Геннадий СТАРОСТЕНКО. ЧЕРЕЗ ПРИЗМУ ПРОТИВОРЕЧИЙ. О чём хотелось бы поведать американцам

 

Геннадий СТАРОСТЕНКО  

ЧЕРЕЗ ПРИЗМУ ПРОТИВОРЕЧИЙ

О чём хотелось бы поведать американцам

 

В 1995-м мне случилось поработать какое-то время в американской компании, которой Агенство международного развития американского конгресса в числе прочих поручило заниматься становлением фондового рынка в России. Так и было – Arthur Andersen, Burson Marsteller, PBN и ряд других гигантов индустрии «наводили порядок» в российском фондовом деле, словно легендарные варяги, которых древние русичи будто бы зазвали к себе на княжение – «придите и володейте».

В те годы за сущие гроши акционировались и продавались заводы и корпорации, рыночная стоимость которых уже через пару лет взлетала до небес, и такие печально известные «посланники Америки» как Джонатан Хей не теряли времени даром. То было время, когда Ельцин и Клинтон крепко обнимались и клялись в неразлучной дружбе, а экономикой России правила когорта новых банкиров, окрещенная в народе «семибоярщиной». Тогда же, в 95-м, совершенно по-воровски были проведены так называемые «залоговые аукционы», когда на деньги госбюджета эти банкиры-олигархи скупили и присвоили себе почти всю нефтегазовую отрасль.

Как русский человек, воспитанный в народной среде – в деревне у бабушки, у которой не было и класса образования, но которая была тверда в своих убеждениях и понимании социальной справедливости, я не мог равнодушно смотреть на происходящее. (А еще моя совесть журналиста не могла не протестовать против лукавства и лицемерия моих московских коллег, собратьев по профессии, готовых выгораживать и облагораживать власть воровского капитала.) И в итоге написал обо всем в левой оппозиционной газете (статья вышла в «Советской России» 18 января 1996 года). И не столько винил американцев, сколько наш столичный предательский класс и офисный планктон, готовый направо и налево продавать интересы страны и народа, какими они мне представлялись.

Сказать по правде, мне было немного жаль подставлять своего непосредственного шефа Билла Макфаддена – хорошего парня из американской глубинки, но Платон мне друг, а истина дороже. В той статье я скрылся за псевдоним – но меня тут же вычислили. Мои наниматели, должно быть, решили, что я точно сотрудник ФСБ, раз совершил подобное. Наивные – что они знали о ФСБ… Не так просто: я как раз один из тех в России, про кого можно с уверенностью сказать, что они явно не из тайных служб. В конце того же года я издал книжку (социальный роман), которую назвал «Bastardidi Mosca. Сволочи Московские». (Так я был зол на Москву за 1993 год. Ведь на защиту своего парламента, своей нарождающейся демократии она в своей массе не пришла. Она уже лакомилась первыми коврижками с перестройки.) Где вы видели агента КГБ, который посмел бы присвоить своей книжке такое название? Со мной вместе в той инофирме прилежно трудились истинные сотрудники спецслужб (по неким признакам можно было идентифицировать), – но, думается, ни у кого из них не было задачи сообщить публично о происходившем у них на глазах вероломстве…

 

С того времени прошло почти уже четверть века – но все это памятно в лицах и деталях, и если я в чем-то повредил в карьере своему шефу Биллу Макфаддену – то искренне прошу у него прощения. А про себя все же думаю – а не было бы у него желания поступить точно так же, окажись он на моем месте, «в моей обуви» (inmyshoes – если по-английски)? Впрочем, тогда полетели другие головы – те, что стояли повыше, отвечали за рекрутинг и слыли знатоками России. После моего случая концепции рекрутинга для экспатов, отвечающих за найм персонала в России, претерпели изменения, однако не это стало главным последствием моего спонтанного деяния. Пошедшие от него круги через какое-то время всколыхнули определенные политические силы в Америке, которых не устраивала практика гарвардских доктринеров. В итоге правительство США судило «гарвардскую команду» за коррупцию в попытке вывода России «на магистральный путь развития». Интернет глобализировал нашу жизнь – и на сайтах американских СМИ я иной раз сталкиваюсь с отраженными волнами полемики на эту тему.

 

Сегодня я все чаще проецирую свой жизненный опыт и свои политические пристрастия на происходящее не у нас, а в самой Америке. Мы разные – но, при всех диаметральных противоположностях, есть определенные аналогии и в умах, и в настроениях, и в социумах.

Нашей власти нравится считать себя демократией, и, на первый взгляд, Россия вполне могла произвести впечатление таковой в какие-то редкие моменты своего становления. Но если присмотреться повнимательней, то главный «демократический» инструментарий власти правящего олигархата – активно-диверсифицированная пропаганда и затыкание ртов недовольным – легко обнаруживает истинное ее содержание.

Многие в стране убеждены, что судебная система у нас – как в полицейском государстве. Нет честных выборов – достаточно взглянуть на босхианские физиономии председателей местных избирательных комиссий. Конституция гарантирует свободу слова, но реально ее нет либо она канализирована в маргинальные структуры. Полное кафкианство в смысле огромности аппарата чиновников и «силовиков». При социализме в России такого не бывало.

Вовсе не пытаюсь оправдаться перед Америкой за написанное двадцать лет тому назад, поскольку убежден, что природа отношений Америки и России только со стороны может уподобиться отношениям строгого учителя и плохого ученика – и еще долгие годы будет корениться в их геополитическом противолежании. И все же…

За всеми нынешними российскими негативами – вроде бы задача охранения системы и национальных интересов, что и внушается рядовым «охранителям системы». А у первых лиц в системе приоритет иной – он в охранении и сокрытии своих колоссальных имущественных завоеваний. Там миллиарды долларов, тогда как нам, простолюдянам, в апрельских декларациях показывают миллионы рублей (что, впрочем, тоже кажется значительной суммой для большинства россиян, живущих на копейки). На эту задачу нацелена и пропагандистская машина, в которую перекинулись в том числе и многие те, кто еще вчера был в либеральном лагере и критиковал эту власть. Олигархи и влиятельные персоны от СМИ тоже не хотят терять сказочных своих приобретений.

Все мы, жители России, весьма зависимы от этой пропаганды. Но нисколько не потому, что глупее других народов. Просто постоянные сломы социальных векторов не дают выстроить межпоколенческую преемственность, способность растворять вранье и блеф общим опытом. Замечательный русский классик Александр Куприн писал в своем «Колесе времени» о «нашем небрежении к долгу и слову, нашей всегдашней склонности «ловчиться», а великий поэт и дипломат Федор Тютчев (будучи большим патриотом России) писал о нашем свойстве проникать в человеческую суть «через заднее крыльцо» etc. И как только мы осознаем себя и пытаемся поставить под контроль жуликов и циников от власти и пропаганды, худшие из нас снова отключают нам память с помощью волшебной палочки – как в кино «Люди в черном».

Небезгрешна и Америка: в 1993-м году, когда Ельцин расстрелял из танков собственный парламент, а с ним и демократию (я тоже там бывал – в ряду защитников Белого дома, но в конце сентября укатил в Сибирь и тем, возможно, избежал печальной участи), она хоть и выступала рупором последней – но поддержала диктатора, по конституции не имевшего полномочий на роспуск парламента. В Вашингтоне, должно быть, считали его «сукиным сыном», но «своим сукиным сыном», а таких как я – сбродом недоразвитых мракобесов, тянувших страну обратно в тоталитаризм.

 

Мы – огромная разбалансированная система, которую шарахает из стороны в сторону от одного геополитического катаклизма – к другому. Кому-то даже забавно – масса ощущений, как на «американских горках», и «великих потрясений». Но иногда случается: мы зависаем в какой-то равновесной точке и порождаем уникальные явления духа. И какие-то из них были просто фантастически интересными в советское время. Известный социолог Александр Зиновьев, изгнанный советской властью и долгие годы живший в эмиграции, писал тем не менее, что советский проект, воплощенный в СССР, был вершиной российской цивилизации. (В этом, кстати, нет никакого алогизма: любимая женщина, скажем, тебя отставила – а ты все равно продолжаешь ее считать самой красивой и достойной.) А сегодня наша «калачакра» опять в низкой фазе, и мы в культурном смысле неинтересны ни себе, ни другим. При этом правящие элиты поднимают на дыбы демона пропаганды – принимая позу «медного всадника» и пытаясь изобразить некие сверхзадачи. Хотя и в такие провальные времена просыпается догадка, что в этом средоточии проекций рождаются и озарения, и прозрения, и рефлексии. И вот о чем я хочу сказать далее…

 

Эпоха позднего и пламенеющего социализма была временем моей молодости. Среди моих близких не было ни репрессированных в 30-е годы, ни диссидентов, ни политических оппозиционеров. Как не было, с другой стороны, и мужчин старшего возраста, которые бы не побывали на фронтах Второй мировой – как и не было окрест семьи, которая бы не потеряла на войне кого-то из близких. Советская власть большинство вполне устраивала в своем основополагающем принципе, это давно уже не было временем кровавой раннебольшевистской диктатуры: система понемногу притиралась и совершенствовалась, и внутри нее имелись реальные стимулы к труду. Как взращенные советским агитпропом – так и простые материальные.

(Когда я в молодости трудился на часовом заводе, уборщица там получала 100 рублей в месяц, сборщица 200-250, начальник цеха около 500, а директор примерно800-1000. Был и небольшой цех слесарей-инструментальщиков высокого разряда, истинных мастеров профессии, которые получали за свой труд по 500-550 рублей. Но так было и в прежние десятилетия. Еще Ленин понял в начале 20-х, что нельзя исключать частную инициативу, и на какое-то время ввел НЭП. В СССР не было крупной частной собственности, но в скромном формате присутствовала мелкая кооперативная. К тому же в странах соцлагеря существовали другие опции мироустройства – и в экономике, и в политике. Идея социального государства и должна в идеале предполагать разнообразие в плане социопроектирования.)

Безусловные плюсы плановой экономики в том, что она делает жизнь стабильней – направляя старания души к самым позитивным ее состояниям. Высвобождая время для культурного саморазвития человека. И было бы ошибкой считать, что все это с необходимостью должно транслироваться в оруэлловское тоталитарное состояние. Человечество способно организовать свое бытие без крокодильей схватки за собственность. Хотя опасность скатывания в тоталитаризм с мыслью о социальном государстве все же присутствует. И это талантливо предрек в своем романе-антиутопии «Мы» (1920) русский писатель Евгений Замятин, а спустя десятилетия Хаксли и Оруэлл, контр-утопии которых появились много позже.

 

Да, когда-то в СССР случилась страшная эпоха политических репрессий, при этом надо сознавать, что число ее жертв порой преувеличивалось в разы. Солженицын, скажем, вообще не стеснялся писать о десятках миллионов жертв. Понимая, что чем большим будет число, тем больший пиар он получит на Западе. Он вообще был человеком крайностей – то искал заступничества в мире свобод, то активно поругивал евреев – как в «Двести лет вместе». И все же это не было обществом, ориентированным на тотальное подавление свобод своих граждан. Было создано мощное социальное государство, а годы репрессий советское общество осудило в период «политической оттепели». Это было новое социопроектирование, новое социокультурное творчество. Появились и новые формы свободы, неизвестные дотоле миру. Например, до этого мир знал, что такое свободное предпринимательство, – но не знал, что такое коллективное созидание трудящихся масс и что такое социалистическое соревнование в труде.

Сказать более – в рамках соцреализма появились новые и уникальные формы культуры, и в каком-то смысле наряду с новаторством это было в заметной части и продолжением культуры дореволюционной. Культурное творчество масс тоже стало уникальным феноменом в истории самоорганизации социумов. Я абсолютно убежден, что истинным гуманизмом социальные отношения способно наделить только разумно устроенное социалистическое государство.

Одновременно исключался дискурс о необходимости частной собственности на средства производства. И в этом смысле свобода частного интереса подавлялась. Тоталитаризм, конечно же, присутствовал – но это было «подавлением буржуазных свобод», и опять же – это был пилотный проект…

 

Однако в недрах СР нарастали противоречия. Первая – внутри системы зрело понимание, что ее все же необходимо экономически раскрепостить до некоторой степени. Застойная бюрократическая верхушка противилась этому – но и ее можно было понять: стоит запустить процесс – и его уже не остановить. Согласно избитой и не вполне корректной метафоре – нельзя же «слегка забеременеть». И второе – внутри системы возник оппозиционный кластер, мстивший коммунизму за смерть отцов (многие из которых, кстати, и стояли у колыбели революции), не находивший выхода своей пассионарности и стремившийся к реваншу.

Понятно, что и доминирующий западный миропорядок, убоявшись экспансии коммунизма, влекшего слом накопленных веками цивилизационных ценностей и мирового влияния, на борьбу с ним бросил все свои силы. Антисоветская пропаганда все осмеивала, упрощала и извращала, многое обращая в метафору, тогда как СССР боролся с внешним капитализмом по преимуществу на кондовом идеологическом основании –  как престарелый моралист.

При этом нельзя оставлять вне контекста межэтнические противоречия. Приближенные к партийным элитам пассионарные еврейские страты постепенно подтачивали систему изнутри – и, как мне представляется, в какой-то лучшей своей части держа в подсознании марксову доктрину о том, что прорыв в коммунизм должен свершиться все же в авангарде капиталистического мира, в наиболее экономически развитой его части. Чтобы это случилось, нужно было дать проиграть противостоящей менее развитой части – хотя бы и несущей в себе первые ростки будущего. Подспудным фактором были и обиды, нанесенные реалиями «государственного антисемитизма». По сути, его и не было вовсе, но наверху отдавали себе отчет, что канал связи с идеологически враждебной системой образовывался в заметной мере представителями еврейства, – и потому были определенные, хотя и безуспешные, попытки сдерживания этого враждебного проникновения).

В итоге все мы стали свидетелями крушения огромной пирамиды под названием «система социализма». Многие из нас испытали на себе фрустрации и негативные последствия этого крушения – не стал исключением и я. О своем бэкграунде автор уже поведал в двух словах – и поэтому как традиционалиста и консерватора от социализма меня угнетали перемены. А тем более перемены, приведшие к воцарению в стране откровенно бандитского олигархизма. А поскольку слишком очевидной была роль «либеральной фракции» в новой реформированной России, выступившей в качестве катализатора политических процессов, – то я и не мог не реагировать на происходящее, не мог смотреть безучастно. Так я в чем-то стал антисемитом. Во всяком случае, таким меня вполне можно было назвать, с другой стороны. О ужас! Слово-то какое страшное… И он не стыдится об этом сказать!? Спокойно – сейчас все объясню…

Да – я так и считал: не во всем, но во многом виноваты и евреи со своей горячностью и корпоративностью, во многом они действовали как антисистема… И в этом смысле во мне много сходства с американскими «тради» – при всей массе различий. Именно – я всецело разделяю многие их умонастроения, опасения и недовольства. Так же как они, я недоволен переменами последних десятилетий. Как и они, я крайне озабочен растущим неравенством в доходах. Мне, как и им, ненавистны новые столичные элиты с их сверхдоходами. Мне глубоко противно все то, что изрыгает в сознание россиян центральное ЦТ (в том числе и паразитический ура-патриотизм – в чем, впрочем, я больше схожусь с либералами в своей стране). Я отторгаю лицемерие глобалистской морали. Я, как и они, ничуть не радуюсь повышенной терпимости к растущим притязаниям разного рода меньшинств, маргиналов от ЛГБТ etc. Мне не по душе ни обильная и смачная ложь столиц, предающих интересы моего класса, – ни миллионные толпы среднеазиатских гастарбайтеров, населивших страну. Эти люди кажутся мне в своей массе неприятными и отсталыми, хотя и среди них есть фрагменты достоинства. Это всё – сознавая, конечно же, что и мы сами, русские, далеко не идеальная форма человечества. Наконец, почти все мы, русские, убеждены, что, долдоня о любви к России и проклиная Америку, первые лица неизменно ведут чисто либеральный и монетаристский финансово-экономический курс.

И я, как, скажем, и altrightв Америке, был недоволен господством либеральных элит. И на каком-то уровне души я чуял, что я с ними, с американскими «тради». А главное – и у моих заокеанских единомышленников, и у меня есть понимание, что процессы форсированной мигрантизации национальных государств суть результат чьей-то недоброй воли, которой важно канализировать мой протест в сторону недовольства толпами чужаков. Отвлечь меня от главной проблемы…

Есть масса всего того, в чем я схожусь с американскими «тради», и меня это поистине вдохновляло. Вот же они, мои единомышленники! Вместе мы победим этот двоедушный либерализм больших городов! И проучим глобалистов, как завуч – шкодливых зазнавшихся мальчишек!

 

И все же есть одно весьма существенное отличие – я, русский традиционалист, не проклинаю левых, как это делают мои собраться в Соединенных Штатах. И едва ли не с ужасом понимаю, что их ненависть к социализму и левой идее вообще (идее высокого гуманизма) имеет какую-то метафизическую природу, она неистребима. В ней заложено такое упорство непонимания, что чужой опыт, может показаться, их не интересует вообще – как если бы он изначально был предан анафеме высшим разумом. Их аллергия на социалистическую идею так основательна и обширна, что пропадает всякий энтузиазм в попытке проводить дальнейшие параллели и искать с ними сближения. А еще горы мышц и бычий соцдарвинизм «человека природного» почти с неизбежностью требуют манифестации в военщину, закачивания все новых бюджетов в медные лбы и щиты. Традиционализм хорош и правдив – но иногда в нем пробивает что-то от первобытного язычества, от неготовности к пониманию и различению глубинных мотивов в общественных явлениях.

Вот они, американские «тради», нахваливают в своей прессе Путина как хранителя и чемпиона традиционных ценностей, – но происходящее в России им видится через призму, и с г-ном Путиным совсем другая история. Он вряд ли порадовал бы их, предстань перед ними без прикрас – в естественном своем виде, в том виде, в каком он предстает перед нами здесь.

 

И в свете этих осознаний я начинаю спрашивать себя: а что же мне важнее – единство в кондовом родстве традиционализма или в приближении к идеалам будущего более справедливого общества? И при всей своей ориентации на традиционализм я одновременно склоняюсь и ко второму. Уверен, что этот мой феномен разделят многие традиционалисты в России, такова реальность. Да – одним желудочком сердца я «со своими», с идеей рода и природности, с идеей исторического преемства. Они «биологически» мне ближе. Впрочем, они уже в заметной части тихо присягнули рынку в моей стране и пошли в услужение к капиталу. А другой половинкой сердца я – за более справедливо устроенное общество, в котором есть место истинному гуманизму. И тут нашему затухающему социализму, не исключено, придется уступить первенство социализму нового стиля – который начнется от американского либерализма.

Америка в ее нынешнем виде стала ареной столкновения природных сил, почувствовавших себя ущемленными в избыточной динамике мироустройства и мирового разделения труда, с либеральным авангардом. Между этими полюсами – на первый взгляд, накопился мощный статический заряд противоречий. Но, согласно законам диалектики, всякое противоречие восходит к диалектической триаде – и в третьей смысловой точке образуется выход из лобового столкновения, находится решение проблемы. Возможно, это решение будет весьма непростым – и будет сопряжено с великими издержками для общества. И все же есть причины полагать, что, оглядываясь на иной опыт и принимая в расчет сторонние социальные явления, она со временем найдет в себе потенциал для исчерпания этих противоречий, кажущихся сегодня непреодолимыми.

Найдутся, конечно же, и те за океаном, что сказали бы (прочти они это), что я «идейный хакер», пытающийся занести в Америку «культурную заразу». Как далеки они будут от истины: вовсе не желаю зла Америке – в надежде, что чем хуже будет ей, тем лучше моей стране. Считаю, что чем разумней она будет устроена – тем лучше для всех. Я бы со многим не согласился – в том, как левая идея реализует себя в современном западном мире. Порой кажется – слишком много лишнего, случайного и даже противоестественного, а также пафоса и местами просто абсурда. Но это уже дело американцев… От которых, впрочем, многое зависит на нашей маленькой планете…