Марина МАСЛОВА. «ЕСЛИ БЫ В СЛОВЕ НЕ БЫЛО БОГА…». Размышления о заглавной букве и писательских делах веры

 

Марина МАСЛОВА

«ЕСЛИ БЫ В СЛОВЕ НЕ БЫЛО БОГА…»

Размышления о заглавной букве и писательских делах веры

 

 

Если бы в слове не было тайны,

Если бы в слове не было Бога –

Любая строчка была бы случайной,

И мы бы зависели от подлога.

 

Эти стихи Геннадия Иванова подвигли меня всё-таки написать о том, что давно тревожит и вызывает недоумение, но позволить себе выступить публично с этим недоумением я долгое время не могла: ну кто я такая, чтобы учить критиков, как надо писать слово «слово»?!

И вот недавно я прочитала рецензию Григория Блехмана на сборник стихотворений Геннадия Иванова «Свидетель» издания 2015 года. Замечательная рецензия, называется «Что делать нам с бессмертными стихами?..».  После её прочтения захотелось снова набрать в поисковике фразу «Геннадий Иванов поэт» и в который раз прослушать и просмотреть видеозапись, где Геннадий Викторович читает стихотворение «Со мною разговаривает рожь», моё любимое у этого поэта. Уж сколько раз я его уже цитировала и в статьях своих, и в публичных лекциях, а всё не надоедает произносить вслух вслед за поэтом, подражая его интонации, эти мелодические, будто бы умиротворяющие душу строки:

Со мною разговаривает рожь,

Колосья шепчут, что уходит лето,

Что скоро поле всё пойдёт под нож.

И вспомнилось из Нового Завета,

Что мы колосья тоже, и придёт

Великий срок последней самой жатвы,

Снопы свезут на Божий обмолот,

И будет всё, о чём читали жадно…

 

Признаюсь, что триумфом моего исполнительского (скорее подражательского) мастерства стала ситуация, когда я приехала в Москву на 15 съезд писателей. На Курском вокзале рано утром меня встретила добрая знакомая, проводив до ЦДЛ, а вечером она устроила мне экскурсию в планетарий… Мы пошли смотреть фильм о планете Марс. И вот по дороге в этот самый планетарий, оказавшийся неподалёку, я и успела ей торжественно прочитать это стихотворение, причём столь вдохновенно, что и сама растрогалась до слёз. Оно и понятно: только что прошёл съезд, в продолжение которого автор стихов этих был у меня перед глазами, потому как сидела я в пятом ряду по центру зала, как раз напротив него, сидящего в президиуме…

Но вернусь к стихам поэта.

…Снопы свезут на Божий обмолот,

И будет всё, о чём читали жадно…

 

А читали, конечно, все. Невозможно представить поэта, прозаика или критика, кто пытался бы писать о жизни, о себе, о слове, о Боге, ни разу не прочитав Евангелие.

Точно так же всем известно стихотворение Николая Гумилёва «Слово», где поэт уточняет, в каком именно Евангелии Слово – это Бог.

Для дальнейших рассуждений нам понадобится этот текст.

В оный день, когда над миром новым

Бог склонял лицо свое, тогда

Солнце останавливали словом,

Словом разрушали города.

И орел не взмахивал крылами,

Звезды жались в ужасе к луне,

Если, точно розовое пламя,

Слово проплывало в вышине.

А для низкой жизни были числа,

Как домашний, подъяремный скот,

Потому что все оттенки смысла

Умное число передает.

Патриарх седой, себе под руку

Покоривший и добро и зло,

Не решаясь обратиться к звуку,

Тростью на песке чертил число.

Но забыли мы, что осиянно

Только слово средь земных тревог,

И в Евангелии от Иоанна

Сказано, что Слово это – Бог.

Мы ему поставили пределом

Скудные пределы естества.

И, как пчелы в улье опустелом,

Дурно пахнут мертвые слова.

 

Самыми цитируемыми здесь являются две последние строфы, в одной из которых поэт напоминает, что в Евангелии сказано, что Слово – это Бог, а в другой – уточняется, что слово без Бога – мертво. При этом хочется обратить внимание на одну особенность. В продолжение всего поэтического монолога поэт только раз употребляет лексему «слово» с заглавной буквы – когда речь идёт не о слове человеческом, а именно о Боге.

Для читателей, не искушённых в христианской догматике, пожалуй, стоит уточнить, что только Вторая Ипостась Божества – Господь Иисус Христос, Бог Сын, Спаситель, Мессия, Сын Человеческий – может именоваться Богом Словом. В религиозной философии и богословии нередко другое, греческое именование Христа – Логос.

При этом стоит иметь в виду, что существительное «слово», становясь именем Божества, то есть именем собственным, обретает категорию одушевлённости (в отличие от нарицательного существительного, у которого формы именительного и винительного падежей совпадают). Например, в песнопении Пресвятой Богородице: «…без истления Бога Слова рождшую, сущую Богородицу Тя величаем». Не «Бога Слово», а Бога Слова. То есть здесь как раз подчёркнута категория одушевлённости: И.п. – Слово, В.п. – Слова.

Зачем всё это нужно было здесь вспоминать?

Вся эта скучная грамматика лишний раз напоминает нам о том, что употреблять слово «Слово» с заглавной буквы – значит, прежде всего, произносить имя Божества. А если мы в порыве просветительского, публицистического вдохновения всё время присваиваем этой лексеме некий сакральный смысл, употребляя заглавную букву даже тогда, когда имеем в виду просто поэтическое творчество, художественное слово, слово писателя, то что мы делаем? Обожествляем писателя? Обожествляем литературу? Или произносим имя Божие всуе?

Попытка добиться амбивалентности смысла, когда Слово – это вместе и Бог Слово, и вдохновлённое Богом человеческое творчество, со-творчество с Творцом, увенчивается успехом далеко не во всех случаях подобного словоупотребления. Чаще возникает недоумение, особенно у читателя религиозного, соотносящего лексему «Слово» только с именем Бога (если это не наименование книжного жанра, к примеру, «Слово о полку Игореве»).

Вот и рецензия уважаемого Григория Исааковича Блехмана не стала исключением для меня как человека воцерковлённого и Слово мыслящего только именем Бога и никак иначе. Все остальные слова, если это всего лишь продукты человеческого творчества, пусть и самые возвышенные и вдохновенные, вдохновлённые Богом, – всё равно слова, а не Слово. И неважно, единственное или множественное число при этом используется. Слово поэта всё равно слово человеческое, и вряд ли уместно его «обожествлять» заглавной буквой. Патетика, обобщённость мысли, когда слово – это всё, что создано тем или иным творцом, поэтом или прозаиком, публицистом или учёным-филологом, вовсе не обязательно требует употребления заглавной буквы. Обыкновенно этот возвышенно-обобщающий смысл очевиден для любого читателя. Например, трудно было бы не понять, о чём идёт речь в такой вот фразе: «И всё это благодаря искусству, важнейшим компонентом которого является слово». Понятно, что здесь имеется в виду любое искусство, в создании которого участвует человеческое слово. И что изменится, если мы употребим заглавные буквы в словах «искусство» и «слово»? Ничего. Только возникнет некоторая эмоциональная взвинченность. Потому что неоправданно употребляемые заглавные буквы именно такую метаморфозу делают с нашей письменной речью. Нагнетают пафос. И когда этого пафоса много, он угнетает читателя, склонного к более спокойному восприятию упоминаемых в тексте реалий.

Хорошо, когда слова, употреблённые с заглавной буквы, не имеют прочных ассоциативных связей с какими-то иными аспектами культуры, нежели тот (аспект), о котором помышляет автор высказывания. Например, слово поэт в этом отношении нейтрально: поэт всегда поэт. А вот о словах мастер и учитель такого уже не скажешь. Тут уже мощнейшая сеть параллелей к иным культурам и аспектам этих культур. Прежде всего «включается» религиозный аспект, как только мы употребим здесь заглавную букву. И совсем уже двусмысленная ситуация возникает, когда с заглавной буквы пишут слова, имеющие абсолютный эквивалент в догматике вероучения, но при этом в конкретном случае подразумевают обыденную, не духовно-сакральную реальность. Это касается таких понятий, как слово, дух, мать. Даже если они употреблены в самом возвышенном контексте, в самом пафосном, но всё-таки мирском смысле, всё равно заглавная буква присваивает им религиозный смысл – Слово, Дух, Мать.

Вот пример. «Это не простое созерцание, а слияние души с мирозданием, ощущение себя в нём, чувство ответственности перед ним. И перед Словом, которое даётся поэту  мирозданием».

Это снова из рецензии на книгу стихов Геннадия Иванова. Если б хотя бы точку поставить перед фразой «которое даётся поэту мирозданием», тогда ответственность поэта перед Словом была бы как раз в том двояком смысле, которого и добивался критик: любой из нас, читая это, был бы волен подразумевать и Бога Слова, и поэтическое слово. Но когда далее следует уточнение, что Слово «даётся поэту мирозданием», многоплановость смысла исчезает, смысл вообще ускользает. Бог, Которого мы вправе подразумевать под Словом, не может «даваться» человеку, да ещё и «мирозданием». Он это мироздание сотворил и человека в нём поселил, и поэту слово Своё даровал.

Даже слово Бога пишется со строчной буквы! Почему же слово человека писать с заглавной?

Даже Библия тут не злоупотребляет заглавными буквами: и слава Божия, и слово Божие, и любовь Божия – всё пишется со строчной.

Если Любовь или Слово, то это уже Господь Иисус Христос!

Понятно, что одушевление понятий позволяет употреблять заглавную букву в соответствующем контексте. Любовь, Вера, Невинность, Надежда – как часто это олицетворённые состояния, выступающие в нашей речи как самостоятельные категории. Но если контекст не художественный, а публицистический или научный, то слово Любовь (с заглавной) будет «фонить», вступая в созвучие с именем Божества. И не факт, что это будет уместно, если, например, речь будет идти о взаимоотношениях полов. Почему-то любовь мужчины и женщины запросто «награждают» заглавной буквой, не задумываясь, что евангельская любовь чаще всего подразумевает преодоление пола, преодоление естества (ну хотя бы в определённой мере). Какой смысл в заглавной букве, когда речь о земной любви, о половой любви? Она сильно возвышенная? Но если отношения мужчины и женщины не возвышенны, это уже и не любовь, это случайная связь. А для возвышенных, вдохновенных отношений достаточно любви, без истерического надрыва заглавной буквой…

 

А причём же здесь стихи Геннадия Иванова?

Но ведь именно они подвигли меня ко всем этим размышлениям. Ведь куда яснее ещё можно сказать о том, что любому человеческому слову достаточно его смысла, задуманного Творцом!

Если бы в слове не было тайны,

Если бы в слове не было Бога –

Любая строчка была бы случайной,

И мы бы зависели от подлога.

 

Как хорошо, как покойно на душе, оттого что поэт написал слово со строчной буквы… Как смиренно звучит его поэтическое слово… Как умиротворяет оно наш мятущийся дух…

Если бы в слове не было Бога…

 

И святые братья Кирилл и Мефодий тогда бы не взялись за великое своёдело просвещения славянских народов, чтобы славили они Бога на своём языке, своим родным словом… И ведь достаточно здесь строчной,  не нужна патетическая заглавная… Потому что Бог не познаётся через Слово, через слово познаётся Бог. 

Человеку достаточно помнить о том, что каждым словом, которое он произносит, он или связывает себя с Богом Словом или разрывает эту связь…

 

***

Сколько ни читала я публикации замечательного писателя Владимира Крупина, постоянно встречаю в комментариях эту странную претензию: зачем писатель пишет о Боге?..

Уж нелепее не придумаешь упрёка!

Вот и в недавней публикации  его «Протокола собрания вятских мудрецов» опять этот истерический возглас в одном из комментариев: «Пощадите, православные, давайте помолчим о заветном».

Да почему же молчать? Если вы не писатель, молчите на здоровье, тем более что и святые отцы таковое молчание рекомендуют.

Но даже и писателем не обязательно быть, чтоб не молчать…

Представьте, что никто из святых, ни Сергий Радонежский, ни Серафим Саровский, ни Силуан Афонский не захотели ничего рассказать нам о своём опыте… Помолчали о заветном… Ни Епифанию Премудрому, ни другим свидетелям-агиографам нечего было бы нам рассказать о своих наставниках, кроме констатации их внешних жизненных обстоятельств.

Но благодаря открытости людей Божиих потомки узнают об их тайных подвигах и чудесных видениях. И как же вдохновляют нас теперь и птицы, которых дано было увидеть Сергию, и встречи с Богородицей, которые дарованы были Серафиму, и молитва сокровенная Силуана, на которую он получил отчётливый ответ Бога!

Как же мы сегодня были бы бедны, если б не знали всего этого!

Чем защищались бы от «хлёсткого ветра», оттого самого «света прожекторов», что ослепил одну из читательниц Владимира Крупина? А ведь он всего лишь пишет о том, что общение с Богом – это не какой-то сверхъестественный акт, о котором и говорить вслух неприлично, а простая наша повседневная жизнь, складывающаяся из мелочей, из всех наших поступков, о причинах и следствиях которых любому живомумыслящему человеку размышлять и рассуждать очень даже естественно.

Почему же непременно тут должно быть самолюбование?

А как же самопознание? Саморазоблачение? Наконец, покаяние?

Ведь нередко познаёшь себя только в том случае, когда находишь слова для того, чтобы объяснить себя другому… Слово нужно произнести, чтобы самому осознать его присутствие в своей жизни, его воплощение, его работу…

Вот, к примеру, тот же автор комментария-упрёка не замечает своей оплошности, написав фразу: «лёгкий трёп о боге». Думается, о таком боге можно и лёгкий трёп себе позволить, если, конечно, охота с ним связываться…

Как преподаватель церковнославянского языка, я легко позволяю себе здесь эту иронию, потому что слово «бог» в славянской книжности означает только идола, языческого божка, беса. «Яко вси бози язык бесове…» (пс. 95, 2).

Что же касается самоуверенного назидания той же читательницы: «Верить надо молча – делами», то позволю себе снова сослаться на мнение, более авторитетное для христианина, нежели частная позиция любого из нас. Есть такая замечательная библейская книга – Товит, или Книга Товита. Когда я была в самом начале пути воцерковления и, с одной стороны, во всем сомневалась, а с другой – была самоуверенна до фанатизма, мне как раз эта книга и ответила на одно из главных сомнений – надо ли рассказывать о своём опыте воцерковления, о своих взаимоотношениях с Богом? Да, меня предупреждали, что можно потерять обретённое, что Господь будет смирять самолюбование, неизбежное при таких откровениях. Но если Он даровал человеку способность писать, то, значит, и Сам же проведёт пишущего между Сциллой и Харибдой, между гордостью и самомнением.  Надо только попросить Его об этом.

А как же иначе? А зачем же тогда весь опыт, если о нём нельзя никому рассказать? Зачем же тогда человеку дар писательства?

И что значит «верить делами», если писателю нельзя о Боге писать? Какие же дела подразумеваются? То есть верь молча, думай о Боге, но пиши о чём зря?

Много ли дел было у подвижников православия, кроме их молитвы, поста и повседневных дел выживания в суровых аскетических условиях?

И писатель ничего нового не говорит нам, когда провозглашает мысль, что важнее молитвы для христианина ничего нет. Почему же бросаются спорить с ним? Ну поспорьте тогда со всем корпусом святоотеческих писаний!

Ведь в том и дело, что на Писания сегодня уже нет сил у современного читателя, хотя бы уж своих ближних – писателей прочли, как-то душой и духом откликнулись…

 

Получается, что эти негативные всплески-комментарии как раз и означают, что состояние духа у читателя плачевное, сумбурное, немирное… Вот, может, ему как раз и надо бы помолчать, такому нервному читателю…  Умирить себя…

А писатель пусть пишет, это его прямое дело, это его обязанность перед Богом… Это его дело веры…

Об этом говорит и Книга Товита. Вот эти заветные слова, о которых не умолчали Товит и Товия:

«Благословляйте Бога, прославляйте Его, признавайте величие Его и исповедуйте пред всеми живущими, что Он сделал для вас… Тайну цареву прилично хранить, а о делах Божиих объявлять похвально…» (Тов. 12, 11).

Это говорит посланник Божий архангел Рафаил. Это ангельские слова, не человеческое мнение.

Исповедуйте пред всеми живущими, что Он сделал для вас…

Так что, если писатели  и поэты замолчат, камни возопиют!

 

Но самое важное, что хочется напомнить гневным православным читателям, не терпящим писательских рассказов о Боге, что делом  веры каждого человека (каждого!) архангел Рафаил называет именно исповедание, то есть рассказ о своей вере, о своих взаимоотношениях с Богом! Рафаил говорит Товиту и Товии:

«Доброе дело – благословлять Бога, превозносить имя Его и благоговейно проповедовать о делах Божиих… Доброе дело – молитва с постом и милостынею и справедливостью… И стали (они) рассказывать о великих и чудных делах Божиих, и как явился им ангел Господень» (Тов. 12, 6-22).

 

***

Почти в каждом более или менее важном нашем жизненном событии угадываются эти великие и чудные дела Божии.

Вот, к примеру, позвали меня петь акафист в Знаменском соборе у чудотворной иконы Пресвятой Богородицы «Знамение» Курской-Коренной, когда Она приехала к нам из Америки. Уже для меня это многозначительно. А когда я после молитвенного пения ещё и несколько книг купила себе в церковной лавке, о которых давно думала, так это уже откровенное чудо и великое дело Божие для меня. Потому что среди авторов были Николай Коняев («Апостольский колокол»), Валентин Курбатов («Батюшки мои»), Алексей Любомудров («Богоищущая душа»), мать Мария (Скобцова) (Эссе) и Клайв С. Льюис (Эссе). Но главное – потому что в другом месте я не могла купить этих книг, нашла их лишь в церкви…

Если бы в слове не было тайны,

Если бы в слове не было Бога –

Любая строчка была бы случайной,

И мы бы зависели от подлога.

 

...Любая книга была бы случайной.

И вообще – всё было бы случайным в нашей жизни и в нашей культуре.

Курск