Александр БОБРОВ 
Александр БОБРОВ
ТРИ БРАТА
По следам Великой Отечественной
В русских сказках и легендах часто действуют три брата. Вот и в семье Бобровых их было три: старший Николай – былинный герой без страха и упрёка, средний – семьянин и работяга Анатолий и младший – Александр Бобров. Вроде бы – дурак в народной сказке или футболист в анекдоте. Но всё-таки я пишу этот очерк и являюсь главным движителем великого для нашего рода события.
...Близ станции Лемболов под Питером стоит памятник из серого гранита в окружении могучих, растрепанных ветрами сосен, крепко вросших в песчаную почву Карельского перешейка. На памятнике высечены головы трех летчиков в шлемофонах – Семёна Алешина, Владимира Гончарука, Николая Боброва. Бывая здесь, я всегда вспоминаю чеканные строки Александра Прокофьева:
Забудьте, что можно забыть, но храните:
Россия стоит на граните!
Запомните сердцем и стойте на том.
Как есть на граните, на камне седом!
Так завещал певец Ладоги, замечательный, но выведенный из информационного пространства поэт Прокофьев. Да, на граните стоит Россия, а тем более Карельский перешеек, где скальные выходы использовались как укрепления на линии Маннергейма, державшего блокаду Ленинграда с северо-запада. Но близ станции Лемболово, на бывшей финской границе, где название озера имеет финские корни и в дословном переводе означает "чертово место" (lempo – черт), растут сплошные сосняки на песке. На Казанскую, 4 ноября, я бросил три горсти холодного песка на красный гроб моего старшего брата и его боевых товарищей, останки которых нашли упокоение через 76 (!) лет. А нам сегодня в России – нет успокоения и гармонии.
…И всё-таки впервые за тринадцать лет я ощутил 4 ноября как истинно праздничный день с оттенком высокой трагедии: близ станции Лемболово на Карельском перешейке, у памятника летчикам, погибшим при защите Ленинграда, состоялось торжественное захоронение останков героического экипажа. Никогда в эту пору не было столь солнечной, яркой погоды, никогда здесь не было так многолюдно и единодушно до слёз. Да, мы были заодно: высокие должностные лица и случайные дачники, лётчики-ветераны и детишки соседней школы посёлка Лесное, опытные поисковики и родственники старшего сержанта Николая Боброва всех поколений, от моего 84-летнего брата Анатолия, продолжающего работать для защиты Родины в объединении Алмаз-Антей до внучек Марины и Ольги (поисковики говорят: «Как похожа, даже на скульптурный портрет!») и до правнучатого племянника Олега, увы, из Швейцарии… Ведь более всего объединяет высокий подвиг и светлая, бескорыстная память! Завершился грандиозный круг: вылет экипажа с аэродрома Сосновка 11 июля 1942 года (теперь там мемориал и братское кладбище лётчиков), атака под низкой облачностью на тылы и батареи противника, прямое попадание зенитной батареи в один из моторов, горящий рейд без попытки выпрыгнуть с парашютом в плен и, наконец, огненный таран на передовые финские позиции за 300 метров до наших траншей… На памятнике ошибочно указано 12 июля – по донесению, наверное…
Родители долго вообще точно не знали, где погиб старший сын-Герой. Потом открылось: «Близ станции Лемболово...», и в 1965 году установили памятник рядом с одноимённой платформой. Кто-то считал, что это вообще было сделано рядом с братской могилой. И уже через много лет, в 2004 году, совершенно случайно отряд Безымянный наткнулся в Мустоловском урочище на следы скоростного бомбардировщика. Два года копали, нашли множество деталей (например, три парашютных кольца, три пары подошв и рукоять пулемёта, из которого стрелял мой брат), наконец, и сам мотор на глубине трёх метров откопали. Казалось – вот оно, главное доказательство, да номер – не родной, мотор пришёл из ремонта, а документы именно этого месяца были утрачены. Двенадцать лет –
новые раскопки, поиски второго мотора, сбор доказательств. Особо помогли финские документы – донесения, дневники боевых действий, наконец, личные поиски моего друга, писателя Карла Геуста, пишущего книги о финских лётчиках. И вот – круг замкнулся: по письму губернатору Ленинградской области Александру Дрозденко была создана серьёзная комиссия, которая приняла долгожданное решение, и 4 ноября, на Казанскую, в небывало светлую погоду состоялось торжественное захоронение останков экипажа – трогательно, красиво, чётко. К сожалению, были только многочисленные Бобровы... Племянники командира Алёшина из Тамбовской области не приехали (писал в музей Знаменского), родные украинцы Гончарука – вообще затерялись (писал, пробовал найти тоже через одесских коллег). Увы…
Ровно в полдень начался торжественный митинг на территории объекта культурного наследия федерального значения — «Памятника-стелы летчикам Героям Советского Союза Семёну Михеевичу Алёшину, Николаю Александровичу Боброву, Владимиру Андреевичу Гончаруку, повторившим подвиг Николая Гастелло», на котором собралось множество народа. Вице-губернатор Ленинградской области Николай Емельянов в своей речи напомнил о том, что правительство региона уделяет большое внимание поисковым работам на территории области. По его словам, только за последний год найдено 3 000 солдат, но только 180 имён установлено…
* * *
Сразу вспомнил, как поставил себе цель посетить место огненного падения СБ-2. Дождались с сыном осенней прохлады, и тронулись в путь. Ещё на лесной дороге за разрушенным мостиком, где пришлось оставить машину, Дима спросил у Германа Сакса: как часто устанавливается личность погибшего солдата?
Командир Безымянного отчеканил:
– На местах советско-финской войны – один из ста, Великой Отечественной – один из десяти. У врагов – пятьдесят на пятьдесят: медальоны, именные вещи, антропологические данные на всех солдат. А у нас – не было этого. Нашли, помню, одного бойца из расчёта артиллерийского – гигантского роста. Сначала подумал на останки, что это – кости лося. Нет, такой вот великан воевал, и нигде не зафиксирован, а то бы весь расчёт идентифицировали…
Тогда я спросил, как Герман Юрьевич, тратящий на нас свой чиновничий выходной, увлёкся поисковой работой.
– Это в детстве началось. Мы играли с ребятами в Тосно в большие металлические солдатики, расстреливали их камнями на песке. А меня, как самого младшего, посылали потом искать и откапывать – какой-то азарт поисковый просыпался. Потом попал в детский лагерь на местах боёв – траншеи, блиндажи, а никто ничего не знает, даже взрослые: «Была какая-то Финская зимняя война». Заинтересовался, сам стал книжки покупать: на завтраки деньги давали, а я в магазин старой книги бежал. Потом старшие товарищи в поисковый отряд пригласили, научили методике поисков погибших, работе с картами и документами. Ну, а когда сам первого солдатика нашего нашёл – всё другим смыслом наполнилось, не только азартным. В 1995 году купил старый «Москвич» и уже сам с отрядом Безымянный стал ездить. Вокруг Ладоги по местам боёв, Свирский плацдарм – до Карелии, особенно люблю Лоухи, где есть нетронутые участки, где читается прямо книга сражений. Нашли одно место: вот немецкая разведка спрятала парашюты и банки от консервов под корни, вот наш разведчик – обнаружил, сбросил ремень с подсумком и гранатами, чтоб не гремели. Но был обнаружен, отстреливался на бегу, веером, но был сражён в движении – так и остался лежать скелет… Конечно, таких мест всё меньше, а в Ленинградской области – сплошное коттеджное строительство, прямо на местах боёв, до обследования. Должен выйти закон, запрещающий такие действия, и чиновники торопятся, продают, нарезают без согласования.
Словно подтверждение этих слов – сама дорога к месту падения самолёта. Мы заплутали, потому что огромный ельник с вековыми деревьями, к которому и прижималась понятная дорога вдоль бывших финских полей – начисто сведён под огромный дачный посёлок. Просто – гигантские размеры уничтоженного леса, даже мысль преследует: неужели мегаполису не нужны лёгкие? Неужели надо сводить нетронутый лес вместо поиска никчёмных участков? Ну и дорогу таджики строят с грандиозной техникой, отсыпают песчаную подушку в пробитом тоннеле с корневищами по краям. Весь ландшафт перевёрнут, и Герман даже малость растерялся: неужели и место падения закатали? Побежал по опушке будущего дачного рая, вышел к речке Муратовке и вдоль неё по рельефу и финским траншеям отыскал нужную укромную тропинку. Осталось, значит, место падения. Я даже не ожидал, что так явственно осталось… Мы промокли насквозь, наломали ноги по изуродованному лесу и просекам, но усталость только на фото осталась. А в душе – всё перевернулось!
Столько лет прошло, а вся трагическая повесть читается на нетронутой местности в заросшей глуши: вытянутое место падения, где до сих пор не растёт выжженный лес, коридор, оставленный падавшей машиной с вываливающимися из пламени моторами – она накрыла страшным огненным тараном позиции врага. Один мотор был разбит прямым попаданием мощного зенитного орудия (сфотографировал в музее в Лаанперанте), горел и оплавился, второй, более тяжёлый, ушёл в землю метра на четыре. Ребята-поисковики долго копали, потом лебёдкой поднимали, на «газике» вывозили, наводя мосты через ручьи и колдобины. Теперь этот мотор – в экспозиции Военного музея в Выборге… Явственно пролегли остатки финской траншеи, которую проложили прямо по яме падения, чтобы меньше копать. Ведь это – передовая: всего 300 метров не дотянул бомбардировщик до своих в июле 1942 года, а ровно через 2 года наши войска начали наступать на эти позиции: до неудачного штурма бомбили, обрабатывали артиллерией, сами финны топтались и воевали над останками лётчиков и машины. И столько всё-таки осталось находок... Испорченный пулемёт брата и три парашютных кольца (даже не собирались выбрасываться в плен из подбитой машины), три пары подмёток (у нас почему-то антропологические измерения экипажа не делали, а то бы не было вопросов по принадлежности) и даже финка с наборной ручкой. Ну и останки – косточки, которые остались в одном сапоге и в складках искорёженного алюминия. Брат был в хвосте, при страшном падении хвост улетел вперёд ("Вон, до той ёлки", – сказал Герман обыденно). А какие чувства я мог испытывать, подойдя по папоротнику к этой ели?..
Я был как-то убеждён, что на самолёт вышли по финским документам, по донесению двух подразделений – зенитной батареи, которая подбила СБ-2 (перевод донесения из Центрального финского архива у меня есть), и того подразделения на передовой, куда экипаж направил горящую машину. Оказывается, нет – совершенно случайно: «Мы уже заканчивали здесь копать, – говорит Герман, – и вдруг на подходе к траншее, в глухомани, я почти споткнулся о часть кресла пилота – из земли торчала. Начали обследовать, нашли финскую помойку с остатками поделок из алюминия, стали методично прозванивать и поняли: это останки рухнувшего самолёта. Долго и тщательно работали. Есть фото, сколько вещей, косточек и деталей нашли». Вот такое чудо... Какой путь я совершил в течение жизни! Меня мама привезла в Ленинград ещё до школы. Тогда вообще ей не сообщали, в каком районе погиб старший сын. Она, помню, спустилась по гранитным ступеням к Неве, зачерпнула слегка пахнущую мазутом воду и сказала: «Где-то здесь Коля покоится». Оказалось, далеко не здесь… Потом, к 20-летию Победы, открыли данные: близ станции Лемболово, где и был возведён памятник героическому экипажу. Маму с батей, старшей сестрой и братом пригласили на открытие, а меня дуболомы – армейские начальники, не пустили из части. Вот как губили истинную патриотическую, а не формальную работу! Ну и с тех пор езжу в Лемболово, в исчезнувшую Бобровку, пишу о брате, о войне на Карельском перешейке, но давно был уверен: в Финляндии надо искать следы точного места гибели экипажа. Однако русская судьба натолкнула Германа Сакса с поисковиками отряда Безымянный на слепое место. Финские документы, усилия Баира Иринчеева из Выбога, помощь финского писателя Карла Геуста только помогали нам установить достоверность и подтвердить гибель именно этого экипажа: по горькой иронии пропали все документы, даже на найденный мотор с номером! – 44-й полк отправил бумаги на списание самолётов и моторов, но оформил что-то не так, командование Ленфронта вернуло документы, переделывать уже времени не было – полк был отправлен на переформировку, переучивание пилотов на Пе-2. Так что экипаж брата погиб в одном из последних вылетов: может, вообще бомбы оставались и решили бомбить мост без последующего особенного наступления. Что теперь рассуждать и сетовать…
Поэт-фронтовик Александр Межиров, помню, как-то стал мне рассказывать про меняющийся образ бывшего врага: «Представляете, Саша, меня на днях пригласили в ресторан «Националь». Публика снобистская, все младше меня – просто не о чем говорить, даже со спутниками. И вдруг я увидел недалеко за столом седого немца – примерно моего возраста. Сразу почувствовал: он тоже воевал, и вдруг остро понял, что во всем зале только он до конца бы меня и понял в разговоре. Он, может, стрелял в меня, а ближе – никого нет. И он тоже это почувствовал, судя по взгляду…». Я тогда по молодости подумал: любит Александр Петрович вот этак нагнетать и фантазировать… Прошли годы перестройки и катастройки, и я вдруг вспомнил эту тираду, когда встретился впервые с финским писателем Карлом Геустом. Его отец воевал против моего старшего брата, мы славим подвиги лётчиков-врагов, но мы поняли друг друга с первых минут общения у музея Маннергейма в Хельсинки…
И вот – новая встреча в Лаанперанте, хотя Карл – автор многих книг о финских лётчиках – часто приезжает в Питер и Петрозаводск, выступает на конференциях и радуется, что теперь мы можем говорить открыто, без искажений о трагических страницах общей истории. Именно он раздобыл в архиве донесения зенитной батареи, которая подбила машину брата, и противотанковой батареи, когда самолёт СБ-2 совершил огненный таран на финские позиции. Он – мой соратник, хотя является певцом финских асов. Познакомил с такими же увлечёнными друзьями в Лаанперанте. Киммо Мархинен – директор авиационного музея на общественных началах. Его дядя был подбит в небе над Лемболово, упал между линиями передовых, но финны успели первыми. Потерял руку в том году, когда погиб мой брат. Маркку Оикконен – увлечённый экскурсовод. Его отец воевал в пехоте и был ранен как раз на Лемболовской твердыне. Они хранят память о своих родных, обо всех ветеранах, включая советских лётчиков, и прекрасно понимают, что привело меня в Лаанперанту, что зовёт на место гибели брата и что печалит при формальном подходе чиновников. Например, председатель Громовского сельского поселения А.П. Кутузов не против установки стенда с указанием: «Здесь была деревня Бобровка, названная в честь…». Но спрашивает: «За чей счёт банкет?». Будто это мне одному нужно. А тем, кто захапал берега озёр, которые отвоевали наши ребята? А школьникам Громово, которые не знают истории под их же носом? Кто защищать вас будет, чиновники и толстосумы, если чего? Одни путинские сверхракеты?
Вот что написал после поездки в официальном, но эмоциональном письме главе Громовской администрации Кутузову (у него и отец – главой был):
«Уважаемый Алексей Петрович!
Вернулся из впечатляющей поездки от Бобровки до Финляндии.
Возвращался через Выборг. Директор Военного музея Баир Иринчеев установил 10 подобных памятных указателей. Это всё в ведении местной власти. Он готов изготовить, просит прислать решение и текст стенда. Размер – с пожарный щит. Ещё надо сделать металлическую подставку.
Меня впечатлила и встреча с Г.С. Корчагиным. У него в паспорте стоит прописка: кордон Бобровка. Он был удивлён, что название не в честь лесных бобров. Жена лётчика, которая нас с журналисткой Людмилой Однобоковой привезла, тоже была поражена: столько лет мимо проезжали и не знали такого – в честь Героя Советского Союза!
Это ли не главный аргумент? Геннадий Степанович показал на деревянный пустой трафарет у дороги: «Вот – пустует, ждёт… Сколько раз просил: обозначьте название! У меня ж скотина дорогу переходит. Ну, случится чего, скажут: а где всё произошло – в лесу?».
В Смольном тоже подтвердили, что всё зависит от местной администрации, а если нужно письмо в поддержку и согласие департамента культуры поставить памятный знак на учёт – сделают.
Комитет по молодёжной политике посоветовал войти в программу патриотического воспитания с разными предложениями, в том числе – обозначить Бобровку. Убедился: ох, как это необходимо!».
Даже если и установим такой необходимый знак, всё равно остаётся горький осадок: ведь мы отвоевали у финнов бывшие новгородские земли, населённые русскими, ижорой, ингермаландцами, карелами (это другой древний народ, отличный от финнов), Пётр не пошёл дальше взятого Выборга – «Это не наше!». И советская граница продвинулась немного за Выборг. Но, похоже, ни уроков истории, ни самых понятных для подрастающего поколения героических примеров и символов – использовать чиновничье-олигархическая Россия не может. Или – не хочет.
* * *
Председатель Межрегиональной общественной организации «Совет Героев Советского Союза, Героев Российской Федерации и полных кавалеров ордена Славы Санкт-Петербурга и Ленинградской области» Геннадий Фоменко рассказал у памятника о том, что из миллиона защитников Ленинграда, воевавших на трех фронтах, награжденными званием Героя Советского Союза оказались 700 человек, среди них – и трое из экипажа брата. Сегодня, по его словам, в Санкт-Петербурге осталось только два Героя Советского Союза, участвовавших в Великой Отечественной войне и один полный кавалер Ордена Славы… Особо он обратил внимание на то, что в Петербурге имеется 700 школ и более 100 училищ и гимназий, а имена Героев присвоены всего-то пятнадцати школам, хотя именно от школьников зависит, сохранится память о подвигах войны или нет. Поразительно! Вот тебе и контент, о котором заикнулся Владимир Путин на Валдайском форуме: мол, равняются на суррогатных героев-то в сети – ну, так рассказывайте ребятам о настоящих, отечественных! Создавайте свой контент, если нравится это заморское неуклюжее слово. Вот какие слова написаны в наградном листе о моём брате: «Мужественный стрелок-радист, обращавший в бегство своим пулемётным огнём не один десяток истребителей противника. Им проведено 12 выигранных боев, из которых он вышел победителем, обеспечивая этим выполнение поставленной задачи. В дни Отечественной воны он произвёл 67 боевых вылетов, из которых 47 – ночью. За мужество, проявленное в борьбе с немецким фашизмом, награждён Орденом Красное Знамя». А по приказу наркома обороны Сталина за такое количество ночных вылетов он должен быть дважды Героем Советского Союза! Однако, помню, каких трудов мне стоило, чтобы школе 1429 в Бауманском районе присвоили имя Николя Боброва – тогдашний спикер Совета Федерации Сергей Миронов по моей просьбе как петербуржец письмо мэру Лужкову написал – подействовало... А ведь в каждой школе с историей есть свои славные выпускники – защитники Отечества.
Первым оперативно и подробно написал о торжестве 4 ноября сайт «Красная весна». Процитирую коллег: «На мероприятии присутствовали родственники стрелка-радиста Николая Боброва, одного из Героев, в честь подвига которых в советское время был возведен мемориал у станции Лемболово. Младший брат Николая Боброва – Александр Бобров отметил, что для него этот день особый, и как для родственника, и как для писателя, журналиста, который многие годы работает для сохранения памяти о войне и подвиге ее Героев: «Эта земля нам от них досталась. Какой она будет — решать более молодым поколениям. Погибшие герои из великого поколения отдали свой долг сполна. Мы старались, как могли, защищали Родину, хотя страну не уберегли. Но я надеюсь, что эта земля будет хранить память, что ребята пали не только за особняки и дачные поселки на этой земле, и что это будет прекрасный „Зеленый пояс“ Ленинграда, место памяти, место славы».
Еще один брат Николая Боброва – Анатолий Бобров, хорошо помнящий погибшего брата, рассказал, что с детства живет с мыслью, как бы не осрамить имя брата-героя, как бы не совершить чего-нибудь неподобающего. В свои 84 года он продолжает дело брата по защите родины, работает в концерне «Алмаз-Антей», выпускающем вооружения для ПВО и ПРО России. Он также посетовал на то, что «в лихие 90-е», кто-то снял огромную бронзовую звезду с мемориала. Вместо нее долгое время висела деревянная звезда. Сейчас она заменена на алюминиевую и плоскую, тогда как настоящая звезда медали, которую вручали Героям Советского Союза, имела двухгранные лучи. Братья Бобровы обратились к присутствовавшему вице-губернатору области с просьбой восстановить звезду на мемориале в первозданном виде».
Круг завершился, по лётчикам-коммунистам отслужена панихида, но точка – не поставлена. Надо водружать мемориальный щит на месте селения Бобровка в Громовском сельсовете, где остался один землевладелец – Глеб Корчагин, завязавший с фермерством; надо сделать мемориальным и обозначить место падения СБ-2 и великой работы поисковиков Германа Сакса. Пишу для издательства «Родные просторы» новую книгу – «Сосна у селенья Бобровка» к 75-летию наступательной операции на Карельском перешейке и Великой Победы, буду помогать материалами новому музею у озера Суходольского: на территории Загородного клуба «Дача» создан музей «На Кексгольмском направлении», там хотят сделать экспозицию об экипаже брата. Продолжаю держать связь с Всеволжским районом, где в честь 75-летия полного снятия блокады скоро откроется музей всем лётчикам, защищавшим Ленинград. Дел и планов – много, хватило бы сил и вдохновения… Дай Бог здоровья и моему неугомонному брату.
ТРИ БРАТА
Брат мой поседевший, Анатолий,
Помолчим, замедлим-ка шаги...
Вот она, дорога,
а над полем –
Коршуна широкие круги.
Нечего стесняться нам объятий
И при посторонних – слез из глаз.
Было ведь, как в сказке, трое братьев,
Трое Александровичей нас.
Русых да с широким переносьем,
Сероглазых жилистых ребят.
Мы вдвоем что хочешь переносим,
А втроем бы – легче во сто крат.
Как бы нам тогда шагалось просто,
Как бы нас любили горячо!
Каждому – по метру девяносто,
Каждому – подруга по плечо.
К красоте невесток не ревнуя,
Шли бы так, что любо посмотреть,
Грянули бы если строевую –
Роту бы сумели перепеть!
Нас бы можно было, право слово, –
Дайте лишь коней да стремена, –
Хоть на все полотна Васнецова,
Хоть в былину...
Если б не война.
Самый старший – что там! – лучший самый
Где-то здесь, наверное, лежит.
Не сложилась сказка...
Над лесами
Коршун исчезающий кружит…
Сказка не сложилась, но быль – удалась и эпопея – завершилась на высокой ноте!