Игорь МАЛЬЦЕВ. КОГДА ЗАКОНЧИТСЯ ЭПОХА ПИРАМИД… Стихи

 

Игорь МАЛЬЦЕВ

КОГДА ЗАКОНЧИТСЯ ЭПОХА ПИРАМИД…

 

* * *

Ты помнишь сон поры недавней?

Тепло... и времени полно.

На берегу считали дафний

Среди песчинок под волной.

 

Окликнет мама из-за дыма:

«Уха готова. Все к костру!».

Как жаль, пора невозвратима;

И говорят, легко сотру

 

Первичный образ, если часто

В ячейку памяти нырять;

Мол, ненадёжен мозг у нас-то.

Представлю лишнее, и глядь —

 

Своей фантазии поверю:

«Я помню! точно! как сейчас!».

А недосчитанные звери

Вообще не вспомнили бы нас.

 

ЛЕГЧЕ И ВЫШЕ

Давайте возвысимся, лёгкость любя...

И скромность... хоть самую малость!

Умеют же птицы уменьшить себя,

Чтоб легче и выше взлеталось.

 

Зачем эти голуби крыльями бьют

Над аэропортовой крышей?

У них под крылом уменьшалка, вот тут;

Чем меньше, тем легче и выше.

 

Большой самолёт — как по птичьим следам —

Бежит, но чуть-чуть по-другому,

Гудя и сжимаясь, и где-то вон там

Взлетит, как уменьшенный голубь.

 

* * *

Где речка Рефт похожа на ручей,

Чьи берега заросшие покаты, —

Поймаешь веретеницу... Зачем?

Она умрёт, домой дойдёшь пока ты.

 

Холодную игрушку принесёшь,

Положишь на бревёшко рядом с кошкой,

А та подпрыгнет, дикая, как ёж.

Нет, про ежа не буду, не похож коль.

 

Поймаешь носорога (да, жука),

Кулёк конфетный ловко он толкает.

Ребята отвлекут исподтишка...

Вернёшься — ни атлета, ни кулька нет.

 

Тарантула ты выльешь из норы,

На пустыре в пределах Алтыная,

А он уснёт в коробке до поры.

Перевернёшь — расцветка-то иная:

 

Обычно — снизу чёрен, сверху рыж,

А этот только сверху чёрно-белый.

Не оживёт он, сколько ни мурыжь.

Запомни всё и больше так не делай.

 

* * *

Спросим: «Что такое лето?» —

Не ответит стрекоза.

Ей воздушного балета

В жизни хватит за глаза.

 

Ей ли думать о начале,

О конце летучих дней?

Так что лучше б мы молчали,

Ей из августа видней.

 

А весна, зима и осень —

Сказка в зеркале озёр.

И понятен нам не очень

Насекомый кругозор.

 

* * *

Недалеко от Каменного Яра

Мы из протоки дёргали бершей.

Тогда я был рыбак заядлый, ярый.

Сейчас не заманить меня уже

Туда, где ближе к ночи дружный клёв,

Как по команде — сразу и у всех.

В таком азарте не хватало слов,

Лишь при осечке раздавалось «эх!».

Поротно налетали комары,

Зудя, червя насаживать мешая;

За полчаса отмеренной поры

Рыбачья кровь — их доля урожая.

Но смысл иной в той казни я нашёл:

Что рыбу обижать — нехорошо.

 

* * *

Держась за левый берег Волги,

Взлетала полная Луна;

А комары, что носом колки,

Исподтишка садились на

 

И так покусанные пальцы,

Что держат фотоаппарат.

А где-то рядом грохот сальсы.

Пришёл — так слушай всё подряд:

 

И блат-шансон, и буги-вуги,

Не хочешь слушать — выйди вон!

Вечерней набережной звуки

Под ночь сливались в общий фон.

 

Зачем-то взяв немного ниже,

Давился нотами певец,

Как мех, который сдут и выжат.

 

Луна взлетела наконец,

Дорожкой водною сверкая;

Зависла, двигаясь едва,

Уже и цветом не такая,

И как бы меньше раза в два.

 

Шли мимо люди одиноко,

Чуть замечая лагерь наш:

Сначала Nikon на треноге,

Затем светило и пейзаж.

 

* * *

В двадцать пять она страдала:

«Мне уже не двадцать».

В двадцать девять перестала

Петь и улыбаться.

В сорок пять — ей не до ягод,

Злится, что не тридцать:

«С каждым годом — старше на год!

Как не материться?».

А соседка — та, напротив,

Бойче год от года...

И орёт, как «ТУ» на взлете:

«Пенсия! Свобода!».

 

О ЗАГАДОЧНОМ ИЗБЫТКЕ

— Скажи-ка, племянник, недаром же мозг

Имеет так много нейронов,

Что я эту цифру запомнить не мог-с:

Под сто миллиардов (не ровно);

И даже мозголог для тех величин

Поэтусторонних не видит причин.

 

Зачем нам такой необъятный резерв?

Ведь репродуктивный период

Пройдёт — и умнейший, в партер пересев,

Пасует, вождём избери хоть.

Я тоже никак не пойму до сих пор,

Куда же естественный смотрит отбор?

 

— Конечно, нейронов немыслим запас,

Но верно сказал Ибн Сина:

Причину никто не отыщет за нас,

Но есть! у всего есть причина.

Учиться — не камни метать из пращи.

Ищи, ошибайся и снова ищи!

 

Теория видов, как правда, стара

И так же свежа, как когда-то.

Вот только никак не поймут доктора,

Никак не поймут кандидаты,

Что финишный приз у природы берёт

Не особь отдельно, а племя и род.

 

Чем больше в роду пожилых мудрецов,

Тем крепче цепляются внуки

За скользкую жизнь, укрепя физлицо

Плодами старинной науки.

И против кочующих оптовиков

Готов устоять только опыт веков.

 

Бесценный дожитель преклонных годов,

Предвидящий засуху за год,

Былиной всегда поделиться готов

И знанием ядов и ягод.

Нормальный язык только-только возник,

И не было Гугла, и не было книг.

 

Пусть ярость и бдение — времени суть

И кризы давления часты,

Огромному мозгу не страшен инсульт,

Ведь есть запасные участки.

Лишь тот до глубоких седин доживёт,

Чей мозг увеличен, отнюдь не живот.

 

Но это всё раньше. Теперь всё не так:

Есть книги, у каждого — хата,

И нервы не тратят на всякий пустяк

Наследники педиархата.

Кто знает, возможно, веков через сто

Заметно ужмётся их череп пустой.

 

ПО ОДНОМУ

С тех пор, как стало модным

Ходить по одному,

Добавилось забот нам.

За что вот, не пойму.

 

Смотрю я ролик. Диво!

Беспечный господин

Вдали от коллектива

Шагает сам, один.

 

И холодею ажник,

Когда вдруг вижу, как

Над ним гигантский бражник

Разматывает шланг.

 

Никто ему не крикнет,

Мол, «воздух! берегись!».

Людей-то с ним других нет,

А сам не глянет ввысь.

 

А тот бесшумно, вон как,

Притямился всерьёз

И хоботом тихонько

Высасывает мозг.

 

А текст морали — краткий,

Мизинцем наберу:

Не надо жить украдкой!

Живите на миру!

 

* * *

Новизна, крикуны, эпатаж

Конкурируют бойко друг с другом.

Всё внимание слепо отдашь

То тому, то другому — по кругу.

 

Погляди, как шустры знатоки!

Как успешно бегут за новинкой

Параллельно таким же другим!

Ты готов прогнозировать бинго?

 

Добровольный дальтоник, привет!

Придурись толмачом при туризме.

Только мне почему-то по призме,

У кого привлекательней цвет.

 

Есть места в неохваченном спектре,

Там не та цветовая модель,

На которой застряла как в петри

Микрофлора забытых недель.

 

Там не царствует яркая плесень,

Там не мечутся речи над ней,

Там душа исцеляется песней,

Живоцветом народных корней.

 

Непонятно? Не конгенитально?

«Не вставляет», преграды круша?

Разве может быть тихою тайна? —

Недоступно базарным ушам.

 

Не поправить свой слух, как причёску ж,

Если сеткой сплелись голоса;

Кто позволит себе эту роскошь —

Дорогой тишины полчаса?

 

* * *

Ревностный хранитель

Памяти племён

Замер на граните.

Чем взволнован он?

Утренние тени,

Счастье влажных глаз...

Сорок лет сомнений

Разрешились враз.

Смотрит на округу

И не узнаёт.

Весточка от друга —

Ибиса полёт...

Небо интересней,

Чуть левее Нил.

 

Он сегодня в песне

Слово заменил.

 

ПРОФАНАЦИЯ

                   Здравствуй, брат! Писать очень трудно.

                                                       Серапионовы братья

Дети Ра — Осирис и Исида —

Смотрят на щебечущий народ:

— Помнят наше имя на Руси-то,

Кто с любовью, кто наоборот.

 

— Слушать очень трудно, брат Осирис,

Нас рифмует не один пиит,

Даже нам с тобою не осилить

Чтенье многотомных пирамид.

 

У иного почерк отработан,

Прыть незаурядная видна,

Углядишь зачин — с надеждой «вот он!» —

Дальше — профанация одна.

 

— Но зато нас делают живыми,

Не томят в архивных тайниках.

Пусть уж оглашают наше имя.

Лучше — как умеют, чем никак.

 

* * *

Под новогоднюю ламбаду

Я свой торжественный бокал,

Шипящий пеною, как надо,

Без колебаний поднимал

 

За совместимость экономик!

Чтоб не боялся бывший враг

И чтоб «ГУЛАГ» и Маркса томик       

Уже не спорили никак,

 

Пылясь на дальней полке рядом.

Но кое-кто нам не сказал,

На той трибуне греясь гадом,

Где депутатов полный зал

Гудел предчувствием распада,

 

Что нас в чужое казино

Толкают, тянут (признак скверный...)

Туда, где общий доллар, но

Не федеральный, не резервный

 

(Как прицепился миф за ним).

Увы, дензнак (зелёный цветом)

Печатал частный аноним,

А не Америка. Об этом

 

Я от профессора МГИМО

Узнал, — и новый тост готовлю:

За государственную мо-

нополию на внешторговлю.

 

* * *

Я тоже челнок девяносто второго.

Хоть кто-нибудь помнит про нас?

За грань — по-спартански. Не то чтоб сурово,

А просто — хватило трёх раз.

 

Полмесяца в банке (разбитый икарус),

Среда — перманентный скандал;

Батон колбасы, от которой икалось,

И спор — кто на взятку не сдал?

 

В автобусе несколько дней на границе...

«Так как по-румынски пятьсот?..».

Отхожее поле... боясь оступиться,

Идёшь нарушать горизонт.

 

Там был туалет (со следами инструкций),

Но за три шага до двери

Хотелось себя ущипнуть и проснуться

(Кошмар — оказаться внутри).

 

Сучава, Брашов (а не Брашев), Констанца —

Агония в полной красе.

Учись торговать! В дураках не останься! —

В последнем вагоне, как все.

 

Румыны глядят — то с улыбкой, то косо:

Не их ли относят к ворам?

Привязано всё — от замка до насоса

К прилавку (а то — цам-царам).

 

Запомнился местный торговец один там,

Уставший от торга и свар, —

Спешил на сеанс «Основного инстинкта».

Премьера! Какой тут базар!

 

Хоть жить веселее, у партии вырвав

Права не цитировать съезд,

Но странствовать в долг и кормить рэкетиров —

Когда-то вот так надоест.

 

Чудишь наугад, а отнюдь не живёшь как

Делитель общественных дел.

А кто-то хитёр — на пятёрках и трёшках*

Без ваучеров разбогател.

 

Проснуться б опять на советской подушке,

С копейкой ещё без копья...

И где вы теперь, челноки-найнтитушки?

Стыдитесь ли так же, как я?

--------------------------------------------------

* Осенью 92-го был период, когда в одних республиках бывшего СССР ещё принимали 5-рублёвые купюры, а 3-рублевые уже не принимали, а в других — наоборот. Я этому очень удивился, когда мы остановились в Кишинёве.

 

СТО ПЯТЬ ЛЕТ ФРС

Узурпатор финансовой власти

Подложил президенту указ.

Повезло ростовщической касте:

Вудро Вильсон забылся как раз.

 

Он забыл, что страной управляет,

Эндрю Джексон которую спас

От банкиров — пустых, как нуля вид,

Но вполне кровожадных подчас.

 

С ними Линкольн спокойно, без мата

Разошёлся в решающий миг:

Есть казна, так зачем занимать-то,

Если можно платить напрямик?

 

Но в канун Рождества (по-заморски)

Вся Америка, крепкая лбом,

Подыграла наглеющей горстке

И финансовым стала рабом.

 

* * *

Медведь построил казино

Для пчёл и муравьёв:

«Несите, что припасено,

А я смешать готов.

 

Мне сами скажете потом,

Что все мечты сбылись.

Не ради вас ли под кустом

Я строю глобализм?».

 

* * *

Где в почёте свобода от совести,

Где господствуют слабости зла,

Там искусство не в силах концов свести,

Повиликой земля поросла.

 

Глянь — во что превращается школа-то!

Чуть проклюнутся силы добра, —

Сразу давят их плитами золота,

Что банкир у казны отобрал.

 

* * *

Мой сосед топор сломал. На траты

Не спешит хозяйственный народ.

Хоть нельзя никак без топора-то,

Но взаймы он денег не берёт.

 

Предлагал банкир ему кредиты:

«Нас двоих кормить твой будет труд».

Мой сосед сказал ему: «Иди ты!

Русские кредитов не берут».

 

Мой сосед в фуфайке хоть и скромен,

Бицепс обнажит, увидишь — крут.

В банке ничего не скажет, кроме:

«Русские кредитов не берут».

 

Банки прогорят. В одной Москве ли?

Потрясёт и Лондон, и Бейрут.

И заплачут Ротшильд и Рокфеллер:

«Русские кредитов не берут».

 

* * *

Когда закончится эпоха пирамид

Единым росчерком пера: «Никто не должен»,

Банкир отставленный немного похамит,

Борясь за шанс паразитировать подольше.

 

Но люди добрые злодею скажут: «Сгинь!

Не увлекай нас в кабалу! Плохой конец там».

Народ, мечтающий о жизни по-людски,

Начнёт по-новому творить и жить по средствам.