Олег ПРЯНИЧНИКОВ 
Олег ПРЯНИЧНИКОВ
КРУТОЕ СЕЛФИ
Рассказы
КРУТОЕ СЕЛФИ
В городе Z на одной из электроподстанций ещё утром произошла авария, и что-то её никак не могли устранить — электричество в городских кварталах то появлялось, то пропадало снова. Понятно, что это раздражало горожан. Особенно эта раздражительность начала проявляться вечером. Ведь осенние вечера (впрочем, как и весенние, зимние и даже летние) в городе без электричества, когда нет тихого свечения торшера, бормочущего телевизора, кабельного интернета, в конце концов, когда просто темно в квартире, это, скажу я вам, вещь малоприятная.
— Да когда этот бардак закончится?! — Анатолий Сергеевич, сорвав с носа очки, зашуршал газетой, да так, что казалось, он рвёт её в клочья. — Маша! Где там наши свечи?! Зажги, а!
Густую темноту разбавили вспышки зажигалки и свечей — одна, вторая, третья.
— Пойду, поставлю чайник. Слава богу, хоть газ подаётся бесперебойно, — спокойно сказала Мария Николаевна, покончив с зажиганием свечек. Она сложила на журнальный столик волосатый клубок шерстяных ниток и недовязанный носок, пронзённый спицами.
— Маша, ты на кухню? Но ты же заберёшь с собой свечи, Маша! — проворчал Анатолий Сергеевич Буров. Вытянутый, в майке и тренингах он лежал на диване, на его груди кошкой притихла скомканная газета. В свете свечей он выглядел так, как будто бы умер.
— И что? Полежишь несколько минут в темноте, ничего с тобой не случится. — Мария Николаевна, поднявшись с кресла, взялась за блюдце со свечками.
— Стоп! Я с тобой. — Буров ожил, вскочил с дивана и засеменил вслед за женой. Он не выпускал из рук скомканную газету, а вот про очки забыл.
Они перешли на кухню. Бурова занялась чайником, Анатолий Сергеевич притулился к торцу прямоугольного стола.
— Плохо, что мы отвыкли запасаться свечками, — посетовал Буров.
— Особенно теми, что нужны для романтического ужина? — философски, я бы даже сказал, с намёком, заметила супруга.
— Чёрт! Ничего не вижу. — Буров разворачивал-разглаживал газету и пытался что-то в ней прочесть.
— Толик, побереги глаза, совсем ослепнешь,— предостерегла мужа Мария Николаевна.
— Дай мне твои очки, — в ответ то ли попросил, то ли приказал супруг.
— Не дам. — Мария Николаевна с вызовом поправила на своём худеньком личике большущие старомодные очки. — Я сказала: зрение своё побереги! — И она вырвала из рук мужа газету.
В общем-то, Мария Николаевна была покорной, или точнее сказать — покладистой женой, а ещё она всегда старалась оберегать мужа от любых напастей, как могла, все двадцать лет, что с ним прожила. И Буров это знал, поэтому стойко перенёс потерю газеты. Только нос, уставший от очков, потёр. И привычно проворчал:
— Пирог готов?
— Потерпи ещё минут десять. Твой любимый пирог с капустой доходит.
Дали свет.
— Нет, это какое-то издевательство! — прорычал Анатолий Сергеевич и, забрав у жены газету, сиганул обратно в комнату, к очкам и дивану. — Маша, позовешь?!
— Позову, Толик, позову! — отозвалась Мария Николаевна и вынула из кармашка халата мобильный телефон. Она задула свечи и набрала сыну.
— Лёхе звонишь?! — раздался из комнаты недовольный голос мужа.
— Ему! Хочешь с ним поговорить?!
— Нет, не хочу!
* * *
А Лёха в это время тоже только что задул свечи (потому что в городе дали свет), но эти свечи были не простые, копеечные, а такие, знаете, с благовониями, с вензельками, с купидончиками, короче, это были свечи, предназначенные для романтических встреч. Те самые (помните?), о которых намекала мама Лёхи отцу Лёхи.
Что сказать о сыне Буровых. Двадцатилетний Алексей Буров — дважды не состоявшийся студент, потому что дважды пытался поступить на гуманитарные факультеты местного университета (бюджетная форма обучения), но всё — неудачно. Любимое занятие — социальные сети и… книги. Да-да. Что, удивились?! А вот, бывает в наше время ещё такое: одно из любимых занятий молодого человека было чтение книг. Что ж, продолжим об Алексее Бурове. Буров младший жил отдельно от родителей, в небольшой однушке с балконом (отец залез в ипотеку). Иногда тусил с несколькими бывшими одноклассниками-одноклассницами, с недавнего времени (а может давнего) был влюблен в девушку по имени Ирина. Мда... Брошу несколько слов о компании, которая принимала Алексея. Было их всего четверо — две девушки и двое парней. Перечислять их по именам пока не буду. Кто-то из них учился, кто-то работал, а кое-кто и бездельничал — вроде Алексея. Отдельно, но коротко, скажу о девушке Ирине. Ирина Тарасова — не мажорница, но из обеспеченной семьи, в отличие от Алексея — студентка, учится на коммерческой основе. Ветреное, избалованное существо.
Итак — Алексей ждал в гости ту самую Ирину. И находился в комнате той самой небольшой однушки с балконом, сидел на скрипучем диване напротив круглого стола. На коленях Алексея лежал закрытый ноутбук. О столе. Лакированный круглый стол был столетней давности, впрочем, вся обстановка квартиры состояла из старой, но отмечу — добротной — родительской мебели. Кстати, особое место в комнате занимал не стол и не диван, а книжный шкаф, набитый книгами. Но вернёмся к столу. Стол Алексей накрыл, спустив почти все свои деньги, но, тем не менее, на столе были: шампанское, конфеты, мороженое, фрукты. Насчёт средств — деньги Алексею давали родители, особенно подкидывала мама, украдкой от отца.
Алексей поправил расположение тарелочек, ложечек, фужеров — мамина опять же посуда, — оглядел комнату: вроде всё на своих местах. Впрочем, мама прибиралась в этой однушке чуть ли не каждый день, поэтому везде чувствовалась рука хозяйственной женщины. А вот и она — у Алексея заиграл мобильный.
— Да, мама, — сказал в трубку Алексей.
— Алёшенька, у тебя тоже пропадает свет? — тревожилась мама.
— Мама, ты спрашиваешь у меня это уже в третий раз. Пропадает.
— Сынок, а ты не включаешь холодильник? Отключил, как я тебе сказала, и не включаешь?
— Нет, не включаю.
— И правильно, сынок, не включай, вдруг сломается. А лучше совсем его разморозь, а я завтра утром приду и его помою. Или, лучше, давай я сейчас приду, сынок. Я пирог с капустой испекла, ты же его так любишь. Ты там чем сегодня питаешься?
— Мама! — в голосе Алексея появилось раздражение. — Не надо ко мне приходить, ни сегодня, ни тем более завтра утром. — Я... я сам его помою. В смысле — холодильник. Разморозю и помою. С питанием у меня всё в порядке. Ты же почти каждый день мне носишь еду. Мама, дай мне хоть немного свободы. Всё. Я занят, всё, пока…
Алексей нажал на «выкл», посмотрел на время в телефоне, подумал вслух:
— Может, что-то случилось? Обещала же в семь прийти, а уже восемь. Мороженное тает. Позвоню ей... Странно — абонент не абонент.
Алексей откинулся на спинку дивана. А вообще, ему нравилось думать и рассуждать вслух, поэтому он продолжил:
— Нет-нет, она обязательно придёт, ведь у нас же с ней... отношения. Мы вместе и в кино ходили, и в кафе сидели. Один раз. Может, она решила, что это неприлично — прийти девочке в гости к мальчику. Хотя, что тут неприличного, у нас же отношения...
Он открыл ноутбук, экран показал его страничку одной из социальных сетей.
Вырубили свет.
— Заколебали! — выкрикнул Алексей и похвалил себя: — Это хорошо, что я ноутбук не забываю подзаряжать.
Экран компьютера продолжал светиться. Город Z погрузился в темень.
* * *
— Убью! — заорал Анатолий Сергеевич.
— Кого? — хихикнула на кухне Мария Николаевна, зажигая свечки.
— Электриков, электромонтеров, министра энергетики! Всех, кто связан с электричеством! — грозился Буров.
— Толик! Пробирайся на кухню, чай и пирог на столе! То-оли-ик! Иди сюда, тут такая романтика, — сказав это, Мария Николаевна вдруг тихо запела какую-то песенку своей молодости.
— Романтика… — продолжал ворчать муж. — Какая тут к чёрту романтика!
В чёрной комнате что-то заскрипело, что-то упало, кто-то упал... На кухне появился Анатолий Сергеевич Буров. Взъерошенный, без очков и без газеты, он поглаживал ушибленное плечо.
— Понаставят мебели, понавесят дверей! — срывающимся фальцетом пожаловался Буров.
— Садись, дорогой, — пригласила за стол супруга мужа.
— И свечек-то у нас больше нет в запасе, — противно пожаловался Буров.
— Ничего страшного, всё равно скоро спать ложиться. Садись. Вот твой чай, пирог я разрезала.
Усевшись на табурет, Буров принялся уплетать кусок пирога с капустой, запивая его горячим чаем. На его острое — под стать жены — лицо падали жёлтые блики, исходящие от трёх догорающих свечек. Бурова, сложив трудолюбивые руки на груди, снова тихо замурлыкала песню своей молодости.
— Что говорит по телефону наш балбес? — поинтересовался Анатолий Сергеевич.
— Не называй его так, Толик. Он наш единственный ребёнок, — прервав свой напев, напомнила супруга.
— А я говорю — балбес. Два года дурака валяет — ни учёбы, ни работы. Да, насчёт работы, к нам на завод народ набирают. Могу его пристроить к себе на участок. Пусть пока поработает учеником слесаря, а там, глядишь, и на разряд сдаст.
— Наш сын — ученик слесаря? Как ты это себе представляешь, Толик?
— А что тут такого? Я тоже когда-то начинал учеником слесаря. А теперь я начальник участка.
— Послушай, дорогой. А может… может… может нашему сыну всё же поступить учиться на коммерческой основе? Он ещё успеет в этом году поступить.
— Не-а, не получится, — осадил супругу Анатолий Сергеевич. — Учёбу на коммерческой основе нам не потянуть — чёртова ипотека. Пускай на бюджет поступает, или устраивается на завод и сам себе оплачивает учёбу, или, вообще, пусть в армию идёт!
— Какая армия, Толик? У ребёнка плоскостопие. Забыл?
— Плоскоумие у него, — огрызнулся Буров.
— Ой, что-то мне тревожно сегодня, — нехорошо вздохнула супруга.
— Да ты с чего это, мать, — забеспокоился за жену Буров. — Ты, это, прекращай, тебе нельзя волноваться. Только что песни пела, а тут на тебе — заволновалась она. У тебя давление случаем не подскочило?
— Не подскочило, — улыбнулась Бурова.
— Ну, ты это, ты не вздумай мне переживать на ровном месте. — Анатолий Сергеевич шутливо погрозил пальцем и положил руку на руки жены. — Маша, а ты что свой пирог не ешь? Знаешь, какой он вкусный!
— Знаю, Толик, знаю...
* * *
Ура! Включили свет!
Алексей наконец-то дозвонился Ирине.
— Привет, Ирина!
— Привет,— сухо ответила девушка.
— Ириночка, где ты? Вчера обещала прийти ко мне в гости, а самой всё нет и нет. Быть может, я всё же зайду за тобой, или встречу тебя? Скажи, ты сейчас где находишься?
— Э... э... Алексей... Не надо меня встречать, — тон голоса девушки не предвещал ничего хорошего. — Прости, сегодня столько дел, да ещё в городе эти проблемы со светом. Подожди, а я точно вчера обещала прийти к тебе в гости?
— Точно. — Наивный Алексей простодушно пожал плечами.
Неожиданно в телефоне раздался девичий смех. Это был смех Ирины.
— Не понял? — опешил Алексей. — Ты что, забыла о нашей встрече сегодня вечером у меня дома?!
— Может и забыла. — И снова — смех. Нехороший смех. Предательский.
— Ирина, ты издеваешься надо мной?!
— Лёшенька! Я просто пошутила, когда пообещала прийти к тебе в гости!
— Разве такими вещами шутят… — Худые мысли заполняли голову Алексея. — Разве можно вот так, запросто, играть такими словами?
— А что тут такого? — совершенно искренне удивилась девушка. — Ну, сходили пару раз в кино, в кафэшке посидели разок и что? Дело-то житейское.
— Но я тебя сегодня так ждал… и жду, — промямлил Алексей.
— Кхе-кхе, кхе-кхе, — девушка по имени Ирина как следует откашлялась, видимо приготовившись к некому объяснению с Алексеем. А вот и оно — объяснение: — Лёшка, пойми, у меня с тобой был лёгкий флирт и только. Ты не обижайся, а? А вот с Виктором у нас всё по-серьёзному.
Для справки: Виктор — это один из тех самых четырёх друзей, с коими иногда тусовался Алексей.
Алексею вдруг стало душно, он рванул ворот нарядной рубахи. Пуговки застучали по полу.
— А ты как будто не замечал, что мы любим друг друга? — повышая градус, продолжала объясняться Ирина. — Он, знаешь, какой крутой. Знаешь, какое он селфи делает, какие ролики в интернет выкладывает? Видел в Ютубе, как он на крыше высотки сальто исполняет?
— Ну, видел.
— А как он забрался на башенный кран и уселся на самом кончике стрелы. Видел такое?
— Видел. Но это, это же всё — обыкновенная глупость. — Тут Алексею казалось, что он абсолютно прав.
— Это не глупость, а смелость. Где ты — Лёшка, и где Виктор. Лёшка! Виктор — спортсмен, смельчак, очень крутой чел, а ты — хлюпик, мамин сынок. Вон, твоя мама почти каждый день к тебе приходит, даже непонятно — отдельно ты живёшь от родителей, или нет. Лёх, прости за откровенность, но я тебя просто жалела. Ты спрашивал: где я сейчас нахожусь? У Виктора я нахожусь. Лёха, пойми — любовь у нас с Витей, лю-бовь.
И снова — смех. Только не одной Ирины, а и Виктора, Димы, Тани, то есть всей компании, которая ИНОГДА позволяла с ними тусить Алексею. Иногда. Не сегодня...
В телефоне воцарилась тишина — Алексей сам оборвал связь. Он несколько раз обошёл вокруг стола и вдруг одним махом всё смёл с него, даже мамины фужеры не пожалел. Раздался звон стекла. Юноша вышел на балкон, который отец всё время собирался застеклить, но руки всё как-то не доходили. Несмотря на позднее время, в городе было светло — вовсю горели уличные фонари, так же люди наслаждались электричеством в домах. Было прохладно, слегка моросил дождик. С высоты четвёртого этажа Алексей смотрел на редких людей, на припаркованные машины. А ещё ему почему-то захотелось увидеть звёзды, но хмурое небо было без звёзд...
Нажав на «вызов», Алексей поднёс к уху мобильник:
— Виктор, привет!
— Здорово, Лёха! — В телефоне были слышны весёлые голоса и смех.
— Я так понял, вся компания у тебя дома, — констатировал факт Алексей.
— Ты угадал. Извини, что тебя не пригласили. Хотя, можешь присоединиться.
— У меня к тебе, Витёк, другое предложение. Хочешь прямо сейчас посмотреть, как я сниму крутое селфи? Оно будет нисколько не хуже твоих, поверь мне.
— Не, Лёха, в этом деле меня никому не переплюнуть. Да и какой из тебя крутой селфист. Не смеши, а!
— А ты приезжай с ребятами к моему дому. На такси денег найдёте? В общем, так: я повисну на одной руке на перилах своего балкона, а другой буду снимать себя на видео.
Виктор что-то сказал компании. В телефоне раздался такой хохот, что Алексей чуть не оглох.
— А не поздновато ли, Лёха, для селфи? Давай завтра, днём.
— Витёк, да у меня во дворе такое освещение, лучше чем в Голливуде. Витёк, ты только представь: человек висит, держась одной рукой за свой балкон, четвёртый этаж. Сам себя снимает. Не хило?
— Не хило. Насколько я помню, у тебя балкон не застеклён. Хорошо. Изобрази тогда в комнате как можно больше света. Но, я всё равно думаю, что у тебя кишка тонка на такое селфи.
— Ну, так прикатывайте и увидите: тонка у меня кишка, или нет.
Виктор снова что-то сказал ребятам. На этот раз ответного хохота не было.
— Лады, Лёха. Мы берем тачку и едем к твоему дому. Но если струсишь, то ставишь нам ящик пива. Идёт?
— Замётано. Ирине привет… ещё раз.
— Да, Лёх, насчёт нас с Ириной...
Но Алексей дальше разговаривать не стал.
* * *
Буровы приготовились ко сну: оба, в пижамах, лежали на двуспальной кровати с книжками в руках. А электричество пока (тьфу-тьфу-тьфу) не исчезало. И славно горели ночники по бокам большой кровати, и хорошо читалось Анатолию Сергеевичу, а вот Марии Николаевне читалось плохо — мешали тревожные мысли.
— Толик, мне сегодня не уснуть, — отложила на тумбочку книгу Бурова.
— Маша, хватит заводить себя и меня. — Буров сохранял олимпийское спокойствие.
— С нашим мальчиком что-то сегодня случится. Трагедия может произойти, Толик! Я звоню ему. — Бурова набрала на мобильном телефоне звонок сыну. — Он не отвечает, Толик!
— Спит, вот и не отвечает, — отмахнулся Буров.
— Двадцатилетний парень спит в двадцать один ноль-ноль?! Ты в своём уме, Толик?!
Анатолий Сергеевич с недовольством забрал мобильник у жены. После продолжительных длинных гудков, сын, наконец, оказался на связи.
— Да, папа.
— Лёха, ты почему не берёшь трубку! — заорал Буров. — Мать беспокоится!
— А не о чем беспокоиться, папа.
— У тебя электричество есть?
— Есть.
— Пусть холодильник продолжает размораживать, — подсказала супругу Бурова. — Я завтра приду, помою.
— Мать говорит, чтобы ты холодильник не включал.
— Хорошо.
— Ладно, до встречи. И, ты это, веди себя хорошо. А то мать тут переживает за тебя, причём на ровном месте. Ведь на ровном?
— У меня всё отлично, отец. Так и передай маме
— Я передам. А ты вот что, спать ложись. Понял?
Буров положил телефон и книгу на тумбочку.
— Ну вот, Машенька, с нашим Лёхой всё в порядке. Давай-ка спать, завтра рано на работу вставать.
Анатолий Сергеевич погасил бра со своей стороны, он думал, что его жена проделает то же самое, но Мария Николаевна вскочила с ложа и твёрдо приказала:
— Заводи свой «жигуль», Анатолий! Едем к сыну.
* * *
— Алексей, выходи!
— Выходи, подлый трус!
Услышав крики с улицы, Алексей вновь вышел на балкон. Внизу, хорошо различимые, стояли молодые люди. Виктор, Димка, Ирина, Татьяна — все были в сборе.
— Здравствуйте, люди! — лихо прокричал Алексей.
— Здоровей видали!
— Хватит болтать!
— Давай — зажигай, Лёха!
— Лёша, покажи класс!
Последний возгласом был возглас Ирины.
— Ага, сейчас, покажу. Я вам всем... покажу... класс… — пробормотал Алексей.
Перила были без деревяшек — обычный железный ржавый уголок. Алексей погладил его — скользкий. Это от нудного дождика. И снова юноша посмотрел на небо. Зачем? А в небе произошло чудо: сквозь тучевую хмарь проглядывались редкие звёздочки. Чудны дела твои, Господи. Алексей в левой руке сжал телефон и перелез через перила балкона. Внизу стало тихо. Алексей освободил ноги от опоры.
— Не надо, Лёшка! — взвизгнула Ирина.
Тут к дому, где всё это происходило, резко подъехал «жигулёнок», из него выскочили Буровы — Анатолий Сергеевич и Мария Николаевна. Женщина что-то закричала на ребят, потом что-то кричала сыну. Буров тем временем забежал в подъезд.
Алексей весел на одной правой руке, в левой у него был телефон. Парень направлял на себя мобильник. Секунда, другая, минута... Юноша почувствовал, что слабеет. Вниз, с четвёртого этажа, полетел, кувыркаясь, телефон. Алексей левой рукой попытался дотянуться до ржавого уголка, но у него это не получалось. Пальцы его правой руки разжимались… Скользко... Крик матери давил на ушные перепонки…
Сильные руки схватили Алексея за его правую руку и рубаху, сильные руки втащили парня на балкон и поставили на ноги.
— Отец… Папа...
— Тихо, тихо, сынок. — Анатолий Сергеевич обнял сына. — Всё хорошо. Эх, балбес ты мой, балбес. Испугался?
— Ага. Но не за себя, за маму…
— Толя, ты где? Алексей! — в квартире зашумела запоздавшая Мария Николаевна. — Алёшенька!
— Мама, я здесь, на балконе! — ещё не оправившимся голосом отозвался сын.
Буровы — старший и младший — поторопились уйти с балкона. Мария Николаевна с рёвом и кулаками бросилась на Алексея.
— Что же ты делаешь с нами, со мной! А если бы ты разбился насмерть?!
— Это обычное селфи, мама. Ничего страшного,— оправдывался сын, пытаясь обнять мать. Наконец, это ему удалось, и он усадил Марию Николаевну на диван.
— Собирай вещи, Алексей, будешь жить с нами! — выпалила Бурова, держась за сердце.
— Мам, ну всё же обошлось.
— Отец! А ты что молчишь?! — не унималась Мария Николаевна.
— Всё же обошлось, Маш. Ты успокойся. А Лёху я выпорю!
— Согласен на любую экзекуцию…
Не скоро, но женщина перестала реветь. Справа и слева от Марии Николаевны сидели мужики Буровы, они обнимали дорогую им женщину.
— Не, мама, я как жил, так и буду жить отдельно, — тихо, но с явным упрямством сказал Алексей.
— Толик! Не молчи! — снова закипала Бурова.
— Может это и правильно, — почесал себе затылок Анатолий Сергеевич. — Слышь, Лёха, мы тут с матерью подумали… поступай на коммерческой основе… вытянем… — не понятно к чему промолвил Анатолий Сергеевич.
Бурова с благодарностью посмотрела на мужа, затем — с решимостью заставить принять правильное решение — на сына.
— Спасибо, пап. Я поступлю в университет, но только на следующий год. И обязательно буду учиться… на бюджетной основе. А пока что я как следует подготовлюсь. А ещё я найду себе работу и помогу вам с ипотекой.
— Эт-то речь не мальчика, но мужа,— воспрянул старший Буров. — Кстати, к нам на завод людей набирают. Пойдёшь ко мне на участок? Пока, правда, учеником слесаря, но потом сдашь на разряд.
— А что? А и пойду. И ещё вот что… мама, отец… я обязательно стану студентом, и я никогда вам не буду обузой.
— Какая ты нам обуза, сына,— уронила, но уже счастливую слезу Мария Николаевна.
Давно четверо молодых людей покинули двор. На дома легла осенняя, непредсказуемая ночь, но электричество в городе Z больше не отключали. По крайней мере, этой осенью.
МОЯ ЖЕНЩИНА
Моя женщина варила борщ. Наша кухня, и без того маленькая, теперь казалась совсем крохотной, потому что в ней кроме меня находилась ещё моя женщина. Она стояла у плиты и варила борщ.
— Милый, — прощебетала она, развернувшись ко мне, — сегодня, — она отхлебнула из поварёшки, — у нас — борщ.
— Ой ли, — усомнился я, сидя за кухонным столом и загородившись газетой.
— Ах, ты сомневаешься? Ничего себе! — моя женщина нахмурилась, но ненадолго. Она хитро прищурилась. А я настороженно вздрогнул, поглядывая на неё поверх газеты.
— Милый, у нас будет борщ, — настойчиво пообещала мне моя женщина. — С мясом, капустой, свеклой, картофелем, свежим помидором, морковкой, петрушкой и чесночком.
—Ты ничего не забыла?
— Я? — она снова окунула поварёшку в кипящую кастрюлю. Отхлебнула. Ещё отхлебнула. Наконец сказала, причмокивая: —Ты прав, милый.
— Началось, — выдохнул я и уткнулся в газету.
— Я огурцов туда порежу. Солёненьких.
— Угу, — отозвался я без оптимизма.
Я слышал, как она нашинковала огурцы, спустила их в кастрюлю и туда же снова окунула поварешку. Запричмокивала:
—У-у-у, милый! Какая вкуснятина! Правда, лучка не хватает зелёного. — В ход пошёл лучок. — И грибков. Опят. Свежих.
— Это что-то новенькое, — сказал я.
Шинкование. Плюханье поварёшки. Причмокивание.
— Ну как? — спросил я не без интереса.
— Вкуснятина! — ответила моя женщина. — Я полбаночки кукурузы ещё высыплю. Маринованной.
В кастрюлю посыпалась кукуруза. На этот раз моя женщина испробовала «борща» аж целую поварешку. То есть она её всю съела. Затем вторую...
Я сделал себе бутерброд с колбасой и сыром. Кстати, и то, и другое она также нашинковала и спустила в кастрюлю.
Наконец-то моя женщина сварила «борщ» и, видимо, наелась. Она стояла спиной к плите и раскачивала поварёшку в такт какой-то песенке, которую тихонько напевала. Она была довольна.
— Милый, — прощебетала моя женщина, — ты подождёшь второе? А то первое, то бишь борщик, я нечаянно весь съела.
— Конечно, дорогая, — ответил я и сделал себе ещё бутерброд.
Я ел бутерброд и любовался ею, моей очень кругленькой женщиной. Я любовался тем, как она варила макароны, заправляя их сахаром и конфетами.
— Скорее бы ты уж родила… — сказал я и глупо улыбнулся.
НОСТАЛЬГИЯ СТОЛЕТИНА
Столетин был вынужден часто укорачивать шаг, при этом он балансировал словно эквилибрист, передвигающийся по цирковому канату. Балансировал он действительно для того, чтобы не упасть, ведь к вечеру подморозило, и дневное месиво из грязного снега теперь превратилось в сплошной каток. Живот Столетина приятно грело грамм четыреста коньяка, ну и в голове было довольно-таки неплохо: деревья, конечно, не гнулись, но камыш слегка шумел. Шёл Столетин от дружка, возвращался домой, к жене.
«Ну что ж, — мысленно подводил он итоги проведённого в гостях дня, — глупостей вроде никаких не совершил. Подружке (друга) на прощание ручку лизнул — и это выглядело по-джентельменски. А вообще, чёрт бы её побрал, так хотелось с другом посидеть тет-а-тет. Ну да ладно. Что ещё? Поговорили о литературе. Да-а-а, а иначе не стоило и выпивать. Женщин похвалил, в общем смысле — как пол, как божье создание. Да, разок упёрся в принципы — это когда речь шла о литературе, но ничего-ничего, остались при своих. Короче, день удался».
После такой оптимистической ноты Столетин перевёл дух, затем пересёк по едва заметному пешеходному пути проезжую дорогу, и вот он уже намеревался свернуть в знакомый до боли переулок, как что-то его заставило остановиться и вздрогнуть. Короткое, клетчатое, чёрное с красным пальто.
Короткое, чёрное с красным пальто. Оно облегало тело худенькой, среднего роста женщины, и оно время от времени тоже балансировало, постепенно удаляясь от прицельного взгляда Столетина. «Катька! — хотел было крикнуть он, но затем лениво подумал: — Зачем?». И всё же ноги его заскользили за женщиной.
А ведь тогда был июль, а июль это вам не март. А солнца было, ой, сколько было солнца. «Ну, июль, солнце, а дальше что? Кровать её мамы? Тьфу! Раньше! Кино? Нет, раньше! Ещё кино? Нет, идиот! Июль, солнце, река... Рыбалка! Я же рыбак, рыбалка была раньше всего. Точно! Деревня Клюевка, моя собственная бабка, к которой приехал на каникулы, кусты, деревья, река, чайки, ры-ба-лка!».
Столетин забыл про скользкий тротуар, каменные дома, вообще про город, он видел только семнадцатилетнею дочку соседей — Катьку. В голубом платьице, задранном до бёдер, Катька, усевшись на деревянном мостике, полоскала бельё.
— Ты что, дура, делаешь? — кричал ей Столетин. — Вроде выросла уже, должна понимать, я же рыбачу. Ты что удочку не видишь? А ну прекрати!
— Сам дурак! А ещё в институт приняли. «Интэллигентом буду, интэллигентом буду». Вот напишу в твой институт о том, как ты выражаешься. Рыбак с печки бряк. Чё ты здесь поймаешь, надо вниз по речке идти! А где мне бельё прикажешь полоскать?
— Берега мало? Вон подальше по берегу зайди в воду и полощи своё бельё.
Тут Столетин вспомнил — он был в семейных по колено, а в воде стоял по щиколотку. Он спешно продвинулся глубже в воду, при этом охнул от набежавшей на плоть прохлады. Ой, ну Катька! Катька смеялась, потому что знала — несмотря на тёплую, солнечную погоду глубинная вода в проточной реке, со дна которой к тому же били ледяные ключи, была довольно-таки холодной.
— Давай купаться, студент!
— Купайся одна, доярка! Только в стороне, дальше. И так не клюёт, а тут ты ещё…
— Июль, какая рыбалка, студент! Сматывай удочки и приходи сюда через полчаса. Придёшь?!
Что-то ёкнуло внутри Столетина, а вода показалась теплее. Он угрюмо зыркал — то в сторону Катьки, то в сторону торчащего из воды гусиного пера.
— Ну, что молчишь, студент? — русоголовая девушка (да, она же русая, русая, и с косой!) с косой выжала тряпку, шлёпнула ею об дно эмалированного тазика и встала. Подол голубого платьица упал на колени.
— Приду, — выдавил из себя Столетин.
Её смех долго не утихал. Ах, какой звонкий смех у Катьки.
За полчаса Столетин смотал удочки, сбегал в бабкин дом, где переоделся в чистые джинсы и свежую футболку, побрился, надушился, и вот он, чистенький и благоухающий, уже на знакомом мостике — стоит, ждёт.
— Ждёшь?
— Жду.
Она также переоделась: в розовое, с вызывающим вырезом и коротким рукавом платье. Подол выше колен, прекрасных девичьих колен.
— Поплаваем?
— Поплаваем.
Теперь вместо семейных трусов на нём были современные плавки, на ней раздельный стильный купальник. Они зашли в воду одновременно. Девушка, распустив косу, сразу же поплыла к противоположному берегу. Столетин заахал, заухал, делая вид, что собирается нырнуть, но плавать-то он не умел. Катя это знала и, подплыв к Столетину, сказала очень серьёзно:
— Всё, студент, отнырялся. Будем учиться плавать.
Тот отвёл глаза. Но уж лучше барахтаться под предводительством деревенской Катьки в деревенской речке, чем у кого-то брать уроки плаванья в студенческом бассейне, где при этом Лора , Клара, Зина так грациозно таранят воду. А вдруг Катька и в самом деле научит?
Научила... Столетин остановился перед вывеской «Продукты». Клетчатое, чёрное с красным пальто скрылось под этой вывеской. Он залез в карманы, нашарил зажигалку и сигареты. Закурил. А может сейчас, когда выйдет из магазина, напомнить о себе? Но сколько же минуло лет? Боже, сколько минуло лет! Лет пятнадцать, наверное. А что, не так уж и много. Столетин поперхнулся дымом, с писком чихнул. «Чего я зябну? Почему не иду домой?». Он скривил губы: «К жене, почему не иду».
А вечером посетили клуб, где смотрели кино. Показывали какую-то комедию. Они сидели, держась за руки, а сзади всё кто-то сопел и сопел. Вот этот, который сопел, и встретил их за клубом. Правда, он не один встретил, их всего четверо встречало. Но этот сопливый лобастый телёнок, комбайнёр-механизатор, ударил его первым и, гад, попал прямо в нос. Ох, и потом нос был у Столетина! Если бы был Новый год, деда Мороза приглашать не надо было. Но и он в ответку махал ручками и даже ножками, а как же, карате-до, то есть после учёбы, маненько отрабатывал. Катька визжала, поросёнка режут — тот так не визжит. Её-то визга больше всего и испугались те четверо. А дальше всё было классическим: после драки лечение народными средствами, ну, а потом кровать её мамы. Потом обещания были, вот, мол, обучусь, заберу в город, женюсь. Обучился, но не забрал, не женился... Столетин смял бычок, ужалив ладонь, но боли не почувствовал.
Согнувшись под двумя огромными сумками, со сбившейся на глаза русой чёлкой, выпирающей из-под серенькой беретки, но без косы, из магазина выруливала Катька. Шаг. Шаг. Шаг. Столетин, словно заворожённый, наблюдал за близкой когда-то ему женщиной и не сразу понял, что женщина-то эта поскользнулась и упала, выбросив вперёд себя сумки. Понял, ринулся на помощь.
— С вами всё в порядке? Вот ваши сумки.
— Ой, спасибочки! Ой...
Их взгляды встретились. «Катька-Катенька, что с тобою сделала жизнь. У глаз морщинок-то, морщинок». Это была уже не та Катька. А вот подол клетчатого пальто упал на колени точно так же, как когда-то то голубое платьице.
— Что здесь происходит?! — Столетин услышал над своим ухом мужской бас и сопение. Он повернул голову и узнал — перед ним стоял тот самый сопливый лобастый телёнок, комбайнёр-механизатор. Лицо нехорошее, пьёт, видимо, много.
— Катерина! Ты хоть предупреждай: в какой магазин пошла. А это что за субчик тебе сумки подаёт?
Женщина смотрела то на Столетина, то на лобастого, как будто сравнивала их, а в глазах у неё была такая вселенская тоска. У Столетина сжалось сердце и забилось в висках: «Сейчас уйдёт и всё, и навсегда».
— Спасибочки! — ещё раз поблагодарила Катька. — Гриша (это она лобастому), пошли домой.
— Сначала две сотни дай! — загремел комбайнёр-механизатор, теперь, скорее всего, бывший.
— Можно я дам?! — чуть не взвизгнул Столетин и полез за кошельком.
— А нам чужих денег не надо! — взревел лобастый. — Своих хватает!
— Да я не чужой, — затараторил Столетин. «Что я делаю? Идиот!»,— сверкнуло в его мозгу, но он продолжал: — Вы из Клюевки? Сюда, в город, жить переехали?
— Ну. А тебе-то что за дело?
— Клюевка. Моя бабка, покойница, соседкой тебе, Катерина, была. Я внук её, студент. Ты меня вспомнила, Катерина?
— А-а-а, студент?!— лобастый детина вытащил из карманов свои огромные кулаки и учащённо засопел.
Дальше было много шума и возни, но особенное впечатление на прохожих произвёл визг женщины с сумками, визг семнадцатилетней девушки Катьки.
В дверь своей квартиры Столетин звонил долго. Его разбитый нос не дышал, грязь валилась с него ошмётками.
Наконец жена открыла.
— Что, нагулялся?
— Нагулялся.
Не раздеваясь, он протиснулся на кухню. Там, за газовой плитой, ещё была заначка — с полбутылки коньяка.