Валерий ДМИТРИЕВСКИЙ. ЗНАЧИТ, ВСЁ НЕЛАДНО В КОРОЛЕВСТВЕ… Стихи

 

Валерий ДМИТРИЕВСКИЙ

ЗНАЧИТ, ВСЁ НЕЛАДНО В КОРОЛЕВСТВЕ…

 

* * *

Ночь в поезде – и вот другого мира

вдыхаешь воздух, выйдя на перрон.

Здесь надо бы владеть иною лирой,

иною кистью и иным пером.

 

В нём те же рельсы, и домов шеренги,

и так же ветер свеж, и ал закат.

Но эти тембры, запахи, оттенки

лишь одному ему принадлежат.

 

Они зовут к себе, и будут сниться,

подсказывая: время-то пришло!

Так по весне полны тревоги птицы,

ещё чуть-чуть – и встанут на крыло.

 

И по законам стаи журавлиной

уверенней с годами и смелей

в пространстве я придерживаюсь линий

неведомых физических полей.

 

Они неощутимы, но реальны,

и, к точке их схождения ведом,

вернусь ещё не раз из странствий дальних

туда, где мама, где навеки – дом.

 

* * *

Лубсан простодушен, а конь хитёр,

хоть скромно мусолит узду.

«Привяжешь – лежит, не поднять и на спор,

вот и держу в поводу».

 

Опившись дождями, бурлит Бургалтай,

волнятся в долине луга,

а мы молоко наливаем в чай,

и наша беседа долга.

 

 Сказал мне Лубсан: «Здесь жил мой отец,

 а бабка – в соседнем селе.

 Здесь было начало, здесь и конец,

 я на своей земле».

 

В деревне ослепла четверть домов,

за пряслами – буйство крапив.

Вдыхает бурят сигаретный дымок,

чаем усы окропив.

 

«Дочери в город к себе зовут,

внуки уже родились.

Горы и степи – всё моё тут,

а там – это разве жизнь?..».

 

Я знаю, есть нить – её не порвёшь,

она прочней, чем канат.

И нет на свете ни Греций, ни Польш

и никаких Канад.                                      

 

ЧИТАЯ РАСПУТИНА

До добра не доводит чтенье,

лёг на душу сомнений лёд.

Отобрать у реки теченье –

как отнять у орла полёт!

 

Разомлевши в душевной лени

всё никак не поймём одно:

воспевавшие затопленье,

мы и сами идём на дно.

 

Не предвидя развязки страшной,

с расточительностью повес

платим мы и тайгой, и пашней

за сжирающий нас прогресс.

 

И, сплотившись гуртом овечьим

добывать свой насущный хлеб,

много мы ещё изувечим

рек, лесов и людских судеб.

 

Мощь турбин – не огонь из кремня,

и пьянил нас победы хмель!..

А на чаше другой – деревня,                                                 

как украденная шинель.

 

* * *

Календари истлели.

Времени кончен бег.

Где же, на самом деле,

тот двадцать первый век?

 

В утренний час погожий

ветер сорвётся с гор,

а за окном всё то же:

грязь да кривой забор,

 

мокрые и босые,

бегают пацаны…

Долго проспит Россия,

сладкие видя сны.

 

* * *

Крестоносцам пламенных идей,

рыцарям растерзанного века,

нам уже не место средь людей, –

каждый то изранен, то калека.

 

Лязг и скрежет заржавевших лат.

Годы не щадят и лучшей стали.

И никто вокруг не виноват

в том, что мы от времени отстали.

 

Всё ещё мы скачем, но куда?

Всё ещё вздымать дерзаем копья,

защищая наши города

от безумных орд средневековья.

 

Взмах – и мимо. Выпад – холостой…

Нас отловят и подвергнут порке

лишь за то, что Пушкин и Толстой

залегли занозами в подкорке.

 

И за ропот даже, не протест,

снизойдя, приговорят к свободе, –

только и мелькнёт нашитый крест

в пенящейся мути половодья.

 

* * *

В мячики раскрашены газеты,

в них опять – зловещие усы.

Не нужны стране моей поэты

в праздном веке пива и попсы.

 

«К вам не лезут, ну и вы не лезьте!» –

и немы друг с другом, и глухи.

Значит, всё неладно в королевстве,

если не читаются стихи.

 

А в толпе оглянешься – и пусто,

одинок ты, горечью облит.

И души не вылечит искусство,

если таковая не болит.

 

В клочья рви рубаху и юродствуй.

Или мне других занятий нет,

чем искать наивные вопросы

на эпохой заданный ответ?

 

* * *

Опять приходят холода

неотвратимо, как всегда.

Ещё недавно были лужи –

теперь в них твёрдая вода.

Весь мир заснежен и завьюжен.

Он идеально отутюжен,

как перед свадьбой простыня.

Но я навылет им простужен,

и это всё не для меня.

Как изумительно ничтожен

температурный интервал,

чтоб мир живого был возможен,

и человек существовал.

Теплом, в тепле и для тепла

его природа создала,

тепло ему необходимо.

И так уютно знать про то,

что и весна неотвратима,

и холода промчатся мимо,

и не задержит их ничто,

и вот…

            Да что я всё про зимы!

Твои глаза неотразимы,

когда ласкают теплотой,

и в каждом – лучик золотой,

которым ты сама согрета.

Да только нет такой приметы,

чтоб предсказать в тебе январь

в разгар оранжевого лета.

Увы, тут беден мой словарь…

В сто тысяч солнц звезда сверкает,

но нет тепла, и лёд не тает.

 

* * *

Здесь осень вдруг зальётся смехом,

к палатке тихо подойдя.

То снег с дождём, то дождь со снегом,

а то ни снега, ни дождя.

 

А там, где ты, – там всё иное,

там поезда летят, трубя.

Ни я с тобой, ни ты со мною –

ты без меня, я без тебя.

 

Стремлюсь к тебе, в твой город дальний,

а ты – ко мне, на свет огня.

И будет час исповедальный

и для тебя, и для меня.

 

И будет всё уже неважным,

и знать лишь богу одному,

о чём друг другу мы расскажем

и не расскажем никому.

 

* * *

Неблагодарное занятье –

стихи кому-то толковать, – 

как на натянутом канате

над бездной с ними танцевать.

 

Я не любитель голых истин,

но смысл не прячу между строк.

Мне слог заумный ненавистен,

а также поучений слог.

 

Зачем же маюсь, изгибаюсь,

хоть понимаю: не мастак,

и тщетно объяснить пытаюсь

всё то, что понято не так?

 

За толкование – расплата:

непониманьем изнурён,

мой стих вдруг падает с каната, – 

коль был в нём дух, так вышел вон.

 

Теперь лежит, разъят на доли,

его уже не соберёшь…

Вот так поверишь поневоле:

мысль изречённая есть ложь.

 

* * *

С утра на болотах кричат журавли,

и эхом заходится калтус:

тоскливо и грустно, и сил не осталось,

чтоб в небо уйти от земли.

 

Тоскливо и грустно…

                                      И жаль, что они

кричать не умеют иначе,

и так же надрывно и в радости плачут,

и вторит им Русь искони.

 

Иркутск