруг заковыристых мелочей со сдачей предприятию в долгосрочную аренду земли уже шли суды. Слишком интеллигентным для войны с администрацией оказался бывший лётчик гражданской авиации, сделавший плантации своим взлётным полем.

Наверное, чтобы растить хлеб и никого не бояться, надо быть ольковским Родионом Бывакиным-Бывалым. Тот, не без хлопот собрав воедино паи земляков, розданных новой властью, правильно начал возрождать колхоз с продвинутой почти роботизированной линии. Если бы гайдаровцы не развалили советские заводы, то к нынешним временам те уже сами бы выпускали, скажем, копалки, заворачивающие в тару каждую картофелину. А так пользуйся очередным «Прогрессом», не очень благозвучно звучащим в западном «оригинале». (Не хочется лишний раз рекламировать известную у нас ещё с советских времён западную фирму.)

Лучшим местным механизаторам, призванным Бывакиным из нудного ельцинского запаса, придётся немного подучиться на курсах. Впрочем, это не главное. Родион вскоре с радостью убедится, что вопреки ехидному трёпу либералов русские люди работать и думать не разучились. Вот новой ферме в Лебедево потребовалась вода, и здешний старик точно указал, где надо бурить скважину. Забил ледяной фонтан. Кажется, один из переломных символов романа.

Прошлым летом похожий народный пафос иногда наблюдал на Брянщине. В других же местах русские до лучших времён в своих потрёпанных перестройкой сёлах-«шамбалах» зачастую спят и видят, когда их в певучие горны призовёт Отечество для спасения оного. Тогда, будьте спокойны, фонтаны забьют повсюду. Первые же месяцы свободного «Труда» нового хозяина твёрдо в том убедили. Особенно, когда он с гордостью зашёл в высокую и упругую колхозную пшеницу и не сумел сдержать простые человеческие чувства, проснувшиеся в потомственном хлеборобе.

Творческие и политические подходы лауреата нескольких престижных российских литературных премий Николая Олькова меня ничуть не удивили. Выпускник Литературного института, всю свою сознательную жизнь проживший на Тюменской земле, он, скажу без прикрас, до конца верен её обитателям. Именно земляки недавно в Казанской районной библиотеке устроили читательскую конференцию по его новому роману «Хлеб наш насущный».

Местные хорошо знают Николая Максимовича. Здесь он работал учителем, корреспондентом, редактором районной газеты. Подсмотрел массу своих героев. Большинство в пореформенные годы благодаря новой власти превратились в «казанских сирот». Не потому ли так глубоко их тронула судьба Родиона Бывакина, пытающегося спасти лебедевцев от поголовного вымирания в годы безвременья. Обычным крестьянским трудом в возрождённом колхозе с символическим названием «Труд». 

Во главе всего повествования Хлеб. Подовым караваем в материнском доме. Тонкими ломтиками на ажурной тарелке в семье потомственной княжны Лады Станиславовны Бартеневой-Басаргиной, сопредседателя Имперского собрания, по уши влюбившейся во вчерашнего зека. (Девушка всерьёз мнит, что подбирает окружение будущего государя.) Куском, пропахшим мышами и махоркой, в карцере детской колонии, который надо обязательно сосать, чтоб витамины сразу попали в кровь. Засохшей лагерной пайкой, почётно возлежащей чуть в сторонке от яств на малине у бандитского смотрящего. Первым снопом нового урожая, связанным всей бавыкинской семьёй и торжественно перевитым алой лентой. Кто знает, может, этот сноп когда-нибудь и вернётся в герб могучего государства. Пока же он может встать в конторе, рядом с колосистым собратом, чудом тут оставшимся ещё с красных времён.

Родя вовсе не ангел. Деревенский парнишка, угодивший в колонию на четыре года за то, что в драке выхватил из кармана «складешок», но так его и не раскрыл. Автор нам его представляет в тот момент, когда юного зека после двух лет отсидки готовят к пересылу на «настоящую» зону. Голова в розовых шрамах. Нос подправлен ударом. Мальчишка больше месяца уже успел отсидеть в карцере. Явно из тех, кто не склонит свою стриженую голову перед бандитами. Не зря на взрослой зоне его уже ждёт пахан Доктор, готовый доверить Роде свою жгучую тайну. Он же первым назовёт юного Родю Бывалым. Кличка потом прилепится к Бывакину и начнёт свой тернистый путь по зонам и малинам. Авторитет, заочно поверивший по тюремным малявам в честность мальчишки, доверит ему выкопать на воле портфель с кучей долларов. Родион всё ловко провернёт, но Доктор, освободившись по удо, умрёт от рака, успев Родиону завещать свои, Бог весть как нажитые немалые капиталы.

Набравший на воле обороты, обзавёдшийся прожжёнными консультантами, Родион Бывакин толково пустит деньги в приватизационный оборот, создаст собственный строительный комплекс «Командор» (не зря в детской колонии читал классиков, вплоть до Бунина). Плюс два завода по металлу и пластмассе. Не зря губернатор позовёт его в свои нештатные советники по предпринимательству.

А потом Родион кинет взор на агробизнес. (Так, скорее всего, подумают в областном бомонде, привыкшем к красивым речам.) На самом деле, у молодого мужика, исполосованного тюрьмой и тайными приключениями, изболится душа по отчим полям и могилам. Может быть, последней каплей станет смерть матери, выписанная автором с особым мастерством и достоверностью. В директора определит без пяти минут профессора из Новосибирского филиала Академии наук, одобряющего теорию народного сибирского земледельца Терентия Мальцева. Не понаслышке знающего, как растят хлеб: «Надо о завтрашнем дне думать, а не хапать».

Сам Родион тоже в каком-то смысле Хлеб отечества. Хотя не без его команды верные опричники, вчерашние неприкаянные десантники, прошедшие Чечню, убирают соперников и противников, того же «откинувшегося» зека Жмыха, который сильно может напортить делу. Мол, Жмых он и есть жмых. Не Хлеб же.

В любом случае с Хлебом сравнивая Бывакина, думаю, вслед за автором, далеко не о христианском смысле. Какая тут божественность. Наш герой держится от церкви на почтительном расстоянии. Автор уверяет, что Родя не верующий. Боюсь, не соглашусь. Он всё же обвенчается с Анатасией, матерью своего сына Петра, и у четы родится ещё трое детей. Не Бог ли специально дал наследников, чтобы понесли через годы славу агрофирмы «Бывакинская»? Не зря в ней мечтают открыть детсад, бесплатную элитную школу, платить стипендию студентам, желающим вернуться с дипломами в родное село. Сюда возят на экскурсию туристов, а местные с гордостью намекают, что живут чуть ли не при коммунизме. К Бывакину уже является делегация из соседней деревни с просьбой взять их обобранный чеченцем колхоз под своё крыло.

Ну, и какой же роман без любви. Не буду перечислять всех женщин главного героя. Почти у всех из них нелёгкие судьбы. Топятся из-за ревности, травятся. Просто сохнут в надеждах, как узбечка Гузель. Слава Богу, Родион вырвался из их объятий, опомнился и сумел вернуться к брошенной им когда-то Настёне. Чтобы лучше понять отношение автора к самым высоким чувствам, хочу порекомендовать перечитать письма прадеда и прабабушки княжны Лады (тоже имя с намёком) Екатерины Сергеевны и Алексея Кирилловича. Там есть всё, чем должна гордиться русская душа. Можно сказать, отдельный эпистолярный роман-вставка в «Хлебе нашем насущном».

Мне «Хлеб», как некоторым, вовсе не кажется утопией. Примеров подобных хоть пруд пруди. Даже в моём брянском селе Рохманово колхоз в буржуазные времена возродил местный русский мужик. «А роман ли это?» – спросит дотошный читатель. Самый настоящий! Высокохудожественный и на злобу дня. Не без выходов на вечные истины. В нём есть некоторая перекличка с шолоховской «Поднятой целиной». Не по языку. По тематике. Трагически при выходе из вертолёта погибает губернатор Макар Зенов. Русский мужик, старообрядец. Вместе с помощником расстрелян из снайперской винтовки кавказскими бандитами, оставшимися в живых после гигантской облавы, устроенной по всему городу генералами-силовиками по его же приказу.

Так и хочется вспомнить про донских соловьёв, отпевших «дорогим моему сердцу Давыдову и Нагульнову». У Шолохова то была классовая война. А тут она больше напоминает межэтническую, хотя и с явным признаком клановости. В романе просматриваются параллели. Генералы МВД и ФСБ Рыбаков и Хлыстунов чем-то напоминают царского генерала Густава Гитляйна, от имени императора поставленного для контроля за содержанием преступников. Немного поартачившись, они беспрекословно выполняют требования хозяина области по наведению в ней конституционного порядка. Густав Иванович, как чиновник и порядочный человек, помогает в далёком остроге снять обвинения с незаконно осужденного прадеда дворянки Лады. Таков же человек долга и чести заместитель Зенова Колымынцев. Правильно себя ведёт глава района, к кому Бывакин пришёл с инвестициями для колхоза. Есть и другие честные чиновники в романе. Но они, талантливые, умные, деловые, настоящие державники, абсолютно чужеродны в нынешней государственной Системе. Недаром от них безбоязненно избавляются «приватизаторы».

Николай Ольков подчёркивает, что с восьмидесятых в регионе число чиновников выросло в два с половиной раза, а занятых на производстве уменьшилось впятеро. Начальственная армия ничего не смогла поделать с бандитами, сделавшими безработными 18 тысяч горожан областного центра. Даже в аппарате губернатора нашлись продажные особи. Подбросившие боссу в стол пачку денег, ставшую весомой «уликой» при аресте того спецназом ФСБ. Скандал достиг такого уровня, что вскоре освобождённому с извинениями Зенову пришлось мчаться в Москву и просить защиты от «своих же» у президента. Гарант вроде помог. Да так, что область, зная нравы современного Кремля, исподволь стала готовиться к приёму преемника.

На мрачном областном фоне Родион Бывакин вообще чужой для всех. Для наиболее непонятливых у него свои методы. Не совсем джентльменские. Но, замечу, действенные. Главный регулятор общественных отношений – его «спецназ», чьи кровавые операции Родион проплачивает. Автор при том заверяет, что на самом Бывакине крови нет. Конечно, подобные способы защиты производства, пусть даже хлеба, не красят героя романа и доведшую его до жизни такой страну. Увы, без бавыкинских «десантников» ничего в селе с красивым названием Лебедево расти не будет. Не дадут. Должен же кто-то сберечь Западную Сибирь от захватчиков до тех славных времён, кои предвещены пророками. И, прошу учесть, не все Родионы в России Раскольниковы. Есть и Бывакины. Впрочем, Раскольников после острога вполне мог бы таковым стать, живи он в двадцать первом веке.