Светлана МАКАРОВА-ГРИЦЕНКО. ШНУРКИ ДЛЯ ГОШКИ. Рассказ

 

Светлана МАКАРОВА-ГРИЦЕНКО

ШНУРКИ ДЛЯ ГОШКИ

Рассказ

 

Троллейбус сонно покачивало. Анна сидела у окна, смотрела на залитый утренним солнцем город, стараясь разглядеть приметы молодой осени: верхушки пирамидальных тополей уже прочёсаны ветром, у проплывающих мимо каштанов жестяно-ржавые лапы, первые астры закачались на клумбах. Таким образом, пыталась отвлечь себя от мысленных раз­борок с мужем. Хотя с утра особенно приятно пожалеть себя… Цепляясь же взглядом за чужое счастье на реклам­ных щитах, она слегка наклоняла голову и тут уж никакие приметы осени не помогали, приходилось вспоминать рабочий план на сегодняшний день. Итак, главное — шефский концерт в воинской части. По этому поводу директор клуба уже устраивал специальное совещание. И это правильно. Трудно сделать мероприятие, когда половина штата разбежалась, кружков — кот наплакал, а самый стабильный коллектив — хор ветеранов. В его сплочённости, считает директор, большая заслуга хормейстера, то есть Анны Седых. Вот потому директор и назначил её своим заместителем.

 Анна вздохнула. Должность обязывает тащить всю культмассовую работу. Интересно, сколько она выдержит да ещё при нынешних задержках зарплаты? А подго­товка концертов — её прямая обязанность. «Твой долг — быть хорошей женой и матерью! Ты уже неделю не можешь купить сыну шнурки на ботинки!», — голос мужа прозвучал в голове так громко и явственно, что Анна вздрогнула и обернулась: вдруг Кирилл где-то рядом? Абсурд. Сейчас он вместе с сыном, пятилетним Гошкой, уже подходит к детскому саду. Чтобы дать возможность жене спокойно добираться до работы, Кирилл добровольно взял на себя эту обязанность. Значит любит... И по утрам встаёт первым. Только зачем пилить по любому поводу? Есть предел и ангельскому терпению. От досады она прикусила нижнюю губу и тут же спохватилась: «О-о, что-то меня не туда повело. На самом деле всё хорошо. Я молода и очень красива. Жутко талантлива. Сегодня организую концерт в воинской части — все от восхищения со стульев попадают. Рецепт успеха прост: шлягеры, плюс длинные ноги, плюс остроумный конферанс неотразимой ве­дущей. Косметика при мне. Кирилл терпеть не может яркую губную помаду, он совершенно не понимает, что на сцене... «Ах, какие платаны! Жёл­тый листочек к зелёному! Осенний шедевр!». Она так долго заставляла себя таращиться в окно, что чуть было не проехала свою остановку. Выс­кочила из троллейбуса в последний момент.

Горчинка оби­ды стянула брови к переносице. Сердито толкнула дверь клуба, старого здания, тяжело присевшего на ребристые колонны. Затем выдохнула и мимо вахтёрши прошла с деланно приветливым лицом. Фаина Мироновна, считавшая своим долгом опекать молодого заместителя директора и передавать ей собственный опыт общения с творческими людьми, на этот раз лишь с достоинством качнула высокой причёской из ватных волос, отвечая на приветствие. Чуть помедлив, бросила уже в спину:

— Вас спрашивал директор.

Анне пришлось обернуться и ещё раз засвидетельствовать вахтёрше своё почтение.

 

Начинать день с ценных указаний начальства не хотелось совсем, но пройти мимо кабинета директора теперь нельзя — Фаина точно заложит. Когда Анна вошла, Александр Валентинович торжественно поднялся ей навстречу и решительно объявил, что ему звонили из управления культуры по поводу предстоящего шефского концерта. Анна невольно вздохнула. Директор заходил по кабинету; маленький русый парик на его макушке не­ловко вздрагивал. Было бы очень неприятно, если б он упал совсем. Но каждый раз Александр Валентинович вовремя останавливался. Оказалось, ему в го­лову пришла гениальная мысль соединить успешное проведение шефского концерта с окончанием затянувшегося ремонта крыши. Он надеялся на благодар­ность военных в виде бесплатной рабочей силы. Своим энергично оза­боченным видом Александр Валентинович старался внушить молодому заму самое ответственное и серьёзное отношение к предстоящему мероприятию. Тут же потребовал программку. Начал разбирать ещё черновые записи, обсуждать каждый но­мер. Анна старательно изображала на лице деловитость, методично кива­ла на все его пожелания, отлично понимая: всё ещё десять раз по­меняется. И к чему пороть горячку? Это не первый концерт в воинской части. И перед ребятами из Чечни тоже не раз выступали. Всё проходило без сучка и задоринки, под бурные аплодисменты. Подумаешь, позвонили из управления, попросили отнестись с должным вниманием. Надо же им зарплату отрабатывать.

— Да, номеров-то маловато...— директор хмурился, громко сопел, верный признак активной умственной работы.

— Справимся, Александр Валентинович, — попыталась закончить его терзания Ан­на. — Под фанеру и Фаина Мироновна спеть может. Жаль, бард наш приболел... Вчера на репетиции не было.

— Давай так: запиши телефон Дворца детского творчества. Попро­сишь у них самых голосистых. Барда я беру на себя.

— А может и танцевальные номера попросить? У нас с этим...

— Анна Сергевна, — усталым голосом заговорил директор. — Я считаю вас человеком очень перспективным, но необходимо учиться мгно­венно оценивать ситуацию. Что растопит сердце молодого военнослужаще­го? И не молодого тоже, — многозначительно добавил он. — Конечно, красивые девуш­ки! Срочно идите к Регине, и пусть она хоть из заведения сво­его ночного притаскивает. Пускай сама на сцену выходит! Но чтобы ноги от шеи! Понимаете, чтоб кровь вскипала! — он вложил столько чувств в последние слова, что Анна невольно отступила от него.

— Я всё понимаю, Александр Валентинович... но не стриптиз же показывать… — Директор опустил глаза, Анна продолжила: — Вокалисток в шифоне могу выпустить. Они девчонки молодые. А те, из ночного клуба, к нам забесплатно и не пойдут. Даже не мечтайте. Их на­ша крыша не интересует.

— Зато Регину должна интересовать! — не сдавался директор. — Она там командует. И не надо про стриптиз. Пускай цыганочку танцуют. Ска­жи ей: с меня отгул и премия! В конце квартала…

Уточнять каких размеров будет премия, директор не стал. Анна молча вышла из кабинета. «А премия не помешала бы, — думала она, поднимаясь по лестнице и ненароком зацепив взглядом свои туфли из итальянского кожзама, в России им было явно не по климату. — ...Кирилл мог бы и боль­ше зарабатывать. А не тянуть вечные разговоры про экономию. Попытка сделать видимое из невидимого. Лучше бы по выходным на шабашки ходил. А не учил меня жить»... Она потянула ручку двери танцкласса, дверь распахнулась — и в глаза удари­ло солнце. Оно плескалось, дробилось в зеркалах, сияло тёплыми лужицами на паркете. Посреди одной из них, прямо на полу, сидела Регина. Ря­дом — раскрытая косме­тичка, чуть дальше — пластмассовая детская лейка.

Регина сидела в позе лотоса. Черный с искринкой трикотаж обтягивал тело, совершенство которого видно даже со спины. Чуть обернувшись к Анне, Регина взяла из косметички зеркало и улыбнулась, то ли вошедшей, то ли своему отражению. Кроме идеальной фигуры, она обладала массой достоинств: прямой нос, куча нужных знакомых, умение са­мостоятельно зарабатывать деньги и относиться ко всему философски. Регина имела мужа Славика, вечного студен­та политеха, и с высоты пятилетнего превосходства в возрасте могла легко понять проблемы Анны Седых. Вот на неё-то она их и вывалила. Все сразу, начиная с директора и за­канчивая Кириллом. Регина слушала, а в это вре­мя рисовала себе глаза, наводила румянец и «делала» губы. Наконец, довольная собой, она заговорила:

—...Ну, допустим, директор наш явно зарвался. Я здесь на полставки и приводить ему девочек- танцовщиц никогда не собиралась, даже за отгулы. Хотя знаешь, есть у меня там двое новеньких. Любят мужиков на ро­га ставить. Им только скажи, что рота солдат, — мигом при­бегут. Да они тебе весь концерт вытянут. Даже не беспокойся, — неожиданно легко заявила Регина. — ...Что касается твоего благоверного, тут для меня всё ясно: твой мужик прокис от семейного счастья. От каждодневного, понимаешь? Вот и бесит­ся. Кстати, никогда не считай себя неудачницей. Это притягивает. И ещё… даже самые проблемные браки совершаются на небесах. Слышала такое? Очень ценно, если один из супругов растёт духовно и помогает расти другому. Ты же ему помогаешь?

— …А если я уже не помню, когда мы разговаривали нормально? Может, мы не растём, а опускаемся? И в остальном...

— Что, вообще никак?

Анна смущённо хмыкнула:

— ...Как раз с этим всегда благополучно. Можно сказать, то­лько этим и спасаемся!

— Тогда не о чем беспокоиться. Остается лишь хо­рошенечко встряхнуть твоего супруга и полный порядок, — Регина улыбну­лась одними губами. — ...Погоди, сейчас придумаю. Она потянулась вперёд, прогибая спину так, будто дотягивалась до чего-то невидимого. — Ага! Появись перед ним в супер-этаком, а-ля Париж... И не признавайся, где взя­ла. Пусть мучается. А на следующий день задержись на работе подольше. Создай ему стрессовую ситуацию! — Регина вошла в азарт, нарисованные гла­за заблестели. Кажется, она действительно верила, что способна решить чужие проблемы.

— А дальше что? — подыграла ей Анна, и повернулась к окну, чтобы скрыть кислый вздох.

— Главное, помнить слова герр Ницше: «Тело твоё есть высший разум!». И всё очень быстро образуется. — Регина опять взялась за косметичку. — Насчёт прикида можешь не беспокоиться, я помогу. — Она теперь старательно пудри­ла беленький носик. — Вчера плащ купила, под кобру сделан. Смотрится сногсшибательно! Когда он увидит тебя в моём плаще, не забудь ресничками... вниз-вверх. Сделаешь? — довольная своей ра­ботой, Регина, наконец, отложила зеркальце и взглянула на Анну глазами эк­заменатора. Это совсем не шло к её смело прорисованному лицу, Анна бла­годарно улыбнулась за искреннюю заботу о спасении чужого семейного счастья. «Идея конечно авантюрная, — думала в это время Анна, — но поче­му в моей жизни не должно быть места авантюре? Почему бы ни пройтись пе­ред Кириллом в ультрамодном плаще?». И решительно кивнула.

— Так, сегодня после шефского концерта едешь ко мне! — Регина громко за­щёлкнула косметичку, словно поставила точку в этом деле.

— Стоп! Мы сильно отвлеклись, — испугалась Анна, вспомнив наставления директора. — Один танцевальный номер точно за тобой. Хотя бы цыганочку, Регин, ну, пожалуйста... И начались уговоры с перечислением всех «за» и «против», поисками музыки, моделированием костюма. То же самое происхо­дило и дальше, со следующими номерами. Приходилось уточнять, менять, звонить, вводить новых людей, заставлять и уговаривать. И так до пяти часов вечера, пока горбатый «Кубанец» не выкатил концертную бригаду из железно скрипящих ворот.

Ког­да автобус подъехал к месту, ранние осенние сумерки уже захватили город, притушили ярко-солнечные краски, добавили чернил в длинные тени на асфальте, глухой высокий забор воинской части только усилил впечатление надвигающейся темноты. Анна сделала над собой усилие и нарочито бодро поздоровалась с подошедшим к ней капитаном, загорелым, востроносым. Капитан ответил без всякого энтузиазма, слегка заикаясь, к тому же простуженным сиплым голосом. Пе­реминался с ноги на ногу, точно притаптывал свои неуклюжие слова. Ког­да он вёл артистов по территории, то и дело оглядывался по сторонам. От этого хотелось идти быстрее.

Подошли к четырёх­этажке, внешне очень похожей на каземат, даже некоторые окна зарешечены. На первом этаже, в длинном узком зале Анна увидела невысокую сцену в пропылённых бархатных кулисах горчичного цвета. За этими кулисами и пришлось сложить реквизит, потому что ни гримёрки, ни другой подходящей комнаты у военных не оказалось. Артистам придётся ждать своего выхода, сидя в первом ряду. Анна попросила оп­робовать сцену, особенно танцоров. Сама принялась устанавливать звук, помогать вокалистам. Надо ещё успеть причесаться и, самое главное, раздобыть себе стул. Анна решила, что во время концерта она будет сидеть за кулисой, чтобы объявлять номера без паузы. Но где взять стул? Простуженный капитан куда-то исчез. Выглянула в кори­дор — пусто. Равнодушно блестели кра­шеные половицы, отражая свет лампочек на длинных шнурах. Вместе с голыми стенами они создавали гулкий колорит казённого дома, одинаковый для больниц и общежитий. Анна не решилась самостоятельно разыскивать капитана. К тому же сзади подско­чила Регина, принялась жаловаться на неровную сцену, мол, доски старые, выбитые, а две в центре и вовсе качаются.

— Никакой цыганочки не будет. Я не самоубийца. А девчонки мои, так и быть, сделают зал. Я двоих привела.

— А я тебе такую аранжировку нашла! Регин, ну, сбацай цыганочку, а? ...Давай так: если всё как по маслу — обойдёмся; а вдруг не заладится — ты на разогрев публики. Эти девочки твои... — Ан­на сделала многозначительную паузу, — надеюсь всё прилично? Они казарму с ночным клубом не перепутают?

— Пускай твой контуженый капитан даже не надеется, — фыркнула Регина.

— А ты думаешь, он контуженый?

— Раз из Чечни, вполне возможно, — дёрнула плечом Регина. — Девочки, пробуем выход из зала! И... начали!

Две огненно-рыжих, в одинаковых париках, вихлястых девчонки поднимались на сцену под туго сжатый ритм. Они всего лишь энергично встряхивали гибкими руками, подчёркивали коленки в ажурных чулках, глаза улыбались кокетливым прищуром, а уже игривая свобода царила вокруг. Сердце Анны ис­пуганно сжалось: «А что будет дальше?».

— Прошу прощения, — басок прозвучал над самым ухом, она повернулась. Дюжий молодец в защитной форме с красной повязкой на рукаве воз­вышался рядом. — Извините, ваши артисты все приехали?

— Да. А в чём дело?

— Там на КПП детишки какие-то и парень с гитарой. Говорят, тоже с вами выступать должны.

Анна не поверила ушам. Выходит, Александр Валентинович сумел дозвониться и до барда, поэта с редкой фамилией Козонос, и детей уговорил сюда прис­лать. Чего только не сделаешь ради крыши! А вот школьников, может, и зря привели. Анна ещё раз взглянула на девиц, вздохнула:

— Пойдёмте, я должна их встретить.

— А у вас весёлый будет концерт! — солдат шагал впереди, Анна еле поспевала за ним. — Жаль, дежурство у меня. Не посмотрю. Хотя, говорят, вы для ребят из Чечни приехали? Им надо. Ходят все смурные. С нами не разговаривают почти. Может, после концерта им легче станет?

— А что с ними?

Дежурный молчал. Потом немного замедлил шаг, повернулся к Анне:

— С поте­рями вернулись. С большими потерями, понимаете? Мне их капитан порассказывал немного, пока вас на КПП ждал. Но его же понять трудно пока — заикается.  

«Неужто вправду контуженый? — испуганно подумала Анна, но расспрашивать не решилась. Она вдруг представила Кирилла, его чисто выбритые щёки, запах одеколона, свежий уверенный взгляд. «По­чему я подумала о тебе, Кирилл? Отчего именно сейчас?».

— Наконец-то, Анна Сергеевна, а мы уже уходить хотели. Не пропуска­ют нас. Я им говорю: «Да я же поэт Козонос, меня все в городе знают!». Они ни в какую, — бард неловко прижимал к себе гитарный футляр с оторванной руч­кой. Рядом с ним стоял солидный мужчина в квадратном чёрном плаще, не то улыбался, не то кривился от возмущения. Чуть в сторонке, у графитовых кус­тов копошились дошколята, два мальчика и девочка в белом берете.

— Я так благодарна, что вы отозвались! Я вас провожу. Пойдёмте, ребята!

По дороге познакомились. Оказалось, что дети учатся уже во втором клас­се и успели стать лауреатами фестиваля военной песни. От их радостных голосов позабылось неловкое напряжение, мучившее Анну, она расп­равила плечи. «Всё будет хорошо. Не первый раз. Эти стены скоро разва­лятся от аплодисментов. Нужно только хорошенечко раскочегарить... Ин­тересно, Кирилл вовремя забрал Гошку из детского сада?».

А в зал уже входили солдаты. В пятнистой форме, растоптанных берцах, тяжело топали, растекались по рядам. Один за другим стучали деревянные стулья-хлопушки. И кроме этих звуков, от которых неприятно дергалось всё внутри у Анны, ни разговоров, ни смешков.

Анна стояла в проходе, с программкой в руке, нервно наблюдая, как рассаживаются зрители. Артисты к этому времени уже заняли свой первый ряд. Подлетела Регина, шепнула, что тоже будет стоять в кулисах, по­могать выступающим. Анна кивнула, толком ничего не поняв из сказанного. Она старалась почувствовать, наконец, тот самый драйв, бодрящее волнение, как положено перед хорошим концертом. Отделившись от серо-зелёного зала, перед ней вновь возник капитан, шмыгнул носом.

— Это... если м-махну — заканчивайте, ладно? Музыку на полную не включать. Ребята в-вчера из-под огня. В ушах ещё в-взрывы д-да очередь пулемётная. Вобще н-не надо их было! — он безнадёжно махнул рукой и отшатнулся от Анны, шагнул назад, к пятнистым гимнастёркам, к лопоухим глазастым мальчишкам.

Анна растерянно следила за напряжённой спиной капитана, одновременно замечая то слишком присталь­ный взгляд по-детски голубых глаз солдата, то редкую улыбку среди хму­рых лиц. «Хорошенькое дело, — растерянность Анны сменилась досадой. — Как я должна строить концерт, если его в любой момент может остановить контуженый командир?!».

 Но делать нечего. Она строго оглядела артистов и ступила на сцену.

 — Дорогие наши воины, наши защитники... ребята.

Анна смотрела в тёмный зал и пыталась разглядеть каждого. Насколько мог­ла, старалась наполнить голос и торжественно радостными, и ласковыми интонациями. Ей хотелось хотя бы так, словами, согреть каждого. И перестаралась, горло предательски перехватила острая жалость — не продохнуть. Что-то витало в этом зале. Слишком серьёзными, суровыми были глаза ребят. Анна даже не назвала первую песню, только исполнительницу:

— Виолетта Марченко! — и вылетела в кулисы.

— Ты чего? — придвинулась к ней Регина. Анна отмахнулась от неё, кивнула на сцену, мол, смотри. Полнотелая брюнетка Виолетта особых симпатий у зала не вызвала. Не помог запредельный разрез и чайная роза в волосах. Зал остался нап­ряжённым, почти никто не хлопал. После братьев Овчаренко, пластичных, голосистых, с убойным попурри из самых заводных шлягеров, лица солдат, кажется, немного просветлели. Лёгкие хлопки, похожие на аплодисменты, раскрошили тишину зала. «Ага, вот вы и потеплели. Давайте, ребятки, оттаивайте, мы ж так стараемся для вас!» — Анна с надеждой смотрела в зал. Она объявила танцевальный номер, заранее уверенная в победе. Кому не понравятся молоденькие дев­чонки в оранжевом трико с серебряными блёстками? Ещё не было случая, чтобы им не устраивали овацию. «О, мамбо», — Анна и сама повторя­ла в такт, и отстукивала ритм каблуком, но это уже было что-то нервное. То и дело оглядывалась на Регину: довольна ли выступле­нием ансамбля? Конечно! А вот зрители видно не очень... Улыбались еди­ницы, некоторые вообще смотрели в сторону.

— Слушай, что происходит? Кого они в зал посадили? — кажется, Реги­на заводилась не на шутку.

— Всё идёт, как надо. Через пару номеров зал будет наш. Сейчас пустим циркачей, у них клоуны! Жаль, Олег уволился, нам бы сейчас юморной номер... Как я об этом раньше не подумала!

Шальная мысль мелькнула в голове Анны, и этого было достаточно, чтобы решиться. «Чего я не сообразила? Гитару возьму у Козоноса, платок тоже найдётся. Рискну!». Анна настолько живо представила своё будущее выступление, что в избытке чувств зацепила локтем махровую от пыли кулису. Регина тоже нервно двигалась рядом, цепляя горчичную ткань.

— Хватит дёргаться, мы всё равно их разогреем. А вот моя аллергия может... А-апчхи! Регин, у тебя платка нет?

Носового платка у Регины не было. Пришлось объявлять циркачей, шмыгая носом. Собственное выступление казалось теперь безумием. Особенно после того, как спел Козонос. Под его песню о танцующих звёздах зал вовсе притих, два-три аплодисмента всего. Но в последний момент, когда он уже сходил со сцены, неожиданно для самой себя Анна протянула руку к гитаре. «После кон­церта верну!» — всё, что ещё должна была бы сказать, она вложила в умоляющий взгляд. Козонос, по слухам, никому не доверял свой инструмент, но тут, поражённый её наглостью, отпустил гитару. Анна быстро передала инструмент Регине, а сама выбежала на сцену. Аллергия сделала голос глуше, спасали искренность и улыбка. Анна щебетала про любимый клуб железнодорожников, рассказывала об артистах, которые выходят сегодня на сцену. Многие из них победители конкурсов и фестивалей. «Пусть знают, кто к ним приехал!». Тонко и доброжелательно Анна подводила зал к мысли, что участникам концерта необходима поддержка. Молодые здоровые крепкие парни, си­дящие в зале, должны смело выражать свои эмоции. Тем более, когда на сцене девушки. Анна косо взглянула на тех, в рыжих париках. Она чув­ствовала, что запас остроумия на пределе, а зал так и остался замороженным. Полсотни ребят сидели точно в ином, недоступном её обаянию прост­ранстве. Она видела их лица, курносые, скуластые, так похожие на ребят, прогуливающихся сейчас по улицам вечернего города. Так почему нельзя взло­мать пустоту, убивающую зал?

Анна влетела в кулисы. Слезы мазнули тушь на ресницах.

— Регин, давай своих девок!

Регина с готовностью двинулась вперёд, одновременно сунула в руку Анне белень­кую тряпочку, достала же где-то носовой платок, позаботилась. Её корот­кий жест — и сразу весь зал накрыл захлебнувшийся в экстазе приторно-воркующий голос фонограммы. Мелодию несло порывами. Томная игра чередо­валась с нагло-размашистым ритмом. И действо на сцене подчинялось кап­ризам мелодии. Девицы плели ажурный танец любви друг к другу. Они начали его с витиеватых подходов, хвастливой демонстрации собственных достоинств. Но всё туже завязывался ритм. Всё ближе и ближе друг к другу трепетали тела. Пока не сплелись словно змеи, не обвились одна вокруг другой. И в томной страсти, уступая и наступая, ревел саксофон, бесси­льно падали измятые руки.

— Регин, они действительно лесбиянки?

— Какая разница! Лучше скажи, зачем ты сунула мне гитару?

— Точно! Теперь я точно должна... В глубине души Анна понимала, что задуманное ею – на грани фола. Но ради успеха концерта, именно сейчас, пос­ле танца рыжеволосых, она выйдет на сцену со своим коронным студенческим номером. Это будет ещё одна «бомба»!

— Смотри... если я вот так после твоих выйду и песню спою, а?

Отыскав в реквизите циркачей шёлковый ярко-малиновый платок, она повязала его косынкой на лоб так, что спрятала все волосы, а уши наоборот торчали вроде «пьяного ежика», Анна решилась пожертвовать даже собственной внешностью.

— Боже! — зажала рот Регина, давясь смехом. – Самоубийца! Настоящая страшил­ка! В зале от смеха на пол попадают, ни один не усидит. Ты гений! Успех обеспечен, с директора двойная премия. Но как ты придумала? Сей­час, на ходу?

Объяснять Регине, что убойный номер хранится в памяти со времён студенчес­кой юности, времени не было. Анна успела только кое-как подст­роить гитару да получше прочистить нос. О голосе, возможно уже осипшем от аллергии, Анна подумала уже на сцене. После любовных игр длинноногой парочки сцена показалась ещё более неуютной. Зал знобило от последнего выступления. Многие переговаривались, даже не смотрели на сцену. Кто-то свистнул. Курчавый парень в левом углу что-то крикнул девицам, громко и неуклю­же засмеялся. Его поддержал только первый ряд. Ещё несколько человек присоединились к ним, когда Анна сдвинула вместе носки и коленки. «Уже успех», — выдохнула и... чихнула! Большинство глаз колюч­ками воткнулись в неё. Анна обречённо сорвала аккорды вступления и:

Миленький ты мой, возьми меня с собой,

Там, в краю далёком, буду тебе женой...

 

Карикатурный меццо-сопрано летел через зал прямо к курчавому в левом ряду. На него Анна решила обрушить всю страсть нелепой одино­кой души. О, как она любила курчавого! Уповала на далёкий рай вместе с ним. Хлюпала носом в проигрыше (аллергия добавила красок и помогла изобразить слезы), устремляла глаза вверх, взывая к помощи небес. Только бы не видеть, что первый ряд еле жив от смеха. Их дурацкие остроты смеховыми зарядами били в самих авторов. Те прыскали в кулаки, закрывали лица ладонями, толкали друг друга локтями. До чего же приятно посмеяться над начальством! Анна терпела. Все её взгляды, интонации, звуки гитары работали на образ некрасивой простушки, которую и врагу не пожелаешь.

Курчавый растерянно улыбался, откинулся на спинку кресла, точно пытался защититься, отодвинуться подальше от сцены. Сзади него маячило лицо капитана: глаза усталые, с недобрым прищуром. Последние строчки припева Анна подарила всему залу, умоляя каждого взять её с собой. Скользила взглядом по рядам — солдаты улыбались! Лица посвет­лели, все смотрели на сцену. Последний аккорд Анна сорвала почти однов­ременно с малиновым платком. И с несказанным удовольствием просыпала на плечи светло-русые кудри, тряхнула головой, скрывая, наконец, лопоухость и с размаху, поклоном, ахнула вниз! В поясной поклон их бледным улыб­кам. Первый ряд от восторга топал ногами. В зале хлопали, свистели, кричали что-то. Анна объявила следующий номер и почти упала в кулисы.

— Ну, как? — гитара жалобно звякнула, Анна немилосердно за­жала ей струны.

— Гениально! — ахнула Регина. — Ты артистка, Ань! Так придумать, так сыграть! Теперь зал наш! А всё-таки, я была права, первыми мои девчонки их раскочегарили. Ты закрепила успех. Теперь и Леночке Тутыкиной овации достанутся. Смотри, как её принимают...

Анна радостно кивнула. И так понятно, что блондинка в мини да еще на лакированной платформе — настоящий десерт для мужского зала. Анна осто­рожно пристроила гитару, с чувством выполненного долга присела на стул. «Теперь все должны быть довольны: солдаты, директор и дырявая крыша тоже».

— Чуть не забыла, — повернулась к ней Регина, — подходил мужичок, просил деток объявить, мол, поздно уже для них, домой сильно хотят.

— Действительно, я совсем про них забыла…

— А может отпустить их с миром? Я, так и быть, сбацаю цыганочку, тряхну стариной! – Регина явно завелась, решила попробовать силы. Но глаза Анны стали серьёзными, она решительно качнула головой: как можно детей обидеть? Ехали, ждали. Выходит впустую?

После Леночки Тутыкиной зрители затихли быстро, над голова­ми сидящих опять качнулась тишина. И в этом разряженном пространстве крепенький мужичок с лысой головой на покатых плечах легко и доверчи­во тронул клавиши аккордеона. Плавно качнулась волна мехов, из дальне­го далека мягким краешком возник звук и застыл ещё не узнанный, но знакомый до дрожи. И слился, оформился в длинное, задушевное, стон-вздох: «Эх, до­роги»... Вслед за аккордеоном на небесно-чистой высоте звук этот подхватил детский дискант и повёл, повёл за собой, не давая опомниться, отвлечься на своё, постороннее.

Эх, дороги... 

Пыль да туман, 

Холода, тревоги 

Да степной бурьян. 

Выстрел грянет, 

Ворон кружит, 

Твой дружок в бурьяне 

Неживой лежит.

 

 Аккордеон и три детских го­лоса собрали мысли и чувства сидящих в зале в одно дыхание, в один вздох. Куколка-девочка и гладко причёсанные мальчики в строгих «тройках» не просто пели, они, крохи, так верно, стойко и в тоже время печально проживали каждое слово, что оно летело прямо в открытые души, вскипавшие под камуфляжем. Песня становилась зримой. Она точно ожила в толстых стенах казармы, точно вышла из этих стен, пробилась сквозь них и накрыла, настигла солдат.

Край сосновый, 

Солнце встаёт. 

У крыльца родного 

Мать сыночка ждёт.

И бескрайними путями — 

Степями, полями — 

Все глядят вослед за нами 

Родные глаза.

Эх, дороги... 

 

— Ань, что-то не пойму, ты видишь? — Регина дёргала локоть Анны. — Чего это? Они плачут?

— Не может быть, неужели плачут?.. — двинула губами Анна. Забыв осторожность, она отодвинула кулису. Регина сзади шипела что-то на ухо. Анна сов­сем не понимала слов, потому что там, в зале, плакали зрители. И это было очень страшно. Безусые мальчишки, глядя в распахнутые детские глаза, плакали под протяжную мелодию, с которой под свист пуль шагали – шагают по родной земле солдаты. Анна не верила глазам. Ей доводилось видеть слезы на глазах вете­ранов во время концертов в День Победы. Но чтобы заплакали парни!.. Кто-то закусил губу, кто-то закрыл лицо, стеснялся. А вон тот, в центре, откровенно растирал слезы кулаком по щеке.

— Что теперь будет? — дрожала рядом Регина. — Я ничего не понимаю...

Песня таяла, уходила, перетекала за невидимый горизонт, как дорога в степи. Анна стояла, не в силах двинуться. Нечто невыносимо-страшное, которое только угадывается, но не должно, не может быть рядом, вдруг тронулось и заколыхалось неотвратимой явью. Анна почувствовала, как трусливая дрожь пробежала по всем её жилам. От страха, стыда, от жа­лости и вины всё возмутилось в ней! «Не так надо было, не так»... О чём она думала в тот момент: о концерте? О Кирилле и Гошке? О себе? Обо всём сразу. Точно безжалостный рентген высветил изнутри то потаённое, чего никто никогда не должен видеть. Но все разглядели, и преж­де всех она сама! Теперь невозможно улыбаться, смотреть в глаза солдат. Невозможно думать о ссоре с мужем, о несчастной дырявой крыше, о какой-то премии... «Глупо, стыд­но, пошло! Боже...». Анна чувствовала, как горит её лицо. Чув­ство тяжёлого стыда наполнило тело по самую макушку. Она стояла за кулисой, боясь пошевелиться:

Снег ли, ветер 

Вспомним, друзья. 

...Нам дороги эти 

Позабыть нельзя.

 

И всё вокруг за­мерло. Зияющая дыра тишины раздвинула зал. Дети бесшумно сошли со сцены, опустились на дно тишины, в которой теперь осторожно зашаркали, послышались вздохи. Простуженный капитан ждал появления ведущей, чтобы мах­нуть ей рукой. Анна должна выйти и сказать... Что им сказать? Она оглянулась, ища поддержки Регины, но той уже не было рядом. И вдруг тишина взорвалась хриплой командой капитана. Как будто стены выдохнули. Захлопали деревянные откидные стулья, пятьдесят пар кованных ботинок двинулись к выходу. Молча. Из-за кули­с Анна смотрела, пока последний солдат не покинул зал. Слёзы стояли в глазах, и невыносимо свербело от пыли в носу.

 

***

Домой она вернулась поздно. Открыла своим ключом, сбросила мокрые туфли в передней, быстро вошла в комнату:

— Кирилл!

Он дёрнулся от телевизора:

— Где ты была? Я обзвонил всех ваших, они давно дома. Что случилось?

Анна рухнула на диван. Свет экрана, тёплый ковёр под нога­ми, запах подгоревшего молока смыкали пространство, сжимали его до сос­тояния однокомнатного блочного мирка, внутри которого и нужно всегда находиться.

— Гошка спит?

— Конечно! Я даже уложить его толком не мог — на трубке висел!

 Анна с благодарностью слушала, как разыскивал её по знакомым муж. Но не всё понимала. Мысли как-то странно отделялись одна от другой, не образуя логических цепочек. Так бывает во сне: мелькают картинки, разные, нелепые, непонятные, пока одна из них... Кирилл в солдатской пилотке на фоне буйной южной зелени. Откуда пальмы? Он ведь служил на севере. Это уже было или ещё будет?

— Жаль, что ты волновался... — Анна внимательно вслушивалась в соб­ственные слова. – Я просто решила погулять под дождём. Выбирала мелкие лужи и ступала в самую серединку. И ещё я принесла... вот держи. — Два чёрных нейлоновых шнурка легли на диван. — Я купила шнурки для Гошки. Сегодня. После концерта.

Кирилл подскочил от удивления:

— Ты столько времени искала шнурки? Я не верю... Ань, ты соображаешь?

Анна взяла его за руку и попросила:

— Кирилл, скажи, ты боялся за ме­ня? Очень? А если бы я не вернулась? — Ей очень хотелось, чтобы он то­же почувствовал, как хрупко и серьёзно всё вокруг. — Кирилл, у тебя есть снимок в пилотке? Ты мне его показывал? А скажи, ты взрослым пла­кал? Хоть раз плакал?

— Ань, быстро мой руки! Я иду ставить чайник. А потом расска­жешь, отчего я должен плакать.

Анна покорно кивнула. В ванной комнате она задержалась на мгновенье, швырнула полотенце и вышла, плотно прикрыв дверь за собой

— Представляешь... у нас сегодня был концерт в воинской части.

— Представляю, — высунулся из кухни Кирилл. — Особенно Леночку Тутыкину. Её вынесли на руках. Угадал? — он вернулся к плите. Анна пошла за ним. Кирилл стоял в косо завязанном переднике, мягких тапочках. В руках он держал запотевший прозрачный чайник, и в воздухе вокруг витало тёплое, чистое, самое трепетное и ранимое. Окна зак­рывали темнотой всё зло на земле. Где-то очень далеко, в казарме, спали солдаты. Анна взяла Гошкину чашку, лёгкую, в жёлтых цветочках, и поднесла к губам.