Алексей ГУБАРЕВ. РАСКОЛОТОЕ ОТРАЖЕНИЕ. Стихи

 

Алексей ГУБАРЕВ

РАСКОЛОТОЕ ОТРАЖЕНИЕ

 

ДАЙТЕ ВОДКИ

То ли нынче утопиться, то ль повеситься:
В сердце празднует неясная тоска.
Понадумалось спросонок, понагрезилось…
И пахнула свежим запахом доска.

Из угла икона пялится улыбчиво,
Скорбь упрятав под мерцание свечей.
Крест нагрудный к странной боли неотзывчивый,
Не разборчив он и к проискам чертей.

Дайте водки! Дайте воздуха холодного!
Душу распалить и тут же затушить.
Все задумки молодые благородные

Этой ночью приказали долго жить.

То ли нынче утопиться, то ль повеситься…
Что случилось не понять, не разобрать.
Сердце бедное колотится, прям бесится.
И вином его, заразу, не унять.

Шибанула в глаз слеза, но снять замешкался:    
Грудь сдавило, в горле встрял горячий ком.
На вожжах ли мне пойти в конюшню вешаться,
Или ночью упокоиться прудом?

А потом, в аду за страшный грех изжаренным,
Накатать тот незаконченный сюжет,
Где пичуги будут собираться стаями
И молебны поминальные свистеть.

Дайте водки, дайте воздуха холодного!
Распалить огонь нутра и затушить.
Ах! задумки молодые благородные,
Отчего вы приказали долго жить?

 

ОТРАЖЕНИЕ

Чёй-та нонеча не по себе мне сталося.
Раздышаться бы да крепкого хватить.
Из всех радостей всего-то и осталося,
В драбадан нажравшись, прошлое забыть.
Светит месяц, поливает ряску золотом.
По пруду играет, волны теребя.
А я вижу – отражение расколото.
А я вижу в нем расколотым себя.

Бьется отблеск, норовит на берег выскочить.
По глазам стреляет, что-то говорит.
И при этом, словно недотёпа-выскочка,
То прозрачно, то оранжево горит.
Светит месяц, по пруду разливши золото.
Я сижу, как будто нечто обретя.
А напротив отражение расколото,
И я вижу в нем расколотым себя.

Так и тянет алкоголем душу вытравить,
Да забывшись в отражение нырнуть.
Только прошлое ничем уже не выправить,
Даже если этой ночью утонуть.
Светит месяц, сыплет розовое золото.
По воде веслом беззлобно колотя.
А я вижу – отражение расколото.
А я вижу в нем расколотым себя.

Чёй-та нонеча не по себе мне сталося.
Чёй-та тянет с головою в темный пруд.
Из всех радостей всего-то и осталося,
До слюней нажравшись, в месяц занырнуть.
Светит месяц, зазывает в брызги золота.
По пруду играет, волны теребя.
Ах, душа моя, пропаща и расколота,
И как месяц тот – расколотый и я.

 

ОБОРВАННЫЕ СТРУНЫ

Я бы спел, да оборвали струны.
Оборвали так, что не связать.
Кто-то так хотел, чтобы я умер.
Чтоб не слышали. Не знали, как и звать.

Я бы спел, да застудили голос.
Застудили так, что только хрип,
А не изумительное соло…
Словно утопающего крик.

Пусть оборваны гитары струны!
Пусть сорвали звонкий голос в хрип.
Всё равно моё немое соло

Разнесется, как победный крик.

Разольется золотом светила,
Обольёт сердца людей теплом,
Словно ветром насквозь прохватило

И умыло проливным дождём.

Ах, сентябрь! пусть не бренчать гитарой.
Пусть неслышно, но тебя спою.
В тусклой позолоте тополь старый
Тихо шепчет молодость мою.

Тонкобокий месяц благосклонно
Шелестящий слушает обман,
Будто я когда-то был нескромный,
Будто бы кутил и дрался там.

Ничему не верьте. Всё пустое.
Правду лишь один я знаю сам.
Оттого ночами в голос вою,
Оттого и жизнь напополам.

Мне бы спеть, да оборвали струны.
Оборвали так, что не связать…
Может потому я и не умер,
Потому не знают как и звать.

 

ПЕЛ ПОЭТ

Разговаривали травы на поляне.
Золото впивалось в изумруд.
Пел поэт известный, но не самый.
Пел о том, что чувства не умрут.

Этот человек, немного странный,
Не случайно оказался тут.
Водружал он над цветами знамя,
Под которым лучшие идут.

Ноги, в этот зоревый час ранний,
В изумрудно-золотистый жгут

Оплетал бродяге на поляне
Сказочный зеленорукий спрут.

Разъедал глаза балбесу запах,
Губы иссушал беспечный цвет
Трав, тянущих грустно к небу лапы,
К солнцу, льющему бесценный свет.

И поэт, воскинув кверху руки,
В голубую-голубую даль

Прошептал исполненные муки
Строки про бездонную печаль.

Эти строки розовой каймою

Улеглись по тихим облакам

И в ответ тирадою немою
Пролились молящимся глазам.

Приутихли травы на поляне,
Набежала тень на изумруд.
Спел в лесу поэт, поэт не самый…
Спел о том, что чувства не умрут.

 

НЕВЕДОМЫЙ ОГОНЬ

Словно из безмолвного огнива

Высекая сказочный огонь,
Стелет лошадь с розовою гривой,
А поодаль золотистый конь.

Ах, луга июльскою порою!
То ль забылся в радужном бреду,
То ли мама тихою ладонью

О вихры коснулась поутру.

Не зову нечаянно проснуться,
Тихой песней надорвав глаза.
И стараюсь глубже окунуться

В их немые уху голоса.

Странный хор тяжелою росою

Осыпает радостную грусть.
Ею плачу, ею сердце мою,

Обещая, что еще вернусь.

От безумия упав ничком,
Ткнусь тоскою в буйство ароматов,
И зайдусь рыданием о том

Что ушло навеки, без возврата.

О, вагины полевых цветов,
Мне бы вас без устали, без продыху...
До изнеможения е...ть, без слов,
Одуревши на медвяном воздухе!

Сыплет цокот золотистый конь,
Машет лошадь розовою гривой,
О, души неведомый огонь!
Ах, лугов безмолвное огниво!

 

МОЕЙ ОТРАДЫ ГНЁТ И МУКА

Моей отрады гнёт и мука
Полян таежных тихий свет,
Лугов болезненная скука,
Обманчивый набравших цвет.

Займется ль розовое пламя,
Родится ль золотой огонь,
Кипрейное ли вспыхнет знамя,
Ржанёт ли пижмогривый конь –
Недолго радости беситься.
Недолго сыпать лошадям
В июльский зной, и веселиться
В кустах пичугам там и сям.

Прольется белых глаз прохлада;
Зардеют клены. Обожгут
Рябины ветви и отрады-
Цветы, как листья отомрут.

Померкнет буйство ярких масок,
Уймется скоротечный бред
Дурманящих, нестойких красок.
Прозрачней, реже станет свет.

И мой каурый не взыграет,
Не звякнет медью бубенцов.
Как быстро жизнь, однако, тает!
Как много не отыщешь слов.

А мне б запеть, или молитвой
Зайтись на маковую резь…
Но вены перерезал бритвой,
На самом взлете вышел весь.

А где-то ржут под плетью кони,
Кровь обжигает свист лихой…

И я кнутом, да в кровь гнедого,
Со злобою, с оттягом бью…
Но не лечу. И тяжко стонет
Хромой каурый, пристяжной…

 

* * *

                                                       N…ой

Простите, что я вас не беспокою.
Что делать – вас, увы, обрёл другой.
Вы, верно, любите его. А я того не стою –
Непризнанный поэт ведь звук пустой.

Простите; есть за что просить прощенья.
Я преступил законы естества:
Вы жаждали игры и обольщенья,
А мне претит бестактность удальства.

Я вас люблю той тихою любовью,
Которая присуща матерям,
Сидящим в час ночной у изголовья

И гладящим мальчонку по вихрам.

 

Незримому счастливое не тронуть,
Не разорвать чувств искренних союз.
Когда смеются двое, третий стонет

Не смея опорочить брачных уз.

И посему, взор обращая небу,
Молю: не знайте о моей любви….
А что я был – сочтите, будто не был,
От лишних распрей душу оградив.

Нелепую любовь мою простите,
И что не к месту так преступно тих.
Но приведётся, всё-таки прочтите
Непризнанной руки неловкий стих.

 

* * *

Ах, зачем я гнал коня?
Плетью так стегал,

           что хлопья пены с крупа.
Так, что с губ тягучая слюна…
И загнал коня. Как это глупо!

Конь, мой конь с просевшею спиной,
Загнанный нагайкой, непокорный.
Нет, не отпоить тебя водой,
Не вернуть и прыти лани горной.

Не меня ты слушался, а плеть.
Дай-то волю, седока б о землю,
Не желая под кнутом лететь.
Но летел, в клочки взрывая землю.

А сейчас и хочешь понести,
Да куда!.. Загнал тебя хозяин.
И на бойню мыслит отвести,
Сострадания не ощущая.

Не взбрыкнуть малиновой зарей,
Не лететь со ржанием над степью,
Непокорный, загнанный зверь мой
Жгучей кожаною плетью.

Ах, кандальная твоя душа!
Нет, чтоб табуном гулять на воле,
Продали тебя за два гроша.
Но не знали, что ты стоишь боле.

Потому, как вор на образа,
Как ни пыжусь, всё не пересилю

Заглянуть в печальные глаза,
Что меня из-под кнута любили.

Конь, мой конь, зачем я гнал тебя
Плетью так, что хлопья пены с крупа,
Так, что c губ тягучая слюна…
И загнал тебя... Как это глупо!

 

НЕ ОТРЕКУСЬ

Я не поэт, а гость случайный Лире,
Но и в моей душе таится Русь.
Не верю, но бросаю взор на святцы,
А в страшный час крест налагать берусь.

И не один подобный в этом мире

Кричит: «Без Бога обойдусь!».
Но каждому хоть раз святые снятся,
Нет-нет и я на образ обернусь.

Но мне знамение святое –
Кипрея розовая грусть,
Бранчливого ручья прохладца

И ельника чуть слышимая хрусть.

Ах, кабы видеть дальше, шире!
За тихую сапфировую синь.
Быть может, лошади мои хромые

Хватились из последних сил рысить…

 

Но не поэт я, а случайный Лире...
А срок настанет умереть за Русь,
Я заору на всю округу: «Братцы,
От Родины своей не отрекусь!».

 

ОТРАВИЛА

Отравила! И пропал навеки.
И всего-то хватил глоток.
А когда-то лакал в лунном свете,
Как березовый хлещут сок.

Жадно пил, прогорая в пепел.
И метался, что в клетке зверь.
А вот нынче и мир не светел
И луна не зовет теперь.

Всё пропитано чудным ядом,
От которого стынет кровь.
И особенно с нею рядом
Понимаю, как нездоров.

А-а-ах, нелепица! Вот, досада;
Чую – сердцу сготовлен нож.
Где свободы моей услада?
Отчего с прокаженным схож?

Эта хворь, будто пьянка в одурь,
Да, подравшись, без шапки в дверь…
И пропасть, утеряв дорогу.
Околеть у плетня в метель.

Отравила! Пропал навеки!
Видно зелья хватил глоток,
Иль чего обронил в лунном свете,
Как береза из раны сок?

Только сердцу с того отрада,
Сладко жмут синих глаз тиски.
Ах, нелепица! Ах, досада!
Ах, любовь! Это, верно, ты…

 

* * *

Ох и стиснуло! Незадача.
Будто в гибельной топи увяз.
Глупой блажью беззвучно плачу
В глубине азиатских глаз.

Но молить: «Отпусти», – не смею.
В радость пусть и пустая боль.
Знаю, писано –  не тебе я,
Но желанна мне эта хворь.

Заболеть на ветрах Анивы
Нежной грустью восточных губ,
Значит, смертному быть счастливым.
Знать, Всевышний не так и скуп.

Потому под свинцовым небом
У течения Сусуи
Словно нищий, просящий хлеба,
Поднимаю глаза свои.
 
И неслышно скользящим тучам
Воздаю за немой обман

Благодарственный гимн за случай,
Что неведанной силой дан.

А потом в глубине аллеи,
Растворивши вином печаль,
Под кленовою акварелью
Закричу: «Ничего не жаль!».

А что тронула сердце плачем
Глубина азиатских глаз,
Пусть считается – наудачу
Вынул козырь в последний раз.

 

СМЕЙСЯ

Смейся, глупый, над третьим лишним.
Отступившее сердце жги.
И твоё под такой же вишней
На улыбке моей сгорит.

Так же будешь щекой горячей
Холод пить из её ветвей.
И не будет, поверь, иначе.
А случится – так не жалей.

Жизнь, дружище, большая пакость –
Сходу счастья не разобрать.
А откуда такая напасть,
В жилу вытянись, не узнать.

Срок настанет и мне смеяться
Над склоненной твоей головой,
Что позволил тебе остаться
С тем, чем впрок изболел душой.

Пусть не пил я из этой чаши,
Только в каждом сосуде дно.
Повезло выпить зелья раньше,
Раньше выветрится оно.

А когда отойдет похмелье,
Отобравшее много сил,
Проклянёшь колдовское зелье,
И поймешь, что напрасно пил.

И с тоски, подгулявши крепко,
В час под утреннюю росу
Прислонишься к вишнёвой ветке
И прольёшь, как и я, слезу.

А покуда тот срок не вышел,
Насмехайся над тем, кто бит.
Ведь твоё под такой же вишней
На улыбке моей сгорит.

 

* * *

Звездочка упала на погон.
Маленькая-маленькая, третья.                                       
Словно обронил посмертный стон.                            
Тот, который сгинул в лихолетье.

Ах, как многого лишила ты,
К пиру отощавшая обида;
Погорели детские мечты
От того, что кем-то отодвинут.

Золотом упала на погон
Так чужая сердцу недотрога:
Знать не раз мой ангел бил поклон
За грехи лишенца в пояс Богу.

Младшая сестрица двум другим,
От судьбы надменная усмешка…
Но, ведь, в общем, был я неплохим,
Только выделялся слишком резко.

Не кручинься, старший лейтенант.                               
Не гори ночами понапрасну.                                                
В голос запоёт и твой талант,                               
Хоть и много лет затёрт безгласым.

А вот эта тягостная блажь,
Как на Русь ложится снег пушистый,
На твои погоны улеглась,
Чтобы звонко спеть о том погибшем...

Звездочка упала на погон –
Маленькая недотрога, третья.                                       
Знать и мне ронять от боли стон                           
Битым этой золотою плетью.

 

ПРОЩАЙ!

Я с любовью прощаюсь навеки!
С той, которой горел много лет.
Мне теперь наплевать где ты, с кем ты,
И до грусти совсем дела нет.

Нынче я не печален, как прежде:
В осень пышет весна на губах.
И о лик твой уже не обрежусь
В раньше душу тревожащих снах.

Всё прошло. Отгорел я тобою;
Горьким думам не высечь слезы.
Потравила меня ты с лихвою,
Словно яд от укуса гюрзы.

Видно, ангел избавил от хвори:
Отстрадал я своё, отстрадал.
Знать, другой заболею я вскоре,
Той, которую Бог приписал.

И не жаль в пепел лет прогоревших
На костре безответной любви;
На звезде тонкий месяц повешен,
Что когда-то дурманом обвил.

Я прощаюсь, и сердце без стука
По-иному взирает на мир…
Ах! за что я прекрасною мукой
Годы душу напрасно травил?

 

МЕСЯЦ УТОНУЛ

Детский смех по речке льётся.
Звон щекочет берега.
У воды недолгий оттиск
Отпечатала нога.

Солнце за гору.  Утихло.
Гомон глуше зазвучал.
Засияв над зыбью рыхлой
Месяц церковь увенчал.

Сбросил тонкую дорожку
От надглавного креста
По стремнине и – немножко –
В тень просевшего моста.

Послонялся в огородах,
Облизал душистый стог.
Оступившись, ткнулся в дроги,
На скамье оставив клок.

Пошатнулся и с разбегу,
Где дремавшие буйки,
Тихо шлепнулся об реку,
Расколовшись на куски…

Ребятня дрожит с испугу.
Потемнел на церкви лик.
И по дьяконово ухо
Резанул ребячий крик

Дети в бег водою брызжа,
Будто кто с реки их сдул,
Вылупя вовсю глазищи:
– Тятя, месяц утонул!

 

ТЫ НЕ МОЯ

Ты не моя – такая свыше прихоть.
И, в стельку пьян, букет дарю не той,
Которая во снах приходит тихо
И душу трогает прохладною рукой.

Ах, эти редкие, недолгие касанья…
Как будто в сердце раскалённый прут
Исподтишка вонзает некто тайный,
Как в спину Цезаря клинок продажный Брут.

Ты не моя – наверное, я проклят.
В глазах давно освоилась зима.
Как жадно нищий подбирает крохи,
Так я дурею, голову сломя.

Придёт пора – послы иного мира
Сведут на исповедь к святому алтарю,
Где, в образа уставя взор остылый,
За чистый гнев скажу Творцу: – Благодарю.

 

ПЛАЧЕТ ГРУША

Мутными обвесившись слезами,
Груша под окном

На резные проливает ставни
Горе серебром.

Сыплет девой жемчуг непорочный
С каждого листа,
Почерневшие узоры мочит,
Ветви опустя.

Не по сроку желтыми листами
Устелила двор,
Еле-еле шевеля устами,
Напевает вздор.

Тешит сердце шепот: пой, старушка.
За меня страдай.
Все мои душой своею русской
Беды отрыдай.

Отрыдай сердечные утери,
Мутной грустью плачь.
Лишь одной, одной тебе доверю
Ворох неудач.

Что листы не к сроку обронила,
Шибко не горюй,
Жизнь, поверь, и мне не раз дарила
С ядом поцелуй.

Мутными наполнившись слезами –
За не всякую, –
Уперевши лоб в резные ставни,
Также плакал я…