Александр ЛЕОНИДОВ. ЖИВАЯ РЕЧЬ. О прозе Юрия Манакова в журнале «День литературы»

 

Александр ЛЕОНИДОВ

ЖИВАЯ РЕЧЬ

О прозе Юрия Манакова в журнале «День литературы»

 

Каждый выход журнала русских писателей «День литературы» – целое событие в мире культуры. Некогда литературные журналы умирали, но теперь начинают обретать второе дыхание, подниматься, возрождаться. «День литературы» выходит при поддержке Союза писателей России и продолжает линии давно известной литературной общественности одноименной газеты. Не стал исключением и номер 2(5) за 2018 год, посвящённый творчеству интересного, самобытного русского писателя Юрия Манакова.

Манаков – серьёзный, «увесистый» писатель от земли, от глубинки, так сказать, «из глубины сибирских руд», и на всё его творчество наложила неизгладимый отпечаток его биография. Юрий Семёнович Манаков родился в конце пятидесятых, в Лениногорске на Рудном Алтае, служил в ракетных войсках в пустыне вблизи Сары-Озека в Казахской ССР. После армии закончил Иркутский университет, за литературные достижения стал членом Союза писателей России. Это не только анкетные вехи его биографии, но и вехи его творчества, в котором чувствуется и ветер Алтая, и иссушающий суховей среднеазиатской пустыни, и шум иркутских улиц, и сопричастность большой русской литературе.

Недаром Манаков стал любимым автором в журналах «Молодая гвардия», «Наш современник», «Сибирь», «Простор», «Алтай», альманахах «Братина», «Сахалин», «Спасатель», «Риддерская радуга», «Иртыш»…

В названиях изданий, если присмотреться, раскрывается радугой и спектр его творческих интересов: любовь к большой и малой Родине, патриотизм и неуживчивое, правдоискательское, порой колкое слово. Иногда советскую власть так чехвостит, что хочется поспорить… Да незачем: глянцевые рекламные буклеты обтекаемой лести тем властям той, покойной, советчины на пользу не пошли, комом в горле встали, а взяли бы её пораньше в такие вот шенкеля – глядишь, перебесилась бы, и выжила!

В творчестве Манакова – прежде всего, ощутим серебристый поток живой русской народной речи. И алтайской, и вообще – современной, российской. Автор вроде бы и не пишет, а разговаривает: неторопливо, с крестьянской или шахтёрской основательностью ведёт с читателем беседу, интонационно очень чутко продуманную. Иногда такой разговорный жанр кажется у Манакова простословием, отсутствием литературных изысков. Но это такая простота и искренностью слога, при которой автор рвётся не поучать, а дружить с собеседником. И многие утверждения – вовсе не в граните жаждет высекать, а высказывает в качестве вопроса – полувопроса, намёка – предположения…

Выдающийся русский филолог Иван Александрович Бодуэн де Куртенэ еще в самом начале ХХ века провозглашал особый принцип для языка, в котором «реальной величиной» является не язык в отвлечении от человека, а только «человек как носитель языкового мышления». Как это актуально звучит для произведений Манакова, подлинного носителя языкового мышления, отражающего через народную речь не просто события, но и мировоззрение, жизненную философию творцов событий.

Манаков – безусловно, не творец миров, а писатель факта. Он не себя в народе утверждает, а народ в себе. Отражает через этот подход внимательного, чуткого «слушателя жизни» не только народную мудрость, но и порой народную наивность, потрясающе живо передаёт внутренний мир непритязательного обывателя из глубинки, в меру хитрого, в меру ребячливого, без академического налёта и снобизма. Проза Манакова не болтами-гайками скручена в конструкцию инженерного замысла. Она высажена в бедной алтайской почве и взросла естественными всходами, ассиметричной, как и положено всходам, линией.

Читая Манакова, не раз я в приложении к тексту вспоминал афоризмы Льва Николаевича Толстого: «в народной речи живут и всегда действуют законы рождения языка», «нет величия там, где нет простоты, добра и правды», «самое могущественное внушение добра есть пример доброй жизни». И то, и другое, и третье – иллюстрируемы бесчисленными эпизодами прозы Юрия Манакова. Он черпает свой язык из народной, окружающей речи, он ищет простоту правды и верит в очищающий, заразительный пример доброй жизни для окружающих. Как, впрочем, и в растлевающий пример дурной жизни.

Недаром он говорит о себе, что его привязанность к Отчизне выросла в бараках, в полыни и промышленной грязи, в простоте единения с замусоренной землёй, и обиды, и доброту которой он хорошо, навсегда запомнил. И если повесть «Не замутить колодца непогоде» целиком автобиографическая, полынный настой житейских воспоминаний, личного быта, то, например, роман «Обронила синица перо из гнезда» – из области преданий и сказаний, пересказ не прожитых, но близко слышанных историй, событий, которые сохранила память и молва окружения.

Как писал великий Гоголь: «Поэты берутся не откуда же нибудь из-за моря, но исходят из своего народа. Это – огни, из него же излетевшие, передовые вестники сил его. Сверх того поэты наши сделали добро уже тем, что разнесли благозвучие, дотоле небывалое». Это правило можно приложить и к сказителю Манакову, который бесхитростно передаёт всё, что видел или слышал, в той последовательности, в которой сам с этим ознакомился.

Может быть, где-то Манаков и недопонимает, что это – опасный источник, что всякое предание несёт на себе отпечаток личных интересов, пристрастий и впечатлений мемуариста, и меру его понимания, и меру недопонимания им больших событий. Человек, как в притче, точно запомнил, что схватил в темноте змею – но, поскольку дело было в темноте, то на самом деле это был хобот слона…

Я не берусь судить Манакова как исторический источник, это не тот случай, когда эпоха отражается в отдельной судьбе. Да он и сам, как мне кажется, не претендует быть историческим источником, он состоялся и окреп как бытописатель, как мастер пристального взгляда, как тонкий знаток всех шероховатостей тех кирпичиков, из которых и складывается  в итоге архитектурный проект, полагающий, что все кирпичики одинаковы.

Эта внимательность к простым и с виду стандартным людям, в каждом из которых пристальный взгляд отыщет нестандартность, в рассказах и очерках Манаков переносит и на животных, и на пышный мир алтайской природы. Красота поселенческого или охотничьего быта вырастает из мелочей, из огромного множества хорошо знакомых автору деталей, не дающих ему сфальшифить, в творческом смысле – «дать петуха» в гимне жизни, каким, по сути, выступает его творчество.

Порой с нарочитой простонародной грубоватостью Манаков сопоставляет людей и животных, и вещи, и места. В этом есть что-то от таёжных преданий Дерсу Узалы, донесённых до нас Арсеньевым. Когда и «огонь человек» и «мышь человек», и (переходя к Манакову) у собак, как у людей, и у людей, как у собак… А порой и у гусей…

Произведения Манакова – это, если в двух словах, жизнь маленького человека в большой России, со всеми её хлопотами, тревогами, с охотой и рыбалкой, наблюдениями и нехитрыми забавами, с особинкой взгляда, когда власть высоко, до Москвы далеко, когда человек часто попросту ставится перед фактом, и принимает его, как данность. От земли иначе видно, чем с крепостной башни, или даже из конского седла; здесь часто совсем не замечают поражающее современников в больших городах, но зато видят то, что из этих городов совсем не видно.