Евгений ЧЕБАЛИН. ЖЕЛЕЗНЫЕ ЗУБЬЯ СИСТЕМЫ. Размышления о кинофильме «Дурак»

 

Евгений ЧЕБАЛИН

ЖЕЛЕЗНЫЕ ЗУБЬЯ СИСТЕМЫ

Размышления о кинофильме «Дурак»

 

В прокате этого фильма уже нет («Дурак» создан четыре года назад) – прислали в компьютере. И этот процесс пересылки, судя по всему, ширится, обретает всё большую аудиторию, его нельзя проигнорировать молчанием. После просмотра и прочтения в интернет-пространстве отзывов и обсуждений фильма придавило свинцовое ощущение: ничего подобного не появлялось в российском фильмо-разливе последние 20 лет.

 И потому оценка этого шедевра на уровне лишь интернет-блох и блогерных прыгунков – это недостойно, более того, оскорбительно для масштабного, глыбистого творения Юрия Быкова. Думаю не ошибусь, если скажу, что до столь социально беспощадного анализа нышего бытия еще никто из нынешних режиссёров не поднимался.

 Логически просматривается причинность происходящего в фильме: многослойная символика и аллегоричность «Дурака». Фильм исследует верховную власть, сцепившуюся кадровыми шестерёнками в беспощадную Системо-машину, которая перемалывает железными зубьями тех, кто не встроился покорно-функциональной детелькой в этот механизм. Аллегория и символика в каждом кадре, каждой реплике фильма:

 - зияющая трещина вызмеилась от крыши до фундамента на старой, готовой рухнуть в любую минуту девятиэтажке-общежитии; столь же зловеще разорваны стены, трубы в квартирных кухнях и ванных – это материализовавшаяся «Наш дом Россия», мутировавшая в «Единую Россию»;

 - остервеневшие от нищеты, водяры, наркоты и безнадёги обитатели девятиэтажки – народ России;

 - весь городской бомонд, сцепленный круговой порукой и воровством, проецируется концепцией режиссёра на правителей России.

 Странным образом обострённость восприятия этого фильма продиктовали события во Франции, порождая воспалённый вопрос в подлинной, мыслящей элите России: а где наши «жёлтые жилеты»? Выжили они в «Нью-Рашке», как её иммунная система, или эта система под корень истреблена раскулачиванием, расказачиванием, Гражданской, Отечественной войнами, а затем доразмыта, отравлена враждебным Западом с его пятой, холуйской, олигархо- колонной у нас?

 Последние годы в информационном поле государства разбухает оценочный накал происходящего. Всё отчаянней и откровенней прорывается Правда о происходящем в стране подковёрном геноциде, заточенном на истребление российской биомассы на территориях, которые нужны Западу обезлюженными: людоедское налогообложение, пенсионная кастрация пожилых, прогрессирующая нищета, социальная деградация села, сети агрохолдингов и торговые сети, живоглотно поглощающие мелкого и среднего трудягу; хищная стая всё новых законов, кромсающих жизненное пространство миллионов.

 Об этом всё обнажённее высказываются на страницах СМИ и в интернет-поле политические, социальные аналитики, пользующиеся доверием сотен тысяч пассионариев: Хазин, Ивашов, Делягин, Шевченко, Глазьев, Болдырев, Калашников, Фефелов, Куликов, Нагорный и т.п. Об этом передачи ОТР, где в ежедневно бегущей строке внизу экрана сотни и сотни отчаянных воплей телезрителей от Владивостока до Астрахани: невозможно жить на эти зарплаты и пенсии, заточённым в железную клеть из ЖКХ, лекарств и голодного рациона можно лишь выживать.

 Подобные документально-беззвучные вопли выпрастывается на свет пока в рамках СМИ-дозволенного, с учётом нависшего гильотиной 282-го и ему подобных законов.

 И в этом главное отличие творения режиссёра Юрия Быкова. Используя право и преимущество художественного осмысления действительности, он не высказался, не предостерёг, он ЗАОРАЛ в своём «Дураке» исступлённо, оглушительно, отчаянно – о той черте невозврата, к которой приближается Россия.

 У него столь же исступлённо и отчаянно орут герои фильма, чью сущность неумолимо, до душевного увечья, сдавливает и калечит коррупционная машино-система. Злым рыданием выплёскивает свое откровение мэрша городка Галаганова: «Я баба! У меня три шрама на здоровье и два развода! А я жить хочу!!». Галагановой движет страх перед последствиями, если в результате обрушения погибнет восемьсот обитателей дома: тюрьма на долгие года, когда вскроются махинации с капремонтом этой жилищной калеки. Но главарь-смотрящий города, он же лощёный олигарх местного розлива Богачёв (Юрий Цурило), брезгливо и жестко осаживает паникёршу: «Ничего тебе не будет. Ты губернатору отстёгиваешь? Голоса ему на выборах даёшь? Ну и всё. Не дёргайся».

 Казалось бы, после чиновной аксиомы эта баба, затащенная из драных низов во власть, ныне в полном шоколаде и в золоте, – чего, спрашивается, трепыхаться? Но тут одна, почти неистребимая «запиндя»: еще не совсем сопрели в ней совесть и сострадание, генетически переданные поколениями русских предков.

 Юрий Быков нещаден в аналитике, которая зачерпнута из реального болота тотального воровства и выплёскивается из персонажей фильма жуткими откровениями самих «Золотых парашютов»: половина городского бюджета мэрии «отстёгивается» в область. Оттуда, естественно, в столичные верха. Местный, городского розлива делец, финансируя стороительство жилого квартала, откусывает зубастой пастью (и попробуй не дай откусить!) от городского бюджета, по максимуму, поскольку тоже «хочет жить!!». Городской бюджет – аппендикс федерального бюджета, а тот обглодан олигархатом, оффшорами и американской ФРС. Но всем доморощенным – дай, хоть сдохни! Бюджетники – врачи, учителя, рабочие нищенствуют на свои зарплаты, им – дай; полиции, мутантирующей в статус «полицаев», – дай; больницам, в коих скоро лечить будут одним подорожником, – дай; дорожникам, у которых на трассах дыра на колдобине, – дай; пожарникам, хотя за несколько лет не было ни одного пожара, – дай.

 Эти ненасытные «ДАЙ!» разнообразно многоликие: от умоляющего и бессильного, до нахаписто властного, вцепились в жизнь Галагановой щупальцами спрута и сосут из нее соки.

 К мастерству и чести режиссёра собирательный образ чиновницы выведен в фильме не как уродливо-хапальной «плохишихи», на коей негде клейма поставить, а как жертвы. Она жертва системы, порождённой ельциноидами и чубайсоидами 90-х, проплаченной и сконструированной врагами и геополитическими соперниками России, системы, в коей ныне действиями и стратегией Кремля закостенели и задубели позвоночные хрящи, обросшие анастезийным трепологическим фарисейством. И большинство обитателей «Нью-Рашки», не субъекты, а объекты этой системы, уже не способные ни вырваться из неё, ни противостоять ей, ибо любая попытка сделать это, заклеймит тебя как зачумленного «дурака» – в лучшем случае. Либо просто переломает кости и закопает, как Рохлина, Илюхина и других.

 Трое персонажей фильма, ударившие в набат о предстоящих восьмистах трупах – если рухнет девятиэтажка (Федотов, Матюлин и Никитин), попробовали встопорщиться в системе: затеяли дело спасения обитателей общежития, организуя эвакуацию их накануне обрушения. И за это оказались под мостом, под дулами автоматов, на снежном саване перед черной рекой, куда через минуту швырнут их продырявленные тела.

 В расстрельном эпизоде система хладнокровно ограждает руками полицаев своё non-grata, погребая на дне реки неразумных инспекторов и свидетелей предстоящего обрушения. А по совместительству – «дураков», осмелившихся выламываться из неё. Восемьсот предстоящих трупов для системы – это не повод для нервных импульсов в собачьем сердце, хладнокровно воспринявшем в своё время миллионы жертв горбостройки. Восемьсот жмуриков провинциального городка – это просто повод обнулить и похерить три человеческие единицы, способных сотрудничать со следствием и возбудить верховно-карательную машину Москвы. Тем самым взломать привычную атмосферу тотального хапка, в которую по самые гланды погребён городок.

 Тема народа – «пипла» – в фильме столь же воспалена, до катарсисного гротеска. Истинная, этническая русскость заложена в характерах отца и сына Никитиных. Их незлобивая рассудительность и ошеломляющая терпеливость перед убогим бытом наползающего разора, подпитываются полноценностью семьи: здесь отец, мать, сын, его жена, их ребёнок. Пока еще сохраняется минимальная калорийность обеденного небогатого стола. Но стрелы нищеты мучительнее всего пронзают мать Димы (Ольга Самошина). Вонзаются, пробуждая в ней фурию, в коей беснуется протест от смиренной терпеливости мужчин.

 Муж – работяга и «дурак» по совместительству, не может заставить себя, как все, утащить трубы-нержавейки с производства, чтобы отремонтировать дома проржавевший водопровод и канализацию. Купить трубы не на что. Он же с тупой, «дурацкой» терпеливостью тратит своё время и гвозди на ремонт скамьи перед домом, которую то и дело курочат дворовые вандалы. Сын, принося в дом копеечную зарплату, учится в институте на строителя, просиживая ночи перед ноутбуком с чертежами и схемами.

 Они понимают мать, уговаривают её потерпеть. Эти двое без зазоров, идеально вписаны в тупо-издевательскую парадигму разбухшего миллиардами, оборзевшего в наживе Пахана: «Денег нет, но вы держитесь».

 Семья Никитиных давно укоренилась в городе, они все плоть от плоти его, они «дети арбата» провинциального замеса, у них цель и свет в конце тоннеля, когда сын получит диплом вуза. Именно поэтому Дима, сын «дурака» и сам такой же, обнаружив, как пытливый строитель, грозящее в любую минуту обрушение девятиэтажки, взламывает повеление системы «сопеть в тряпочку и не вякать», подчиняясь лишь диктату своей совести.

 Несуетным, угрюмым вахлаком он протискивается к мэрше скозь тазобедренные вихляния гуляющего на дне её рождения бомонда, куда отродясь не совался, куда в обычное время и не пробраться.

 Одетый в засаленную куртёшку, в вязаной шапчонке, он всовывается в блистающее роскошью ресторанное гульбище – дико чужой, разяще контрастный, всклень пропитанный надвигающимся бедствием, которое нависло над городом.

 Этот персонаж втыкается калёным гвоздём в разнузданную оргию сановитых воротил, любой из которых, при желании, может стереть его в порошок. Втыкается и примитивной манипуляцией ладоней ввергает всех в шок: вот предельно допустимый наклон стены, после которого дом, по законам термодинамики, рухнет. А вот так она наклонена сейчас – вдвое круче, но дом всё еще, каким-то чудом, стоит.

 …Трое посланных мэршей проинспектировать ситуацию взбираются на крышу. Она нависла над улицей. Над городом. Над всем регионом, готовая обрушиться ежеминутно и похоронить под обломками более восьмисот бывших сельчан, коих выдавила, вышвырнула из села всё та же система. Они, ставшие кочевниками в сельском бездорожье и безработице, тянулись к цивилизации, к городскому комфорту и новой работе. Но их впрессовали в замызганное, практически не пригодное для жилья, готовое рухнуть общежитие. Я уже писал об этой смертоносной для России миграции. Повторюсь ещё раз:

 «Не столь давно мы услышали слаженный и гармоничный дуэт из благих намерений – в одном из Ставропольских сёл. Очередной глава Минсельхоза Д.Патрушев озаботился ситуацией в разгромленном, дёргающемся в конвульсиях, селе: «Нам важно сохранить село, его уникальность… сельский образ жизни, сельский уклад не имеет альтернативы Надо продлить программу развития села».

 Владимир Владимирович Путин, конечно же, поддержал предложение: «Будем продлять!», масштабно озвучив массу других благих намерений на пресс-конференции 20 декабря.

 Уклад и программу села продлила делом партия власти в смычке с фискалами. Эта сладкая парочка продавила законопроект №483530-7 о патенте для крестьянина, приобретя который за неподъемные 30-40 тысяч, он будет обязан платить налог за надоенную от козы и проданную соседу крынку молока, за испечённую в своей печи буханку хлеба, вспаханный огород, за вязанку дров для своей бани. Эта людоедская петля, выскользнув из ГД, пока в виде «пионерского проекта», удавкой обовьет шеи 23,5 миллионам ЛПХ (личных подсобных хозяйств). Которые выращивают ныне 73,4% картофеля, 56,2 овощей и бахчевых культур, 42% молока, 58% мяса. И которые, отчаявшись, забросив дома и подворья, продолжат миграцию в город в статусе «понаехавших».

 Огромное, этнообразующее сословие, на котором рождалось, обретало могущество и неповторимую уникальность Российское государство, по сути, приговорено к окончательному истреблению. О приговоре проболтался его препохабие федеральный чиновник, который опростался откровением перед автором «Аргументов недели» (от 8.ХI.2018).

 «Главная беда России сегодня не дураки и дороги, а деревня и крестьяне, за свой клочок земли порвать готовы… Пролетариат почти уничтожен, теперь надо добить крестьянство, чтобы на вилы не подняли».

 Подобной информ-половой тряпкой шваркнул по селу и «кремлёвский соловей» Владимир Соловьев в «Вестях-ФМ»: «Россию прокормят агрохолдинги, даже если в них останется на селе 3%». А вокруг ощерится безлюдьем мёртвая земля? Это что, подковёрно кремлёвская, лишь озвученная им программа? Или персонально-социальное скудоумие зажравшегося СМИ-треполога?

 Но – к фильму.

 Фильм беспощаден в своей аналитической вивисекции, расчленяя по живому мясу обитателей общежития – по сути громадной коммуналки, загаженной и запущенной до предела. Это те самые, «понаехавшие» из «неперспективных» сёл, оторванные от своих домов, от земли системным постулатом «3-х%», лишённые надежды на лучшее.

 Что с ними произошло? Произошло и нарастающее происходит неизбежное: этнос с подрубленными корнями, вырванный из извечно-привычной среды обитания, превращается в пьянь и рвань. В фильме она экзотически омерзительна.

 Голый по пояс, искляксанный татуировкой «Пьяница» (Дмитрий Александров) измывается над женой и дочерью, кулаками и ногами буквально выбивая из них деньги на опохмелку. У стенок кучкуется молодь с остекленевшими от «травки» глазами, в открытую потягивая её, реагируя на возмущение бабки визгливым гоготом. В замызганной и загаженной комнатёнке лупят по столу засаленными картами такие же, бомжового замеса, призраки, зловещая пародия на homo sapiens. По коридорам слоняются безжизненные, лишенные жизненных соков фигуры. Это уже не народ, это охлос. Быдло. Которого сторонятся, о которое обжигаются горожане.

 К нему давно сформировалось, запеклось в сознании городской власти незыблемое отношение. Оно даже не скрывается. «Да кого спасать?! Больше половины с судимостью или под следствием, остальные потенциальный криминал!» – лепит клеймо на общежитейцев начальник городского ГУВД Саяпин (Максим Пинскер).

 «Обрушится – воздух в городе чище станет!» – рычит на публике о девятиэтажке, не маскируя свое соцомерзение от пьяни и рвани и строитель, он же – будущая кость в горле системы Федотов (Борис Невзоров). Это многослойная, парадоксально русская натура. Из привычной атмосферы строительного хапка, в которую он впрессован фундаментально и азартно, Федотов выдернут студентом Димкой, который зафиксировал смертоносную аварийность общежития.

 Он возник перед Федотовым и городским бомондом тощим, нелепым пророком, взывающим к человеческому и профессиональному долгу каждого. Но фейковый поначалу статус молокососного студентика неумолимо бронзовеет, обретает предстоящую карающую тяжесть. Упрямо и твердолобо он пытается разбудить в чиновниках давно подавленное понятие «Долг».

 Юрий Быков, как сценарист и режиссёр, вздымает расстрельный эпизод фильма на поразительную катарсисную высоту. Трое молча стоят под дулами автоматов перед вязко-угольной, живоглотной рекой, где должны исчезнуть их продырявленные тела, и их потенциально разоблачительная опасность. Они осознали свою преступную вину «сексотов» перед системой, и поэтому мертвяще пусты перед расстрелом. Молчат каратели-менты. Молчат и живые ещё мишени, одна из которых – пацан, баламут, по сути, затащивший их сюда, под автоматы. Но размыкает уста посиневший в предсмертной тоске Федотов:

 «Пацана отпустите. Он не причём».

 В просьбе слабая, последняя надежда: может хоть эта молодь сломает хребет нависшему над всей страной маразму.

 Эта бессильная фраза Федотова – динамит, гексоген под систему, которая так и не смогла вытравить из своих объектов человеческое: менты отпускают Димку с приказом: «Катись из города. Встретим днем – убьём».

 Неистребимо человеческое нарастает и взрывается в финале фильма. Отпущенный палачами Димка уезжает с женой и сыном из ночного города. Но проезжая мимо зловещего объекта – той самой девятиэтажки, с ужасом фиксирует: аварийный, готовый рухнуть монстр закутан в чёрный кокон пустоты и недвижимости. Власти, расстреляв экспертов предстоящего обрушения, и не думают эвакуировать жителей.

 Дмитрий выходит из машины и отсылает семью: уезжайте. Тяжелейшая сцена распада семьи. Истерика и животный рефлекс самосохранения Маши (Дарья Мороз) беснуется в ней – матери, жене: «Какое тебе дело до них?!». Всё это всклень разбивается о решение Дмитрия начать немедля спасательный процесс эвакуации.

 Длинные, чёрные коридоры, двери спящих квартир. Меж ними мечется, в них ломится, стучит, орёт распалённый страхом и состраданием студент: выходите, сейчас здание рухнет!!!

 У подъезда огромная толпа полуодетых, накалённых страхом, неизвестностью существ: это скорее уже не люди – двуногое стадо баранов, коих выгнали из закрытого загона в темень и стужу. Растерянность, страх постепенно преобразуются в глухую злобу, которая ищет выхода. Её направляет тот самый Пьяница, истязатель своей семьи: он указывает на Дмитрия – вот эта сволочь, баламут выгнал вас! А дом стоит?!

 Толпа всегда, во все времена толпа, коей нужна запальная искра и вожак, отдающий команды. Толпарь, подчиняясь своим рефлексам и командам трубадуров, свергал в кровавую грязь династии. Он же, плечом к плечу с соратниками, отстаивал своё родовое жилище и землю от врага, продолжая сражаться мечом в правой руке, когда левая, отрубленная, упала на землю – были бы на его родовой земле вожаки, заводилы.

 Толпа с ревом поглощает Дмитрия и одинокого заступника, попытавшегося встать на его защиту. Камера медленно всплывает вверх, цепко держа в фокусе две скрюченные на асфальте, недвижимые фигурки. Толпа, умертвившая их, столь же медленно всасывается в дом, готовый рухнуть в любую минуту.

Нам оставлено режиссёром домысливать, делать вывод: что дальше? Он беспощаден – неизбежно появление людских вожаков, зачастую безымянных, которые поведут толпы уже не на своих спасителей, а на хищников, истребителей людской популяции.

 А спаситель Дима… он взмывает в библейские высоты, олицетворяя собой извечные постулаты о пророках: «Смертию смерть поправ» и «Нет пророка в своём Отечестве».