Андрей РАСТОРГУЕВ. ПО ВЫСОКОЙ ВОДЕ. О новой книге стихов Нины Ягодинцевой

 

Андрей РАСТОРГУЕВ

ПО ВЫСОКОЙ ВОДЕ

О новой книге стихов Нины Ягодинцевой

 

Когда земля оказывается страшной и зыбкой, опираться приходится на высоту.

Вода в тексте, как правило, не приветствуется. Однако, во-первых, не всякая. В сочетании с эпитетом «высокая», который добавила к ней в заглавии своей новой книги Нина Ягодинцева, она тут же проявляет глубину и многообразие смыслов. Основной, разумеется, – половодье, которое возвещает настоящую весну. Однако вместе с радостью в нём содержится и угроза.

Кроме того, высокая – это, конечно, и поднявшаяся над будничным дном. Но отнюдь не сама собой способная избавиться от всякого плавучего мусора. Тут потрудиться приходится – и не только автору, но и читателю. До пота духовного.

Во-вторых, достигший опять же высокой степени мастерства автор являет редкую способность сочетать доводимую едва ли не до предела насыщенность стиха с легкостью летучего сплава. И опять же искусно вытягивает и доводит до финального завершения все нервные ниточки образа, проступающие в начале.

Вот уже первое – и ключевое стихотворение книги, ее зачин и зародыш.

Время бесснежья, сумерки бездорожья...

Только и светит сердцу, что искра Божья –

Звёздочка, фонарик, сырая спичка,

К белому свету спасительная привычка...

 

Предзимняя обездвиженность не равна безвременью, ибо часовая стрелка «...Мчится по кругу, за веком не успевая...». А та же искра сыра и вспыхивает перед привыкшими к сумерками глазами только на миг – но «...обжигая / И навсегда убеждая: она живая!..».

И – то самое финальное разрешение, естественным, природным образом сводящее все рождённые в первых строках линии воедино:

Время бесснежья кончается снегопадом,

Большим снегопадом – не видно того, кто рядом...

Руку отпустишь – и всё, уже нет ответа.

Но свет никогда не теряется в море света...

 

Оно бы так – и хочется в это верить.  Но жизнь вообще и в нашем Отечестве в частности постоянно испытывает веру сомнением. Скажем, при виде бомжей, что копошатся весной возле теплотрассы:

…Господи, на каком пределе,

У какого по счёту самого дна

Ты остановишь взглядом это паденье

И повернёшь нас властно к Себе лицом –

И тех двоих, вершащих дневное бденье,

И ту одну, спрятавшуюся в сон,

И голубей, клюющих грязные крошки,

И чайку, забывшую о ветре морском,

И меня на подсохшей, криво асфальтированной дорожке,

Идущую из «Пятёрочки» с хлебом и молоком?

 

При звуках автомагнитолы: «Ненасытной удалью молодой тоски/ Воровская музыка мечется в такси...». При взгляде на криво позолоченного ангела за стеклом киоска:

В гибельной непохожести

Гаснет душа живая,

Кому наивной пошлости

Молча пережидая...

 

Или на череду иных не менее фальшивых подмен: «...Ад монтируют из пластика –/ Это классика...».

 

А ещё от ощущения близкого соседства и противостояния мира и войны, которая уже затронула весьма многих. Хотя и далеко не всех:

...Мы не наивны. Мы честно предпочитаем ложь.

И нам пока ничего не мешает, ну разве кроме

Этих, в чёрном, идущих сквозь праздник жизни, как нож

Сквозь тёплый хлеб, оставляя крошки и капли крови...

 

В общем, пищи для размышлений о Родине и собственных взаимоотношениях с ней, как водится, немало. Чтобы, как опять же водится, осознать и ощутить невозможность, да и нежелание оторваться от неё:

...Где живём без имён, умираем неузнаны –

Но поэтому ты и цела до сих пор...

 

А покуда стоит над твоими пустынями

Безъязыкою звонницей серая стынь,

Не простишь, я же знаю, – но всё же прости меня,

Ибо кто нас простит, если мы не простим?

 

Всё тут – начиная с детских леденцов, даренных неведомо кем на давней шумной ярмарке. От них

...Жизнь покажется краткой, покажется сладкой,

И покатится весело в санках под горку,

И окажется долгой, окажется горькой...

 

 И «...Ничего на белом свете не всерьёз...», только

...Подарёная косынка с бахромой,

Да горячая дорожка от слезы,

Да по зимнику тяжёлые следы...

 

А кто дарил, почти по-библейски выяснишь напоследок: «...До мгновения выстояв свой поединок/ И в последней печали увидевши – с Кем...».

 

«Выйдешь-то – до колодца,/ А идти – до седин...». Двигаться в неизвестность наощупь страшно. Но даже погадать на скудно цветущей возле тропы ромашке нельзя – тоже ведь живая...

Что держит, приходится собирать по крупицам. В крещенские «спасительные холода», когда

...перед будущими грозами

Сырой и душной летней тьмы

Стоят нетронутыми розами

Большие белые дымы...

 

Новым хлопотным утром и суетливым днём, который вдруг и понемногу

...восходит башенкой ажурной

До невероятной высоты,

 Где живут уже другие ветры,

Царствуют иные облака,

Где летишь, пока хватает веры,

Любишь и блаженствуешь пока…

 

В пурге, что застигла в горах. В находящей весне, когда «...свет прибывает – волна за волной...». В разговоре с проводницей, что предложила чаю и отвлекла от попытки вглядеться в будущее. И отодвинув ощущение, что, продолжая традицию русской поэзии, «мы в списке кораблей последние» и, оставив позади «пустыню алых скал» и «пучину чёрных вод», пришли в «давно забытый порт».

И снова: «Судьба России – тёмная вода...». Однако во облацех. И снова в застилающем опущенный взгляд дыму имперского пожара – призыв к самой себе: «...Горé глаза, горé – где звёзды и глаголы,/ Где ускоряет ток небесная вода...».

Тогда новой осенью, вглядываясь в подступающую мглу, жизнь оказывается неопалимой купиною. И пускай «...Россия – радуга во сне./ Всегда во сне – и только радуга...». Иллюзия, но вместе с тем – «живая арка в небеса», благодаря нашему труду и «немыслимой вере» встающая там, «где гуляла тьма кромешная,/ Где свет жестокий бил в глаза...».

И «в зыбком воздухе», где «прямо в небе обозначены» чертежи высоких зданий, жизнь предстаёт прекрасной. Хотя, когда высокая вода сойдёт, в весенней силе и цвету нежные руки и тонкие пальцы ещё долго не смогут согреться...