Владимир НЕЧАЕВ 
Владимир НЕЧАЕВ
ГДЕ ВСАДНИК ГРОЗНЫЙ, КОНЬ БЛЕДНЫЙ…
* * *
В грубой глазнице лежит ослепительный глаз,
Шаг подчиняя и сердцебиению вторя, –
К нам возвращается море, забывшее нас.
Мы обращаемся к морю – и движется море.
Что оно видит в этой безмерной дали –
Гюйсы наших надежд, трюмы кромешных провалов?
Только не знает себя, как не знают себя корабли
В меркнущей зелени на корабельных радарах.
Из-под руки мы до боли вверяем глаза
Дальней черте, что обжили сирены и птицы.
Ищет нас море до слёз, но песчинку слеза
Смоет, и веко смахнет с голубой роговицы.
* * *
У поэта скорбь своя,
И она же – перемога.
Не стихи, но жития,
Где и лирики немного.
Не откроешь – не поймёшь,
То ли слово забирает
В поимённый тот правёж,
В ножевую правду края,
Или ты хозяин здесь,
И сюжет твой предсказуем.
И не тайнописи весть,
Но рассказанное всуе.
BLOOD
Кровь льнет к крови. Ты словно обездолен –
Непоправимо, бедственно, темно.
И что ни говори – ты кровью болен,
Когда в стакане чёрное вино.
Нас вяжет кровь – слепая ворожея, –
Перебивает, шепчется о том,
Как мальчику иглой пронзили шею
И кровь собрали в таинстве своём.
Куда идти, кому сказать, припомнить? –
Всё в малой правде малое возьмёт.
Тот жертвенный сосуд, что кровью полный,
Ещё несут – и жертвы скован рот.
ЮРОДИВЫЙ
Беспомощнее нет мужчины без штанов –
Не пахарь, не мудрец, не гражданин, не воин.
И камень в спину – смех – ему не нов,
Бегущий, он и смеха не достоин.
Не спрашивай, куда он дел штаны, –
Есть близорукость в логике разумной.
О будущем потерянной страны
Тебе расскажет вид его безумный.
* * *
Держись за петлицу, старик,
Плаща, что носил ты полжизни.
Он выцвел как флаг и поник –
Обносок вчерашней отчизны.
Ты шепчешь, мосты шевеля –
Сносилось и это железо:
– Конечно, всё было не зря,
И крепче не будет протеза.
* * *
Г.Б.
Чужое место, где, наверное, умру, –
Других не хуже: поворот, дорога,
Развилка, камень, ветка на ветру,
Пустой мотив и недостаток Бога,
Отсутствие… Сказали – вышел – мне,
Сказали – был, но, может быть, вернётся:
«Ты посиди на яркой стороне,
Под шум твоих винтов ему икнётся».
Они чудили в говоре своём
И в сговоре подталкивали к краю.
И я зашёл, залёг в замшелый дом,
Чтоб переждать, обиды забывая.
И я лежал и становился нем,
Терял слова в печали безъязычья,
Как зверь или растенье, чтоб затем
Вернуть своё и понимать отличья.
………………………………………
Когда спешат, часы не торопить,
Когда скорбят, назад не возвращаться,
Не верить дальнему, а ближнего простить,
И медленно, как веки, подниматься.
* * *
Я целую тебя так, будто завтра мне на войну,
Словно бы день мой последний.
Книгу открою, листа уголок загну,
Где всадник грозный, конь бледный.
Просо примет рассыпали у дверей, –
Что же птицы кричат сердито?
Вещь не сильней хозяина, не умней.
Книга не ведает, что открыта.
Вот и зима заглянула во все углы,
День засветила, глаза выжгла.
Пить захотели, да пригубить не смогли, –
Как нам легло с тобой, так и вышло.
* * *
Присматривайся к старикам –
страна твоего возможного обитания, –
к синеве слезящейся, к глазам –
Рим упадка, тонущая «Лузитания»,
корабли, чья память кромешный трюм,
чей забытый груз всегда на краю империи.
Усмехнёшься: поздно браться за ум.
Люди всё дальше, все ближе звери.
Время, когда дорога уже одна,
когда морщины на лице подобны тропинкам
в лесу. Их так много, что ведущие никуда,
они – только сетка архивного фотоснимка.
Место, откуда не нужно тебе спешить,
где шаг твой тяжёл, как в гору, а воздух редок,
где тебе остаётся лишь в сердцах говорить:
«Соберусь и уеду!».
* * *
Зима, и слухи о зиме. Она как новость,
когда глубокой осенью под утро
зима – другим прочитанная повесть,
которую ты принимаешь хмуро.
Слепая, сокрушительная старость,
а следом – зимник, тракт, ведущий мудро.
Дверь распахнёшь… Так отворяют полость
сердечную простым ножом хирурга.
Петропавловск-Камчатский
Удивительная метафора:
"Книгу открою, листа уголок загну,
Где всадник грозный, конь бледный".