Олег ЕРМАКОВ. ЕГОРОВА ИЗ ВОЙСКА ХОРОБРОГО. О двух стихах Натальи Егоровой

 

Олег ЕРМАКОВ

ЕГОРОВА ИЗ ВОЙСКА ХОРОБРОГО

 

В этом году у замечательного поэта Натальи Егоровой юбилей. Надеюсь, появятся статьи о её творчестве. А в этих заметках – читательский отклик на ее два стихотворения.

О стихах Натальи Егоровой мне приходилось писать (см. «Звенящая роза ветров», Русское поле, 2017 год, 6-й выпуск, moloko.ruspole.info/node/8466). В публикации этой было некоторое недоразумение. А именно, цитирую: «Автор сразу устанавливает некие знаки религиозности. Но всегда ли это оправданно? Не противоречит ли это известному предостережению от суесловия? Тем более, что порой та или иная священная строка звучит просто неловко. Ну, вот, к примеру: «Но ведь мы-то бессмертны, как Боги», – как ее понимать? Какие еще «Боги»? Или это отсылка к рефрену «Мастера и Маргариты»? Но у него все же так: «Боги, боги мои!»».

И вот, уже после публикации Наталья Егорова пояснила в письме автору статьи: «Конкретно о Вашем вопросе – что за боги у меня в "Берестяной грамоте" – это не Булгаков – это 81 псалом Давида – "Я сказал – вы – боги, и сыны Всевышнего – все вы; но вы умрете, как человеки, и падете, как всякий из князей". А потом в Евангелии от Иоанна это цитируется: "Иисус отвечал им: не написано ли в законе вашем: Я сказал: вы боги". Это слова об обожении твари – о том, что Бог каждого человека призвал стать богом».

Признаюсь, что забыл эти речения, да и смутила меня здесь заглавная буква.

Наталья, впрочем, писала об этом недоразумении без раздражения, что меня удивило. Известно, как легко впасть в немилость у человека творческого, а тем паче поэта. С этого началась наша скромная переписка. Ссылка на подборку и пришла в очередном письме Натальи, это стихи из журнала «Наш современник», опубликованные в четвертом номере за 2016 год.

И затеплился огонек давних юношеских чувств, воспоминаний. Ведь книги запоминают нас такими, какими мы бываем в те или иные периоды своей жизни. И стоит открыть ту или иную книгу, давно прочитанную, как былое возвращается. Речь о стихотворении «Прощание с Матёрой».

В те годы имена Распутина, Шукшина, Белова, Казакова, Трифонова были особым кодом. Читал – не читал? В зависимости от ответа распознавали людей. К этим именам почему-то неприменим был эпитет: яркий, модный. В них было что-то прикровенное. И вот это ощущение Егорова и затепливает в своем стихотворении:

И помним мы: когда входил Распутин,

Досужие смолкали разговоры,

И раскрывалось медленное сердце,

Ведь что-то было в нем всегда такое,

Чего не передать бессильным словом,

Но передать стоустой тишиной.

 

И ведь точно, была в Распутине эта странная созерцательная тишина. Не знаю, говорил ли кто-нибудь об этом. Но вот Егорова сказала.

И только тихий Валентин Распутин

Горит свечой на дальнем берегу.

 

Поразительный образ. На фоне Матёры – то есть затопленного целого мира.

А в рукотворных времени морях

Мелькают до сих пор, светя в глубинах,

То Китеж-град, то новая Матёра – Эсэсэсэр...

 

Хотя «не жаль мне, не жаль растоптанной царской короны» – сиречь символов КПСС, но как не жалеть потопленных деревень? И ведь это потопление продолжается. Потопление-разорение. Говорят, общемировой процесс, да от этого не легче. Кому нужна деревня? Убогая, отсталая, корявая... Тут вспоминается, как однажды Распутин сказал о пьяницах-бомжах, мол, да зачем-то они все-таки нужны. Удивительная фраза. Недавно мне довелось беседовать с педагогом и этнографом, руководителем туристско-краеведческого клуба «Гамаюн» Владимиром Ивановичем Грушенко в башне Маховой, где им создан музей «Смоленские украсы», и в ответ на реплику о «нерентабельности» деревни он заметил, что японцы думают по-другому, по специальной программе поддерживают деревни, традиционные занятия селян. То есть зачем-то японцам нужны деревни?

А у нас:

...Река сомкнула медленные воды

Над островом с забытой деревушкой,

Над лиственем, над кладбищем, над жизнью

Простых людей, не нужных никому.

 

А все-таки свеча Распутина горит. И этот свет уже неугасим.

О том же речь и в другом стихотворении – «Егорий Хоробрый». Это целая песнь!

Песнь дикого запустения: пустое поле, бурьян, сельсовет, как корабль на мели, реки, пашни мертвы, даже солнце мертвое. И в школе навеки закончен урок. Тоска и безысходность торжествуют.

Вот оно – пораженье великой земли.

Как тут не вспомнить «Слово о погибели Русской земли». Перекличка явная. Но у Егоровой как бы продолжение, ведь в «Слове...» о самой погибели ничего и не сказано, точнее, на фразе «обрушилась беда на христиан...» памятник и обрывается. А этой фразе предшествует дивное описание Русской земли, ее богатства, неповторимой природы: «О, светло светлая и красно украшенная...».

Егорова продолжает живописать эту беду. К слову, об этом она ведет речь во многих своих стихотворениях. Не нашествие Батыя, а скорее нашествие временщиков. В «Прощании с Матёрой» она об этом так говорит:

И знаем мы: нерукотворно время,

Но рукотворны дамбы и плотины,

Что перекрыли медленное русло

Природного течения времен.

 

Мы сами виноваты в происходящем. «О какой же победе заводим мы речь?» – изумляется автор, словно очнувшись.

И эта строка из «Егория Хороброго» резонирует со всем известным феноменом последнего времени: о победе в Великой Отечественной столько говорят, поют, кричат, что можно подумать, будто она случилась совсем недавно и по заслуге нынешнего президента.

Победа, победа, – а земля Русская в разорении лежит.

И тут же следует чудная по красоте строфа:

Лишь черемухи вымокшей брызжет покров,

Да на губы летит одуванчиков пух,

и Егорий Хоробрый пасет соловьев,

Соловьиного войска пастух!

 

Георгий, сиречь Егорий, в переводе с греческого языка — «возделывающий землю». Святой Георгий Победоносец – защитник веры, воинов. И вот здесь, на наших глазах и свершается возделывание земли и защита веры и воинов.

Где осот и крапива взошли на крови,

Там выходят поэты и песни поют

О священной Победе и вечной Любви.

 

Даже в самих словах о запустении – сила и щедрость. Откуда же она берется?

Ведь известно давно – кто посеет печаль,

Тот великою жатвою песни пожнет.

 

Из печали, веры и красоты, древних как Гомер, как мир. Разве не на печали взошли «Илиада» и «Одиссея»?

Потому и «клокочет, как колокол, древняя даль». Эта строка вровень с дымным дедовским большаком Твардовского из «Теркина». Мне сразу на ум она пришла, тем более, что совсем недавно по этому большаку и возвращался из похода. Тут вспомнились и заснеженные долинки ручьев, в которых и таится эта великая черемуховая сила – егорьевских соловьиных войск.

Эту подборку стихов получил, вернувшись из похода, как обычно, в край Твардовского, в окрестностях Загорья. Больше недели бороздил на лыжах щедрые снега, выпавшие на исходе зимы и в самом начале весны, ночевал на ручье Городец, слушая робких синиц и перекличку двух сов – через ручей – поздно вечером, уже при звездах. Дорогу, которую пересек на холме, где когда-то стояла деревня Арефино, а сейчас чернели одичавшие сады, так занесло, что никто и не решился за неделю по ней проехать. Охотники не могли проехать, кто ж еще заглядывает сюда?

 И, наверное, еще и поэтому услышалось мне эхо Загорья в «Егории Хоробром».

Но огнем самогоночка в кружке дрожит,

И о павших гармошечка плачет твоя.

 

У Твардовского:

Нет, жизнь меня не обделила,

Добром своим не обошла.

Ни щедрой выдачей здоровья

И сил, что были про запас,

Ни первой дружбой и любовью,

Что во второй не встретишь раз.

Ни славы замыслом зеленым,

Отравой сладкой строк и слов;

Ни кружкой с дымным самогоном

В кругу певцов и мудрецов...

 

Да и сам этот Егорий Хоробрый вдруг обретает черты не только святого христианского воина и мученика, но и бывшего нашего солдата, может, это в его руках гармошечка да кружка?..

И к нему, приглашенному в круг, обращен вопрос:

И скажи неутешную правду, сам-друг,

Где хранится Победа великой земли?

 

Через леса и звезды устремляется пытливая мысль, к Саваофу. И снова возвращается к земле, к соловьям в черемухах... Много соловьев, хотя и у одного в груди клокочет колокольная древняя даль. Грудь соловушки – а вмещает весь мир, космос. Это ли не чудо, не спасение? Так прозреть слово?

Если в Слове творящем запахан весь мир,

Значит, наша Победа посеяна в нем.

 

Понятно, о чем речь, точнее, о ком, уж мы сильны Пушкиным да Достоевским, Толстым да Твардовским.

Но всё же, все жё...

Но гниют разоренные сёлы без слов,

И без слов потрясённое сердце болит.

Да и ты, расплескав самогоночку вдов,

С партизанкой столетнею плачешь навзрыд.

 

И снова вспоминаются зимние черные сады исчезнувшей деревни Арефино, через которую лежал мой недавний путь... Да и Загорье, точнее Сельцо возле Загорья, тоже еле живо, наверное, памятью о Твардовском только и живо.

«Егорий Хоробрый» теперь будет сопровождать меня в походах. А весной, надеюсь, услышу и песни других его воинов в черемуховых долинках.