Сергей КОТЬКАЛО. ПЕСНЬ АНГЕЛОВ. Святочные рассказы

 

Сергей КОТЬКАЛО

ПЕСНЬ АНГЕЛОВ

Святочные рассказы

 

Хоть и не воюй

 

Век живи и век учись. Вот возьми, к примеру, нашего отца Гавриила — какое от него утешение? Черствый, надменный, бездушный... Хоронил в канун Сочельника нашего Гришу-разведчика — так торопливо и неразборчиво читал литию, бубнил, можно сказать, скороговоркою, украдкой, будто чужого, нехристя какого-то крестил потухшим кадилом... Копателей подталкивал, чтобы поспешали сунуть гроб в могилу. Так задел больно, ну прямо шилом под лопатку…

— Что ж вы, ваше преосвященство, так это нечеловечно, словно собаку отпеваете бойца нашего, — не сдержался было я, — совсем юного разведчика, что жизнь положил за вас…

— А я его жизни не просил, — скоро так отрезал, — это был его личный выбор! Мне и без войны неплохо жилось…

— Как же вы так смеете говорить, да еще и священник, какой же вы нам пример подаете…

— Ничего я вам не подаю… Моё дело служить Богу, а вы тут в канун Сочельника хоронить вздумали, да еще и возмущаетесь, голос на попа возвышаете, а я лицо духовного звания… Молчи! – крикнул, словно ворон каркнул, и так кадилом мне прямо в глаз, — не то и отпевать тебя не стану! — и пошел прочь, а я стою над открытою могилкой Гриши с окровавленной рожей, слезы по щекам текут и пули над нами с той стороны летят, свистят, того и гляди, сейчас прямо к Грише и укладут, а он, поп наш, не отпоет ведь…

Вот, поди и подумай, за кого жизнь свою отдавать, да и нужна она ли ему? – Беда, право дело, хоть и не воюй!

 

Письмо

 

Еще пишу вам, что без причины вы плакали в канун Сочельника, потому что к ночи прилетели Ангелы, посланные на защиту Желобка. Лица мы их не видели, да и нечем было глядеть, потому как та сторона поливала нас беспрерывно огнём малого и большого калибра, смешав наши позиции с землей так, что невозможно было уже представить чего живого. Но ближе к полуночи все стихло, небо разверзлость и оттуда прямо на нас полетели белые, сияющие неземным светом Ангелы, полилась с небес песнь «Свете тихий…» таким дивным распевом, что невольно мы ожили, встрепенулись из грязи, вдыхая благостный аромат ладана, прежде незнаемый, а с неба посыпались неспешные крупные хлопья снега…

Нет, вы не думайте, что то было видение от страха. Нет, я почувствовал в тот миг, что нас ожидает что-то небывалое и решил наспех подать вам, мои дорогие, весточку. Прощайте, милые, родные мне люди, на войне всё случается быстро и навсегда. Некогда тут расписываться. Вчера схоронили Гришку-разведчика, а сколько сегодня рядом со мной, в соседнем окопе осталось – Бог ведает. Вы не горюйте и помните, я песнь Ангелов слышал, – чего и вам желаю.

 

Юродивый

 

Белым январским утром, в канун Сочельника, мы неспешно проходили от Поклонного креста к поселку Спартак, что вблизи разбитого войною Донецкого аэропорта. От первых, с заколоченными фанерой окнами домов навстречу нам не бежал, а прямо летел худой и длинный, словно жердь, босоногий, в одном исподнем, без шапки, белый как лунь, с посохом в руке, но не старик, а прямо-таки юноша. Исподволь мы настроилась на дурные вести, как он уже перед нами стал будто вкопанный, ясно так, синеоко окинул нас взором, поклонился земно и, ничего не сказав, помчался в сторону креста, что воздвигли в память жертв войны 2014 года.

Нет, мы не опешили. Мы, напротив, воспряли духом, что есть еще на Руси странники-богомольцы, что они, как и в старину, по-прежнему голые и босые облетают её с молитвою.

Уже у домов встретил нас вышедший из мастерской давний наш знакомец:

— Витьку-дурачка видели? — спрашивает.

— Блаженного встретили, — не сговариваясь, ответили мы в один голос.

— И то правда, — согласился знакомец. – Он нас от каждого снаряда уводил…

 

Странница

 

У привокзальных ворот, на приступках сидела попрошайка, в лохмотьях, в рванных мужских ботинках без шнурков на босу ногу, но повязана павлопосадским бирюзовым платком с огурцами, что собственно и вышибало из прохожих всякое сочувствие к ней. Может, и я прошел бы мимо, обыкновенно не смотрящий на попрошаек, а просто подававший милостыньку, если было что, а тут все же посмотрел в её сторону.

В глазах её не было ни света, ни цвета, но была какая-то вековечная усталость…

Виновато подал ей купюру.

— Помоги тебе Господь, — глядя себе под ноги, сказала она.

— Откуда вы? — спросил её зачем-то. — Давно ли странствуете?

Плечики её под павловским платком вздрогнули, взрывно вскинула на меня глаза:

— Откуда вы знаете, что я давно странствую? — неподдельно изумилась она. – Четыре года брожу по свету, мыкаюсь, и никто не заметил, не спросил…

— Платок на вас больно красив…

Тут-то её и прорвало:

— Всё что осталось от прежней жизни, папа на Рождество подарил, а ночью наш дом накрыло снарядом… — сказала и горько заплакала.

 

И я увидел, как она еще совсем молода, но война сделала её вековухой.