Юрий МАНАКОВ. ПУДОВЫЕ ЯКОРЯ. Повесть

 

Юрий МАНАКОВ

ПУДОВЫЕ ЯКОРЯ

Повесть

 

Широкая и бледно-жёлтая полоса суши у прибоя была утрамбована, как асфальт. Да и как могло быть иначе, если в течение тысячелетий морские волны ежесекундно набегали на вдавленное в лесистые сопки побережье пологой бухты, подгоняя крохотные песчинки одну к другой так плотно, что не то что волосок ни просунуть меж ними, но и даже невидимый микрон не пролез бы. Иногда по побережью грохотали многотонные танки – расплывчатые контуры воинской части маячили посреди юго-восточной побережной дуги, подковой охватывающей Охотское море. Но и Т-62 не оставляли ни рельефных отпечатков гусениц, не отбрасывали ошмётков мокрого песка по сторонам, прогрохочут, подойдёшь глянуть, – а ничего кроме гладенького песочка и нет. Выше этой полосы, исчезающей под водой во время прилива и обнажающейся при отливе, до самой дощатой сплошной ограды бугрились рыхлые песчаные барханы, в которые мы зарывали повреждённую при ловле или объеденную крабами рыбу, поскольку на рыбозаводе, что громоздился кирпичными корпусами чуть дальше, у нас никто бы её не принял. Оставлять не закопанными рваные и потрёпанные тушки чайкам и воронам, что тучами кружили здесь, – означало приваживать этих пернатых разбойников, от их налётов и так приходилось отбиваться чуть ли ни ежедневно. Здесь стоит упомянуть об одном любопытном эпизоде, коему стала свидетелем вся немногочисленная наша бригада.

 На зорьке, по тихой воде ходили мы на кунгасе с острым вздёрнутым носом, высокими бортами и подвесным мотором выбирать сети-ставники с серебристой корюшкой-зубаткой. Промышляли мы, правда, в меньшем количестве и морским линем-краснопёркой, мойвой и тихоокеанской сельдью. Обратно возвращались, нагруженные доверху ещё трепещущей рыбой. Как ни странно, но корюшка пахнет свежими огурцами, да так явственно, что стоит прикрыть глаза, и ты ощущаешь себя не покачивающимся в лодке на море, а стоящим посреди недавно политых навозных грядок и мысленно видишь мохнатые переплетённые стебли и лопушистые изумрудные листья с жёлтыми колокольчиками завязи и свисающими пупырчатыми огурцами.

 Причалив, мы лебёдкой вытягивали кунгас на берег и перегружали в плоские деревянные ящики наш улов. Обычно это происходило часов в 9-10 утра. Туман, если он бывал, к тому времени уносило в море, зеленовато-прозрачная на изгибах прибоя вода начинала играть и пениться, словно вся эта неподвижная гладь, уходящая в бесконечность, лениво просыпалась. Солнечный диск на востоке медленно очищался от матовой поволоки испарений, и море вспыхивало золотистыми мириадами искристых бликов. Наступивший день преображался, принимал свои окончательные объёмы, освещая переливчатым тёплым светом горку ящиков с корюшкой и другой попутной рыбой, полувычерпанное чрево кунгаса и человечьи фигурки в оранжевых рыбацких робах, суетящиеся рядом.

 Тут-то всё и случилось. Оказывается, чайки бывают настырными не только при рыбалке непосредственно на море. Они и на берегу не отличаются скромным поведением. И чем крупнее птица, тем наглее. Находясь метрах в трёх от нас, чайки, беспокойно переваливаясь с боку на бок, стерегут все наши движения. Едва только какая-то рыбёшка проскользнёт мимо ящика, они наперегонки и бесстрашно подлетают, кто-то из них подхватывает добычу, и счастливица под завистливые крики товарок принимается жадно расклёвывать серебристую тушку корюшки, не подпуская к пище остальных чаек. И всегда в эти минуты поодаль вышагивают серые вороны, опасливо, но зорко поглядывая в сторону происходящего.

 Однако в этот раз одна из них смело подскочила к огромной, вдвое превосходящей её по размеру чайке, которая только что уворовала жирную зубатку и уже занесла свой клюв над рыбой, прижав ту когтистыми лапами к песку. Ворона изловчилась и ухватила чайку железным клювом за крахмально-радужное крыло и потянула её, хоть и с изрядной натугой, пытаясь стащить с рыбного места. Чайка же не желала расставаться со своим лакомством. Она подобрала в клюв корюшку и упёрлась освободившимися когтями в спрессованный песок. Но и у вороны сила имелась. Чайка, едва не потеряв равновесие, выронила рыбу, и ну давай остервенело щипать соперницу, злобно поклёктывая, и всё больше входя в раж.

 Между тем другая ворона подкралась к полю боя, подхватила брошенную рыбу и с добычей отлетела в сторонку. Первая ворона мгновенно отпустила крыло чайки и, удовлетворённо покаркивая, полетела к своей напарнице, где спокойно присоединилась к пиршеству, отрывая сладкую мякоть от порядком истрёпанной зубатки. А чайка, казалось бы, самая могущественная среди прочих участников этого импровизированного птичьего базара, ещё долго бегала вперевалку по побережью и пронзительно и жалобно кричала, ища и не находя сочувствия у своих пернатых соплеменниц.

 

 В рыбацкую бригаду я устроился в середине мая, начиналась путина, и мои руки были как нельзя кстати. Новое место работы мне полюбилось с первого взгляда. Одноэтажное кирпичное многооконное общежитие стояло перпендикулярно к морю, отгороженное от него не только высоким забором, но и выложенными рядами вверх дощатыми столитровыми, стянутыми железными пластинчатыми обручами, кадками под засолку горбуши и сельди. Песчаный, слегка покатый двор перед крыльцом общежития, будто мощная грудь бывалого моряка шерстью, зарос редкой, сцепленной между собой ярко-зелёной травкой-муравкой.

 Кривая тропинка отслаивалась от дорожной колеи метрах в пяти от крыльца и дугой тянулась к производственной базе рыбаков, что сразу узнавалась по темнеющим рядом с внутренними воротами, перевёрнутым, просмолённым, и оттого сильно смахивающим на чёрные пилотки подводников, кунгасам и по впившемуся загнутой стрелой в бархан ржавому якорю.

 Сама база включала в себя ютящуюся в тыльном правом углу будку с самодельной сушилкой, сработанной из асбестовой трубы с намотанной толстой спиралью, и развешенными над ней просоленными тельняшками и портянками, рыбацкими комбинезонами и куртками, брюками и свитерами. Напротив будки громоздился просторный сарай, приспособленный под склад, а дальше вдоль забора на жердях были разброшены напоминающие маскировочные, не однажды штопаные сети. Посреди базы, прикрытый от дождя кожухом, стоял движок лебёдки, и от него натянутой струной под внешние ворота уходил к побережью трос, с помощью которого после работы сюда затаскивали кунгасы.

 

 Первый мой выплыв в море к сетям-ставникам случился на зорьке ветреного майского денька. Старший нашей миниатюрной – всего-то три рыбака – бригады, усатый и смуглый, с жёлтыми холодными глазами, сухощавый мужик, со странною, нерусской фамилией Исихара и красивым именем Виктор с первого раза завёл движок, мотор ровно затарахтел, и бригадир направил кунгас к ставникам, белеющим цепочками пластмассовых и пробковых наплавов метрах в ста от берега. Боковая волна подплёскивала под борта, кунгас проваливался вниз, почти касаясь водной поверхности бортовой набойкой с закреплённым вдоль веслом, и, казалось, что следующая, кудреватая по кромке, волна непременно накроет своей упругой мощью лодку и затопит её. Однако этого не происходило, наш кунгас, как подвижный поплавок, который будто кто-то на невидимой леске тянул в море, уверенно скользил среди бесчисленных чешуйчатых солнечных блёсток, то и дело падая в пучину и мгновенно взмывая из неё.

 Причалили к ставнику. Григорий, чернявый, гибкий и улыбчивый молдаванин лет двадцати трёх от роду, перевесился через борт и поймал капроновый фал, к которому были крепко привязаны шёлковые ячеи сети. Ещё на берегу, когда я из любопытства принялся дотошно расспрашивать правящих на воду кунгас бригадира и Григория о предназначении той или иной рыбацкой принадлежности, ребята переглянулись, и Виктор, шевеля щетинкой своих редких японских усов, усмехнулся:

 – Никто ничему здесь тебя учить не намерен. Не лови ворон, а следи за тем, что и как мы делаем и повторяй. Захочешь – научишься.

 От той бесцеремонности, с какой это было сказано, я даже опешил, вспыхнул и хотел тут же бросить в ответ что-то резкое и обидное, но в последние мгновение сдержал себя, и, махнув рукой, принялся заворачивать лодку носом в море. После этого случая я больше ни о чём никого не расспрашивал, а только внимательно следил и старался запомнить всё, что делали мои новые товарищи по работе.

 Между тем Григорий, перебирая в руках фал, по краю прошёл к корме кунгаса. Виктор привалился оранжевой робой к борту рядом с уключиной и подхватил выглянувшую из воды часть капроновой верёвки. Стоя на носу, я понял, что и мне необходимо сделать то же самое. Перегнувшись к сети, ухватился за фал и вытянул его на борт. На ячеях дружно лопалась радужная плёнка, когда мы одновременно сушили сети, сгоняя мечущийся косяк корюшки к горловине, за которой начиналась такая же, густо обрамлённая наплавами из пенопласта и напоминающая увеличенный до гигантских размеров детский сачок для ловли бабочек, ловушка. А этот, растянутый на пудовых якорях квадратный и крупный участок, который мы, перебирая ячеи, сейчас проходили, у рыбаков назывался двором.

 Спустя какое-то время я понял – почему: четырёхметровая в высоту, намертво привязанная к тугому фалу и снабжённая понизу частыми свинцовыми грузилами, сеть от берега уходила в море, перегораживая его. Табуны рыб, ночью подплывая к побережью, торкались в сети и начинали скользить вдоль них, намереваясь вернуться обратно на глубину. Казалось бы, ещё одно движение плавника да взмах упругого хвоста и – вот он, морской простор! Но вместо этого их ждали округло распятые отверстия сетчатых подкрылок, приглашая в сетчатый же сачок упомянутого двора. Коварные подкрылки были изготовлены по принципу знакомых многим из нас горловин речных мордушек, когда рыба, попав в плетёный из ивняка сосуд, обратно выбраться уже не всегда умела.

 Пропуская под днище кунгаса сеть, мы прогнали тучный косяк зубатки к садку, отделённому от ловушки продольными и лёгкими поплавками, которые по мере приближения к ним стали тонуть и вскоре скрылись в воде под тяжестью напирающей рыбы. Бригадир довольно цокнул языком и обронил:

 – Не меньше полтонны будет.

 – Как и вчера, – подал голос Григорий и ещё энергичней стал перебирать сеть, стравливая её под лодку. Хоть я и молчал, но азарт рыбалки захватил и меня. Так и подмывало сказать тоже что-нибудь стоящее и ёмкое, однако слов, подобающих моменту, в голову не приходило, и поэтому я, стараясь не отставать от товарищей по бригаде, вытягивал и сбрасывал мокрые ячеи, не давая своему участку ослабнуть, а значит, прогнуться и дать возможность корюшке уйти из нашего загона.

 Душа моя наполнялась ликованием, неожиданно для себя я замурлыкал какой-то трогательный мотив. Исихара услыхал, поднял недоумённо бровь и так посмотрел на меня, что я должен бы был провалиться на дно, с треском проломив под собой дощатое просмоленное днище кунгаса. Но я даже и взгляда не отвёл, лишь усмехнулся, примерно так же как он давеча, когда на берегу отбил мне всякую охоту о чём-то его расспрашивать. Бригадир нехотя отвёл свой колючий взгляд. Так-то лучше. Рыба в садке, теперь наверняка можно передохнуть и осмотреться.

 Рябь улеглась, морская гладь перед нами, ровная, как стол, простиралась до тех пор, пока вдали ни сливалась с небом; по левую руку от нас оконечность лесистой подковы залива венчали бугристые строения городка Корсакова, террасами уходящие в ажурные скалистые сопки. Между жилыми пятиэтажками у подножия и рельефными силуэтами кораблей на рейде цаплями возвышались портовые краны. Чистый воздух, подобно увеличительному стеклу, скрадывал расстояние и обманчиво приближал этот приморский пейзаж, но в действительности – об этом я узнал позже – до Корсакова по прямой было не менее двадцати миль. По правую руку от нас можно было хорошо разглядеть невдалеке Аниву, с высыпанными на побережье одноэтажными домишками и блестящими на солнце овальными крышами вытянутых складов и ангаров. Где-то там же, за тополиными кущами скрывались казармы двух воинских частей. А вот пограничная застава на самом дальнем мысе отсюда почти не просматривалась, и лишь напрягая зрение, можно было с трудом угадать высоченную антенну на выпуклой сопке и белеющие пятна воинских строений. Дальше по морю на юго-восток не очень дружелюбная к нам Япония.

 Их недружелюбие понять просто: столько островов на севере прошляпили во время оно, а всё потому, что изнежены больно, всё откладывали на потом освоение северных земель, думали – кому-де эти стылые, завалящие широты нужны? А как продрались, пробились наши бесстрашные предки, землепроходцы и мореходы верхом на конях да на быстроходных и лёгких кочах в 17 веке через дремучую тайгу и кошмарные шторма на Сахалин да Курилы, срубили на новых землях остроги, тут и спохватились надменные японцы, да близок локоток, а не укусишь! Всё, ребята, по-честному: русская отвага и ваша нерасторопность дали возможность матушке-России прирасти благословенными островами. В этот миг размышления мои прервал резкий зык бригадира:

 – Всё, кончай перекур! Начали перегрузку!

 Обратно плыли осторожно. Мотор тихонько урчал, Исихара, не доверяя никому, сам сидел на корме, крепко держа рукоятку руля правой рукой и направляя перегруженный кунгас в наиболее спокойные места прибрежья. Мы с Гришей примостились, подобрав ноги под сиденье, по бортам посредине. Я выбирал из бурта шевелящейся зубатки пестреющих петушиным окрасом морских бычков, что значительно превосходили по размеру корюшку и судорожно хватали воздух своими розовато-прозрачными ртами, обречённо раздувая при этом радужные, смахивающие на жабо средневековых придворных, разноцветные жабры. Подхвачу, стараясь не уколоться об ярко раскрашенные гребни спинных плавников, полюбуюсь на роскошную роспись узоров на чешуе и опускаю очередного бычка за борт, в проплывающие мимо волны. Лишь на миг освобождённая рыба замирает в уходящей зеленоватой воде белым брюхом кверху, и в одну секунду перевернувшись, исчезает в глуби, напоследок шлёпнув изящным хвостом по взрябленной глади моря.

 – Ишь ты, какой жалостливый выискался! – Исихара растянул губы под редкими усами в едкой усмешке. – Давай, не ленись, выбирай и зубатку, ту, что крупней, – и за борт! Вот нарыбачим-то мы с тобой! Да, Гринь?

 – Да пусть его, выбрасывает! Всё одно, закапывать этих бычков на берегу! Сам же знаешь, по штуке у нас не берут. Здесь другой вопрос: сумеют ли они помятые опять оклематься? И не станут ли теперь лёгкой добычей крабам?

 Я молча смотрел на них и продолжал по одному спроваживать некондиционных морских бычков в их родную стихию. Вчера при первом знакомстве и скупом инструктаже я понял, что не всю выловленную рыбу у нас принимают, а только ту, что в прейскуранте, поэтому и полагал, что ничего страшного не случится, если я некоторых из обречённых давиться песком освобожу от этого, вернув их в бездонную горько-солёную юдоль.

 

 День за днём осваивал я профессию «ловца прибрежного лова», именно такая новая запись, а не как я предполагал – «рыбак», появилась в моей трудовой книжке. Что ж – ловец, так ловец. За это время наша бригада пополнилась. Мой ровесник Сергей устроился на период путины, используя для этого свой законный отпуск. По разговору, он тренировал юных прыгунов с трамплина на детско-юношеской спортивной базе Южно-Сахалинска, был среднего телосложения, но жилист и вынослив, в чём я убедился, работая с ним в паре на одном из двух наших ставников, проброшенных в море метрах в восьмистах друг от друга.

 – Мужики! Сегодня у нас праздник, – подошедший Гриша поправил провисшую между жердями сеть, которую мы чинили на базе, и весёлыми карими глазами окинул меня с Сергеем. – Идём на крабов. Это миль шесть прямо туда, – он махнул загорелой рукой в направлении открытого моря. – Поэтому тащите из сарая спасательные жилеты, вдруг рыбнадзор на катерах с проверкой нагрянет. Надо, чтоб всё было чика в чику. Да поторапливайтесь, а то бугор что-то не в духе.

 Миновав обозначенные жёлтыми поплавками из пенопласта, хорошо просматриваемые в воде сетчатые и пузатые пустые краболовки, мы на вёслах отплыли мористее, и бригадир намётанным глазом определил место, где шарить глубь припасённым багром, чтобы подцепить утопленную сеть-путанку. Уже через минуту довольный Гриша вытягивал на борт пойманный толстый капроновый фал, который мы вчетвером, навалившись на борт, тут же принялись живо перебирать, придвигая лодку к всплывающей крупноячеистой сети. И вот он, первый бледно-коричневый с лакированным отливом панцирь камчатского, с длинными суставчатыми конечностями, краба. Бригадир ножом ловко обрезал шёлковые шнурки, впившиеся в сочленения выше клешни, освобождая добычу от пут, и перебросил краба в кунгас. С удвоенной силой мы продолжили пропускать вдоль лодки сеть, и через некоторое время чрево нашего кунгаса было устлано и поблескивало на солнце подсыхающими и шевелящимися пупырчатыми панцирями.

 К берегу набитый под завязку выловленным крабом кунгас шёл не спеша, напрямки через цепь жёлтых поплавков, с мерцающими из морской пучины пустыми краболовками. Как я догадался, они болтались в море для отвода глаз рыбной инспекции: мол, всё у рыбаков-прибрежников по закону, крабов добывают выданными на складе садками, и никаких запрещённых орудий лова здесь не бывало и в помине! Так бы оно так, да ведь только и краб не дурак переть напропалую в неуклюжие садки-ловушки, ему проще поднырнуть под них и дальше дрейфовать на вожделенную Камчатку! И где уж бедному обладателю цепких клешней знать, что ушлый и коварный человек просчитал всё наперёд и точно по ходу растянул неразличимые даже вблизи сети-путанки.

 Залив был солнечным и пустынным, лишь вдали, напротив Корсаковского порта, на рейде поблескивали расплывчатые контуры двух сухогрузов, да у горизонта, где море сливалось с небом, застыл силуэт пограничного сторожевика. Припекало. Не сговариваясь, мы, все четверо, сложили на корму спасжилеты, скинули робу, а Гриша присел на скамью посреди лодки и стянул с себя и рыбацкий, на лямках, комбинезон, оставшись в свободных, в горошек, трусах и подвёрнутых болотниках.

 –Ты бы, Григорий, аккуратней по кунгасу-то шастал, – не удержался я, видя как, не выбирая, куда ставить сапог, Гриша прямо по наползающим друг на друга крабам направился на корму к сидящему у руля бригадиру. – Неровен час, разворотят тебе эти бедолаги всю промежность своими железными клешнями!

 Парень лишь снисходительно отмахнулся, подняв правую ладонь чуть выше плеча. И тут же поплатился за свою беззаботность. Огромный краб, через которого Гриша, расшаперив оголённые, поросшие тёмным волосом ноги, переступал в это мгновенье, неожиданно вскинул клешню и намертво сомкнул её в мошонке парня, прихватив вместе с подрагивающей смуглой кожей и часть материи в горошек. Гриша так взвыл, что у нас в ушах зазвенело. Бригадир бросил руль и, подскочив к корчащемуся напарнику, оторвал сустав по сочленению и отшвырнул искалеченного краба к борту. Подоспел и я, а Сергей в это время добрался до кормы и сел за брошенный бригадиром руль. Не теряя ни секунды, мы бережно усадили постанывающего Гришу на лавку у вёсел, Исихара достал складень и тихонько просунул лезвие между сжатыми конечностями оторванной клешни.

 – Терпи, казак, атаманом будешь! Угораздило ж тебя, Гришаня!

 – Да это новенький сглазил меня, – Гриша сморщился и попробовал улыбнуться, однако получилась гримаса, мало схожая с улыбкой. – Надо ж, под руку накаркал! Ну и язычок у тебя, Ванюша!

 – И без того было видно, что добром твоя затея не кончится, – огрызнулся я, продолжая поддерживать Гришу за плечо, пока бригадир осторожно размыкал ножом мёртвую клешню.

 Наконец это ему удалось, и освобождённый Григорий нерешительно притронулся к тому месту, куда несколько минут назад вцепился краб.

– Все жизненно важные органы целы, – в этот раз настоящая улыбка заиграла у парня на ямочках щёк, карие глаза повеселели. – Так что, парни, повоюем ещё на женском фронте!

 

– Братцы, а какого ляда сеть такая тяжелющая? Это ж надо – не поднять! – перегнувшись с кормы в заводь двора, Сергей жилистыми руками пробовал вытянуть дель из воды. – Слушайте, так и грыжу можно заработать!

 Мы, каждый на своём месте, тоже выбросили ладони за борт и поймали по лоскуту, ставшей непривычно бугристой и скользкой, сети. С трудом, но нам удалось общим рывком натащить и перевалить в чрево кунгаса бесформенное желеподобное месиво. Отдышавшись, ребята недоумённо переглянулись.

– Вот так подарочек! – криво усмехнулся Исихара и в сердцах добавил: – Не нашли лярвы другого места, где отнереститься.

– Хороший табунок селёдки погостил в нашем дворе, – Григорий тоже усмехнулся. – Теперь на весь день работы: они же не только отметали икру, но ещё и так прочно закрепили молокой, что надо, бригадир, ехать на базу за металлическими щётками, иначе не отскоблим.

– Сколько добра пропало, – с сожалением вставил и я, пытаясь, как это всегда делал при стирке рубахи вручную, отшоркать вспученную икрой сеть.

– Килограмм двести – это на первую прикидку, – Виктор уже успокоился и, сравнив мысленно тот кусок дворового желе, что мы сволокли в лодку и оставшийся под водой, досказал: – Сейчас сползутся сюда разные мелкие крабы да раки-отшельники.

– Так, может, нам и не дёргаться – пусть попируют. А мы пока другим чем займёмся.

– Нет, Серёжа, наше за нас никто не сделает, – за бригадира ответил Гриша. – Да и не выгодно, даже вредно оставлять такую уйму корма всяким морским тварям. Они ведь от жадности и халявы своими клешнями так искромсают сети, что потом и чинить-то будет нечего.

 За очисткой и стиркой сетей день пролетел, как один час, но за этот пресловутый час мы вымотались, как никогда в другие дни. Вечером, за ужином, ребята сидели полусонные от усталости, и самое смешное было в том, что никто толком не мог поднести ложку с мясной кашей ко рту: так у всех болели плечи.

 

 В начале июля, в ожидании подхода горбуши на нерест, мы пробавлялись ловлей неводом разнорыбицы. Обыкновенно ближе к полуночи, когда море замирало и сумрачной фольгой поблескивало в лунном свете, мы втроём на вёсельной лодке выплывали в залив, оставив на берегу четвёртого с шестом, за который был привязан один конец невода. Я, как правило, грёб, бригадир и Гриша стравливали с обтянутого куском палатки слипа в чернеющую за кормой воду, собранную днём на берегу аккуратной стопкой сеть, длина её составляла четыреста, а высота до четырёх метров. Посредине сети был вшит циклопический садок, вмещающий в себя до десяти тонн добычи и завязанный на конце на морской узел прочной шёлковой тесёмкой. Выгребали в залив до ста метров, там плавно поворачивали, и, пройдя ещё примерно столько же, круто брали к побережью. Вытащив лодку на песок, крепили второй конец фала к шесту и начинали сходиться с оставленным на берегу Сергеем. Теперь предстояло самое ответственное: выбрать без потерь невод из моря.

 К этому времени из прибрежной деревни Песчанки, что располагалась в одну улицу сразу за внешним кирпичным рыбозаводским забором, подтягивались заспанные парни и мужики: поглазеть на ночную рыбалку, а где и чем-то подсобить. Из заводской ограды пригромыхивал гусеничный трактор с тележкой, забитой порожними дощатыми ящиками под свежую рыбу.

 Вот и сегодня всё обстояло именно так. При свете фары, закреплённой на крыше кабины ДТ-шки, сеть выбиралась, как мне казалось, веселей, и даже всегда ворчливый и всем недовольный бригадир, не зудил над ухом, а деловито вытягивал невод, ловко притаптывая при этом низа со свинцовыми грузилами, чтобы кишащая рыба не смогла отыскать лазейку и ускользнуть из сетчатой ловушки. Видя богатый улов и уже не сдерживая рыбацкого азарта, деревенские подбежали из темноты к берегу и сноровисто принялись помогать нам довершать ночную охоту на морских обитателей. Одни тянули невод, другие, войдя по колено в воду, сдёргивали с напряжённых ячей зацепившихся мелких гладко панцирных зеленоватых крабов, блестящие ленты морской капусты и клочья косматых водорослей, отшвыривая их за внешний урез, третьи подхватывали на берегу и складывали в две оплывающие пирамидки освобождённую сеть. Вода в сужающейся ловушке закипала.

 – Глядите, мужики! – зычно и восторженно пробасил здоровенный парень в брезентовом плаще с капюшоном и подвёрнутых болотниках, сноровисто протягивая сеть к берегу. – Нонче, однако, вся мотня с рыбой под завязку будет! Ишь, как клокочет! Столь набилось, что можно по ей пешком ходить и в море не провалишься!

 И в тот же миг вдруг всё вокруг стихло – и вода, и разговоры. Через полминуты морская поверхность в ловушке выровнялась. На отчётливо различимых лицах и рыбаков, и деревенских застыло недоумение: как, мол, такое могло случиться? Исихара, как был в подвёрнутых броднях, прошёл в море, черпая холодную воду в сапоги, и на глубине в пояс выловил конец мотни с болтающимися не завязанными тесёмками. Луч фары выхватил его скуластую физиономию с презрительно сжатыми тонкими губами под редкими усами и безжалостные жёлтые глаза, которые тут же, подобно двум колючкам, впились в меня.

 – Ты, Ваня, и вправду повреждённый, или только прикидываешься. Почему мотню так плохо завязал?

 Я оторопел, но в ответ даже рта раскрыть не успел, как со стороны Гриши, стоящего на кромке прибоя, раздражённо донеслось:

– Не гони, бригадир, гусей! Ты ж никогда и никому не дозволяешь вязать узлы. Всё только сам! Так что извини, но новенький здесь не при делах. – Неожиданно Гриша – это было видно в растекающемся тусклом свете фары – улыбнулся. – И вообще, чего после драки кулаками махать, давай собирать манатки. Хотелось бы ещё поспать хоть пару часов до света. – Гриша помолчал и закончил: – А рыбу уж в другой раз возьмём.

 Исихара сверкнул своими лимонными раскосыми глазами, и никак не отвечая на реплику друга, принялся перегружать сети в покачивающуюся рядом лодку. Спустя пяток минут я сел за вёсла, чтобы перегнать её к лебедке на берегу перед нашей базой. Никто в эту ночь больше не проронил ни слова.

 

 В десятых числах июля нагрянул праздник и на наше побережье – потяжелели невода, на нерест хлынула долгожданная горбуша. Дня за три до этого в ставники заплыли и заполошно забегали по обрамлённым наплавами подтопленным сетям разведчики, в основном, самцы лосося, с высокими горбатыми спинами, и, значительно превосходящие размером и весом более изящных, с округлёнными брюшками, самок.

 – Гонцы на месте, – наблюдавший, как и все мы, с борта кунгаса за снующими в огромном сачке рыбинами, Исихара пронзительно глянул на меня и усмехнулся в редкие свои усы. – Не сегодня – завтра прибудет главное стадо горбуши, тогда и посмотрим: кто на что способен. Обещаю – спать на ставниках никому не дам!

 – Да кто уснёт, когда она попрёт! – хохотнул Гриша. – Азарт, бригадир, в песок не зароешь, – парень обвёл весёлым взглядом нас с Сергеем. – Да и компаньоны у нас парни, что надо!

 Ставники поделили так: бригадир и Григорий в кунгасе расположились на правом от берега, а мы с Сергеем прицепили свою лодку к фалу на левом. С рассвета и до вечерней зорьки стерегли косяки и перегоняли их со двора через ловушку в садок. В сумерках подходили на моторе Исихара с напарником, ставили свой кунгас напротив нашего, сближались и вычерпывали каплёром и зюзгами-вилами, с напаянными на острия пластинами, пойманную горбушу в трёхтонную ёмкость лодки.

 Мотор заводили, когда дневная добыча, засыпая, подплёскивала широкими и плоскими хвостами на уровне поперечного сидения. Если рыбы набиралось до краёв, я садился на вёсла и потихоньку грёб к побережью. Как-то вышло так, что эту осторожную обязанность я сразу взял в свои руки, и здесь даже бригадир не перечил, и казалось, что всегда колючие глаза его по отношению ко мне в такие минуты заметно смягчались. Скажу, не хвастая: за всю путину ни разу не зачерпнул я солёной водички лодочным бортом! А ведь приходилось грести и при отменной боковой волне.

 

 Полуденное море едва шевелило глянцевой гладью: вблизи от ставника голубовато-зелёной, а по мере удаления сгущающейся до синевы. Мы с Сергеем уже четыре раза перегнали немалые косяки лосося в садок, где теперь его, по нашим прикидкам, скопилось около четырёх центнеров. Напарник прикорнул на корме, а я, сидя на скамье посреди лодки, вполголоса напевал новую песенку про велосипед и «ту девушку, которую люблю», услышанную из транзистора вчера вечером у костра, и сразу запомнившуюся и полюбившуюся.

 Костры мы жгли по обыкновению ближе к полуночи, когда кунгасы уже затянуты в ограду, мокрая одежда развешена над включёнными козлами, добытая рыба сдана на склад. Переодевшись в чистое, самые стойкие из нас возвращались на берег, по пути наломав лопуха, листья которого здесь, на Сахалине, порой достигали таких размеров, что под ними можно было спокойно укрыться от дождя и взрослому. Этакие естественные тропические зонтики. Однако сейчас они нам нужны были для иных целей: запеканию в песке только что выловленной горбуши.

 Когда-то в юности подростками мы озорничали: кто-то из друзей приносил из дома удочку с толстой леской и крючком на конце. Выкапывали жирного червяка из навозной кучи у сараек, прятались в кусты, а червяка, насаженного на крючок, выбрасывали на приогородную дорожку. Вездесущие куры наперегонки неслись к извивающейся в пыли добыче. И самая быстрая и ловкая уже через полчаса обмазывалась нами прямо с перьями сырой глиной, и закапывалась в свежую ямку. Стаскивали хворост, жгли костёр, разгребали угли и откапывали запечёную, будто в глиняном горшке, курицу. Не давая остыть, отколупывали обожжёные куски глины вместе с перьями и посыпали дымящуюся куриную мякоть солью. Вот это было пиршество! Правда, случалось, что хозяин пойманной и съеденной курицы накрывал нас в минуты трапезы. До драки дело не доводилось, мы ведь были уже лбами рослыми, но родителям нашим приходилось раскошеливаться, оплачивая это озорство.

 Запекание горбуши в песке по своему действию весьма похоже. Только в этом случае рыба потрошится, промывается в морской воде, нашпиговывается чесноком, луком, солью, перцем и лавровым листом; заворачивается в лопух слоя на два, скрепляется на жабрах и по хвосту алюминиевой проволокой и кладётся на дно вырытой сантиметров на двадцать в песок лунки. Ямка засыпается, подтрамбовывается, запаливается жаркий костёр. Как правило, из темноты появляются ребята и девчата в штормовках – бойцы студенческого отряда, работающего здесь на рыбозаводе на разделке горбуши. Мы широким жестом приглашаем их к костру, ребята опять уходят в ночь, но ненадолго, минут через пять они волокут, кто дрова, а кто-то толстые коряги и обрубки стволов деревьев, вынесенных на побережье прибоем и уже подсохших. Коряги и стволы выкладываем квадратом вокруг костра, все рассаживаются. За разговорами костёр прогорает, мерцающую золу отгребаем в сторонку и лопаткой раскапываем ямку с натомившейся в лопухах рыбой. Лакомимся горбушой прямо с развёрнутых и взопревших листьев. Чтобы понять, что это такое, нужно попробовать самому, и непременно вприкуску с морским, насыщенным йодом ночным ветерком, ласковым шумом волн прибоя и золотистыми созвездиями над головой!

 Коль уж речь зашла о деликатесах, расскажу ещё об одном. В пору ожидания горбуши, когда мы процеживали прибрежную бухту раскидистым неводом, попадали в сеть и морские таймени, огромные, в тёмных крапинках от тяжёлой, приплюснутой головы до спинного плавника. Попадали они редко, по штуке или парой, поэтому мы их оставляли себе. И в эти же дни около одного из ставников из притопленной на полметра путанки мы извлекали за один раз штук по пять симы, что, как и горбуша, относилась к семейству лососевых, но с мясом более сочным и несказанно нежным на вкус. Кто из рыбаков и когда нащупал эту узенькую рыбную полоску, всего-то метров шесть по ширине и семьдесят от побережья, теперь уже никто не скажет, но только здесь и в упомянутом выше количестве мы брали эту сладкую симу.

 Котлеты готовил Григорий. Он ловко отделял мякоть тайменей и симы от костей, складывал её в глубокую миску, прилаживал к столу мясорубку и прокручивал фарш. Добавлял разнообразных специй, как мне казалось, всех, какие имелись в кухонном шкафчике, круто замешивал, давал отстояться фаршу часа два, и начинал жарить ароматные котлеты. Вкуснее и сытнее этих котлет я в жизни не едал!

 

 Голубоватая вода наплёскивала в просмоленый борт кунгаса. Солнце в зените, лёгкая качка, словно ты в шезлонге, потихонечку уводила в дрёму. Чтобы стряхнуть с себя сон, я надумал искупнуться. Разделся и вывалился за борт, оттуда саженками поплыл вдоль ставника, нырнул, достал пятками до дна и пулей вылетел на поверхность. У самого дна что-то так обожгло мой бок, будто кто-то калёным лезвием провёл с нажимом. Краем глаза я зафиксировал, как стоящий в серёдке кунгаса Сергей махал руками в мою сторону, указывая на что-то невидимое мной, но приводящее его в заметное беспокойство. А следом и расслышал.

 – Ваня, скорей отплывай влево! Медузы! Целая стая!

 Уже с борта кунгаса, отдышась, рассмотрел ту опасность, что поджидала меня, вынырни я немного правее: разноцветное желе, в разводьях, с чёрными и тёмно-коричневыми ядрышками внутри, слоисто растекалось трёхметровым овалом вдоль нашего ставника, и наверняка уходило вглубь не на один метр, иначе бы кто ошпарил мой бок!

– Вот и освежайся после этого!

– Дай осмотрю, Ванюша, будут волдыри или обойдётся!

– Ничего, Серёжа, прорвёмся! – я легонько потёр покрасневший бок. – Ты же знаешь, как морская вода ранки заживляет, а здесь и крови не выступило даже.

 Усевшись на поперечную скамью, я блаженно вытянул босые ноги и прикрыл глаза. Но и с закрытыми глазами почувствовал, как набежала тень. Подумалось: или Серёга встал передо мной, или… ещё пять минут назад небо было без единого облачка и солнце жарило, как на юге. Громыхнуло, да с таким треском, что я распахнул глаза и обернулся в сторону грома. Тёмно-лиловая низкая туча, вывалившая из-за лесистых сопок на западе, расползалась по небу, как зловещая клякса, из которой сыпались и на сушу, и на взрябленную поверхность залива зигзаги огненных стрел.

 – Вот влипли! – в голосе Сергея не было и намёка на испуг, а различались лишь нотки раздражения и досады. – И до берега далёко, и здесь укрыться негде!

 – Можно попробовать под лодку поднырнуть, – пошутил я. – Меньше намочит!

 – Как же! Ты погляди, медузы-то почти под борт поддрейфовали! Ждут не дождутся, когда ты к ним на обед объявишься собственной персоной.

 Однако положение наше было не из лучших. Уже и сопок не видно за стеной ливня, и первые капли ужалили лоб и щёки; молнии стали бить в море реже, зато сами они утолщились и побагровели; но главное, что огненные вилы эти втыкались, как нам показалось, в одном направлении, а именно – в нашем. Никогда прежде я так остро не чувствовал свою беспомощность, как в эти минуты. Как ни крути, а мы были для молний выгодной, и едва ли не единственной на сотни метров вокруг мишенью. Но что-то щёлкнуло в сознаньи, я вдруг явственно посмотрел как бы со стороны и на полуодетого промокшего себя на скамье, и на товарища, так и стоящего упрямо посерёдке кунгаса, да и на сам кунгас, бесстрашно покачивающийся среди ливня. И как-то сразу успокоился, словно всё это происходит не со мной, а я всего лишь зритель из затемнённого зала, перед которым развёрнут широкий и яркий экран; и что скоро кино это закончится. Я, помнится, даже улыбнулся. Гроза, видимо, поняв, что запугать нас ей не удастся, круто отвернула от кунгаса и принялась, удаляясь, метать свои громы и молнии в сумрачное открытое море.

 

 Через пару дней ещё одна напасть подкралась к нам, на этот раз в облике настырной и безжалостной нерпы. Ласковое солнышко, полуденный бриз, на горизонте всё тот же пограничный сторожевик. В садке с полтонны улова. Благодать. И вдруг из воды, метрах в десяти мористее нас, как струи из фонтана, возносятся ввысь и рассыпаются, подобно фейерверку, несколько гибких горбуш.

 – Это же какая скорость и сила у них, если они без опоры, – а где ты в воде найдёшь на что опереться? – так высоко из моря взлетают! – восхищённо воскликнул Сергей и, помолчав, раздумчиво закончил: – Что-то там у них неладное приключилось. Кто их мог так шугануть?

 И словно отвечая на вопрос моего напарника, в том же самом месте, откуда только что взмыли вверх перепуганные рыбы, появилась из воды довольная мордочка нерпы, внешне очень похожая на персонажа давней киносказки «Марья – Искусница»: лысоватого, с круглыми рыбьими глазами и торчащими на обе щёки усами. Тот, помнится, был верным слугой злого владыки подводного царства. Вот и мы сподобились наяву узреть нечто подобное! Нерпа пофыркала и уставилась на нас своими немигающими глазами, в которых ни любопытства, ни досады не читалось – она смотрела на кунгас и двух существ в оранжевых комбинезонах, как на пустое место. Мы ей крикнули что-то: даже не пошевелилась.

 – Ах, так! Ну, получай тогда, чудище морское! – Сергей подхватил лежащую на дне лодки доску, что мы приспосабливали под сиденье на корме, и, перегнувшись через борт, плашмя и с силой ударил ей по поверхности моря.

 Резкий удар прогремел как выстрел. Нерпа заполошно нырнула в сторону, обнажив на миг свое блестящее гладкое тулово и шлепнув тёмным рифлёным хвостом по взбаламученной воде.

 Работы нам прибавилось: теперь мы караулили не только заходящую в ставник горбушу, но и охотящуюся на рыбу нерпу. Раза четыре ещё её гладкая голова, со стекающими блескучими полосками и топорщащимися мокрыми казацкими усами на продолговатой мордашке, высовывалась на периметре нашего ставника, Сергей хлёстко ударял по морю, нерпа уныривала. А потом всё это вдруг прекратилось. Зато отныне нам приходилось едва ли не после каждой переборки невода брать в руки пластмассовую, заострённую с одного конца и похожую на сплющенную стрелу, игличку с намотаной капроновой ниткой, и, перевесившись за борт, штопать прямо над водой разодранную сеть. Это весьма сообразительное морское животное просто и умно сменило тактику: скорее всего нерпа поплавала, покрутилась вокруг ставника, да и удумала следовать за горбушей через подкрылки в поплескивающий двор, или того больше, подплывала к неводу с внешней придонной стороны, тихонько распечатывала ячеи, и проскальзывала во двор. Тут она бесшумно выбирала самого жирного самца, ловила, и с добычей в пасти расширяла острыми когтями проход и была такова! И так она проделывала всё аккуратно и неслышно, что мы лишь однажды заметили, как взбучилась поверхность во дворе, и несколько горбуш хлестанули хвостами по поверхности воды.

 – Давай-ка, Серёжа, и мы ответим нашей нерпушке, – предложил я напарнику после штопки очередной дыры, зияющей в ставнике, и через которую наверняка в морскую пучину вернулся не один десяток горбуши. – Хоть это и нудно, но мы будем теперь лупить доской по морю каждые полчаса. Так бы можно хоть какие-нибудь колокольчики иль ботала, как у коров, придумать и развесить по ставнику, да только в воде всё это бесполезно.

 – А что, я согласен, – улыбнулся Сергей. – Мы ведь столько нитки сэкономим!

 Как бы то ни было, но, промолотив дней пять по морской глади плоской доской, мы отвадили-таки эту проказницу от дармового лакомства нашей добычей. И до окончания путины больше нерпа нас не беспокоила. Что интересно, но и в те дни, когда она бесчинствовала у нас в ставнике, по утрам, причалив к нему и перебрав сети, проверяя их целость, мы ни разу не столкнулись с повреждённой ячеёй. Значит, охотилась нерпа только в световое время суток, по крайней мере – в наших угодьях.

 На Исихаровском ставнике всё обстояло по-другому. Бригадир брал с собой ружьё – одностволку 28 калибра и несколько дней с борта высматривал нерпу. Раза три за это время до нас доносились отдалённые выстрелы. После одного из них, вечером при перегрузке рыбы из садка в кунгас, Виктор был непривычно оживлён, шутил. Когда я, выбрав момент, спросил вполголоса у Гриши: мол, какая сладкая муха укусила бугра, что он так развеселился? Григорий улыбнулся и повернулся к Исихаре: дескать, колись, Витёк, как ты нашу нерпу снял одним выстрелом. Поучи компаньонов!

 – Да ничего особенного, – Исихара растянул в усмешке скуластое обветренное лицо и пошевелил редкими усами. – Опыт, ребята, не пропьёшь. Я этих нерп и тюленей лет пять назад на Камчатке столько пострелял, что в кунгас не влезут! Берёшь на мушку, щёлк – и всё! Вот они уже и кверху белым пузом. Подплываем, цепляем багром и в холодненький трюм эМРС-ки.

 – А где же твой сегодняшний трофей? – я простодушно указал рукой на пустое чрево их кунгаса. – И незаметно, чтоб на прицепе вы его волоком по морю притащили.

 Бригадир исподлобья глянул на меня, вновь усмехнулся, но уже как-то угрожающе. Однако Гриша опередил его с ответом.

 –Ты, Ванюша, что – не видал, какая здесь пучина? А течения подводные кто отменял? Помнишь, как сам барахтался, когда сдуру поплыл от лодки на берег? То-то и оно. Унесло нашу добычу в море.

 – Так бы сразу и сказали, – уронил я примирительно. – А случай с моим заплывом на тот свет я буду долго помнить.

 Произошла эта оказия в начале июля, когда мы готовили ставники к приёму горбуши. Бригадир раненько поутру привёз наш кунгас на буксире, мы прицепились к наплавам, а он вернулся на базу. Договорились, что заберёт нас после двух часов дня, к тому времени по его прикидкам мы должны закончить всю ревизию и починку сетей; но мы отработали споро, и уже в двенадцать бездельно покачивались в лодке, развалясь по её бортам. Мне это быстро надоело. До берега метров сто, а до первой прибрежной косы и того меньше. Доплыву, – беззаботно решил я, и, разувшись, скинул рыбацкую робу.

 – Ребята, – весело обратился я к Сергею и Григорию. – Присмотрите за барахлом, пока я сплаваю за Исихарой. Тесновато здесь киснуть втроём!

 – А доплывёшь? Расстояние-то обманчивое, сам знаешь, – Гриша недоверчиво заглянул мне в глаза и добавил: – Если что, то тебе и помочь-то сразу не сумеем.

 – Да я вообще-то, Григорий, вырос на горной речке. Плавать научился лет в семь. Пока не жалуюсь!

 – Ну, ну! Наше дело – предупредить, – Григорий дружелюбно улыбнулся. – А твоё – барахтаться. Бригадиру скажи, чтоб не мешкал, а то мы здесь сопреем на солнышке.

 И я, раздевшись до плавок, поплыл. Плыл и в размашку, и по-собачьи, и по-морскому, как говаривали у нас во дворе, да и на боку и спине. Метров сорок преодолел легко, а вот потом стало тянуть сначала правую ногу, следом левую. Нет бы, взять с собой предусмотрительно иголку, она у меня хранилась с намотанной ниткой на сгибе ворота рубашки, прикрепить её по шву на плавках, но я поторопился, уверенный в том, что если что и случается в жизни нелепого, то только не со мной! А ноги продолжало гнуть судорогой, особенно правую. До дна в этом месте не меньше пяти-шести метров; и даже если наблюдающие за мной и, как я заметил краем глаза, обеспокоенные моим нервным поведением ребята, отцепят лодку и на вёслах помчатся спасать мою дурную голову, то искать им придётся долго, может даже и протралить всю прибрежку; если, конечно, раньше то, что ещё недавно было мной, не вынесет и не прибьёт к берегу прибоем. Обрывки таких мыслей бередили сознание, когда я, держась на плаву, до крови прихватывал пальцами и царапал ногтями кожу чуть выше колен. Уже пощипывала горько-солёная вода в расцарапанных местах, смывая кровь в море и возвращая моим ногам чувствительность. Судороги отпустили. И последние десятки метров я, ободрённый, проплыл саженками, пока мои измученные ноги не нащупали дно, и я, пошатываясь от пережитого, не выбрался на мокрую полоску прибоя.

 

– Мужики, – отрывисто обратился к нам с Сергеем Исихара, когда мы по зорьке выводили на воду и цепляли кунгас к уключине бригадирской лодки. – Сейчас мы вас доставим на ставник, и сегодня, не вечером, как обычно, а в обед, соберём весь улов. Директор просил, там у них какая-то заминка с привозкой горбуши с другого побережья, а с него областное начальство требует свежей рыбы. Вот мы и поставим.

– Замётано, командир, – Сергей сладко потянулся. – Думал подремать малёхо на слипе, да теперь, ладно уж – отосплюсь после обеда.

– Ночью надо было спать, а не шариться по студенткам, – без тени упрёка, а как-то по-свойски, понимающе включился в разговор Григорий. – Они девахи молодые. Любопытные. Ты им, небось, компаньон, всю ночь и травил небылицы про нашу рыбалку?

– Не было, Гриша, на это и минутки! Мне-то что? Я – разведённый, птица свободного полёта, где приземлюсь – там всё моё. А вот наш Ванюша окольцован – он в законном браке. Хотя уже и само это словечко «брак» – что-то несуразное. Вы же слышали о браке на производстве, когда все детали в мусорный ящик, а людям штраф. Недаром говорят: браком хорошее дело не назовут!

– Серёженька, не оправдывайся, – добродушно заметил я. – Просто ты брака, да ещё законного, одну лишь чуточку попробовал, а вот раскусить, насладиться этим вкусным блюдом тебе не посчастливилось. Мне вот, например, по нраву больше слово «женитьба». Брак – это для загса, а женитьба – для семьи.

– Ну, философы доморощенные, – ощерил тонкие губы в скупой улыбке бригадир и, заводя мотор, округлил беззлобно: – Так мы с вашей болтовнёй всю рыбу-то и проспим.

 Черпать горбушу начали с нашего ставника. Улов впечатлил: как по заказу – за четыре часа полторы тонны. Григорий восторженно цокнул языком:

– Вишь, как попёрла, родимая! С нашего, я думаю, снимем не меньше! Да, Витёк?

– Мы, что – зря её всё утро прогоняли, – Исихара по обыкновению усмехнулся. – Здесь, Гришаня, цветочки – ягодки будут у нас!

 Довольные, мы причалили к бригадирскому садку. Поставили лодки бортами друг против дружки и начали, сближаясь, выбирать невод. Он на удивление подался легко: ладно бы, с краёв, от поплавков; мы уже стянули кунгасы почти к середине, а сети пусты, хоть бы одна шалая рыбина всплыла с глубины, да изогнувшись, шлёпнула хвостом в отчаянье и брызгами смыла с наших лиц недоумение! Вот лодки торкнулись дощатыми кормами, а мы добрались до донных ячей садка, в которых зияла такая огромная дырища, что всё стало понятно и без слов. Непередаваемая досада и – гробовая тишина. И вдруг, в этой-то тишине, со стороны моря раздалось сытое и счастливое фырканье; мы дружно повернули головы – метров с десяти на нас уставилась своими круглыми глазами нерпа. Не могу поручиться, что это была та самая, что пару дней назад, по его словам, подстрелил наш бригадир, но взгляд у этой обитательницы морских угодий хозяйский, и в нём явно прочитывалось нечто на грани издёвки: ну, что, мол, горе-стрелки, выкусили! Тут уж Исихара взорвался.

– Да я тебя, отродье ты несчастное, из-под земли достану! – бригадир в бешенстве подхватил лежащую поверх уснувшей рыбы зюзгу и так швырнул её в нерпу, что точно бы снёс той усатую мордашку, не унырни за миг до этого животное в тёмно-синюю пучину.

– Не кипятись, командир. Прорвёмся, – негромко, но твёрдо сказал среди наступившей тишины Сергей. – Обойдёмся горбушей, что у нас есть. Её ведь немало.

– Да дело не в рыбе, – Исихара скрипнул зубами. – Я ведь её, сучку, сам видел, как подстрелил, она даже брюхо своё показала! А как ушла и выжила, ума не приложу!

Когда на следующее утро мы, распахнув высокие дощатые ворота, как обычно включили лебёдку и стали тросом стаскивать кунгасы в море, бригадир где-то замешкался и нагнал нас перед самой водой, небрежно бросив на слип своей лодки короткую, но широкую доску. Мы с Сергеем переглянулись и понятливо улыбнулись: вот, мол, и до бугра дошло, что наш-то метод надёжней. А сколько патронов можно было сберечь!

 

– Ваня, лови вон ту, которая под поплавок забилась! – азартно возвысил голос Сергей, перегнувшись за борт и удерживая двумя руками собранную в пучок и набитую горбушой сеть. – Точно вижу – самочка!

– Да я именно её и наметил. Сейчас подберусь поближе, – я перебежал к корме и, изловчась, подхватил зюзгой и перебросил в лодку продолговатую, блеснувшую на солнце, очередную тушку горбуши, – ещё парочку таких, и можно доставать ястыки.

– Никогда не думал, что буду так вот браконьерничать средь бела дня, да ещё и у всех на виду, – балагурил Сергей, усаживаясь посреди кунгаса и доставая из-под лавки полуведёрную эмалированную кастрюлю, после того, как мы объехали ставник и прикрепились бортом к толстому фалу на дворе. – Между прочим, мы с берега как на ладони.

– Вот и поглядывай чаще по сторонам. И вспоротые тушки не бросай в море крабам как попало, а тихонько – и чтоб даже без булька! – опускай за борт. Пусть, если кто и посмотрит, так увидит лишь то, что рыбаки сидят и как всегда караулят заход рыбы.

– А то я не знаю! Не впервой ведь, – Сергей уже раскрыл складень и попробовал подушечкой большого пальца лезвие на остроту. – Годится. Жаль, грохотку с собой не захватили, здесь бы и очистили икру от плёнки.

– Забыл что ли – бригадир настрого запретил её выносить за пределы базы, чтоб случайно не попасться кому на глаза.

– Да мы бы её в мешке пронесли.

– Сам же знаешь: бережёного Бог бережёт. А вообще-то, Серёжа, мы с тобой и не браконьеры вовсе, как ты мечтаешь, а всего лишь заурядные несуны. Тот же Исихара ещё по весне, когда мы корюшку тоннами сдавали на завод, а мешками при случае отвозили своим в Южно-Сахалинск, просветил меня и как всегда лаконично. Он поведал, что если нас даже с икрой накроет инспекция, мы пойдём на зону не как браконьеры, которым корячится и срок приличный, и полная конфискация, а как несуны, то есть, те, кто умыкнул кое-что со своего производства. А здесь и статья другая, и срок смешной в сравнении с тем, что дают за злостное браконьерство.

– Успокоил, однако, ты меня, Ванюша! Развеселил под руку – теперь и ножик хоть кидай в море вслед за рыбой, чтобы, как говорится, и концы в воду.

– Давно уже сказано, Серёжа: не тот вор, кто украл, а тот, кто попался. Так, помнится, в армии и наш доблестный замполит капитан Толмачов говаривал.

– Мне всегда были любопытны, хотя умом до конца и непостижимы лососевые, – переменил тему разговора Сергей. – Срок их жизни четыре года. Вот сейчас мы с тобой потрошим тех, которые уже почти закончили его. Не поймай их мы, они бы поднялись по пресным ручьям вверх, отнерестились там, и мятые, позеленевшие, начали опять скатываться по направлению к морю, чтобы где-то по пути окочуриться и застрять в водорослях или меж камней на дне. И ведь это тоже не случайно. Разложившиеся до рыбного тука горбуши станут хорошим кормом для вылупившихся из икры мальков по дороге тех к морю. Видишь, как всё продумано у матушки Природы, – напарник одобрительно покачал головой. – И вот ещё что. Представь себе, лосось, проплавав и прокормившись три года по разным морям и океанам за тысячи миль от своей родины, без всякого навигатора или компаса среди тысяч рек и ручьёв как-то ведь отыскивает свой родной уголок, и только туда по водопадам и шиверам летит отметать икру, оплодотворить её молокой и – погибнуть!

– Прямо камикадзе какие-то, заточенные на результат! – не удержался я от реплики, опуская в кастрюлю очередной ястык: два соединённых между собой плёночных, туго набитых красной икрой, конусных мешочка. – А я тебе, Серёжа, поведаю про то, чему стал свидетелем три года назад. Помнишь, тогда у нас здесь, на Сахалине засуха была страшная – за всё лето один или два дождика. И вот едем мы со свояком на его УАЗике по побережью из Корсакова в Озерки. Начало августа, а берёзы по скалам уже почти все пожелтевшие, квёлые какие-то, дорога пыльная, трава жухлая, ручьи попадаются пересохшие, даже море, и то неподвижное, тёмное, и хотя солнце палит так, что все окна в машине открыты, а все одно – душно. Переезжаем очередную речку по мосту перед самым впадением её в море и – столько горбуши я потом только здесь, на рыбалке увидел! Но лучше б я тогда её и не видел. За мостом мы остановились и вышли из УАЗика размяться, а также и посмотреть, что стало с бедной рыбой. Склоны обоих берегов метра на три вверх от забитой горбушей речки были устелены дохлой и разложившейся рыбой. Вонь стояла несусветная, хоть зажимай носы! При нас несколько горбуш из плотной живой кишки в реке, из последних сил как-то сумели вырваться и свечами взмыть вверх. Ну, прямо как те, что, помнишь, взлетали перед нашим ставником перед нашествием нерпы. А с моря всё напирали и напирали новые косяки идущей на нерест красной рыбы. Однако же, не это самое ужасное, из всего, чему мы стали свидетелями в тот день. По спинам несчастных и зажатых горбуш, как по настеленным в болоте гатям, важно вышагивали сытые вороны и лениво выбирали себе рыбину по вкусу, чтобы – нет, не растеребить её тушку, а железным своим клювом извлечь из головы погибающей приглянувшийся глаз. Так эти стервятники деликатесничали! Мы со свояком подхватили по пригоршне камней с обочины, и давай пулять ими в этих жирных ворон. Они отлетели подальше на бугор и принялись так злобно каркать, что я не выдержал и побежал вдоль берега к ним, швыряя на ходу в них всем, что попадалось под руку. Птицы перебрались на вершины берёз поодаль, расселись там, и продолжили свой гвалт. – Я помолчал, глянул раза два на пустынное побережье и усмехнулся. – А вот спустись мы со свояком к реке, выберили себе несколько рыбок, да хотя бы даже одну – и всё, на въезде в город сам знаешь, пост, и ты, в лучшем случае, схлопочешь такой огромный штраф, что и дорогу забудешь к реке, а в худшем – получишь полную конфискацию и отсидку года на три.

 

 Бригадир предполагал, что последний косяк горбуши, как это, по его словам, происходило и в прежние годы, уткнётся в ячеи нашего ставника в начале двадцатых чисел августа, и после этого можно смело выдёргивать пудовые якоря и собирать сети. Однако море иссякло на неделю раньше, когда мы с двух ставников за один день богато взяли горбуши. Виктор сказал, что заводить мотор рискованно – можем крепко черпануть, и будет лучше, если ты, Ваня, сядешь за вёсла, потому как играет боковая волна, а пятитонный кунгас заполнен тихо засыпающей рыбой аж до самых верхних бортовых набоек. Стемнело, когда мы аккуратно причалили и лебёдкой выволокли, поскрипывающий от перегруза, кунгас на берег и при свете прожектора стали расфасовывать улов по дощатым ящикам и набивать ими кузов объёмистой тележки. Трактористу пришлось совершить два рейса к рыбозаводскому холодильнику.

– Ещё хотя бы один такой же улов, – Исихара проводил долгим взглядом прицеп, доверху набитый ящиками с красной рыбой. – И всё будет в полном ажуре, – бригадир вдруг повернул к нам своё узкое лицо, глаза его в свете прожектора блеснули неожиданной теплотой, и чего не случалось ни разу за всю путину, поблагодарил нас: – Молодцы, ребята! С вами можно и на сейнере в море ходить.

 Мы с Сергеем быстро посмотрели друг на друга, улыбнулись и согласно кивнули в ответ.

 

 Рыбозаводские общежития опустели, студенческий отряд улетел на материк. Штормило. В ожидании пока успокоятся волны, бригада занималась приборкой базы, подготовкой ловушек и плетением путанок к осеннему промыслу краба. А штиль нам был необходим, чтобы выпростать из моря ставники. И вот оно – долгожданное солнышко; залив гладкий, как сине-зелёная, осветлённая фольга, расправленная и придавленная по краям шершавыми валунами прибрежных сопок.

 На моторе подъехали к нашему ставнику, Исихара приглушил двигатель, но выключать не стал. Григорий перегнулся через борт и вытянул уходящий на глубину толстый капроновый фал, надводный конец которого был наглухо привязан к углу садка. Ловко прикрепил его прочной тесёмкой к уключине, кивнул бригадиру. Тот дал полные обороты, лодка рванула, но Виктор тут же сбросил газ и вернулся к ставнику. Мы вчетвером подхватили фал, дружно выбрали из воды сдёрнутый с места якорь и бережно уложили на дно кунгаса. И тут, будто кто торкнул меня под микитки: а, не слабо, мол, мужики, если я руками, без раскачки мотором, выдерну все шестнадцать – тьфу, ты! – уже пятнадцать пудовых якорьков из донного ила и песка? А вы мне за это литр водки! Ребята недоверчиво глянули на меня, и перевели глаза на отстранённо стоящего Виктора; тот ухмыльнулся и обронил: сам, де, на грыжу напросился… И, перейдя на корму, заглушил мотор. Стало так тихо, что было слышно, как подплёскивает под борт слабая волна и где-то у берега покрикивают неунывающие чайки.

 По наплавам вдоль ставника мы перебрались к очередному якорю. Я предложил всем для равновесия отойти к противоположному борту, а сам поймал в воде толстый фал, выбрал слабину, что позволило мне обмотать им левую руку от локтя и выше. Упёрся каблуками своих бродней в днище кунгаса, подхватил пятернёй правой руки фал у самой воды, подтянул и качнул его несколько раз из стороны в сторону; затем напрягся и рванул на себя, так же резко, как это делает рыбак с удочкой, подсекая невидимую добычу. Лодка качнулась, и я начал выбирать фал, вскоре показался и якорь со свисающими косматыми водорослями.

– Ну, ты, Ванёк, даёшь! – раздался за моей спиной голос Гриши. – И где тебя только этому научили? Якоря ведь на дне с самого апреля, занесены и утрамбованы песком так, что мама не горюй! Видел, бригадир, какой у нас компаньон? Теперь смело суши мотор!

– А ты не думаешь, Гришаня, что, может быть, случайно у новенького так получилось?

– Сейчас проверим, – я поймал кураж и уже сам страстно желал таскать и таскать эти заиленные якоря из моря. – Поехали к следующему. Уговор остаётся в силе. Решайте, кому за водкой в деревню бежать! А после – я всех угощаю по случаю успешного окончания путины!

 За лето, при ежедневной болтанке на кунгасе и в результате бесчисленных переборок сетей и азартной сгонки корюшки и горбуши в садок руки мои стали хваткие и узловатые, пальцы будто железные. Я так подобрался телом, что уже и в редкие приезды в Южно-Сахалинск в автобусах мне не было надобности держаться за поручни: стоял, опустив руки, как вкопанный. Оказывается, я обрёл такую морскую устойчивость, что никакие ухабы и колдобины уже не могли меня сбить с ног и уронить на пыльный пол.

 Однажды, в середине июня приехали мы в город за полночь. Я с женой и дочуркой жил в угловой комнате коммунальной квартиры на первом этаже. Общая входная дверь была уже заперта, звонка нет, пока достучишься, всех соседей разбудишь. Прошёл я из подъезда к своему окну, а до него не достать, фундамент высокий, надо карабкаться. Во дворе на детской площадке под грибком молодёжь с гитарой. Ну, думаю, сейчас опозорюсь, ползя вверх по кирпичной стене: я ведь и подтягивался-то на турнике последний раз лет двенадцать назад, ещё служа в армии. Ухватился за кромку внешнего бетонного подоконника, и – сам не понял, как очутился перед оконной рамой, легко сделав физкультурный силовой выход на руках. На весу, поставив левую ступню на выступ в том месте, где кончается фундамент и начинается кладка, опираясь левой ладонью на прохладную плоскость подоконника, указательным пальцем правой руки тихонько побарабанил по стеклу. Жена, не зажигая света, одёрнула занавеску, кивнула мне и побежала открывать двери.

 Словом, прибрежная рыбалка – это такой трудовой санаторий, находясь в котором не только сбрасываешь лишние килограммы, но и, как мне казалось тогда, молодеешь на годы.

 

 

– Будьте добры, выберите мне вот эту, эту и вон ту, что выглядывает стылой мордочкой из корзины, – я весело указывал пальцем молоденькой симпатичной продавщице на груду мороженой непотрошёной горбуши, что только что из подсобки сюда, в торговый зал, в никелированной объёмистой корзине на колёсиках вывез грузчик. – Вот и ладно. Сколько с меня? Возьмите, пожалуйста, деньги.

 Я вышел из магазина. Забитая ледяной рыбой авоська оттягивала руку, но я был этому только рад: зайдя случайно в продуктовый отдел, я нежданно-негаданно разжился и, причём почти за бесценок, великолепными экземплярами крупных самок горбуши, с нетронутой икрой.

 Минуло около двух лет после того, как я вернулся с дальневосточного острова в свою материковскую алтайскую глубинку. Гласность… Ускорение… Перестройка… Жужжало радио, кричал телевизор. В нашем медвежьем углу перемены обозначились тем, что людям дали возможность возводить отапливаемые дома на дачах и коттеджи на приусадебных участках, да на прилавках магазинов появилось много экзотических для наших мест морепродуктов: гребешков, красной рыбы, кальмаров, реже – осьминогов, трепангов и крабов. С некоторым сожалением отмечу, что больше мне такая неслыханная удача не улыбнулась ни разу, сколько бы я не бродил по продовольственным магазинам, намётанным глазом выискивая самок с оттянутыми брюшками: свежемороженая горбуша отныне везде лежала выпотрошенная и выскобленная до рёбрышек.

 В квартире, пройдя на кухню, я вывалил в раковину содержимое авоськи и подошедшей жене обронил: доставай, мол, пустую двухлитровую банку и готовь соль и острый нож – будем ладить икру крупнозернистую! Оставив жену управляться с рыбой, сам прошёл в зал, сел в кресло и машинально включил цветной телевизор. К моему удивлению, на экране опостылевших говорящих голов не мелькнуло ни одной, зато во всю его ширину на фоне солнечно-голубого неба поплёскивало синее море. На мгновение сдавило виски, а сердцу в груди стало тесно.

 …Неужели всё это было со мной?