Геннадий МАЛЕЕВ. ЗНАК НЕДЕЛЕНИЯ. Стихи

Геннадий МАЛЕЕВ

ЗНАК НЕДЕЛЕНИЯ

 

ГОРОДА ИЗ КРЕСТОВ

Лежит деревня – вылитый покойник.
А на погосте – прах из городов:
всё люмпены...
но есть тут и полковник,
и трагикомик – чуть ли не Брандо.
А в самом центре, как бы первый номер, –
зарыт бандит,
и памятник ему
всех усмиряет, кто ещё не помер,
к большому удивленью моему...

Хиреют сёла, и не делай вида,
что есть на их спасение подряд.
О кирпичах и кладке деловито –
не в избах, а у кладбищ, говорят.

Бежит шоссейка – узкая и древняя –
обочь холмов гвоздичных – на Ростов,
и умирает
русская деревня,
и расцветает
город...
из крестов.

 

НЕЧЕРНОЗЕМЬЕ

Под ногами опять мокро чавкает глина.
Этот край нарекли неуклюже и длинно.
Земледелие здесь тяжело и рискованно,
и попробуй пожить по-хозяйски раскованно.

Замечаю: не звон – хилый писк из подойника.
И младенец один на четыре покойника...
Но скукоженную сей житейской утрускою
что-то тянет сюда – душу вольную русскую.

Пусть иные края благодать посетила, –
здесь взошли обделённые солнцем светила,
грея хладную чернь под берёзой и ясенем,
проступающую всё Полянами Ясными.

Оттого и светлей, и судьба твоя кажется
прорастающей здесь, наподобие саженца.
Только ты не пропей, не убей, не кради его –
это чёрное Не-черноземье родимое.

Только ты одолей эту грязь, как растение,
чтобы не было больше времён запустения
и вовеки, когда бы уж распри остыли,
чтоб не толстыми были графья, а Толстыми.

Вот и ты, наблюдая посевы и всходы,
не забудь плодоносить по мере погоды
и, в пресветлые князи из грязи влеком,
не спеши же в светила – побудь светляком.
Ясная Поляна

 

НЕРУССКИЕ СТИХИ

Слеза моя, стеки и смойся навсегда.
Нерусские стихи – стерильная вода.
Не так, как мы, тихи, тоскуем поделом, –
нерусские стихи не плачут о былом.

Твои – из-под стрехи, раздольны и певучи.
Нерусские стихи – из-под крючков паучьих.
Совсем не тот замес совсем в другой посуде –
из зауми словес и недоуми сути.

Совсем не те стишки на языке родимом,
совсем не те стежки на сердушке ранимом...

Числа ты не из их, не проявляй усердья

Не распускай язык, когда не слышишь сердца.

Зачем он нам – чужой, язвительнее язвы,
весь испещрённый ржой заморской новоязи?..
Уже не пустяки, уже и флаг в руке –
нерусские стихи на русском языке.

 

БЕЖЕНЕЦ

           "Он умер оттого, что жизни нет".
                                           Игорь Северянин
Я беженец.
Откуда я бежал?
И от чего?
От ядовитых жал
тех, кто шипел в тени базарных врат:
"Иди на свой Россия, "старший брат".

Я беженец.
Куда я прибежал?
В безмерное пристанище бомжа, –
здесь меры нет (хотя кругом безмены)
всему, что есть,
и веры здесь – без меры;
имеются именья и насесты...
Лишь место мне
здесь не имеет места.

Я беженец.
Здесь – родина отца.
Куда бежать мне дальше?
Без конца?
Бежать, творя движение, как все?
Бежать – и всё!?
Как белка в колесе?

Бежал бы...
Да такая полоса,
что нету мне от вас
и колеса.

 

ЗА ТАК

За так...
Проклятье!
Неужто есть
добро в прокате
и даже честь!

Неужто – если
в своём уме –
то хоть ты тресни,
но поимей!

Неужто – ползай,
когда, дурак,
не можешь с пользой,
а лишь – за так!?

Не верю, ибо
махры и мыла
твоё спасибо
дороже было,

моя Отчизна,
на всех фронтах.
Как это чисто,
когда – за так.

Судьёй ты послан
или судьбой? –
об этом после,
а нынче – бой!

За так – в подполье,
за так – под танк,
за так – под пули,
на смерть – за так...

По-над горами
горит закат
и отгорает.
За что?
За так.

Иду, как леший,
я без зонта,
а дождь-то хлещет!
И всё – за так.

Живу – не ною
без лишних благ,
и кто-то мною
живёт – за так.

 

Живу не даром –
за будь здоров,
и будь мне даром
мир без даров.

Нелишний вроде
любой пятак,
но ты – не против,
и я – за так!

 

МИНЁР

Будто кто напророчил:
жить и жить ему до ста.
Был солдат, между прочим,
невеликого роста.
Не брала его зависть,
как и пуля шальная.
И, за ним сберегаясь,
шла армада стальная.
Смерть вилась, ускользая
посреди перелога,
и к победе сквозная
продолжалась дорога.
Землю пробуя щупом,
землю пальцами роя,
незаметный и щуплый,
вырос он до Героя...

Мир застыл удивлённо
в миг, когда изнутри
взвился взрыв удлинённо –
в направленье зари.
И в каком-то селеньи
слышал он без тревог:
по дороге военной
шла весна по вселенной.

Только видеть не мог...

…Стихли дула музейно.
Но, судьбе не в укор,
тычет посохом в землю,
словно щупом, минёр.
Его подвиг не минул,
и на вашем пути
он последнюю мину
ещё должен найти.

 

ГОРИМ (лето – 2010 г.)

Ну вот тебе и твой экстрим –
горим, любимая, горим!

Горим не сразу – понемногу,
чем дальше в лес, тем ближе к Богу.

Всё что горит – неповторимо.
Горит течение Гольфстрима.

И Третий Рим неповторим,
и Мир Единственный. Горим.

И солнце, словно маргарин,
на небе плавится. Горим.

Сгорю и я, лишь пепла горка
возникнет – жалко и прогоркло.

Сгоришь и ты, моя родная,
над горкой этою рыдая.

Сгорит сосед с соседкой Клавой,
сгорит Звезда, Орёл двуглавый...

Но нет – двуглавый не сгорит.
Он улетит на остров Крит.
Иль в голубятне олигарха
пересидит, слезясь и харкая.

Потом, когда сгорит дотла
сосна, берёза и ветла,
он воспарит над пепелищем,
где мы, сгорев, горенья ищем.

И вновь, спасая от напасти,
горят глаза пожарной власти.

Гнилые избы от души
горят! Ты только не туши –
кричи! – и если власть внимала,
то польза выгорит немалая:

по-русски, а не по-корейски

дождались счастья погорельцы –

огонь, родимый, задарма

вселяет в новые дома!
И пусть мечта о счастье плановом
сгорит на кухне синим пламенем!..

Неужто всё неповторимо,
помимо пламени и дыма?!..
Ну вот тебе и твой экстрим –
горим, любимая, горим.

 

ПЕСНЬ МОСКОВСКОГО БОМЖА

Давайте, господа, любезничать не будем.
Я праздника хотел и пел по вашим нотам.
И, зная, что умру, как праздник среди буден,
я умер, господа, товарищи и кто там?

Вы можете вполне законно и пристойно
списать меня в расход и с площади жилой
и подыскать барак, и обозначить стойло...
Не надо только врать, что я ещё живой.

Что ради долгих лет – на завтрак и к обеду
мне соков припасли, а не сивушной жижи.
Не надо только врать, что верю я в победу
реформ и прочих форм над содержаньем жизни.

Где ничего свежей не ждёт нас, чем могила,
где пусто на душе, когда набито тело,
где Бог всего один и сто чертей на рыло,
я умер оттого, что жизнь осточертела.

Я умер. Обо мне и хорошо – не надо.
Заткнитесь, господа, и слушайте сюда:
есть хата у меня, что в самом центре ада,
и никакой родни... Спешите, господа!

 

* * *

Я тебя, олигарх, не убил, потому что
было весело вам, но и нам ведь не скучно:

о картошке забота была и о луке,
надо было семью приготовить к разлуке.

Я тебя не убил в этот час потому,
что пацан на пруду закричал: "Потону!".

В час другой потому я тебя не убил,
что живейшей душе на лекарства "бомбил".

То спешил я туда, то стремился сюда...
А убить, мне казалось, успею всегда.

Чтоб тебя, олигарх, среди прочих найти,
сколько ж славных убийц встретил я на пути!

Не умевших стрелять, отравлять и душить,
но умевших друг друга любить от души!

Я тебя не убил и уже не убью –
потому, что ты брат – шакалью, воронью,

потому что дрожишь – за навар, за товар,

и тебя охраняет дрожащая тварь.

И за то, что, бросая страну на распил,
ты меня – вот такого – во мне не убил.

 

КОМПЛИМЕНТАРНОЕ

         "Давайте говорить друг другу комплименты".
                                                                    Б.Окуджава
Я вечных перемен искал, как Виктор Цой,
и стала жизнь моя не жизнь, а бег трусцой…
Ну что они дадут вам эти алименты!?
Давайте говорить друг другу комплименты.

Хотел на абордаж взять девушку на Шиловской,
а у неё – стрелок, дедуля, ворошиловский.
Чему хорошему научат те Клименты!
Давайте говорить друг другу комплименты.

Вот нефть сосёт толпа, на остальных рыча,
хоть в нефти – и твоих прапращуров моча,
но ренты хоть чуток и то получишь хрен ты.
Давайте говорить друг другу комплименты?

Вот ты его полил, как бы творя добро,
и он тебе – с дерьмом на голову ведро.
Даёшь эксперимент! – забудем экскременты
и будем говорить друг другу комплименты!?

А вот и репортёр – суёт свой нос повсюду:
в отмытое бабло, в немытую посуду,
как будто – детектив, а мы – его клиенты.
Давайте говорить друг другу комплименты?

Живите целый век и два монументально,
хотя и век, и два проходят моментально,
и, говорить спеша друг другу комплименты,
припомните мои невинные моменты.

 

ВЛАДИМИРУ ТЕПЛЯКОВУ – ПОЭТУ И ГРАЖДАНИНУ

Ты помнишь, Володя, дороги кулябщины?
Не можешь не помнить, преданье свежо.
Как утром желали нам Музы гулящие
любить ещё крепче Отчизну и жён?

Такая газетчиков доля – Отчизну
любить по утрам и, включая азарт,
звать бодрый народ наш вперёд к коммунизму,
целуя товарища Брежнева в зад.

А помнишь ту ночь в отделеньи милиции,
которых уж точно была не одна, –
с какими помятыми вышли мы лицами,
но тут же разгладили – чувством вина?

Мы пили напрасно, но всё-таки страстно,
и даже плохое творили на ять!
И если чего-то и было нам страшно, –
лишь мысли о том, что всего не объять.

А помнишь тот рапорт бухого танкиста,
что "мин больше нету, есть только мин-нет"?

"Как пошло, как грязно...".
И все же – как чисто
мы жили на свете, которого нет!

Мы жили на свете, который погашен,
разбиты все лампочки от Ильича.

И что же мы видим? А то, что покажут,
из древних сортиров на стол волоча.

Всё это кладётся под микроскопы,
чтоб пищи о прошлом добавить уму.
Но что-то ворчит ненаучный мой опыт:
нельзя об эпохе судить по дерьму...

Я помню, Володя...
                            А больше забыто,
оно и спокойней – ни смеха, ни слёз.
Мы жили так смачно, так пьяно, так сыто,
что вот и свидетель – атеро-склероз.

 

БИЗНЕС-ЛЕДИ

Столь неприступный VIP,
что и сама не рада –
женщина без любви,
плитка без шоколада.

Зорко, как ястреб, зря
в корень из многих тысяч,
видишь ли, как заря
зябнет, в окошки тычась?

Выше подружек-сук
и ухажеров-лохов,
слышишь ли сердца стук,
от вышины оглохнув?

Слышишь – фольгой шуршишь,
видишь: не в том услада.
Всё в шоколаде, лишь
плитка без шоколада.

 

STOLIZA MIRA

Где в Душанбинки узенькое устье
ныряют маки с пьяной муравой,
я жил в одном столичном захолустье,
тоскуя о столице мировой.
Меня влекло не к пирамидам Нила,
но, как картина таинством мазка,
Москва меня манила – не Манила,
не Антананариву, а – Москва! –
с её великой славою и словом
на площадях и улочках кривых,
а не с молвою, пахнущею пловом,
к которому и в Азии привык.
И, глядя, как всемирные ребята,
что ни бельмеса, – месят и метут,
я по Арбату шёл, как по Рабату,
который – точно знаю, что не тут.
Я не был в Дели, хоть и йогой в теле
я душу выпрямлял и искривлял,
но хочется увидеть, словно в Дели,
корову на лужайке у Кремля!
Привет, корова! Где же ты, корова,
и для тебя неписаный закон?..
Эй, подворотня старая, здорово!
закованная страхами замков...

Москва резная – стала отрезная
от той Руси, что тает вдалеке.
Кому нужны Поленовы? Не знаю.
Ещё нужны кому-то – на Оке.
А здесь Москва – похожая на Трою,
хоть и вдали от громогласных войн...

А ведь была столицей мировою,
когда была ты просто – мировой.
 

ДАВАЙТЕ ГОВОРИТЬ НА РУССКОМ ЯЗЫКЕ

                                                            Е.Кульчицкой
Он дан судьбою мне – не в долг, не на поруки, –
он плоть моя и смысл.
И хоть не златоуст,
но так люблю порой – "красивое" по-русски –
я красное словцо попробовать на вкус!

Он красным был всегда – при красных и при белых.
Бурлила страстью жизнь – на русском языке,
а смерть пришла – немой,
и не было ей дела,
за кем стоит любовь и ненависть – за кем.

Минувшие года, как тот военный "виллис",
пусть обретут покой в музейном далеке.
На языке вражды мы все наговорились,
давайте говорить на русском языке!

Когда поём и пьём и вместе вслух страдаем,
становится язык – мостом, а не стеной.
По-пушкински живой – и нов и стародавен,
по-шолоховски – с бешенкой степной!

Какой ещё его понятней и красивей,
когда течёт – сродни поленовской Оке!?

И в тех концах земли, где нет конца России,
давайте говорить на русском языке!
 

НОСТАЛЬГИЯ

Живу в чужой стране, в чужое время, на чужой планете.
Безверье и содом творятся в недрах толп,
где даже свет ослеп, и старики и дети
не видят ничего, но видят в этом толк.

Живу в чужой стране, где "элемент преступный"
элементарно прав и пригвождён к рулю,
и молимся отцам греха, а не Христу мы,
и не Рублёва ликам, а самому Рублю.

Я помню мир иной – не кладов и консервов,
хотя находок – да! и всяческих открытий! –
пусть даже и в разбитом начисто корыте
мы находили чёлн для праздничных отплытий –
от будней бытия, таких пустых и серых.

Во времени чужом, битком набитом бытом,
молю его пройти, в чём сам неумолим,
и продолжаю быть – как во поле налим,
безвременьем убит, скорблю по неубитым,
безвременно пришедшим могильщикам моим.

Во времени чужом тоска моя немая
влечёт в отцовский дом, что пуст и на замке, –
отметить 9 дней – всегда в начале мая,
убитых той войной на этой поминая...

И смотрят на меня, меня не понимая,
когда заговорю на русском языке
в чужой стране...

 

ШОФЁР

На дорогах моей страны –
вихри скорые!
У дороги две стороны –
в обе стороны.

Накрутила моя судьба!
Но концовки не праздную.
Прочертила на поле лба
колею непролазную.

Колея моя не стезя –
рамы гнутся,
на моей колее нельзя
развернуться.

Я порою от злости выл –
жизнь велела,
но с моей колеи не вы-
рулишь влево...

Я пою, но порой струна
пляшет жидко.
Попадалась и мне одна
пассажирка.

Злом недвижимого добра
да колечьего
золота и серебра
искалечена, –

натрясясь на ухабах всласть
точкой пятою –
продала, продалась, подалась
на попятную.

Были мы как бы две струны,
а музЫка – корявая...
У дороги две стороны –
правая и неправая.

 

СТРАНА ТЕРПИМОСТИ

Страдая, как юный Вертер,
ветер устал в степи мести.
Только всё стерпит ветер
в этой стране терпимости.

Эту страну, где пир на весь
мир, хоть победа – Пиррова,
терпим как дом терпимости,
кариатид копируя.

Терпит девчонка в Люберцах
первый нырок под платьице, –
стерпится, значит, слюбится,
слюбится, значит, заплатится.

Стерпим души ли вынос
из тела, монеток тридцать ли...
И лишь терпеть нетерпимость
терпенье не может в принципе.

В этой стране терпимости,
где лижут, покуда гложут,
терпим по-екатеринински –
ложь, как на ложе лошадь.

Мне ж сексуальней – область
промозглого места лобного,
где бы терпенье лопалось,
чтобы страна не лопнула.

Чтобы сквозь шик и вшивость
в веселии этом жутком,
чтобы не разрешилась
царствующим ублюдком.

Чтобы ослы и пони,
как бы послы ни спорили,
в лондонах и япониях
творили свои истории...

Страдая, как юный Вертер,
ветер устал в степи мести.
Только всё стерпит ветер
в этой стране терпимости.

 

РАЗРУХА

1.
Бредёт разбитая старуха
набитых чад.
Грядёт моральная разруха,
духовный чад.

В какие дебри нас заманит
лукавый грош?
Ивану дай под глаз – за мани
и Мане – тож.

Голь деревенскую тряси
их блага для, –
их на Руси, как иваси,
Иванов, гля.

Эпоха денежных мешков
и миссис виз,
и половых меньшевиков
сексуализм.

Отныне мужу муж – жена,
жена жену же
любить, наверное, должна
в обличье мужа...

Бредёт старуха в голубом
сквозь грязный шик,
кругом – толпа и пыль столбом
и – ни души.

И на экраны срам смотреть,
и жизнь – кино,
и так потянет умереть –
дав-ным дав-но...

2.
Отец и сын:
тот – вор, а этот – сторож.
Ушёл один,
конец другого скор уж.

Поставит штоф,
кусище сала вынет...
А дальше – что?
А дальше – что и ныне:

в деревне – темь,
хрипит голодный боров,
и нету тем
для трезвых разговоров.

 

МАТЕРИНСКИЙ КАПИТАЛ

– А ну-ка, Галя, без шпаргалочки
спой дяде песенку, ну спой...

Родили Галочку для галочки,
как говорится, на пропой.
Ворчала мать, терпеть не в силе:
"Не плотют, суки, за тебя!".
Пить было не на что, но пили
и били Галочку, любя.
Ещё не просто "материнский, –
произнести ей, – капитал",
но материться – мастерица, –
заметит тётя-капитан...

Мать – в забытьи. В бегах братишка.
Отец и вовсе – дух святой...

И что ей книжки и коврижки,
когда любимые картишки
в приюте выплеснут с водой!
И блёсткам нового наряда,
всей новой жизни кутерьме
она и рада и не рада –
в своей игрушечной тюрьме.
Ни даже шумной склоке галочьей
с чужой чижихой и чижом
не хочет радоваться Галочка
в приюте чудном, но чужом...

Я ухожу. Всё так ухожено,
никто истошно не орёт,
и бесполезный пес скукоженно
сидит, как нищий, у ворот.
И словно сломанная палочка,
коряво вписана она –
демографическая Галочка –
в квадрат казённого окна.

 

ЗНАК НЕДЕЛЕНИЯ

…Да и могло ли быть иначе,
когда в настольном свете ламп
деля весь мир на "их" и "наших",
он не делился пополам?!
Он не был для других примером
прилежной кротости, когда
шинель отцовскую примерил –
тяжёлую, как те года.
И принят в славную ораву
послевоенной детворы,
он пил горячую отраву
всепобеждающей поры –
когда, о кость ломая кости,
фронтовики и фраера
делили двор на тех, кто – гости
и кто – хозяева двора;
когда в битье, как будто в бане
меж мокрых шаек и мочал,
молчал – разбитыми губами,
но кулаками – не молчал!

Он не был мастером по бегу
и, водружая правды стяг,
он за отцовскую победу
лез на рожон как на рейхстаг –
на этих целеньких – в "победах"
как в тыловых броневиках,
трусливых, много раз отпетых,
но припевающих в веках;
ни в фатерляндиях, ни в Польшах –
нигде не нюхавших руин
по праву брать от жизни больше,
чем брать Варшаву и Берлин...

Рубаху – красную, как знамя,
уронит – вряд ли подниму.
И будет во сто крат, чем с нами,
ему больнее – одному.

Всего больнее – самым "нашим",
(как наш – Матросов и "калаш"),
кто для "ненаших" – дик и страшен,
но с каждым годом в нашей "раше"
уже всё более не наш.

 

МЕЛЬЧАЕМ

       "Увеличиваем мужское достоинство".
                                   Из газетных объявлений
С холодом и солодом борясь без устали
среди таких же ободранно-бодрых,
нет, мы не русские,
мы слишком узкие:
мужики в плечах, бабы – в бедрах...

…Народу доступнее вроде уют
(ютимся ведь – килечки вроде),
но брать разучился, когда не дают
(а если дают, то по морде).

Все чаще – не курит и в рот не берёт,
не делает деток, потешный,
но делает весь просвещённый народ
кредитный минет импотечный...

Мельчаем.
Тянитесь, старик и юнец!
конечно, всесильна природа,
но, может, хоть так – оттянем конец
усохшего нашего рода.

 

ЯЗОВ И ЕЛЬЦИН

Говорили: «Убей! Присягая грядущим столетьям,
продырявь, размозжи этот череп безмозглый»...
Увы!
Поотвыкнув от войн, он протухшим своим пистолетом
гнить Россию обрёк – с непростреленной той головы.

 

АЙДА НА МАЙДАН!
Господин и мадам,
Товарищ и товарка!
Айда на майдан,
Там будет жарко.

Всякий полёт –
антиплесень!
Майдан запоёт
Новую песнь!

Будут бандуры
И Стеньки Разины!
Не будет Бандеры,
Майданы – разные.

Ты власть дожми
До последней черты.
Тебе должны
Больше, чем ты.

Вон из ванн,
Всех, кто не кормит!
Народу – диван,
«Слугам» – коврик.

Кто нефтью пьянеть
устал как тать,
оставьте нефть,
дадим что сосать!

Кто взятки берёт,
Бери чемодан!
Россия, вперёд –
Айда на майдан!