Андрей КАНАВЩИКОВ. О ВНУКАХ ДАЖДЬБОГА И ЗЕМНОЙ ГЛИНЕ. О книге Ольги Дубовской «Великий русский князь. Повесть о Вещем Олеге»

                                                                       

Андрей КАНАВЩИКОВ

О ВНУКАХ ДАЖДЬБОГА И ЗЕМНОЙ ГЛИНЕ

О книге Ольги Дубовской «Великий русский князь. Повесть о Вещем Олеге», часть вторая

 

Кажется, совсем недавно оставили мы героев монументальной исторической повести Ольги Дубовской «Великий русский князь». И вот пришло время продолжить это путешествие через века, пространства и наслоения исторической лжи.

Вначале пристало напомнить краткое содержание первой книги, которую Ольга Фёдоровна не без юмора по части современного упора литературы на «роман» и глубокой цели отослать читателя к «Повести временных лет», называет повестью.

Итак, в новгородской Руси растёт мальчик Олег, сын песнопевца Бояна. От злых происков свея Рурика Боян гибнет. Но остаётся Традиция, остаются заветы князя Гостомысла, первого среди равных. Остаётся Знание о живом теле Даждьбога, из которого Сварог сковал новое Солнце взамен украденного змеями.

Далее действие переносится в Рим, так называемую цивилизованную Европу. Кардиналы при помощи прелюбодея Гремислава готовят очередную войну против Руси на волне известий о смерти Гостомысла. От Руси свои кусочки готовятся откусить хазары, торки, греки, германцы, варяги и все остальные, кто боится страны, где «варвары-славяне рождены богом, а не сотворены, как все нормальные люди, из земной глины».

Вторая книга снова возвращает нас в Новгород. Великий город собирается на вече, осуждая темы постройки кораблей, хором и помощи купцам-русинам, пострадавшим от течения Волхова. Но в дружный голос общей семьи, общего народа вмешивается мужик с бичом, который притворяется стариком, мутит воду и смущает вече.

Олег узнал человека, якобы, искавшего прежде телка. А потом в толпе обнаруживается ещё до пяти подозрительных людей, за которыми молодёжь берётся проследить.

Тем временем волхв Рядич открывает свою любовь Русаве, матери Олега. Это происходит во время сбора малины и звучит клятва Перуна: «Девица красная, княгиня молодая! Ты напряди нитей из дождевых капель, натки полотна из снега белого, да сшей мне рубаху из макова цвета».

Новгородские сцены у Ольги Дубовской, впрочем, очень трудно пересказывать, поскольку их как некие этнографические этюды можно лишь цитировать, чтобы понять быт и миросозерцание русичей. Мы имеем здесь дело со своего рода поэтическими зарисовками, где жертвоприношение малиной и хлебом с солью у Мокоши или посвящение в воины Перуна молодых дружинников Вадимом Хоробрым – не просто выглядят сюжетными линиями. Это – сам воздух, само существо текста.

Попробуй убрать их из повествования – легко по отдельности уберутся, поскольку нейтральны для сюжета и собственно темы текста. Но одновременно попытка их убрать натолкнётся на то, что рассыплется в прах внутренний ритм повести, дыхание текста. Это как из четверостишия попытаться убрать рифму или переставить слова. Не убирается ничто и не переставляется!

Лишь звучит один большой, всеохватный монолог, хотя вроде бы и разные люди в этот общий хор включены. И не мечам своим дружинники свои слова говорят, а нам, потомкам своим, матери земле своей: «Я, сын русьской земли, клянусь, что до конца своих дней буду защищать родное отечество. И если понадобится, то встану на защиту других словенских родов. Клятву сию я не переступлю во веки веков».

Или сцена с разговором Олега, который со своей дружиной готовится идти в острог под Псковом, с «ветхим научителем» Златогором. Формально она о том, что Олег становится хранителем Начальной книги, а «книга Рода – это память всех словенских родов. Оттого её и сберегают в невредимости с того времени, как на земле почался исток жизни».

Но фактически это очередные стихи о той Руси, которую мы не теряли, но которая у нас была отобрана нагло и беззастенчиво все знают кем и когда.

К сожалению, и в повествовании Ольги Дубовской окружающая гармония слишком скоро обрывается. Волхвы чувствуют неладное: «Тьма грядёт на Русь со всех сторон. Великая тьма подступает к земле русичей».

А тут появляются поляки с известиями уже не о кажущейся, а о реальной тьме в виде наступающих германцев и варягов. И к довершению всему варягами было учинено побоище на совете малых князей, которые должны были избрать Великого Князя Руси.

Не вышло дать бой захватчиком и в Пскове. Князь Витомир запретил дружине Олега помогать им в сече и велел уходить в Новгород, спасать хотя бы то, что можно спасти:

«Руси не надобна слава мёртвых отроков. Спасай дружину, сынок! В том нет стыда, коли можно избегнуть беды и спастись от погибели».

Тем временем пал и Новгород. По веление своего воеводы дружинники поодиночке возвращаются к пепелищу. Кто-то из изучавших историю русского изначалия по киевской версии, по мейнстриму советско-российского изучения язычества, возможно, удивится: почему Дубовская свои повествования строит вокруг Новгорода? Причём тут Новгород, если «мать городов русских» – это Киев?

Дело тут в том, что Киев был захвачен (или хитростью взят) новгородским князем Олегом уже позже. В 882 году. Достаточно посмотреть на карту, чтобы понять: из Киева управлять славянскими землями и сподручнее, и куда теплее, чем на северных суглинках. Но начиналась Русь всё-таки с Новагорода.

Сама терминология Киевской Руси наиболее активно пропагандировалась историками украинской выделки, которые только так в советских реалиях могли вести линию своего самостийства. Они не могли говорить об исключительности украинства, но вполне были довольны версией киевского происхождения Руси, что существенно обедняет и сужает отечественную историю.

Причём в концепции триединой славянской колыбели народов того же Бориса Грекова (уроженец Миргорода Полтавской губернии) изначально существовал второй план вопроса. Как бы и равные народы, но всё равно первичен Киев и объединение славян началось с юга, с Поднепровья.

Когда же идеологические реверансы уходили, то существенно менялись и акценты. Вспомнить хотя бы «Историю Украины» (1904) Михаила Грушевского, который был честным человеком, поэтому не темнил, а впрямую утверждал, что историческим наследником Киевской Руси стало Галицко-Волынское княжество и никакой идеализированной колыбелью русских, белорусов и украинцев это государственное образование – Киевская Русь – быть никак не может.

Сейчас, видимо, не осталось никаких препятствий к тому, чтобы политкорректная мифология продолжала царствовать в умах русских людей. И Ольга Дубовская уверенно возвращает русским их подлинную историю, без реверансов насчёт стольного града Киева, поскольку изначалие наше куда старше.

Киев, вообще, может быть хазарским городом, основанным ими, хазарами, а никаким не Кием, поскольку Кий – личность легендарная и достоверные сведения об этом городе появляются лишь в связи с Новгородом. Это утверждал, в частности, Руслан Скрынников.

Конечно же, то, что говорит Дубовская, – всего лишь версия тех далёких событий. Например, существует также теория, что Олег и Рюрик действовали совместно, одолев Новгород времён Вадима Хороброго, что женой Рюрика была сестра Олега (конунга Одд Стрела), а Рюрик, вообще, – внук Гостомысла. Так трактует наше изначалие Александр Асов (Барашков), но он в отличие от «киевлян» скатывается в другую, норманнскую, крайность и тоже может быть назван предвзятым.

Асов почему-то отказывает новгородцам в самостоятельности и самодостаточности, зачем-то стараясь сделать Рюрика родственником Гостомысла. При этом Рюрик именно воюет за новгородский престол. Вначале захватывает Старую Ладогу, а затем идёт на Новгород. Но почему всё так, если он прямой потомок любимого князя русов? Нет убедительного ответа.

Не считать же в самом деле убедительной совсем уже бредовую версию о «призвании» вече в 862 году совершенно чужого правителя на землю, которой, якобы, некому править?!

Художественная версия Дубовской представляется наиболее логичной и достоверной. В лоскутном одеяле многочисленных существующих версий Ольга Фёдоровна не только не теряется, но, пожалуй, высказывает наиболее полную из них.

По ней Рюрик именно враг Новгорода, идущий на него во главе совместного войска «цивилизованной Европы». Ведь если его «призвали», зачем официально призванному князю захватывать Старую Ладогу?!

Во-вторых, Рюрик как князь ничем себя не только не прославил в истории, но даже и не показал. То есть, если он и был, то он мог быть в лучшем случае полководцем некоего войска, которое в некое время вошло в Новгород, – не более.

Ну, а на всякий случай, чтобы стереотипы в головах обывателей разрушались не слишком болезненно, Дубовская предпринимает небольшую перестановку букв – реальный Рюрик у неё превращается в Рурика. И понятно, о ком именно идёт речь, и всегда можно сослаться на художественный вымысел.

Итак, в Новгородский кремль врываются варяги, германцы, италийцы, норвеги и даны. Настал их час и их победа. Но с самых первых секунд захватчики оказываются поверженными морально. «Раскрыв рты», они смотрят на башню-вежу: «Вежа, высотою восьми саженей, стояла посреди кремля. Она была видна издалека и открыта всем ветрам. Подъезжая к городу, завидя её купол ещё версты за три-четыре, новгородцы обыкновенно рекли, что наконец-таки они добрались до дома…».

Купол вежи был из золота, на острие крыши находилось золотое колесо с четырьмя золотыми спицами, в золотой купол упирались двенадцать узких продолговатых окон. «На две сажени ниже окон вежу опоясывала смотровая площадка. Войти в это сооружение можно было через дубовую дверь. Посреди двери был приколочен круглый золотой щит. На нём латиняне разглядели отчеканенный знак бога солнца: Даждьбога».

Перебежчики из русичей пытаются объяснить Рурику, зачем нужен терем Числобога и что даёт наблюдение за «длиной светового потока», но не понимает их варяг, точнее, по-своему понимает:

«Позор и срам! Оказывается, князья варваров – звездочёты. Экое глупое занятие они себе придумали. Вместо того чтобы достойно управлять народом, они играют в детские игры: считают на небе звёзды. (…) Спасать надо славян. Ты прав, Рурик, нет порядка во власти, нет и преуспеяния в государстве. У славян плохая власть, и куда ни посмотришь – всюду неразбериха. Мы наведём здесь свой, латинский порядок».

Но, произнося свои ритуальные заклинания, единые от Гитлера до Терезы Мэй, латиняне не могут не признать внутри себя, что «дома русинов сооружены добротно и с множеством подсобных строений… Крыши всех строений покрыты тёсом, карнизы украшены подзорами, окна в домах окаймлены наличниками; у каждого дома – крыльцо. Даже заборы, ограждающие сады, сотворены были тоже с особой выдумкой. (…) «Богато, богато живут русины», – говорили меж собою германцы, волоча к пристани награбленные тюки и бочки с пушниной, ткаными полотнами, собольими шубами и овчинами; с солью, воском и домашней утварью…

Они вспоминали свои дома, куда им приходилось возвращаться после походов с награбленной добычей. Свои жилища латины строили обыкновенно из неоскуренных брёвен или же из прутьев, обмазанных снаружи глиной. Окна были без стёкол: вместо них они прорубали в стены дыры, закрывавшиеся на ночь ставнями. Пол в домах был земляной. Здесь же, на полу, располагался очаг, сложенный из камней. Дети и жёны спали на шкурах. Награбленного добра хватало родственникам едва на полтора-два года. А потом латины вновь сбивались в ватаги и учиняли нападения».

В разгар грабежей домой возвращается Олег и его дружина. Волхв Рядич спасает дружинники Вадима Хороброго – Буреяра. Окончательно становится ясно, что Русь столкнулась с большим предательством и в Пскове, и в Новгороде. Вместе с разорением внешним наступает время и внутреннего разорения. На потеху варяги созывают вече и приводят на него пьяных девиц «без кокошников, с рассыпанными по плечам золотистыми волосами».

Варяги грозятся убить распутниц, а пощадить их обещают в обмен на всё оружие, которое новгородцы им отдадут. И так выходит, что ответ держать приходится Олегу как воеводе. Он напоминает вече: «Ежели от Руси удерживается пленник, и ежели русич найдёт его, то пусть русич выкупит и возвратит пленника в свою страну. А цену отдаст за него ту, яку запросит удерживающий его  в плену».

Новгородцы помнили об этом законе Рода, а поэтому беспрекословно сдали всё оружие на радость Рурика. В очередной раз стало ясно, что коварные враги прекрасно знают обычаи и законы русов.

Но это же беспрекословное повиновение русов своим богам откровенно страшило врагов. Даже победив они не могли чувствовать себя победителями. А обесчещенные девы в одеждах невест на другое утро с песнями вошли в воды Волхова: «Ой, люли, люли, да увезёт князь младёшенек красу-невесту да в свои палаты богатые, да во сады зелёные, где поют соловьи, соловьи развесёлые».

И если была в чьих-либо жилах кровь, то не могла она не остыть от высокой правды и мудрости русской!

На вече волхв Рядич предлагает Рурику договор: «Живите на землях, что предназначены для вас богом Родом. Любите свой народ, заботьтесь друг о друге. И сами, добровольно, подчиняйтесь законам, что изобретёте для себя. (…) Покиньте Русь и мы установим уговор: любовь между нами, русичами, и вами, латинами. И будет та любовь непоколебима и вечна».

Даже после всего, что с ними сотворили захватчики, русы готовы на любовь и милость. Но не слышат ничего безумцы-захватчики. Не слышат и даже не понимают, зачем поверженные пытаются это говорить. Так детям кажется, что игрушка, которой они на время завладели в песочнице, уже стала их собственностью.

Да, чужеземец может быть князем русов. Для этого он должен вспахать борозду плугом. И Рурик проходит эту борозду, впрягая в хомуты новгородцев вместо коней. Епископ из Ватикана благословляет варяга крестным знамением.

Остаётся лишь доехать до кремля на манер бога Одина – на семёрке козлов. Откровенная отсылка к современному формату так называемой «большой восьмёрки» – США и их семеро приближённых козлов.

Кстати, присутствие в стане Рурика епископа вовсе не удивительно. По некоторым данным, ещё в 826 году в Ингельгейме Рюрик был крещён и получил христианское имя Георгий.

Крещёным христианином Феодором был и конунг Одд Стрела, почему, думается, вряд ли стоит отождествлять его и Олега. Как-то, согласитесь, не годится беспринципный варяг на роль будущего Великого Князя, да ещё и хранителя языческого изначалия.

Во всяком случае, Ольга Дубовская с варяжской трактовкой образа национального героя соглашаться не собирается. И ей не откажешь в логике. «А бысть то в лето одиннадцать тысяч восемьсот шестьдесят  второй год от того мига, когда Сварог привстал с белой тучи и Солнце из-за Него показалось и вмиг всю Землю согрело, ото льда освободило».

Тем временем варяги поймали невесту Вадима Хороброго – Ладомиру. Рурик захотел заполучить её себе в жёны, но той удалось хитростью бежать. Она сказала, что должна принести хёвдингу (вождю) подарок, который приторочен к седлу её коня. Пошла, велела Рурику её ждать, но, конечно, не вернулась ни с подарком, ни без него.

Позже выяснилось, что и Вадим не погиб в бою с захватчиками. Через два года он вернулся к Новгороду с семью сотнями уцелевших дружинников. Вадим Хоробрый заявил свою волю Рурику и пообещал, что тому ещё не поздно повиниться и уйти с русской земли с миром.

Рурик лишь рассмеялся в ответ. Тогда дружина Вадима начала снимать доспехи и готовиться к «смертному бою»: «Воины Перуна освобождаются от одежды только в том разе, когда намереваются вступить в бой – последний в их жизни. (…) И кличут этот бой смертным оттого, что в нём дружинники жаждут принять смерть и вовсе не думают о победе».

В той сече все дружинники погибли. Погиб и Вадим Хоробрый. Новгородцы и поддержали бы своих воинов, но были лишены оружия. По версии Дубовской Олег сумел похоронить тело Вадима на другом берегу Волхова, установив сверху дубовый меч из ветви дерева Перуна. Верится в это благостное окончание с трудом, но верить хочется и версия очень красивая.

Одновременно восстание Вадима взволновало оставшегося живым настоящего Великого Русского Князя Избора, которого выходили волхвы. Тот надевает доспехи и в одиночку идёт в кремль: «Я иду в кремль, дабы варяг знал, что русский князь не боится его, что русский князь являет пред ним заступничество своего народа, что русский князь пришёл, и будет биться за свою семью, доколь не расстанется с дыханием жизни».

Избор пробрался на башню-вежу по тайному ходу и ударил в колокол. И это было совсем не безумством, как может показаться поначалу. Волхв Рядич объяснил народу этот момент: «Ежели один воин, всего лишь один… смог до колокола добраться, то что же будет с кремлём, в таком разе, коли на него двинется сотня, две или вовсе тьма русичей вздымет мечи в этом походе?».

Тем более что русичи активно куют новые мечи. «Олег быстро снял тулуп и шапку, и надел на себя кожаный передник. Затем он взял кузнечные клещи, ловко извлёк ими из горна сплавленные вместе три или четыре серпа и положил этот кусок сплавленного железа на наковальню. (…) Затем, держа клещами на наковальне раскалённое железо, Олег быстро схватил в правую руку кузнечный молот, с силой опустил его на железо и почал выковывать из него длинный, обоюдоострый русский меч».

На этом жизнеутверждающей притчеобразной ноте вторая книга повести и завершается. Фактически Олег воочию воплощает древнее знание о новом Солнце, которое было создано Сварогом из живого тела Даждьбога.

Было ли всё именно так, как пишет Ольга Фёдоровна? Разница, в принципе, невелика. Сам ли Олег сковал Руси обоюдоострый меч для отмщения или постарался неведомый кузнец – малозначащие детали. Главное, что Русь не смирилась, не согнулась и совсем немного остаётся до того мгновения, когда, выражаясь словами Пушкина, Вещий Олег предаст «мечу и пожару» всех врагов русской земли.

Всему свой срок. Продолжение следует.