Валерий СКРИПКО. КАПЕЛЬКА, СТАВШАЯ МОРЕМ. О поэзии Владимира Капелько

 

Валерий СКРИПКО

КАПЕЛЬКА, СТАВШАЯ МОРЕМ

О поэзии Владимира Капелько

 

Художник и поэт. Это сочетание само по себе – явление редкое, если иметь в виду не просто «любительское» увлечение, а работу на профессиональном уровне. Профессионалом в этих областях искусства проявил себя сибирский художник и поэт Владимир Капелько. Его сборник стихов «Горланят над Россией петухи» – это мир его художественных открытий при соединении образных возможностей живописи и возможностей поэтического слова. Недавно ушедший от нас, настоящий, яркий человек – Владимир Феофанович был в этом смысле универсальным творцом. Большая часть его жизни прошла в эпоху Советского Союза. Он «осваивал» мир, превращая его в художественный, как осваивали его древние славянские мастеровые: степенно, обстоятельно, всё оценивая на ощупь, на крепость, на чистоту звука.

Бом! Бомкает боталом лошадь.

Бом! По Уймону идёт караван.

Бом! Бляхи блямкают из латуни.

Бом! Далеко долина Катуни.

 

Не покидает ощущение присутствия в реальной степи. Это стало возможным только потому, что Капелько осваивал данный материал, будучи погонщиком табунов лошадей из Монголии. Для него не составило труда устроиться на совершенно незнакомую ему тяжёлую работу. Так часто бывает в кочевой по духу и образу жизни людей-исследователей. Путь своих героев они вначале проходят сами!

Из «монгольского» периода творчества поэта Капелько в сборник помещено несколько стихотворений.

Монголия на запад вся ушла

Мохнатой тучей…

 

Из Монголии художник и поэт гонит табуны лошадей в Чуйскую степь, где…

Горы засыпают, распластавшись

По долине телом темно-синим.

Каркает ворона к непогоде...

Камни на степи лежат, как свиньи.

Пастухи в хашан овец сгоняют –

Серебра прожорливую пену.

Каркает ворона к непогоде...

Кобели у юрт сидят степенно.

-------------------------------------------------

Лошади стреноженные ходят.

Горький дым кизячий над долиной.

Каркает ворона к непогоде

Черным и недобрым криком длинным...

Тучи грузные по небу хороводят,

Опуская долу снега гривы.

Каркает ворона к непогоде

И летит по ветру в горы криво.

 

В поэзии редко встретишь такое кинематографическое видение криво летящей птицы, которая отдалась на волю попутному ветру и летит неестественно, боком, соблюдая аэродинамическое равновесие.

Свой «видеоряд» есть и в стихах поэта о любви.

 В листья падают девчонки

 И покорно лежат.

 Поднимаются женщины…

 Листопад…

 

В четырёх строчках – словно эпизод необычного по образности фильма о любви. Эти строчки еще ждут своего кинорежиссера.

В любовных стихах большинства современных поэту авторов преобладали монологи о внутреннем состоянии героя. Описание своих страданий и восторгов. Капелько – не эгоцентрист! Он про себя совершенно забывает. Он описывает явленное ему чудо, как восхищённый зритель. Женщина у Капелько всегда движется, всегда в порыве, в поступке:

 Губы взяв губами,

 Будто удилами,

 Увела меня,

 Будто бы коня!

 

Женщина живёт среди природы:

В белых и красных цветах,

Ты меня встретишь

В чернике и клюкве, ягодкой на губах…

 

 Сама природа участвует в любовных играх. Над головами влюблённых:

Туча лезет в тучу,

Туча туче в душу…

 

Сразу воображению представляется Пьер из «Войны и мира», который кричит небу: «И всё это я, и всё это во мне!».

В «Чуйской сказке (для взрослых)» женщина река – казашка Чуя играется с молодым казахом! В любовные вихри закручиваются волны, играют на солнце камни. Физиологический акт обладания друг другом так вписан в природу, что их не различить, их связь не разорвать! Оказалось, в самом движении реки, в крике её чаек, в водовороте – всё напоминает любовь и служит материалом для её выражения…

Такой же «подвижный» образ женщины мы видим и в его картинах. Вот одна из них: «Три грации» – три разных девушки, как в стоп-кадре запечатлённые в разных позах, полотно «Гитара-женщина», где музыкальный инструмент и тело – слились в одну сложную композицию… Женщины- амфоры, ни одна из которых не стоит прямо, а все словно бегут навстречу зрителю.

Очередное путешествие в природные заповедники Алтая или Хакассии закончено, и надо возвращаться в суетный и далеко не весёлый городской мир. Художника от стресса спасает то, что он возвращается обновлённым духовно. После дальних поездок и общения с пастухами, водителями у костров, после долгого пребывания среди молчаливых степей или притихшей тайги, Капелько возвращается с душой светлой, как бы прошедшей обряд очищения особым космическим светом. Там, на холмах, под открытым небом для этого света нет преград. Там ты насыщаешься той энергией, для которой нет названия. Капельки воды, насытившись влагой, становятся морем, душа становится большой и сияющей вселенной!

О подобных ощущениях, об удивительном внутреннем преображении мне не раз, с удивлением, рассказывали мои друзья – геологи, художники-пейзажисты. Возвращаясь, ты видишь добро и зло другими глазами – очень остро, словно с этими явлениями сталкиваешься впервые, и именно в их первозданном виде. По этой причине художники часто бывают в глазах окружающих слишком прямолинейными и наивно-категоричными.

Этот тип людей был создан советской эпохой и вместе со следами этой эпохи, к сожалению, постепенно исчезает. Внутри советского мира эти люди были как дети – немножко бесшабашные, вечно неустроенные, но неповторимые и бескорыстные, как прямые потомки Диогена… Все они – скульпторы, художники-поэты, геологи-поэты словно вышли из диогеновой бочки, как писатели из гоголевской шинели.

Капелько редко пробовал писать стихи, посвящённые городской жизни, а если и пытался – они у поэта не получались. Романтикой города надо жить, дышать ею, как Булат Окуджава своим любимым Арбатом. Художник и поэт Владимир Феофанович в городе был всегда «проездом»: повидать родных, запастись красками, получить в музее задание на поиски наскальных росписей каменного века! Счастливый! И при этом, женщин успевал любить и стихи писать… (К старости, Капелько остепенился. С женой Эрой они много сделали для краеведения Хакассии. Он стал достаточно популярным и как художник: в Скандинавии, Германии и Париже прошли персональные выставки.)

Сибирь и Алтай, Хакассия и Монголия – больше всего потрясли его поэтическое воображение. Было время, когда художник проводил лето в Крыму. Особенно интересна была последняя поездка. За четыре месяца он написал более ста картин и этюдов, занимался поиском наскальных надписей и рисунков. А вот стихи там не шли… Есть фрагменты, есть удачные строчки, но нет полноты чувств. Это не родина! В Сибири – темы возникали сами собой, образы «толпились», ожидая своего попадания в стихи… Вдохновение не обманешь! С каждой чёрточкой сибирской жизни он чувствовал, говоря стихами Николая Рубцова, «самую жгучую, самую смертную связь»! И не только с нынешней жизнью, но и с далёким прошлым. Вот что он писал о другом своём занятии:

«Изучаю и копирую древние наскальные рисунки вот уже 20 лет. Каждый сезон выезжаем то на Лену, то на Енисей и его притоки, в верховьях Абакана проводим в палатках два, три месяца… Надо проявить на особой бумаге даже самую малую чёрточку изображения. Скалу приходится буквально гладить… И вот, представляете, висишь на узком скальном карнизе над рекой, вокруг простор, красота – и невольно проникаешься всеми теми же чувствами, что и далёкий твой предок…».

Как обрести на земле мне хоть малый покой?

Машут мне лебеди белой пернатой рукой,

Ходят спокойные кони.

С добрыми мордами, мирными, как тишина.

В ночи весенние, много сулящие.

Я извожусь у желанного мной полотна

В ночи пропащие.

 

Конец этого стихотворения, написанного уже на склоне лет, удивителен:

Добрые люди! Верните мне веру в людей!

Радость верните!

Осень! Верни мне моих лебедей!

Лебеди! Не поверните!

 

Кажется, даже в этой тоске об уходящем времени художник и поэт Владимир Капелько не хочет, чтобы ради него лебеди вернулись, и при этом нарушалась мировая гармония красоты, которой он посвятил всю свою жизнь! В природе всё должно следовать ранее заведённому порядку.

«Толпятся» образы, темы и в душе им становится тесно – одни переходят в этюды и картины, другие – воплощаются в стихах. Порой, стихи странным, неожиданным образом комментируют его собственные картины. Есть одна картина без названия: человек, нагой и свободный, несёт через всю красноярскую природу – от Хантайки до Тувы, на плечах – радугу. Поэт толкует этот образ так:

Будь счастлив,

На тебя твой крест сгрузили.

Твой крест – твой крест…

Неси.

 

Радуга-крест, радуга-счастье, как много было скрыто светлого, христианского в душе Владимира Феофановича… Заповедь Нового Завета – «любить ближнего как самого себя» – он даже перевыполнил: себя он любил гораздо меньше, чем своих друзей, свою семью… Растворяясь душой в мире, он словно забывал, что сам-то он тоже существует…

…На рассвете белом

Огонь бродяжий в сердце затушу.

И жестом верным, робким и несмелым,

Мечту узлом калмыцким завяжу.

И тихо побреду под скрип дергачий,

Под шум тайги, поднявшейся стеной,

Топча цветы подошвою незрячей

За верною и скучною женой!

 

Поэт ошибался, думая, что может продолжать жить, потушив в себе бродяжий огонь. Этот огонь и сердце – составляли одно целое и не могли друг без друга существовать, поэтому, когда пришла старость, а с ней – сидение на балконе, с которого видно Саянские горы, бродяжий огонь, не найдя себе топлива для горения, погас, а вместе с ним – угасло и сердце поэта!