Сергей НОСОВ. БАЛЬЗАМ ВЫМЫСЛА И ЗАБЫТЬЕ СКАЗОК. Литература и реальность

 

Сергей НОСОВ

БАЛЬЗАМ ВЫМЫСЛА И ЗАБЫТЬЕ СКАЗОК

Литература и реальность

 

 

Если бы где-то (вообразим, что, на совершенно фантастической пока Всеобщей Торговой Ярмарке) существовал материально некий павильон «Продукты художественной литературы», то вывеску на нем следовало бы повесить именно такую, а не какую-нибудь попроще или же, наоборот, позаковыристей, поизящней. Если бы…

Но в известном смысле такая «Лавка товаров литературы» на нынешнем Всемирном Коммерческом Торжище, которым стал компьютеризированный современный мир, достаточно давно уже существует. Не будем шутить дальше, скажем, на тему (в российском варианте): «пенсионерам и ветеранам за новые грезы о прошлом – скидки 30%!!!»), а заявим совершенно серьезно: все воображаемое действительно существует! Причем, существует вовсе не «в известном смысле», а в смысле самом прямом и буквальном.

Воображаемое, кажущееся, грезящееся, чудящееся совершенно реально в духовном плане. В мире материи его, допустим, в данный момент все-таки нет (хотя мысли человека, например, теперь достаточно успешно пытаются фотографировать, а скоро, несомненно, изобретут и их какую-нибудь компьютерную, резонансную или иную томографию), но, тем не менее, в мире духовном все воображаемое существует с той же несомненностью как в мире материальном существует тот дом, в котором вы живете…

И ярких примеров тому – великое множество.

Возьмем хотя бы пример следующий – любовь. Причем, любовь обычная, простая, как протокольно теперь говорится, «половая любовь», любовь между мужчиной и женщиной, та, без которой как принято издавно верить, и реальная жизнь бедна, и без которой просто непредставима вся классика мировой литературы (школьных примеров насчет «половой связи» Данте с его Беатриче дотошно разбирать не будем).

В России это прекрасно понимал уже Вл. Соловьев, создавший целую философию половой любви, столь же поэтически утонченную, сколь и философски продуманную, изощренную.

Половая любовь для Вл. Соловьева – вершина индивидуальной жизни человека. При этом любящий, по Соловьеву, видит и ощущает влюбленным взором отнюдь не материальную реальность образа возлюбленной или возлюбленного, а тот образ, который создан его воображением. Вл. Соловьев писал: «При любви непременно бывает особенная идеализация любимого предмета, который представляется ему совершенно в другом свете, нежели в каком его видят посторонние люди. Я говорю здесь о свете не в метафорическом только смысле, дело тут не в особенной только нравственной и умственной оценке, а еще в особенном чувственном восприятии: любящий действительно видит, зрительно воспринимает не то, что другие».

Обратим внимание на последние слова Соловьева, что влюбленный «зрительно воспринимает не то, что другие», то есть действительно видит иную, нематериальную реальность, ту реальность, которой в материальном мире – нет. Причем, влюбленный способен хотя бы некоторое время и действительно жить в этой нематериальной реальности, принимать именно ее за подлинную действительность!

Близко знавший Вл. Соловьева как человека Е.Н.Трубецкой вспоминал: «С юных лет и почти до конца своих дней Соловьев провел большую часть своей жизни в состоянии эротического подъема». От себя заметим – не только Соловьеву подобный «эротический подъем» был свойственен: способны любить, любят и испытывают экстазы любви очень многие люди. Чуда или особой избранности в этом отнюдь не проявляется, но роль воображения, фантазии в созидании такого явления как любовь между мужчиной и женщиной огромна и по сути является решающей.

Любить же, особо заметим мы далее, можно, естественно, не только «лиц другого пола» (отнюдь не имеем в виду при этом столь модных ныне гомосексуалистов).

Можно влюбиться, например, в идею и тоже жить в ином, этой идеей рисуемом идеальном мире, которого другие, «непосвященные», не видят и не понимают.

Так, собственно, и делали утописты всех мастей – принимали воображаемое, грезящееся за действительное и благополучно жили «в мире ином», явно невидимом и нематериальном.

И продолжим далее – нередко все наши знаменитые и не очень знаменитые утописты, как известно, становились и фанатиками, делались более или менее агрессивными по отношению к тому реальному миру, который казался им безнадежно низким в сравнении с теми светлыми и идеальными мирами иными, в которых они духовно чувствовали себя своими и счастливо в сладких своих грезах пребывали.

То есть и, казалось бы, безобидные светлые грезы об идеальном мире способны порождать агрессию в отношении к миру реальному и всем кто в этом реальном земном мире «по факту» рождения пребывает…

Если же мы, однако, вдруг попробуем вовсе «отменить» любые фантазии и грезы, мы уничтожим этим не только любовь (заменив ее диким животным сексом), но и духовность вообще, оставшись наедине с бумажными деньгами, бездушными вещами, мертвыми предметами, а в лучшем случае – наедине (в этаком равенстве и тождестве!) с растениями и животными.

Собственно человеческое тогда в нас просто исчезнет, «растает как дым», кроме, разве, типичных именно для человеческих особей двух ног (редкие двуногие) вместо обычных в животном мире четырех лап или копыт.

Хотя если мы допустим нечто совершенно противоположное – полный произвол грез, фантазий и прочих случайных и не случайных порождений нашей одухотворенности, то тоже рискуем оказаться в этаком всемирном Голливуде, который, как известно (имеем в виду Голливуд реальный) и так давно является узаконенной и процветающей «фабрикой грез» всемирного и, как ни обидно многим противникам глобализации, общечеловеческого значения.

Чтобы было понятнее, что это за Новый Голливуд будет такой, если фантазии обретут полную и окончательную власть над реальностью, вспомним сталинскую Россию, где жили и «накануне коммунизма», и в воистину неописуемом (обставленном такими бодрыми песнями, такими жизнеутверждающими фильмами, таким неугасимым энтузиазмом!) советском счастье и в то же время то и дело «ни за что» погибали посреди ГУЛАГА от мучений и издевательств, а уж как днем и ночью дрожали от страха подобно осенним листьям под лощеным сапогом небезызвестного «усатого товарища» и его подручных!

Проще же говоря, сталинская Россия – одна совершенно реальная, огромная, всепоглощающая и чудовищная коммунистическая галлюцинация или греза, к которой привело как раз всевластие безответственных коммунистических (или большевистских, если быть совсем точным) фантазий, сказок и глупого вымысла.

То же, что даже самые соблазнительные и даже высокодуховные на вид фантазии бывают, увы, одновременно и безответственно глупыми на самом деле, и весьма вредными, в России почти всегда признавать упрямо не хотели…

Так, даже уже упоминавшийся выше наш знаменитый философ-мечтатель, Вл. Соловьев, не хотел же признавать, что любимая им «иная действительность», видимая глазами возвышенного воображения влюбленного, может вдруг нежданно-негаданно материализоваться и стать самой настоящей «здешней действительностью», с которой ты будешь мучиться так же, как мучается неисправимо наивный романтик-муж с пошловатой и распущенной женой-гуленой (что, на наш взгляд, с «соловьевцем» Александром Блоком в конце концов и случилось в итоге его законного брака со своей так называемой Прекрасной Дамой)…

Словом, жизнь, конечно, прекрасна и удивительна, однако, самые разнообразные, остроугольные и косоугольные, камни в этой нашей жизни – повсюду.

Не успел влюбиться, не говоря о том, что в девушку, – просто в грядущий миропорядок, как этот миропорядок, материализовавшись в действительности, начинает творить зверства «пуще прежнего»… Не успел освободиться от одной иллюзии, как уже попал в лапы другой…

И так, увы, «до самого конца»…

Остановиться же и не верить никаким фантазиям и грезам тоже никак невозможно – сразу же наступает полное обезличивание, обездушивание «всего и вся», полное отупение и мертвый покой, как будто кто-то очень большой и очень вредный вдруг нагло и навсегда тушит «духовный свет»…

Однако, вернемся к литературе и культуре.

Литература и культура это – прежде всего, мир нематериального. Иначе говоря, литература и культура – духовны, есть порождение духовного творчества, как бы степень возвышенности этого творчества в разных случаях ни оценивать.

Бездуховная культура – нонсенс или антикультура по определению. Думается, вполне очевидно, что без прямого участия духовности ничто – ни плохое, ни хорошее – в культуре создано быть не может.

Важно потому раз и навсегда осознать, что культура и литература – это апофеоз именно нематериального мира, его самое зримое (помимо религии) земное проявление.

В частности, у литературы сегодня уже может и вовсе не быть никакой «материи», то есть никакого бумажного, книжного текста или рукописи-машинописи. А то ли еще будет…

Когда-то литература, может быть, вообще превратится в некое, невообразимое ныне, компьютерное или иное действо…

Но при этом литература, если она «еще будет», навсегда останется сферой духа, сферой нематериального и все в ней (на ее условных «страницах») происходящее останется, прежде всего, вымыслом, плодом художественных фантазий и грез.

Так нужны ли, рассуждая глобально, человеку вообще эти грезы и вымысел литературы? – Нужны! Нужны так же, как надобны человеку грезы и сны как таковые, без которых человек – всего лишь средоточие животной плоти. Но…

Вместе с тем среди грез литературы бывают и откровенные кошмары, причем такие, которые имеют свойство быстро материализоваться и уже не услаждать жизнь, а угрожать ей и разрушать ее.

Мы, например, считаем типическим отражением ждавших своей материализации и чудовищных по своей сути революционных грез о новом мире, который сменит старый мир в итоге запланированного уже в умах революционных «действователей» всеобъемлющего политического и социального переворота, и знаменитый роман Достоевского «Бесы».

Уже во времена Достоевского революционные грезы тех, кто намеривался стать творцами нового мира, создали этот новый мир на уровне ментально и энергетически заряженного образа,   которому оставалось только при благоприятном стечении обстоятельств (а оно, на наш взгляд, не заставило бы себя ждать в любом случае) материализоваться.

Потенциально, как перспектива и в определенной степени как неизбежность, этот мир уже тогда, во времена Достоевского, реально существовал, но – еще только ожидая своего воплощения в физических формах.

И Достоевский просто, если угодно, как медиум, увидел это духовным взором и отобразил увиденное в череде художественных образов, наполнивших его роман «Бесы».

Причем, вновь особо подчеркнем, – этот пресловутый новый мир действительно уже и так, без вмешательства гениальности Достоевского, существовал в те времена в духовном пространстве человечества как образ или, если быть точным, как ментально и энергетически заряженное злонамеренное «облако будущего», способное воплотиться в настоящем, в материальной яви человеческой жизни в любой сколько-нибудь благоприятный для этого исторический момент.

И практически неизбежен вывод: любой литературный вымысел потенциально отнюдь не безобиден! Он, этот вымысел, всегда чреват тем, что может запросто «опрокинуться» в явь жизни, вдруг материализоваться в ней, сколь бы надуманным и нереальным первоначально ни казался.

Потому мы принципиально не согласны, например, с давним программным высказыванием Владимира Набокова, сформулированным им в курсах лекций перед американскими студентами: «Литература – это выдумка… Всякий большой писатель – большой обманщик». Литература и искусство, как это ни странно на первый взгляд, в известном смысле программируют и проектируют жизнь – в своих миражах, грезах, в своем море, казалось бы, «чистого вымысла».

Порой самые невероятные литературные грезы способны вдруг материализоваться в окружающей реальности к ужасу даже самих их создателей, не говоря уже о тех, кто эти злокачественные художественные грезы употреблял как «духовную пищу», увлекаясь ими, как дети увлекаются страшными сказками…

Думаем, что отец Павел Флоренский был прав, заметив в революционные годы «бесовское» у Александра Блока (в известной статье «О Блоке»). Блок духовно «считывал» где-то на просторах бушующего в России революционного бунта чисто «бесовскую вакханалию» в своей поэме «Двенадцать» и при этом не ужаснулся как Достоевский перед личинами распознанных им «бесов», а в экстазе попытался слиться с революционной «бесовской оргией», отдаться ей…

Что в итоге получилось, мы хорошо знаем – и по печальным реалиям последующей российской истории, и по печальной жизненной судьбе самого наслушавшегося «голоса революции» Блока.

Обратим внимание вместе с тем, что в случае названных двух выдающихся русских творцов-писателей, Достоевского и Блока, кошмарные грезы, которые они так ярко отобразили в своем творчестве, были созданы и, так сказать, «засланы» в духовный мир все же не ими самими.

А вот в одном из романов Евгения Вагинова его герой, Свистонов, сочиняет и сочиняет… и в конце концов сам попадает в роман собственного сочинения. И это – уже изображение заблудившегося в собственном личном вымысле, в собственных фантазиях и грезах человека. Таких же людей – великое множество.

Причем, «своими» для подобных заблудившихся в вымысле людей становятся в огромном большинстве случаев (за бедностью собственного воображения) какие-нибудь взятые напрокат литературные грезы, художественно оформленные политические или эротические фантазии…

 

Потому создание абсолютно любой «фабрики грез», на наш взгляд, – дело далеко не безопасное, хотя порой, конечно, для сильных мира сего весьма выгодное.

Мы бы даже предусмотрительно написали такой, например, плакат перед входом в современный «рыночный» (особенно дешевый, «в мягких обложках») литературный мир: «Осторожно – чистый вымысел!». Или же другой, более нетрадиционный по идейной «ориентации»: «Берегите себя! Бесконтрольные фантазии и грезы опасны для здоровья!».

К чему же мы все-таки призываем? – К обыкновенной творческой целомудренности в сочинительстве, к преодолению писателями необычайной художнической распущенности при создании всевозможных вымышленных, насквозь иллюзорных миров, в которых писатель желает прописать хотя бы на время и самого себя, и своих читателей…

Вместе с тем необходимо все-таки признать, что обычно, в исторически зафиксированных случаях, «классический» литературный вымысел, конечно же, служил в основном добру и, причем, – именно творчеству добра, творчеству светлых реалий человеческой жизни, которых, «не будь литературы», и вообще бы, вероятно, не существовало.

Один из мыслящих современных авторов, Ирина Светлова, удачно заметила в «Новом мире»: «Религия маскирует вопросы, наука порождает бесконечное количество новых, и только искусство стремится создать иллюзию ценного гармоничного мира, так необходимую для поддержания мыслящего существа во вменяемом состоянии» («Новый Мир», 2014. №12, «Постцинизм Сорокина»). Полностью согласиться с такими словами очень соблазнительно. Только обратим особое внимание все же на следующее в цитированном отрывке: «искусство стремится создать иллюзию ценного гармоничного мира…». Не просто иллюзию! Искусство создает реальный, пусть первоначально и «вымышленный» прообраз вожделенного идеального мира, который на самом деле легко может воплощаться и издавна воплощался во многих своих компонентах в реальность человеческого существования!

Вновь вспомним «вершину индивидуальной жизни» (по Вл. Соловьеву) – половую любовь. В интересной работе «Подражатели», опубликованной недавно в журнале «Звезда» (2014, №10), известный современный автор, Александр Жолковский, приводит следующий, почти классический, список «архетипов» литературной (т.е. русской литературой отображенной) влюбленности:

«Татьяна воображает себя героиней всех читанных ею романов («Евгений Онегин»);

Марья Гавриловна из «Метели» «была воспитана на французских романах, и следственно, была влюблена», а при объяснении с Бурминым вспомнила письмо Сен-Паре;

Герман копирует признание в любви к Лизавете Ивановне из немецкого романа («Пиковая дама»);

Печорин в «Тамани» увлекается контрабандисткой потому, что она напоминает ему ундину Ламотт-Фуке, Миньону Гете и героинь новейшей французской литературы («Юной Франции»)…».

Вывод же Александр Жолковский вполне обоснованно делает из подобного перечисления «архетипов» влюбленности следующий: «Все это восходит к прародителю европейского романа «Дон-Кихоту», герой которого во всем, включая любовь к прекрасной даме Альдонсе/Дульцинее, руководствуется прочитанным».

Вместе с тем стоит все же признать и подчеркнуть и следующее: как Пушкин, так и Лермонтов, что бы ни говорили те или иные нынешние литературоведы о чисто литературных истоках их творчества и его важнейших подражательных компонентах, все-таки, бесспорно, изображали – причем, более или менее правдиво – русскую жизнь их эпохи, а не просто искусно воссоздавали в своих творениях те или иные литературные образцы или руководствовались собственным совершенно произвольным вымыслом.

Значит же это, что и та любовь которую и Пушкин, и Лермонтов в своих произведениях описывали, была ими хотя бы частично все-таки «взята из жизни», из русской жизни их эпохи.

Это же в свою очередь свидетельствует о следующем: со времен Дон-Кихота мировая литература со всей несомненностью властно материализовывала в реальности человеческого существования на земле романтическую любовь мужчины и женщины, хотя эта любовь изначально в огромной степени являлась, вероятно, действительно романтическим «чистым вымыслом» самой литературы.

Вот вам и мнимая зыбкость, так называемая «невесомость» плодов литературного вымысла!

Нет, как раз устойчивое представление о неспособности литературного вымысла стать «плотью и кровью» реальной жизни, материализоваться в окружающей человека действительности и есть иллюзия!

После же такого заявления просто неизбежно вновь констатировать и следующее, весьма актуальное сегодня: продукты любого художественного вымысла имеют свойство «заражать» своим содержанием реальную жизнь, происходящее только «на страницах литературы» имеет свойство порой парадоксальным, непредсказуемым и не всегда приятным образом материализовываться в окружающей нас жизненной реальности.

В одном своих пронизанных ностальгией по истинно прекрасному и возвышенному эссе Александр Мелихов весьма проницательно заметил: «Подозреваю, что поэзия и есть наследница сказки в нашем мире, тщетно пытающимся быть рациональным…» («Звезда», 2014, №9, «Поэзия и сказка»). Со своей стороны добавим: не только поэзия, но и вообще литература есть наследница сказки в нашем мире, тщетно пытающимся быть рациональным…

Сказки в мировой культуре есть исторически закрепленный опыт духовного общения и единения человека с миром чудесного, когда чудесное оказывается не только ближе и понятнее, роднее, но и – неизмеримо материальнее, зримее, осязаемее… Именно тогда чудесное становится, помимо прочего, и потенциально способным к воплощению в объективной реальности нашего существования!

Сказка является в известном смысле коренным «архетипом» литературы вообще, литературы «всех времен и народов». Литература всегда и всюду в конечном счете только и делала, что по мере сил подражала и подражала волшебной сказке…

Вернуться в старые добрые времена, вернуться к сказочным истокам литературы – несомненно лучшая из всех возможных «историческая цель» в нынешнюю с виду бескомпромиссно рациональную и меркантильную эпоху «всеобщего рынка».

Причем, возвратиться к истокам – отнюдь не значит вновь и уже старчески «впасть в детство»… Ведь, хотя прогресс, вроде бы (в материальных формах организации жизни, по крайней мере) и существует, жизнь все равно кружится и кружится по спирали, что на самом деле – прекрасно.

 

Только стоит все же помнить: есть и глупые, есть и страшные, жуткие сказки. И потому не все сказки заслуживают того, чтобы их, как в старой советской песне пелось, «сделать былью». Особенно в России.