Дмитрий ВОРОНИН. КОТ ВИНЧИ. Рассказ в стиле сюрр

 

Дмитрий ВОРОНИН

КОТ ВИНЧИ        

Рассказ в стиле сюрр

            

Ванька Сюсюкин из второго подъезда «Код да Винчи» не читал, кто такой сам «да Винчи» не знал, в Италии никогда не бывал и итальянского языка не понимал. Папу римского видел только по телевизору, да и то лишь по новостям, когда его хоронили, но личную формулу смысла жизни с недавних пор просчитал с помощью грузинского украинца Саакашвили и активно ее использовал. А случилось это событие с просчетом формулы довольно неожиданно. Сюсюкинский кот Винчи, или просто Винчик, рыжий и наглый, постоянно оставляющий за собой жидкую кашицу во всех местах без разбора, дернул электрический шнур Ванькиного телевизора именно в тот момент, когда из ящика господин Саакашвили страстно вещал что-то про вора Яценюка, бандита Авакова, хохляцкую коррупцию, и своем праве быть президентом будущей великой Украины от океана до океана, а сам Сюсюкин пил из горла пиво.

«Вот дерьмо кошачье!» – вяло дернулся Ванька в своем ободранном зеленом кресле на трех ножках. Он бы и хотел дернуться посолидней, возможно даже очень грозно, но память о ветхом кресле еще теплилась в нетрезвом мозгу Ивана, а потому движение Сюсюкина было хилым, почти никаким. Винчик только презрительно фыркнул и тут же оставил за собой жидкий след.

«Вот ведь дерьмо! Убью сейчас!» – рявкнул Ванька и дернулся сильнее. Память все же оставила несчастного. Кресло, потеряв устойчивость, резко пошло вбок, и Сюсюкин, свободно падая, через мгновение потерял сознание, стукнувшись головой о чугунную батарею.

Где-то запели чудные райские птицы, может даже павлины. В глазах рассыпались сотни золотистых лепестков, повеяло чем-то божественным, напоминающим аромат то ли «Агдама», то ли портвейна «777». Ванька пошмыгал носом, дернул одной рукой, другой, потом ногой. Он приоткрыл глаз, попытался приоткрыть второй, но ему что-то мешало. Дотронулся пальцем до века – ага, синяк!

– Здравствуйте, Иван Христофорович, – вежливо, с небольшим заискиванием, прозвучало рядом.

Ванька удивленно повертел здоровым глазом, но никого, кроме Винчика, не заметил.

– Здравствуйте, Иван Христофорович, вставать будете или как? – хитро подмигнул кот.

– Ий! – икнул Сюсюкин и закрыл глаз.

«Допился, – подумалось ему. – Умер».

– Черта с два, всё явь и никаких огурцов, – вновь раздалось рядом. – Открывай зенки и пошли, у нас миссия.

Вот эти огурцы с миссией окончательно привели Ваньку в чувство.

– Ты кто? – уставился он на кота.

– Кот. Винчи. Твой.

– Мой? Винчик? И говоришь?

– Твой, и говорю. Но не «Винчик», а «Винчи», даже «да Винчи», граф голубых кровей из Италии, запомни, – строго подбоченился котяра. – И еще запомни: ты – Иван Христофорович Колумб, отпрыск Христофора Ивановича Колумба от его брака с княгиней Разумовской-Сюсюкиной. Вторую фамилию можешь не упоминать, она от сохи, поэтому не суть.

Единственный здоровый глаз «князя» вылупился настолько, что, казалось, еще чуток – и он выпрыгнет наружу, раздуется от изумления и как колесо «Хаммера» укатит куда подальше, чтобы только не смотреть на это безобразие.

– Не лупись, не лупись, – пришикнул кот, – лопнешь от напряжения. Слушай лучше дальше. Значит так, живешь ты долго, но метрику потерял, поэтому, сколько лет тебе не знаешь. Русский испанских кровей, мужчина на выданье. Тьфу! Не женат. Есть невеста где-то в Прибалтике из немецкого рода псов-рыцарей по фамилии Шульгина, принявшая православие из рук батюшки Бирюкоффа. В России в командировке. Цель – научная работа. В области исторических изысканий путешествий твоего предка Колумба в поисках путей в Индию через Беломоро-Балтийский канал по маршруту парохода «Челюскин».

– Дурдом, – икнул Ванька.

– Дурдом, – согласился кот. – Но для властей сойдет, для них чем дурнее, тем правдоподобнее. Парадокс, но факт.

Ванька вновь икнул, услышав незнакомое умное слово, и покосился в сторону. Беглый осмотр помещения уверенности новоявленному дворянину не добавил, а, наоборот, заставил единственный здоровый глаз зажмуриться. Квартира была не сюсюкинская, да и вообще это была не квартира. Сюсюкин сидел на шикарном узорчатом, надраенном до блеска паркетном полу посреди огромного зала, увешанного какими-то картинами в богатых золоченых рамах. В одном углу зала стояла большая кровать с беспорядочно разбросанными на ней подушками в зеленых наволочках и скомканным ватным одеялом в красную полоску без пододеяльника. В другом углу висел на стене огромный плазменный телевизор, а напротив, метрах в пяти, находилось высокое зеленое кресло на трех ножках.

– Трон, – подсказал Винчик.

– Как дома, – обрадовано кивнул Ванька.

– Забудь, – нахмурился кот. – Теперь это твой дом, – обвел он кругом лапой. – И вообще у нас миссия.

– Какая?

– Найти личную, то есть фамильную формулу смысла жизни.

– А нафига?

– Чтоб быть счастливым.

– А-а-а, – сделал умное лицо Ванька. – А где искать?

– Везде! – назидательно поднял палец кверху Винчик.

Ванька зажмурился – палец был человеческий! Через минуту Сюсюкин открыл глаз. Перед ним стоял среднего роста мужчина лет сорока, с аккуратной профессорской бородкой а-ля Бухарин, в синих джинсах, черной рубашке и кроссовках белого цвета.

– Вы кто? – икота вновь напала на Сюсюкина.

– Граф Леонид да Винчи, по-русски Винчин, – подал руку Ваньке незнакомец.

– А кот где? – ухватившись за его руку, поднялся Ванька с пола.

– Кот? Какой кот? Где кот? – дурашливо завертелся вокруг себя граф. – Нет тут никакого кота, и никогда не было.

– Ну да? – недоверчиво склонил голову Сюсюкин и криво улыбнулся. – Я еще не слепой, тут только что был мой котяра.

– Ща как дам в другой глаз! – поднес к носу Сюсюкина кулак граф. – Тогда точно ослепнешь. Сказано, не было кота, – значит, не было. Забудь навсегда.

– Да кто ты такой? – испуганно загородив рукой лицо, взвизгнул Сюсюкин. – Какое ты имеешь надо мной право? Это произвол и хулиганство! Я в органы пожалуюсь!

– Молчать, скотина! – мило оскалился граф, показывая Сюсюкину маленькую книжечку неопределенного цвета с золотыми тиснеными буквами «ОГПУ». – Я сам органы, я такие органы, что тебе, болван, и в страшном сне не снились. Берию знаешь?

– Ну, – опасливо съежился Сюсюкин.

– Это я и есть.

– Да ну?! – изумился Ванька.

– А то. Смотри, – тут же приклеил над верхней губой усики граф, нацепил на нос пенсне, надул важно щеки и надел широкополую шляпу. – Видал?

– Обалдеть! – вытаращился на Берию Сюсюкин. – А как же Винчин?

– Псевдоним, партийная кличка, легенда. Как у Штирлица, чтоб враги не просекли. Так что заканчивай демагогию и вперед, не то мигом оформлю лет пятнадцать лагерей. Или вы предпочитаете расстрел? – подмигнул Сюсюкину Берия.

– Не, не, я готов, – испуганно замотал головой Сюсюкин. – Куда идти?

– Вот сюда, сир, – дурашливо наклонился Берия, указывая на открытую дверь.

На улице моросил мелкий осенний холодный дождь, редкие прохожие прятали головы в воротники и быстро пробегали по тротуару навстречу своим теплым укрытиям.

– Бр-р-р, – зябко поежился Сюсюкин, не решаясь выйти из дома в непогоду.

– Пшел, князь! – грубо подтолкнул Ваньку коленом под зад Берия. – Направо и по прямой короткими перебежками.

– А может, на автобусе? – жалобно захныкал Разумовский-Сюсюкин.

– Пешком дотопаешь, тут недалеко, – вновь пнул князя Берия, придавая ему ускорение.

Прогалопировав два квартала, Берия резко остановился у обшарпанного здания дореволюционной постройки с покосившейся вывеской на фасаде у входной двери «Детский дом №5 Краснознаменского района».

– Сюда, князь, – проговорил Лаврентий Павлович, открывая перед Сюсюкиным скрипящую дверь.

В холле, выкрашенном в ядовитую зеленую краску и уставленном чахлыми фикусами в кадках, никого не было. На стенах висели плакаты о здоровом образе жизни и вреде абортов, о пагубности жирной пищи и правилах поведения в лесу. В центральной части помещения висел стенд, посвященный передовикам производства Детского дома. Лица передовиков были очень важными. Глаза ударников воспитательного труда смотрели с фотографии напряженно и строго, давая понять любому вошедшему, что это вам не богадельня какая, а классический комбинат по производству и выпуску нужной стране молодежи.

– Ну и рожи! – брезгливо передернулся Сюсюкин.

– А что тебе в них не нравится? – нехорошо прищурился Берия. – Наши это рожи, советские. Смотрел «Двенадцать стульев» Марка Захарова?

– Это с Мироновым и Папановым в главных ролях, что ли?

– Ну да. Помнишь Александра Яковлевича, Кирилла Яковлевича, Афанасия Яковлевича, Исидора Яковлевича Ливановых и Пашу Эмильевича из второго дома Старсобеса? Они все кислую капусту у старушек жрали.

– Помню, еще б не помнить с такими мордами!

– Вот это они и есть на стенде, – умиленно пустил слезу Лаврентий Павлович. – Родные.

– Это как? – у Сюсюкина отвисла челюсть. – Это ж бабы!

– Перевоплотились, – ласково улыбнулся Берия, любовно оглядывая старательно отретушированные фотографии. – Наша школа.

– Какая – ваша? – Ванькина челюсть продолжала отвисать.

– Энкавэдэшная. Истинный разведчик может служить на пользу отечеству что мужиком, что бабою – одинаково. Пойдем познакомлю, – приобнял Сюсюкина за плечи бывший котяра и повел его по коридору к кабинету, на котором виднелась надпись: «Директор Детского дома №5 Прасковья Эмильевна Фурсенко».

Берия без стука открыл дверь и грубо толкнул вовнутрь Сюсюкина. Тот от  удара, согнувшись, пролетел по кабинету и уперся головой в чей-то мягкий живот.

– Боже мой, товарищ Берия! Лаврентий Павлович! Какими судьбами? – восторженно прогромыхало над Сюсюкиным.

– Да вот, решил заскочить по старой памяти, так сказать, проведать старых соратников и учеников, – уселся в директорское кресло Берия и бросил на стол свою широкополую шляпу. – Как поживаете, бойцы? Как дела на невидимом фронте?

– Плохо, Лаврентий Павлович, – оттолкнула Сюсюкина от своего живота крупная толстая баба в строгом коричневом костюме с орденом Дружбы народов и медалью «За труды по сельскому хозяйству» на груди.

Сюсюкин боязливо попятился к двери и, наткнувшись на стул, осторожно присел на его краешек.

– Что так? – насторожился Лаврентий Павлович.

– Так это… – с подозрением кивнула в сторону Сюсюкина Прасковья Эмильевна и уселась напротив Берии.

– Нэ боись, – пренебрежительно отмахнулся Берия. – Никому нэ  скажет, кишка тонка.

– Копают под нас, Лаврентий Павлович, обложили со всех сторон.

– Ну? – нахмурился Берия.

– Ей богу, вот те крест, – истово перекрестилась Прасковья Эмильевна.

– Паш, ты что, верующим стал?

– Перевоплотился, Лаврентий Павлович, – засмущалась Прасковья Эмильевна.

– Молодэц! Хвалю! Замолвлю словэчко пэрэд хозяином.

– Спасибо, – еще больше раскраснелась директриса, вытягиваясь в струнку перед посетителем.

– Садись, садись и докладывай.

– Докладываю, – подобралась Прасковья Эмильевна, согнав краску с лица. – Просекли, ироды, что мы детишек в Штаты внедряем для развала американской экономики под видом усыновления, и программу нашу накрыли. А ведь только недавно для них такую замечательную вещь под названием ЕГЭ ввели, таких дебилов готовить начали, что любо-дорого, пальчики оближешь. И вот те на, решили тут всех оставить, а детишки уже того, запрограммированы на разрушение основ человеческого общежития.

– Да-а, дэла, – задумчиво почесал затылок Берия. – А где сейчас воспитанники?

– Обедают.

– Пойдем-ка поглядим.

В просторной столовой, окрашенной в такой же ядовито-зеленый цвет, как и все остальное пространство детского дома, за облупившимися столами, сидя на шатающихся табуретках, ела картошку с кислой капустой сотня разновозрастных ребятишек с бледными лицами. Между ними ходили здоровые толстые сестры Ливановы, поигрывая в руках массивными указками.

– Как дела, ребятишки? – бодро обратился к детдомовцам Лаврентий Павлович.

– А пошел ты!.. – послышался со всех сторон отборный мат, и мимо уха Берии просвистела жестяная тарелка, наполненная картофельной размазней.

– Замэчатэльно! – довольно улыбнулся Лаврентий Павлович и зашагал обратно, оставив ребятишек один на один с воспитательскими указками, замелькавшими в воздухе.

Выйдя из столовой, Берия чувственно пожал руку директрисе.

– Замэчатэльная работа, товарищ Фурсенко. Отмэнное поколение дэбилов подрастает.

– Так ведь у нас остаются, – с горечью вздохнула Прасковья Эмильевна.

– Нэ пэрэживай, Паша, это ж всё на пользу мировому миропорядку, глобальной цивилизации. Да и вспомни, кто у нас сто лет тому революцию вершил. Такие же гегемоны бэзграмотные. Так что все путём, Паша, всё путем. Вэрным, – ободряюще похлопал ее по плечу Берия.

Скромно молчавший доселе Сюсюкин решил наконец подать голос.

– Может, есть смысл усыновить какого-нибудь пацана, уж больно жалко их мне. Зачуханные они какие-то, какие-то туповатые вроде. Мысли в глазах нет. А у меня и книги ещё есть, Пушкин там, Гоголь, Толстой, я бы поучил чему. И едят какую-то бурду.

– Чего-чего? – изумленно прервал Сюсюкина Лаврентий Павлович. – Повтори, не расслышал?

– Усыновить, говорю, смысл есть пацанчика какого-нибудь. Жалко ведь, пропадают тут почем зря без вни…

Не успев закончить фразу Сюсюкин тут же растянулся на полу, получив резкий удар слева по печени.

– Я те покажу смысл, я те такой смысл покажу, что ты у меня на одних лекарствах жить будешь без всякого смысла! Усыновитель нашелся. Государство, что, их воспитывает для того, чтобы ты их потом перевоспитывал? Ты в своем уме? А может, ты враг государства?! – угрожающе склонился над Сюсюкиным разъяренный Лаврентий Павлович.

– Да я что, я ничего, – захныкал испуганный Сюсюкин, загораживаясь рукой от очередного удара. – Сами же говорили, что за смыслом жизни отправляюсь. Вот я и подумал, что нашел его.

– Нашел он, придурок, – успокаиваясь, отступил на шаг от Сюсюкина Берия. – Разве смысл жизни в том, чтобы воспитывать и учить чужих детей, да еще почти задаром?

– А в чем же?

– Ну ты и болван! Пойдем дальше, узнаешь, – и, попрощавшись с повеселевшей Прасковьей Эмильевной, Берия вытолкнул Ваньку под дождь на улицу.

– Может, переждали бы, а?

– Зонт раскрой и вперед, – пнул Сюсюкина под зад Лаврентий Павлович и крутанулся на месте.

Где-то недалеко сверкнула молния, и в небе раскатисто громыхнуло. Ванька повернул голову назад с намерением возмутиться по поводу пинка и тут же растерянно заморгал. Берия исчез, а на его месте стоял маленького росточка мужичок с прищуренными умными глазками и аккуратно подстриженной бородкой. Из кармана его драпового пальто торчала газета «Правда». У Сюсюкина екнуло сердце.

– Чего это вы, батенька, как истукан сделались? Аль признали во мне кого? – хитро улыбнулся остолбеневшему бедолаге новый знакомец и ущипнул его за щёку.

– Ик, – вырвалось из Сюсюкинского горла.

– Ну, полноте, только нам икоты не хватало. Вы, батенька, должны быть как огурчик. Да-с. Разговаривать четко и внятно, желательно по-русски и без мата. Ясно?

– Зачем, Владимир Ич? – ноги у Ваньки подогнулись.

– Ну-ну, батенька, только не падать, вы же не контрреволюционер какой, чтоб передо мной на колени, или все-таки контра? – пронзил ледяным взглядом Сюсюкина Ильич.

– Не-не-не!

– Ну и ладненько, – потер ладони мужичок и с силой поддал Сюсюкина коленом. – А теперь вперед, живо!

Сюсюкин выпрямил ноги и как цапля побежал вперед.

– Налево. Налево. Опять налево, – время от времени раздавались команды позади Ваньки. – Куда тебя вправо заносит, контра? Налево, тебе сказано.

На этот раз бежать пришлось довольно долго, и Сюсюкин уже изрядно устал, когда прозвучали очередные команды.

– Последний раз налево. Прямо. Теперь по ступеням к двери. Открыть. Прямо по коридору. На месте стой. Раз, два. Смирно! Вольно! Разойдись.

Обалдевший от всего Ванька не сразу сообразил, где он находится, и только через несколько минут, отдышавшись и успокоившись, понял, что стоит в помещении какой-то больницы. Мимо Сюсюкина то в одну, то в другую сторону ходили люди в белых халатах, порой водя за руку лысых детей разного возраста в каких-то намордниках, похожих на респираторы строителей. Ощущение было чего-то нереального, из области фантастики.

– Удивлены, батенька? – вкрадчиво раздалось сзади.

– Угу, – кивнул Сюсюкин. – Что это?

– Это онкологический центр, батенька.

– Не понял.

– Ну, где уж вам, князьям, – притворно развел руками Владимир Ильич, потом схватил проходившего мимо ребенка, приподнял его, поцеловал несколько раз в живот и, опустив на пол, обратился к Сюсюкину.  – Детей тут лечат от рака, придурок. Небось, и не слыхал никогда, что дети болеют раком?

– Ы-ы-ы, – покачал головой Ванька и испуганно отступил к стене, увидев врача с ребенком на руках.

В это время мужичок поймал еще одного больного и, целуя его в живот, помахал рукой появившемуся человеку в белом халате. Врач, заметив коротышку, тоже расплылся в улыбке и быстро зашагал навстречу.

– Здравствуйте, Владимир Ильич! Детишек навестить прибыли-с? Похвально-с, похвально-с с вашей стороны, что не забываете.

– Так сердце болит, батенька. Вы не представляете, кровью обливается, как подумаю об них, сердечных, – закартавил мужичок, прикладывая носовой платок к  глазам. – Порой так им помочь хочется, всё бы, кажется, отдал: и кровь свою, и клетки стволовые, и мозг, и почки, и печенку, лишь бы только жили, да вот не могу. Человек я, батенька, подневольный, государственный, не распоряжаюсь сам своими органами.

– Знаю, знаю, Владимир Ильич, поэтому и не прошу быть донором. Другие найдутся, желающих достаточно и из простых, – прижал ладонь к сердцу главврач. – А вот денег бы не мешало, не хватает нам денег на операции катастрофически. Родители сами ищут, где могут. Но могут не все, ой не все, а как бы было здорово, если б операции для всех детишек за счет государства, а? Сколько б молодых здоровых людей потом пользу стране приносило. Окупились бы затраты стократно, тысячекратно.

– Ну что вы, батенька, разве ж я не понимаю, – тяжело вздохнув, развел руками мужичок. – Но денег-то нет у государства свободных, всё расписано на года, как гастроли Большого театра. И на Олимпиаду надо, и на чемпионат мира по футболу надо, слыхали небось, сколько стадионов строим, и на следующую летнюю Олимпиаду в Норильске. А ещё на фильм про викинга. Вот и Федор Бондарчук просит, и Никита Михалков просит, и Райкин, и Швыдкой с Петросяном. И всем дать надо. Не дашь, крику не оберешься. Эх, батенька, вам бы все эти заботы.

– А запасы?

– А запасы – на черный день. Вдруг что случиться, дефолт, к примеру, или мост на Курильские острова.

– Так где ж тогда брать-то? Помирают дети, – сник главврач.

– А вы, батенька, у олигархов попросите, может, они помогут, – искренне посоветовал мужичок, вытирая платком вспотевшую от волнения лысину.

– Э-эх, – отчаянно махнул рукой главврач и, развернувшись, понуро побрел обратно.

– Денег нет. Но вы держитесь здесь, всего доброго, хорошего настроения и здоровья, – донеслось в след уходящему.

Сюсюкин, оторвавшись от  стены, с опаской приблизился к мужичку. Тот, не замечая подошедшего, хитро ухмылялся вслед главврачу.

– Владимир Ич, извините, – тихо проговорил Ванька. – А я кто?

– В смысле? – повернулся к нему мужичок.

– Ну, вы сейчас – Владимир Ич, а я кто сейчас?

– А-а-а… – понял Владимир Ильич. – Ты сейчас – князь Разумовский. А что?

– А если я князь, я богат? – не отвечая на вопрос, сам спросил Сюсюкин.

– Ну да. А что?

– Очень богат?

– Очень. А что?

– Как олигарх? – не отставал Ванька.

– Как олигарх, как олигарх. Да что ты меня пытаешь, объясни наконец, – на лице у Ильича появилось раздражение.

– А если я олигарх, то я, как олигарх, все свое состояние в деньгах и не в деньгах завещаю этой больнице на операции детям. Имеет смысл. Вот! – выпалил Сюсюкин и тут же отскочил в сторону от мужичка.

– Что-о-о? – коротышка выпучил глаза и в гневе сжал кулаки. – Тебе, баран, что, от Берии мало досталось? Если мало, счас добавлю!

– Сами говорили – смысл жизни искать, – почувствовав опасность, тут же разнюнился Сюсюкин.

– Да, говорил, не отрицаю, так ищи, идиот.

– А это разве не смысл жизни – больным детям помогать?

– Болван, какой это смысл – на больных деньги тратить! Пусть дохнут, проблем меньше. А деньги, они для других целей, например, для мировой революции или для помощи странам Африки. А на свои лучше яхту купи да подари нужному человеку, и то пользы больше будет. Ясно?

– Ясно.

– А коль ясно, тогда пошли отсюда. Скоро вечер, а мы этот смысл жизни всё найти для тебя не можем.

На улице всё также шел противный мелкий дождь, нагоняя тоску на редких прохожих. Нагнал он её и на Сюсюкина.

– Что задумался? – раздался рядом грубый голос. – Думать вредно, понимаешь ли. Для здоровья.

Ванька вздрогнул и посмотрел на спрашивающего. Перед ним возвышался здоровый седовласый мужчина с крупным мясистым носом и шахтерской каской на голове.

– Пойдем касками по мосту стучать, понимаешь? – подтолкнул Сюсюкина в плечо мужик.

– А пойдем, Борис Николаевич, – не удивляясь больше уже ничему, согласился Сюсюкин и толкнул мужика в ответ.

– Молодец! – похвалил его шахтер и тут же пнул ногой. – А на рельсы со мной ляжешь?

– Лягу, – кивнул головой Ванька и пнул шахтера в ответ.

– Молодец, наш человек, понимаешь. А за меня на рельсы ляжешь? – ласково прозвучал голос, и вслед за ним Сюсюкин получил подзатыльник.

– Лягу, Борис Николаевич, – вновь согласился Сюсюкин и, подпрыгнув, ответил подзатыльником.

– А под танк за меня ляжешь? – вновь повторился пинок.

– И под танк, – Сюсюкин вернул пинок обратно.

– А на танк за меня полезешь? – прозвенела пощечина.

– Полезу, – зазвенела ответная.

– Может, ты за меня и править будешь? – голос шахтера стал угрожающим, но ничего не произошло.

– Буду, – не заметил перемены в голосе Сюсюкин и расслабился. – Может, в этом и есть смысл жизни?

– Ах ты, падло! Так кто ж тебе править-то даст, гопота голозадая? – взмахнул шахтер увесистым кулаком.

…Очнулся Сюсюкин на полу своей квартиры с открытой бутылкой пива в руке. Голова болела, в нос сшибало духом кошачьего дерьма, а кот Винчик сидел на телевизоре и нагло пялился на Ваньку.

«Вот дерьмо кошачье», – беззлобно ругнулся Сюсюкин и, кряхтя, поднялся с пола. Ощупав левой рукой голову, нашёл на лбу шишку и синяк под глазом.

«Вот дерьмо, – повторил Ванька и оценил вес бутылки с пивом. – Не пролилась, зараза».

Сюсюкин поднес горлышко ко рту и осторожно запрокинул голову. Выпив содержимое, Ванька громко отрыгнул и довольно произнес: «Наверное, в этом и есть настоящий смысл жизни!».