Андрей АНТИПИН. «Я ЗАМОЛЧАЛ НА МНОГО ЛЕТ…». Памяти поэта Вадима Ярцева (1967-2012)

 

Андрей АНТИПИН

«Я ЗАМОЛЧАЛ НА МНОГО ЛЕТ…»

Памяти поэта Вадима Ярцева (1967-2012)

 

 «И вспоминать меня не стоит…» – однажды вырвалось у него. Впрочем, однажды ли?

Вчитаться – так сплошь и рядом это отчаяние, молчание, выраставшее в крик, в боль, в тупик, в соль на рану. И столько в этом было подлинности, полнокровности, дымящейся совести, о которой писал Пастернак. Столько надсадной современности. Столько муки и мученичества. Уже и не одиночества, а тотального сиротства. Столько не чернил – крови, словно стихи не писались, не слетались в клёкоте клавиш, но шли – горлом, хоть вызывай неотложку. И не потому ли, однажды вобрав их в душу, ещё долго (да, пожалуй, всегда) помнишь этот медный солёный вкус, как будто и не книжку читаешь, а, как в детстве, отсасываешь ранку и то и дело смотришь на разрыв: не перестало ли? И первые мгновения кажется: перестало, отболело, замолчало! А потом вдруг навернётся ярко-красная капелька…

Не перестало. Даром что вот уже почти семь лет прошло – тишины, молчания, разрыва. Семь лет сиротства, только уже – нашего и тоже – тотального, ничем неизлечимого. Семь лет сплошной кровоточащей раны, которой открылась смерть Вадима для всех, кто его помнит, любит, ценит. Кто хранит его книжки наравне с томиками Есенина и Рубцова и знает, по крайней мере, одно: соседство это – по праву, ибо оплачено кровью, как во все времена окупалась русская поэзия.

В память о поэте Вадиме Ярцеве – моя беседа с Еленой Волошиной, его сестрой.

 

«Он был завсегдатаем дискуссионных клубов»

 

– Елена Аркадьевна, о вашем брате почти нет никакой информации. Может быть, немного расскажете о нём? То, что посчитаете нужным. А я по ходу буду задавать вопросы… Итак, кто он – Вадим Ярцев?

– Ну, прежде всего, Вадим – мой старший брат. Родился 30 марта 1967 года в Пашино, сейчас это микрорайон в Новосибирске. Родители – Аркадий Иванович и Любовь Тимофеевна. Отец родился в Северном Казахстане в 1940 году. Мама на два года младше, родом из-под Новосибирска. Отец учился в Новосибирском институте инженеров водного транспорта, по специальности – инженер-конструктор. Года три маленький Вадик вместе с родителями жил в Ка́чуге, городке в Иркутской области (отца после института распределили на Качугскую судоверфь). Рано научился читать, уже в три-четыре года «шпарил» наизусть довольно большие стихи любимых детских поэтов. В 1972 году Аркадий Иванович перевёлся в Усть-Кут, где я и родилась.

Родители работали на Осетровской судоверфи: папа, конструктор, долгое время был начальником технического отдела, а мама работала в отделе снабжения сначала товароведом, потом – экономистом. В Усть-Куте Вадик пошёл в школу. Начал писать для стенгазеты: эпиграммы, стишки «по случаю». Некоторые вещи были острыми, но всё равно шуточными.

Мы храним вырезки из районной газеты «Ленский коммунист», куда приносил некоторые свои произведения Вадим. Помню историю с публикацией стихотворения «Прощание с Союзом»: в газете напечатали «Не с девушкой – затёртой и ржавой…», а у Вадима – «Не с двушкой…». Он расстроился.

– Но это уже были не школьные годы. Когда, кстати, написано это стихотворение? Понятно, что после развала Союза… Автор датировал свои тексты?

– Не все. Да их и всего – несколько тетрадок. А точнее, рукой Вадика исписаны две общих тетради. К сожалению, сейчас не все даты его произведений можно восстановить. Я, например, не видела датировок 2011-2012 годов. В основном стихи относятся к девяностым. Он писал вручную; потом, когда появился компьютер, стал набирать. У него был хороший почерк, он любил писать! Думаю, если бы он захотел привести своё творчество в систему, сам бы от руки всё продатировал. Вероятно, не было такой задачи. Но первое опубликованное стихотворение я по вашей просьбе нашла. Публикация состоялась в 1984 году, Вадим как раз окончил школу. Отец говорит, что, вероятно, с того момента Вадим и стал печататься. Стихотворение называется «В атаке», его нет ни в одной из двух книжек:

В атаке, пулями пробитый,

Упав на мокрую траву,

Уже не слыша гула битвы,

Превозмогая боль, живу.

Прощаясь, обнялся с землёю –

Насколько было сил обнять,

И начал ей шептать такое,

Что может лишь она понять.

Но в эти тяжкие минуты

Вдруг осознал я, что не зря

Шёл в бой и жизнь спасал кому-то

В тот день, в начале сентября.

 

– Удивительно! В таком раннем возрасте – и такая выразительность… Но о стихах поговорим чуть позже, а пока вернёмся к школьным годам Вадима. Что вам помнится из тех лет?

– Занимался охотно. С начальных классов становилось понятно – растёт гуманитарий. Начитанный, интересующийся историей, литературой, политикой, он был завсегдатаем дискуссионных клубов. Любил шахматы, был участником школьных и межшкольных турниров. Почти все библиотекари города знали его как вдумчивого и влюблённого в книгу читателя и как одного из самых активных посетителей. Не всё получалось – в старших классах были какие-то проблемы с точными науками. Но учителя хорошо к нему относились.

В детстве и юности Вадим довольно много болел. А в восьмом классе и вовсе случилось несчастье – попал под автобус. В силу той травмы у него одна нога укоротилась, он всю жизнь хромал. Впоследствии развился сколиоз – искривление позвоночника. Представьте, каково это для человека, чей рост метр девяносто с лишним! Богатырским телосложением Вадик, скорее всего, пошёл в деда – Тимофея Карпова, маминого отца.

В школе отношения складывались по-разному. В комитете комсомола, где собирались активисты, для него всегда находилось дело. Об этом он и потом вспоминал хоть не без юмора, но с удовольствием. Чувствовал себя среди своих, наверное. Было интересно. В классе, насколько я знаю, тоже были товарищи. Он ценил в людях порядочность, интеллигентность, умение дружить. И сам отвечал тем же. Но было и другое. После того случая с автобусом Вадим какое-то время ходил на костылях. И однажды в школе его с этих костылей сбили! Я помню, как мама рассказывала об этом, как ей было больно. Один такой школьный «товарищ» Вадима жил в доме напротив, стал наркоманом, многих посадил на иглу...

– Может быть, отсюда стихи о том, как избили в подъезде? Причём очень реалистичные, почти документальные стихи.

– Не берусь судить. Но его, действительно, однажды избили. Возвращался от друзей (он же не был затворником, была своя компания), дело было ночью, его свалили с ног отморозки. А он уже был взрослым человеком.

– По-вашему, кто в детстве, а то и в целом в жизни больше всех повлиял на Вадима?

– Однозначно – отец. Он очень сильно повлиял на нас с Вадиком. С одной стороны, в плане нравственного становления – отец был мерилом. С другой, если что-то не так – как отец отнесётся? Понятно, что мама есть мама. Это – душа, это – доброта бесконечная. Это – способность понять всё-всё. А отец... Я, например, не хотела, чтобы отец расстраивался. Очень важно было успехами радовать. Хотелось, чтобы родители мной гордились. У Вадика, наверное, тоже было такое понимание. Но получалось у нас по-разному.

 

«Слушал Высоцкого и состоял в комитете комсомола»

 

– Известно, что после школы Вадим учился на историка в Новосибирском государственном университете. Это было в середине восьмидесятых. А диплом получил в 2008 году, заочно окончив Иркутский госуниверситет. Что не склеилось в Новосибирске?

– История была ему интересна. Учась в Новосибирске, успел даже съездить на археологическую практику в Хакасию. Потом столько рассказывал! Вернулся счастливый. Это было – его, этим он хотел и мог бы заниматься. Но после первого курса призвали в армию, хотя причин не брать хватило бы на несколько призывников – настолько неважным было его здоровье. Да и семейные обстоятельства были ещё те: мама лежала в онкологическом отделении. Она писала военкому, просила, объясняла, прилагала медицинские документы – свои и Вадика – ничего не подействовало! На втором курсе, уже после службы в армии, не поладил с преподавателем немецкого... В общем, мечту о высшем образовании пришлось оставить. Надолго. Но с друзьями-однокурсниками встречался, а когда сам уже не мог ездить в Новосибирск, – созванивался с ними, общался в соцсетях, переписывался до самой своей смерти.

– Где он служил?

– В Сызрани. Вспоминал об этом времени хорошо, светло. Армейских друзей было много. Вадим там однозначно пользовался уважением! Помню, как он вернулся из армии. Родителей не было дома, а я сидела в автобусе – мы собирались на какой-то слёт пионерский. Все с бантами, в форме… И тут он заходит в автобус! Я его даже сначала не узнала. Такой красивый, высокий, мощный.

– Каким был советский молодой человек Вадим Ярцев? Не битломаном, часом? Или веяния времени его обошли?

– Не обошли. Он ведь состоял в комитете комсомола! Поэтому всё передовое на тот момент не могло его миновать. Но вот что он любил действительно? Любил настоящее, искреннее. Слушал Жанну Бичевскую, Галича. Очень любил Высоцкого. Когда учился в Новосибирске, заразился Егором Летовым, Янкой, Башлачёвым, вообще авангардистскими песнями.

– Книги?

– Об этом нужно говорить отдельно. В нашей семье читали все. Вкус к литературе воспитывали родители, а потом, когда я подросла, посоветовать мне хорошую книгу мог и брат. В общем, сам читал и меня пестовал. Открыл мне Чехова, Достоевского, практически всю современную литературу. Джек Лондон, Варлам Шаламов, Солженицын… К Марку Алданову относился серьёзно. Я, напротив, зачитывалась книгами Пикуля, на что Вадик мне говорил: «Ты Алданова почитай!». И сам пересказывал прочитанное. Рассказывал великолепно! Был дар. Если анекдоты – катались по полу! Поток этот не кончался. Спустя два года после смерти Вадика мы с отцом по программе переселения уехали в Новосибирск. Кассеты увезли на дачу, пластинки, к сожалению, не сохранились. Но книги с нами.

– В одном из писем вы упомянули, что Вадима не миновало и другое повальное увлечение тех лет – фотографирование. Мне кажется, для Ярцева с его предметными содержательными стихами, которые видишь глазами, как кино или, на худой конец, диафильм, этот пункт его биографии крайне важен.

– Да, было такое увлечение. Была домашняя фотолаборатория. Это было в юности. Я была маленькой. Для меня это был праздник, когда вечером он готовил реактивы, включал красный фонарь…

– Не гнал вас, чтобы не мешали?

– Он очень бережно со мной обращался. Да я ему и не мешала, хотя нос везде совала. Мне было интересно с ним.

– Вот вы вспомнили, что великолепно рассказывал истории, анекдоты. А мне на ум пришли его стихи: «До рассвета баланду трави, будь шутом для влиятельных у́рок». Но если есть дар рассказчика, мало стихов! Не пробовал писать прозу?

– Нет. Но были, конечно, детские опыты. Какую-то пьесу начинал писать. Но это, наверно, было ему неинтересно.

– Слушал авангардистские песни, любил Высоцкого… На гитаре играл?

– В юности немного «тренькал». Одно время даже учился в Доме пионеров играть на пианино, которое как раз купили родители. По-моему, пытался освоить баян. У него руки были большие, очень красивые, с длинными пальцами. Отец говорил, что Вадику нужно было основательно заниматься музыкой. Опять же – если бы это ему было интересно и если бы умел доводить начатое до конца.

– А он не умел?

– Не всегда. Что касается стихов – да, работал над ними. Сырые никогда не выставлял. А вот если что-то необязательно… Так было, например, и с какими-то увлечениями, и с собственным здоровьем.

 

«Мы такое не печатаем!»

 

– Раз уж мы заговорили о стихах, самое время на них и остановиться. И первый вопрос будет банальным: читал в домашнем кругу?

– Читал. Хотя был достаточно закрытым человеком. Но с друзьями, родными – делился. Правда, нужна была соответствующая атмосфера. Чтобы ничего и никого – лишнего, чтобы можно было услышать и понять! Он и мне много читал своих стихов. Но это когда был расцвет, когда были силы. Когда заболел, конечно, стало не до этого.

– В судьбе Вадима больше всего, пожалуй, поражает тот факт, что долгое время не было хоть сколько-нибудь заметных публикаций, да и вообще его прижизненных вылазок в печать – раз-два и обчёлся. Притом что это поэт истинный, несомненный. Напомню читателям, что стихи Ярцева выходили преимущественно в общественно-политической газете Усть-Кутского района, причём вкупе с текстами иных стихотворцев, о чём я ещё скажу отдельно. И только за два года до смерти поэта благодаря друзьям появилась большая самостоятельная подборка в специальном литературном издании – альманахе «Сибирь», который выходит в Иркутске. Чуть ранее стараниями всё тех же друзей вышла публикация в санкт-петербургском «Русском писателе». А за год до кончины родилась первая и единственная прижизненная книжечка… Как так получилось, что в наш электронный век поэзия Ярцева оказалась в изоляции? Или он не предпринимал попыток выйти к читателям?

– Почему не предпринимал? Он был нормальный в этом смысле человек, который хотел напечататься. Но живя в провинции сложно это сделать, несмотря на самые современные средства коммуникации. Как-то разговаривали с ним об этом. Вадик говорил, что ничего не получается. Туда послал – нет ответа, сюда – тишина… Конечно, он переживал.

– Потом, надо иметь в виду, какую реакцию подчас вызывала его поэзия. По свидетельству Елены Поповой, близко знавшей Вадима в последние годы его жизни и много сделавшей для популяризации его творчества, в ответ на стихи Ярцева приходилось выслушивать что-то в стиле: «Жизнь и так сложная, а тут ещё такие безрадостные строки». Дескать, зачем эта чернуха?!

– Да, было и такое. Помню, поехала в Новосибирск, Вадим дал пачку своих стихов, которые сам набрал на компьютере, сам проверил. Это было в 2004 году. Принесла его стихи в «Сибирские огни». Там посмотрели, полистали. Когда приехала за ответом, рукопись вернули со словами: «Мы такое не печатаем!». А он ждал меня с добрыми вестями – всё-таки хороший литературный журнал, была надежда… Знаю, что отправлял в центральные издания. В «Наш современник», в «Новый мир». Потом все попытки оставил. Смысл? Сам выставлял свои тексты на сайте «Стихи.ру». Но, конечно, это совсем другой уровень.

– Вот об этом надо бы знать тем, кто высокомерно бросает в адрес провинциалов, что эра интернета, электронной почты и мобильных телефонов сравняла столицу и регионы, и нынче все мы, дескать, существуем в некоем общедоступном пространстве. Но это – ладно, Бог с ними со всеми… Меня вот что ещё возмущает: и здесь, в родном Усть-Куте, Вадим пребывал если не в изоляции, то в таком постыдном невнимании к себе, к своей поэзии, что это сродни изоляции! Да, состоял в местном литературном клубе. Однако ни одной самостоятельной подборки Ярцева я что-то не припомню, а его редкие публикации коллективно с другими членами клуба были так плотно обставлены разными прочими сочинениями, что различить на их фоне имя Вадима Ярцева было почти то же самое, что разглядеть драгоценный камешек на дне болота. Не было у него ощущения удушья, как будто его запаковали в целлофановую плёнку?

– Мне трудно говорить на эту тему, да и не совсем этично. Вадим радовался и этой возможности публиковаться. Он общался с президентом клуба «Причал» Сергеем Желтиковым. С Леной Поповой дружил до самого конца. По-моему, они друг друга понимали. Что касается того, что не было отдельной публикации… Он ведь не писал стишки, которые создавали горожанам настроение. Был мрачный. Зачем такой? Он из скромности, а больше из гордости ничего не говорил, хотя наверняка понимал больше, чем другие. Переживал. Отчаивался. Особенно в последние годы. Была необходима критика, адекватные замечания. А здесь этого не было.

 

«Советский по крови и плоти»

 

– Безвременье, лихолетье, проклятье русской истории на рубеже 1990-х и нулевых – центральная тема поэзии Вадима Ярцева. Эта зацикленность, с одной стороны, тематически обеднила его лирику, с другой – развила разработку этой темы до таких болевых высот, которые не часто сыщешь в современной литературе. И всё же, несмотря на кажущуюся монолитность позиции автора по отношению к новейшей истории отечества, иной раз возникает противоположное чувство – ощущение его раздвоенности. Вот он искренне оплакивает гибель Союза, расстрел Белого дома, мучительно переживает приход «новых времён – жестоких и циничных», когда пришлось «ломать себя на ходу». И вдруг в его стихах начинают звучать если не проклятия, то возмущение и горечь от многого того, что связано с недавним – советским – прошлым нашего государства! Тут тебе и доносы, и лагеря, и стукачи на каждом шагу, и «коммунистический бред», и вообще бессмысленность жизни, доведённая в воспалённом воображении автора до гротеска, до катастрофы. Понятно, что стихи фиксируют настроение, а оно, как само течение жизни, изменчиво, тем более в судьбе поэта с дарованием такого трагического склада, какое было у Ярцева. Но меня интересует, как в жизни, а не в стихах Вадим отзывался о советской идее. Не было у него, как у многих неистовых «перестройщиков» его поколения, хотя бы мимолётного желания разрушить до основания «проклятый совок»?

– Не было. У нас отец – коммунист, и Вадим вполне разделял его взгляды. Он знал очень много, интересовался, читал обо всём, что было связано с историей нашей страны, коммунистической партии, отдельных её деятелей. А ведь перестройка, как принято считать, на многое «открыла» нам глаза, показала «правду», которой мы и не знали! Но при всём при этом Вадим не разуверился в справедливости того строя. Пожалуй, наоборот. Чем больше чернили коммунизм, Советский Союз, тем сильнее хотелось разобраться – почему именно сейчас так много говорят и пишут плохого? Конечно, дома часто разговаривали об этом, спорили. Отец когда-то был секретарём парткома на Осетровской судоверфи, и ему очень трудно было принять крушение всего того, во что он верил и что строил. В прямом смысле руками строил, проектируя суда, которые ходили по рекам и морям нашей страны, а потом пошли на слом. Как это можно принять и понять? И что принесла перестройка? Вот судоверфь, пожалуйста. Такие мощности! А теперь все цеха стоят. Всё продано москвичам и китайцам. Китайцы сейчас там хозяева! В общем, всё как в стихах: «Без суеты и громких слов, без лишнего надрыва, они нагрели нас, ослов, и это справедливо». Вадим не смог к этому притерпеться до самой смерти.

– Отсюда, наверное, и столько надсады в его поэзии… А как, кстати, Аркадий Иванович воспринимал творчество сына?

– Очень серьёзно. Хотя был не согласен со многим. Критиковал за упадническое настроение. Говорил: «Можешь написать что-нибудь повеселее? Сколько можно уже! Одна чернуха, чернуха…» – «Не хочу. Чего хорошего? Чему радоваться?» – отвечал Вадим.

– Расскажите, пожалуйста, о первой и единственной прижизненной книжечке Вадима – «И всё же несколько минут я был свободен!», которая вышла в 2010 году.

– В её издании помог Артур Дзиов, друг Вадима по Новосибирскому госуниверситету. У них было много общего. Артур занимается высшей педагогикой. Был даже, кажется, ректором. Он из Перми, где, собственно, книга и вышла. Вадик сам отобрал стихи, с его точки зрения – наиболее удачные. Написал несколько строк о себе. Ему показывали обложку. Он не удивился, что она – черно-белая! Это всё оговаривалось. Потом Артур отправил весь тираж. Помню, как Вадик получал эти две посылочки на почте. Столько радости было! Но тираж небольшой, книги почти не продавали. Что могли, раздали, когда хоронили Вадима.

 

«Было действительно тяжело»

 

– Понимаю, что спрошу сейчас непозволительную глупость. И всё же: почему он умер в сорок пять, в сущности – ещё молодым? Многие ведь по незнанию думают, что автор этих мрачных стихов добровольно расстался с жизнью. Помню, летом 2015 года народный артист России Юрий Назаров, приезжавший в Усть-Кут, после прочтения книжечки Ярцева осторожно спросил на пресс-конференции, не было ли суицида. Да и я, честно говоря, первое время терзался подозрениями…

– Это тяжёлый разговор. Что тут скажешь? После армии Вадик работал грузчиком на Осетровской речной базе «Холбос». Неплохо зарабатывал. Постепенно появился какой-то оптимизм. Был сильный, молодой. В 1994 году окончил Осетровское речное училище по специальности «Организация перевозок и управление движением на транспорте». Учился на вечерней форме, без отрыва от производства. После училища его назначили сменным помощником директора по погрузо-разгрузочным работам там же, в «Холбосе». Это было до 2000 года. А затем – перелом за переломом… Травмы. Кости были слабыми с детства. Упал – сломал ногу. Он сам был здоровый, тяжёлый! Руки мощные. Отец вспоминал, что когда приехал в армию к Вадиму, ему очень понравилось, что сын такой накачанный. Порадовался. Но это было раньше. Потом здоровье стало подводить. Много времени в своей жизни провёл на костылях, о чём я уже упоминала. Да и сердце начало болеть. Стало подниматься давление. До определённого момента не жаловался. Но подхлестнула смерть мамы в 2001 году. А дальше начались необратимые процессы. Собрали документы для отправки в Новосибирск, в клинику Мешалкина. Однако время было упущено. В последние годы часто лежал в больнице. Немного подлечат – и отпустят.

– Было понимание, что ему немного осталось?

– Не хотели, не могли мы поверить, что такое случится. Но в последнее время было действительно тяжело. Он сам себя развалиной называл. Курил, несмотря ни на какие болячки. Это во многом усугубило ситуацию. Пробовал бросить. Мог сказать, что я бросаю. А у самого сигарета постоянно в руках! Даже в последние дни, когда было нельзя. Человек сам во многом был виноват. И мы были виноваты, недосмотрели. Я его упустила. Не сниму с себя этой вины…

– Откуда возник слух о том, что ему переломали ноги, когда он работал мастером по отгрузке леса?

– Это было в 2001 году. Как раз мама умерла. Там, действительно, была какая-то история. С ним, в общем, случилась производственная травма. Но пришлось доказывать это в суде. Нам знающие люди подсказали статьи, и Вадик выиграл. Даже не было защитника, он сам справился. Отсудил у предприятия какие-то деньги. Но то, что это было неслучайно, я припоминаю. Получилось так, что как-то повернули кран, и Вадик «слетел» с этого крана. Это не драка. Но у него были недоброжелатели. Просто потом по-своему развили эту историю. И ещё была история со стрельбой. Всё с лесом связано, с грузами разными, с Севером! Приехали вооружённые бандиты, положили на землю. Друг попытался вступиться – сказали: «Только попробуй!». Как говорят сейчас – «лихие девяностые».

– Последние годы жизни Вадима?

– Подрабатывая сторожем в школе, заочно окончил исторический факультет Иркутского госуниверситета. Это было в 2008 году. Сбылась юношеская мечта – стал историком! Работал учителем в школе №3. Но совсем немного. Уже очень сильно болел. Тем не менее, строил планы. Cобирались с Леной Поповой в Ангарск на литературную конференцию, которая должна была состояться в декабре 2012 года. Было много разговоров на эту тему. Но 4 июня Вадика не стало.

– На другой год после смерти Ярцева вышла вторая (первая посмертная) книжечка – «Марш славянки». Какая у неё история?

– Людмила Белякова из Ангарска полностью занималась второй книгой, макетом и всем остальным. У неё были распечатки стихов Вадима. Владимир Скиф написал предисловие. Книжку, естественно, мы печатали за свои деньги. С оформлением случился конфуз. Вадим был правшой, а они развернули фотографию, на которой Вадик изображён с пишущей ручкой за столом, – и Вадим «оказался» левшой! Кстати, это была постановочная фотография (по-моему, 1996 года). Он сам попросил его сфотографировать. В семейном альбоме есть эта фотография и следующая, на которой он смотрит на меня и смеётся.

– У нас получился несколько сумбурный разговор, но на то он и первый! В принципе, мы о многом поговорили. Однако и у меня сложилось, и сложится, наверное, у читателей впечатление, что жизнь Вадима Ярцева – сплошная чёрная полоса. Но ведь наверняка были просветы!

– Когда была семья Ярцевых, всё было хорошо. Были какие-то трудности, как у всех, но жили вместе, дружно. А потом всё изменилось. Хотя, конечно, и после не всё было так печально, как это иной раз предстаёт в стихах Вадима. Например, моя первая дочка родилась 30 марта, в день рождения Вадика. Он как раз приехал с сессии из Иркутска, а на следующий день нас надо было забирать из роддома. Он был счастливый и гордый!

– А как он к детям относился?

– Видимо, с уважением! Но держаться старался на почтительном расстоянии. Ну что он с ними?! Он не знал, что с ними делать, потому что в личной жизни у него не сложилось, и своих детей не было. Конечно, племянниц любил! И я его очень любила…