Исраэль ШАМИР 
Исраэль ШАМИР
РОД МЯТЕЖНЫЙ
О книге прозы Сергея Шаргунова «Свои»
Встреча с Катаевым не прошла бесследно. Сергей Шаргунов, написавший биографию Валентина Катаева, поддался странному, но безусловному обаянию автора «Алмазного венца». Его новая книга «Свои» во многом написана под знаком поздней прозы Катаева, – отличный метроном!
Особенно хороша повесть о предках автора. Калейдоскоп интересных фигур из русской истории – от бояр времен Годунова, подымавших Углич за пролитую кровь царевича Димитрия и сосланных в Орел, до мятежных дворян 19-го века, друживших с Марксом и шедших в Сибирь, и до бунтовщиков новейшего времени. Они не только французской булкой хрустели. Шаргунов отвергает сословное чванство новоявленных графьев, презирающих «быдло». Предки рассказчика – дворяне – были революционерами и любили Россию и её народ, и потомок от них не отстал.
Вот Владимир Русанов, участник Рабочего Союза, испытал тюрьму и ссылку, учился в Сорбонне, затем вернулся на родину и стал полярником. Исследователь Севера, пересекший Новую Землю пешком и сгинувший в тундре вместе со своей женой-француженкой, этот прадед рассказчика – один из образцов в его жизни. Николай Русанов дружил с Тургеневым и встречался с Энгельсом, а затем с Лениным и Плехановым. Талантливый журналист, он остался в эмиграции в Европе. А другие герои и предки участвовали в революции и в гражданской войне с обеих сторон – были и красные, были и белые, и за царя, и за советскую власть.
В советские годы среди предков героя-рассказчика были и писатели, и поэты, и оперные певцы, и отчаянные вояки, как внук индианки с Аляски Борис Левин, любивший войну и погибший на Финской. Сергей Герасимов, актер, режиссер, поставивший «Тихий Дон», – наверное, самый знаменитый из упомянутых в книге, а может, Анастасия Цветаева, страдавшая не меньше своей сестры-поэтессы.
Завидовать не приходится даже этой русской советской знати – они знали и обыски, и аресты, и страх смерти, и годы лишений. Хотя они родились с серебряной ложечкой во рту, эта ложечка не раз исчезала, хоть и возвращалась, – таков лейтмотив повести.
А со стороны отца – крестьянская русская семья, которая породила странный плод, отца автора. Поэт и переводчик – неутомимый Гуггл нашел несколько его переводов, благодаря странному имени Винцент Шаргунов – тоже был мятежником и неслухом, настолько, что в советские годы стал священником и преподавателем Духовной гимназии.
Наш герой появляется на перекрещении этих двух орбит – русской советской художественной элиты и крестьянского сына, принявшего духовный сан. Все эти разнообразнейшие люди описаны несколькими мазками, сжато и впечатляюще, так что возникает одна картина – России нашего времени.
Мятежный род – не заданная объективная реальность, не навязанный обстоятельствами факт биографии. Мог писатель по-другому поставить акценты, всё повернуть наоборот, и представить свой род образцом верности и покорности власти. Мог подчеркнуть большевиков, мог выделить охранителей, мог усилить военное служение. Хотя факты – казалось бы, факты и от нас не зависят, писатель создает свою вселенную отбором фактов. Видимо, не случайно депутат Госдумы Сергей Шаргунов представляет коммунистов – а не, скажем, ЕдРо, – но коммунистов нового поколения, примирившихся со своими белыми предками.
Поколению Шаргунова достались интересные годы. Им было по десять лет, когда рухнул Советский Союз, они взрослели в девяностые, вступили в путинскую эпоху в двадцать лет. Его успел благословить священник Мень, он встречал генерала Льва Рохлина, Щекочихин звал его в Рязань, Тальков пел – все они погибли, как и многие другие герои книги. Это были годы интересные, но непростые.
В своем предыдущем романе «1993» Шаргунов выводит роковой девяносто третий, год расстрела парламента и установления диктатуры Ельцина, год, который он лично застал ребенком, и перекидывает мостик к Болотной, когда ему было около тридцати.
В «Своих» мы узнаем, что в 1993 отец автора порвал со своим прежним либеральным окружением. Те поддержали Ельцина, а он не смог – «он был крепко связан с простонародной жизнью, сочувствовал униженным, оскорбленным, отверженным».
Вера в чудо – отличительная черта новой книги Шаргунова. Героев посещают видения, чудесным образом находятся и пропадают предметы, чудесные спасения приходят им не раз. Его чудеса – не фантастический реализм, к которому мы привыкли, но жизнь на краю духовного мира, который не только граничит с обычным, материальным, но и тесно переплетается с ним. Недаром он рос в священнической семье!
Одна из трогательных миниатюр – детство поповича, в компании других поповских сыновей и дочек, лепят снежки и пуляют в снежных баб – и друг в друга. И хотя Сергей Шаргунов рос на стыке артистической интеллигенции и зарождающегося священничества, он видит своих товарищей по играм на точно отмеренной дистанции – не слишком далеко, не слишком близко, а прямо в меру. Замечательны и немногие страницы, посвященные жене и сыну – редкий писатель отважится допустить читателя прямо в свой интимный мир, но и тут чувство меры не покидает рассказчика.
В сборнике – несколько рассказов из жизни наших современников. Вот ветеран, из последних сил караулящий заброшенный аэродром в тайге. Все ушли, проходимцы хотят и эту полосу бетона захватить, но он ее удерживает и чистит от снега, хотя – кому это, казалось бы, нужно? И тут приходит шаргуновское чудо – самолет с отказавшими двигателями идет на вынужденную посадку и спасается благодаря этой уцелевшей полосе и благодаря подвигу ее последнего охранителя.
Замыкает книгу рассказ о последних днях Катаева, героя предыдущей книги Шаргунова. Великому русскому писателю было нелегко – после публикации своих замечательных мемуарных книг на него ополчились многие из числа прежних друзей. Это короткий скетч как бы суммирует биографию Катаева – в нем есть и его воспоминания о бурной молодости, и встречи с давно утраченными друзьями и подругами, и долгая старость, когда каждый день в дневнике прибавляется одно слово: «Живу».
Талант Шаргунова – несомненный, хоть и неброский, убеждает нас в том, что автор – очень хороший человек. Возможно, слишком хороший, чтобы стать большим писателем, потому что большие писатели редко бывают хорошими людьми. Но писателей много, а хороших людей мало, так что человечество по большому счету выигрывает.