Евгений КОНЮШЕНКО. ДЕРЕВЬЯ БЕЗ ЛЕСА И БЕЗ ЛЕСНИКА. О книге Алексея Коровашко «Михаил Бахтин»

           

Евгений КОНЮШЕНКО

ДЕРЕВЬЯ БЕЗ ЛЕСА И БЕЗ ЛЕСНИКА

О книге Алексея Коровашко «Михаил Бахтин»  

 

С первой биографией на русском языке, опубликованной на родине мыслителя в престижной серии ЖЗЛ, М.М. Бахтину явно не повезло.

Верные и усердные лесники бахтинского леса, к которым Алексей Коровашко отнести совершенно невозможно, воплотили своё благоговение к философу в других, не биографических форматах. С.Г. Бочаров занимался подготовкой и выпуском самого полного пока Собрания сочинений Бахтина, Н.А. Паньков много лет издавал посвященный Бахтину журнал «Диалог. Карнавал. Хронотоп». Паньков, правда, опубликовал в 2009 году книгу «Вопросы биографии научного творчества М.М. Бахтина». Но это в основном история борьбы Бахтина за своё право остаться учёным в советской России.

Вероятно, мог бы написать биографию Бахтина и В.В. Кожинов, по сути заново открывший и вернувший Бахтина в поле русской и мировой культуры. Но Вадим Валерианович, видимо, был слишком увлечен текущими проблемами, чтобы посвятить несколько лет жизни одному только Бахтину.

Дело в том, что в отличие от вышеназванных почтенных филологов, уже, увы, покойных, никакого благоговения к Бахтину А.Коровашко не испытывает. Пафос его книги в основном сугубо критический и даже разоблачительный. Но и этого мало… С первых минут чтения, как дурной запах, неприятно раздражает его развязный тон и его поза мнимого превосходства. Оцените хотя бы такой его пассаж: «Говорить о тривиальности бахтинских суждений, обращенных “К философии поступка”, на первый взгляд вроде бы не приходится, но стоит нам отжать “воду” из творожистой словесной массы бахтинских медитаций, обильно уснащенных неокантианской фразеологией и россыпями самодельного словотворчества (каково! — Е.К.), как становится очевидной их узнаваемая первооснова. Первоосновой этой является… христианская этика, пусть и “затушеванная” современной Бахтину философской терминологией…» (с.142).

Что и говорить, «богатая» и «новаторская» мысль» по отношению к Бахтину. Но откуда такой апломб, такое самомнение у скромного нижегородского филолога?

 

В плане биографических разоблачений ничего особенно нового Коровашко не открывает. Об этом писали, но, конечно, в другом тоне, и до него, например, Н.Паньков. Да, Бахтин сознательно мистифицировал свою биографию: документально не подтверждается его дворянское происхождение, он не имел ни гимназического, ни университетского диплома и т.д. Но говорить об этом, как о рецидиве «столь свойственной Бахтину “хлестаковщины”» (с.39), может только автор, не любящий своего героя и не желающий его понять. А кроме того, не желающий понять времени, в котором его герой жил.

Вот биограф рассказывает о первой книге Бахтина «Проблемы творчества Достоевского» (1929). Разумеется, название для этой главы подбирается соответствующее развязно-стёбному тону всей книги:«Циклоп Полифон, или Как нам уконтрапунктить Достоевского». Как говорится, как назовёшь корабль, так он и поплывёт… По волнам такого «языка» и плывёт книга Коровашко.

И куда же она может доплыть на таких волнах?

Такого рода «перлов» рассыпано по страницам этой книге немало. Вот что говорится о духовном, интеллектуальном становлении братьев Бахтиных в Одессе: «Легко, по крайней мере, предположить, что новые умонастроения, которыми Бахтин-старший инфицировался (курсив мой. — Е.К.) при посредничестве Лопатто, сыграли свою роль в интеллектуальном формировании Михаила» (с.40). Под инфекцией подразумевается философия Мартина Бубера. 

Или вот якобы в сознании М.В. Юдиной Бахтин оказывается «жрецом импровизированного неокантианского капища, посвящающего новообращенных в тайны сокровенного учения…» (с.71).

Это что адекватный язык для понимания Бахтина?

А таким «бриллиантом» из книги новоявленного бахтиноведа не хотите полюбоваться: «Комментировать эти рассуждения (об амбивалентности материально-телесного низа в книге Бахтина о Рабле. — Е.К), мы не будем, отметим только между “пойти в жопу”, “пойти на х…” и “пойти в п…” есть всё-таки разница, Бахтиным, видимо, не ощущаемая. К тому же возрожденческий потенциал человеческой задницы он явным образом преувеличивает» (с.392).

Ну что тут скажешь — «зернистая» мысль, куда там Бахтину до такой глубины Коровашко! Может быть, автору стоило бы развить эту мысль, показать, чем отличаются, так сказать, «походы» в эти разные места…

Книге Бахтина о Рабле особенно не повезло, на неё Коровашко обрушивается с какой-то просто оголтелой критикой. Сравни: «При чтении “Франсуа Рабле”… трудно отделаться от ощущения, что тебе показывают какой-то не слишком отрепетированный фокус, в котором одно неизвестное пытаются объяснить через другое» (с.373). Бахтинская концепция гротеска «начинает теряться в каком-то странном иллюзорном мареве, заставляя читателей… бродить среди квазинаучных фантомов и призраков» (с.391).

К этому автор книги почему-то еще прибавляет совершенно нелепый и лишенный элементарного филологического вкуса разбор лермонтовского «Героя нашего времени» с точки зрения якобы бахтинских идей материально-телесного низа.

Бахтинское описание и понимание карнавальной субкультуры, разумеется, не бесспорно. Но спорить с этим можно по-разному. Для Вадима Кожинова книга о Рабле — «самая глубокая философия народа» (Диалог. Карнавал. Хронотоп. 1992, №1. — С.115). Но, скажем, А.Ф. Лосев в своей книге «Эстетика Возрождения» критикует Бахтина (его книгу о Рабле) не только как историк, но и как христианин. И, надо признать, его критика не лишена оснований.

Почему бы автору новейшей книги о Бахтине не продолжить эту линию критических размышлений своего выдающегося предшественника. Или хотя бы (в духе Бахтина) не вступить с ней в какие-то диалогические отношения. Но нет, ничего продолжать Коровашко не хочет, он хочет, видимо, делать свои собственные «открытия».

 

Коровашко не любит и не понимает Бахтина, из его леса он делает брёвна, чтобы сколотить из них балаган своей книги. Бахтинский лес большой, конечно, но зачем же делать из него такие балаганы?

Чтобы изучать лес, необязательно его рубить. Это, кстати, напоминает методику русской формальной школы: писатель с помощью определенных приёмов делает своё произведение (Гоголь делает «Шинель», Сервантес роман «Дон-Кихот»; Маяковский, связанный с формалистами, написал статью «Как делать стихи», а Р.Якобсон в статье «О художественном реализме» (1921) договорился до того, что слово надо изнасиловать, чтобы оно заиграло новыми поэтическим красками).

И не случайно поэтому Коровашко гораздо больше симпатизирует не Бахтину, а формалистам, принципиальным оппонентам Бахтина в 20-е годы. Настоящими революционерами в литературоведении были представители формальной школы, а вовсе не Бахтин: «Бахтин был ориентирован на сохраняющую преемственность традиций элитарную культуру, формалисты—на разрушение старых форм науки и искусство и создание новых. Идеал Бахтина — академический учёный старого типа (?!), идеал формалистов — активный участник современного литературного процесса или даже авантюрист в духе Шкловского…» (с.61).

Но если Бахтин был так старомоден, почему же его книги, его идеи стали событием для всего мира? Причём не только на Западе, но и на Востоке. И почему автор пишет книгу о Бахтине, а не о Романе Якобсоне?

О «революционности» Бахтина, кстати, высказывался в своё время (причём неодобрительно) М.Л. Гаспаров. Но и эта линия полемических размышлений Коровашко тоже не заинтересовала…

Мне кажется, при жизни В.Кожинова, С.Бочарова, Г.Гачева, Н.Панькова эта книга не могла бы появиться в серии ЖЗЛ. В каком-нибудь провинциальном или не таком престижном издании — да, возможно… Мало ли чего сейчас не печатают. Но еще несколько лет назад ответственные и профессиональные редакторы ЖЗЛ наверняка послали бы рукопись на экспертизу тем, кто знает не только что, но как нужно писать о Бахтине. Знают в отличие от Коровашко, кто такой Бахтин. И мне не пришлось бы писать эту рецензию.