Виктор ПЕТРОВ. КНЯЖЕСКИЕ СТИХИ. Из книги «Твердь»

 

Виктор ПЕТРОВ

КНЯЖЕСКИЕ СТИХИ

Из книги «Твердь»

 

* * *

Река замерзала, замёрзла.

Железом гремят поезда.

И прорубь укажет звезда,

И плеском аукнутся вёсла.

 

Ступаешь в крещенскую воду,

Наяда – моё божество!..

И накрест прорубленный створ

Грехи омывает народу.

 

Мы грешные – я так особо! –

Страстей и гордыни рабы.

Бежал бы куда от судьбы –

Зароком повязаны оба.

 

Не вместе, а ближе, чем вместе;

И рыскает рыжая рысь,

И сосны царапают высь...

Чего же скупишься на вести?

 

Разлука причислена к бедам –

Верстой погоняет верста.

И свет неприступный Христа

Невидим, неслышим, но ведом.

 

* * *

Скребётся по ночам крысиное подполье,

И омутом стакана бредит алкоголь,

Но три креста кладёт на лист перо соколье,

Означив голошенья всенощную боль.

 

Я чистый звук искал – обманывался грубо.

Хотела пожалеть… Любила без ума!

Обугливает слог целованные губы,

Моё оплечье крыл – заплечная сума.

 

Смогу ли звук исторгнуть горестней и чище,

Чем истым покаяньем горла перехват,

Когда святится троекрат моё жилище

И я за всё винюсь, ни в чём не виноват.

 

Оплакивать бы след мою больную душу,

А я молюсь навзрыд, как молятся о тех,

Кому из вод тяжёлых не ступить на сушу

И муки чьих скитаний не искупят грех.

 

Отречься захочу… Не отрекусь от речи!

И вновь, любимая, я захлебнусь виной:

Саднят невмочь без той крылатой ноши плечи,

Распятье, знаменье соколье – предо мной.

 

АРМАГЕДДОН

Сошлись при Армагеддоне и бьются бесстрашно миры:

Отходим, товарищ, с тобою, отходим пока…

Выносишь из окружения знамя полка,

Бинтуя полотнищем грудь… Ты знаменем стал – до поры!

 

Вторая Великая… Где же наше Отечество, где?

Отцы поднимаются – в марше идут гробовом,

Славянка помашет и слёз не сотрёт рукавом…

Назад не смотри – мы останемся на убитой звезде.

 

А что же теперь? Ничего! Геенна разверзлась у ног,

И ось надломилась и вышла наружу крестом.

Так скажем о Родине – что говорить о пустом! –

Товарищ мой верный, и длань свою простирает к нам Бог.

 

О, Господи, силы нам дай остаться, кем были вчера,

Когда не предали ни братских могил и ни строк,

И если вдруг Западом наш обернётся Восток,

То двинется вслед за пророком к Западу эта гора.

 

Наступит геройства черёд, и знамя своё развернём…

Эй, братья-славяне, вперёд – полковая братва!

И тотчас на фрица пойдут в штыковую слова:

И взвеется сумеречь, и огонь поглотится огнём.

 

ЛЕДЯНОЙ ЦВЕТОК

Железный путь спрямил указкой –

Не юг, не запад, не восток.

И, окропясь водою карской,

Взошёл, как ледяной цветок.

 

Но вьюга налетела чёртом,

Пророча неживой предел –

Загинули цветы несчётны,

Один лишь я и уцелел!

 

Приговорён к оцепененью,

Замру, умру... И злей тоски

Меня сова коснётся тенью,

Сорвать пытаясь лепестки.

 

Живут другие – как другие,

Цветок из льда во льдах – один.

И мечутся ветра тугие,

Взыскуя столкновенья льдин.

 

А не случится ледостава...

Так что с того? Да ничего!

Цветка арктическая слава –

Удел цветенья моего.

 

Гори огнём, гори морозом,

На скулах стянутый простор!

Я мог бы стать – не стал торосом,

Слежу светил небесный хор.

 

Спасёт не высшее ли чудо,

Когда на свете света нет,

Крещенья карского остуда,

Её заледенелый цвет.

 

Откуда мне такая сила?

Да я и сам та сила есть,

Что обрекла и возносила,

И разнесла благую весть.

 

Пускай громадятся торосы –

Им никогда не расцвести!

И стонут якорные тросы

На долгом Северном пути.

 

ИЗБА

Зачем в избе лампады свет потух

И в красный угол красный сел петух?

 

Трикрат, исчадье ада, прокричал

«Ура!» заре анафемских начал.

 

А где концы?.. Всему один конец:

Шаг в сторону – проклятье ли, свинец...

 

Кровавых перьев свет – в глазах темно,

Распятьем заколочено окно.

 

Смотрю на крест крестьянский, вопия,

Загинул кто впотьмах?! Душа моя.

 

Отпеть бы душу, только не могу,

Забыл Христа, молясь его врагу.

 

На мне иудин страшный грех, на мне,

И я готов платить вдвойне, втройне!..

 

Хотя навряд ли что спасёт теперь,

Но, как слепой, ищу в избе той дверь.

 

КНЯЖЕСКИЕ СТИХИ

Твоя деревня, мать родная Княже!

И ночью белой нежится изба:

Полцарства – за тебя! – не за коня же:

Взамен бы только прядку отводить со лба.

 

Когда посмотришь снизу на меня ты,

Почудится – повелевает свыше взор...

Твоя изба так это княжие палаты,

А где я был и делал что – какой же вздор!

 

Сгорали трижды аж до пепелища

Доверчивые избы, стоя в ряд.

Своя ты здесь, и я с тобой не лишний –

Приемлю посвящения обряд...

 

Откроешься как на духу, и вся ты

Мне кажешься теперь совсем иной.

И вижу, как тебе угоры святы,

И я пытаюсь их дополнить мной!

 

Сперва деревня прозывалась Княже,

А окрестили заново Пожар.

Но бьётся, как и прежде, птаха в раже –

Ах, мне бы этот соловьиный дар,

 

Когда тебя напьюсь и, нетверёзый,

Запеть решусь, да слуха – не дал бог.

Зато вожусь под рослою березой

И как смогу поправлю твой порог.

 

Растопишь печь по холодку наутро,

Без ноутбука сядем у огня...

И коростеля крик услышим смутно,

И позовёшь за ягодой меня.

 

Подашь один, другой сапог забродский –

Махнём на пару через мокрый луг:

Всё ближе ты и ближе край неброский,

И дрожь по сердцу бьёт – не зря, не вдруг...

 

Помашет кепкой вслед мужик соседский,

Мол, я такой же, как и ты, поэт.

И разворачивает флаг советский

По-над угором княжеский рассвет.

 

А мы с тобой туда, где лосей крики

И тень крылатая болотных птиц.

Найду всего лишь горстку княженики,

Но случай – падать пред тобою ниц...

 

Я чувств и слёз уже почти не прячу

И песни скоротечность не таю.

И плачу, плачу, не об этом плачу –

О том, что мог не встретить жизнь твою.

 

НАТАЛЬИНО МОРЕ

Золотилось твоё загорелое тело,

Разбивался о камни солёный прибой.

Увела от других, как того захотела:

Ох, и Чёрное море да чёрное дело –

И теперь называется море тобой!

 

Мы, Наталья, ещё не привыкли друг к другу

И глаза опускаем, встречая глаза.

Только мне бы согреть одинокую вьюгу,

Что состав понесёт к заполярному кругу,

Если вдруг не удержат мои тормоза!

 

Славлю Чёрное море – Натальино море:

Заплываю, плыву и не выплыть никак.

Сколько соли морской – зря ли ссора на ссоре?!

Но глаза подниму, отражаясь во взоре,

И с тобой примиряет летучий свежак.

 

Этот ветер оттуда, где запад окрашен

Винным цветом страстей после долгих разлук.

И у бриза морского характер Наташин –

Через миг переменчив, но этим не страшен

При слиянии тел и сплетении рук.

 

Каждый взмах – как тебя обнимаю, внимая

Не глубинному гулу, а гулу в тебе,

И меняя себя под тебя, и ломая,

И срастаясь как по мановению мая...

А ночами нам снится и снится Тибет.

 

Я с тобой пошутил: есть наука наукам –

Всё известно монахам о страсти двойной.

И тебя вызываю условленным стуком,

И малец угрожает натянутым луком,

И окатит волна... Ты же стала волной!

 

Узел наш завязал – как умел! – неумело,

Но его не разъела морская вода.

Погружаюсь в тебя, как сама захотела –

И ведусь на твоё черноморское тело,

И плыву, не гадая, зачем и куда.

 

МОРЕ СУДЕБ

Завтра – умерло море,

А сегодня – скорблю:

Сухопутное горе

Только ли кораблю?

 

Я стою, холодея:

Как идти – по нему?

Знать бы имя злодея,

Убивал почему...

 

Траурные разводы,

Зачерствелое дно.

Ждать у моря погоды –

И того не дано.

 

Лишь молчанье осталось

На минуту, на век

Да солёная малость

По закраинам век.

 

Волнорезные глыбы –

Как надгробья волнам:

Задыхаются рыбы,

Задыхаться и нам.

 

Я пошёл бы по свету,

Свет кончается тут.

Было море – и нету!

Край неморьем зовут.

 

Я стою перед смертью,

Как изваянный стон;

Состояние третье –

И не явь, и не сон.

 

Состояние значит:

Веры нет небесам.

А меня кто оплачет,

Если море – я сам?

 

Пересохну внезапно –

Тяжко жить не дыша...

И, как йодистый запах,

Испарится душа.

 

Взор сокрыть пятаками –

Вал девятый у ног:

Это на сердце камень,

Это мается Бог.

 

Что мне бренное тело?!

Я молюсь. Я молю.

Сколько душ отлетело –

Кто заметит мою?

 

Я любимую брошу,

Чтоб не мучить её;

Вспомню платьице, брошку –

Не мое и ничьё.

 

Это будет честнее,

Чем солгать, не любя.

Боже милостив с нею,

А со мной – вне себя.

 

Устыжусь писанины,

Где слова на крови.

Были мы двуедины,

Вот и надвое рви

 

Болевые страницы:

Пусть по свету летят,

Словно странные птицы –

Я крылами их клят.

 

Надо мною проклятье,

Я смертельно устал...

Вдруг знакомое платье:

Потянусь – и в провал!..

 

Уступить? Ни на йоту.

Жизнь читаю с листа:

Ах, провалы без счёту –

Свищет мне пустота!

 

Кто-то может иначе,

Только я не могу,

Если стынет во плаче

На пустом берегу

 

Нелюбимая... Боже,

Море мучает нас!

Мы простились... И что же –

Жить разлукой сейчас?

 

Отчего ей такое:

Грех на мне весь, на мне –

Схороненье морское,

Где покоюсь на дне?

 

Мы, как свечи в соборе,

Догораем вдвоём:

Следом светится море,

Если ночью плывём.

 

Пропадаем из виду,

Ищем глубей мирских...

Служим вплавь панихиду –

Не по нас ли самих?

 

Мы очнёмся во мраке

От касания рук –

Обоюдные знаки

Цвет заменят и звук.

 

Пусть пророчат ундины

Холод млечных глубин,

Мы с тобою едины,

Бог на свете един.

 

И в небесном соборе

Обвенчаемся мы:

Примет горнее море,

Выйдем светом из тьмы.

 

Я забыл о надежде –

Шёпот милый утих...

Невозможно, как прежде,

Жить от сих и до сих.

 

Мог бы славить – ославил,

Звал бедой торжество...

Море противу правил,

Помертвев, не мертво.

 

Смерчей жуткие свёрла

Носят соль средь равнин;

Точно финка у горла,

Страх о том, что один

 

Доживаю, как инок –

И сума, и тюрьма:

Я умру без поминок,

Не сподоблюсь холма.

 

Пылью адской и солью

С головы и до пят

Я осыпан... О сколь я

На Голгофе распят!

 

Море бьётся в падучей,

Дюны ходят волной.

Всюду призрак летучий

Между небом и мной.

 

Брошу в море монету –

Возвращается вспять...

Зря стремился к ответу –

Думал время разъять.

 

Нет сегодня и завтра,

Есть одно лишь вчера!

Стоит жизнь ли азарта,

Если сушат ветра

 

И живой только с виду

Я на солончаках:

Тронешь тела хламиду –

Рассыпается в прах?

 

Слёз морская свобода

Мне отмерила срок,

И геенной исхода

Кровенеет восток.

 

Я предчувствую небыль

Измождённых камней,

А на западе небо

Всё темней и темней.

 

Крик Азова, Арала –

Чаек чёрных прилёт:

Чья душа умирала?

Чья душа не умрёт?

 

Милей рваные сети –

Как морщины потерь...

...Был я? Не был на свете?

Сам не знаю теперь...

 

АКАЦИЯ

С Млечного Пути сойдёт запоздалый гость –

Темнота цепная вскинется над слободкою.

Он сорвёт акации разрывную гроздь

И поступится отныне своей свободою.

 

Гость из леших сам, бородат, колюч,

Ворожит ему кикимора, сплетни лузгая.

Повернёшь не ключ в замке, а скрипичный ключ,

И пройдёт по телу дрожь – называют музыкой.

 

Клясться гость готов на крови и на ноже,

Только что слова теперь!.. Напои акацию

И вдохни любовь, чтоб не выдохнуть уже,

Но об этом стоит ли сожалеть и каяться.

 

На двоих по случаю дом, скрипучий скит,

Брызжет лунное свечение меж гардинами.

Гость забудется на миг и опять не спит,

А ему спросонья молишься: «Огради меня…».

 

Оградит ли он от сглазу да от беды

Или поутру уйдёт, как пришёл, невидимый?

Но пока пиджак не снимает со звезды,

И акация распускается на выданье.

 

ВОСКОВОЕ КОЛЬЦО

Мы расстались по самую смерть.

Чья теперь?.. А не всё ли равно –

И огарок, судьбы моей треть,

Отразило чужое окно.

Я носил восковое кольцо

Из оплавленных дней и ночей,

Смог приблизить чужое лицо,

Только ты оставалась ничьей.

Я сидел не с тобой за столом,

Пил вино и с три короба врал;

Вдруг на месте иконы – пролом…

Там небесный огонь и обвал

Перекатных громовых камней…

За крестом потянулась рука,

Потянулась к тебе, а не к ней –

Даль твоя оказалась близка.

Красный угол зиял высотой,

И оттуда, из облачных мест,

Посмотрел, указуя, святой –

Что означил Господень сей перст?

Вмиг пропало чужое лицо,

Выше Божьего нету суда.

И с руки восковое кольцо

Подевалось, не знаю куда.

 

* * *

…стараюсь не думать о Вас,

Только думаю: стану ли близким?

И паденья возвышенный час

Отдаляют нерезкие блики

 

Тех обугленных, пламенных слов,

Что не счесть за каминной решёткой;

А писал, как вассал – был готов

Запивать неразбавленной водкой

 

И ревнивые ночи, и тлен,

Смену вех, смену стран, конституций,

Чтоб пластаться у Ваших колен

И не сметь поцелуем коснуться.

 

ЧЁРНЫЙ ХОД

Сломался ключ в замке под старый Новый год,

И кончилась любовь, что оказалась не всерьёз.

Когда нет выхода, есть выход – чёрный ход:

Крутая лестница, и вскрик, и блёстки слёз.

 

Простимся… Кану в омут зимнего двора,

А что ещё осталось напоследок мне,

Когда уже решил: «Пора, мой друг, пора!..»,

Хотя и не собрал разбросанных камней?

 

Сошла с небес и не заметила меня –

Ударил в этот миг прожектор от угла:

Сработал автомат для воцаренья дня,

Иначе в темноте совсем пропасть могла.

 

Пошёл к тебе, чтоб только не сойти с ума,

Пошёл к тебе, а ты была и не была…

И круговертью снежной дыбилась зима,

И замерзали два опущенных крыла.

 

Я крылья эти в руки брал, но поздно брал…

Губами грел – уж лучше мне бы околеть!..

А в окнах зарешёченных гуляли бал,

И музыка ломала каторжную клеть.

 

АНГЕЛ-ХРАНИТЕЛЬ

Этот ангел-хранитель всегда и повсюду

У плеча твоего, и не знает никто.

Службу тайную ты не сочти за причуду:

Душу он запродаст, лишь подать бы пальто,

 

Чтобы к шее открытой припасть изумлённо

И слезами обжечь – не увидишь тех слёз;

От тебя ни на шаг, окликает: «Гулёна» –

И целует ауканьем возле берёз;

 

И в троллейбусе том, что набит до отказа,

Прикрывает собой от нахрапистых тел;

Он хранит – и не бойся вороньего сглаза;

Ты его не жалей, только так и хотел;

 

Сколь ни есть у тебя ухажёров и татей,

С ним столкнутся, а он – и огонь, и металл,

Виноватится после, и нет виноватей,

Будь иначе, навряд ли бы ангелом стал.

 

А наступит черёмуховое удушье,

Рядом ангел – последний на грешной земле.

И ненужной окажется больше подушка –

Засыпаешь к утру на измятом крыле.

 

ГОРЛИЦА

Я сойду с электрички – не с ума ли сойду…

Надрывается горлица в дачном саду.

Что неволя, что воля – теперь всё одно:

Умирает рябина и стучится в окно,

 

Да никто не выходит на рассохшийся стон –

Укатила не ты ли вчера на Ростов,

Загорелая дачница, горлиц сестра?..

Мне, ревнивцу Отелло, отпылать без костра.

 

Кличет горлица, кличет: «Милый мой, милый мой!».

Я поверил словам и – сюда, не домой…

Водосточный вопрос зацепился за край

Небосвода… Рябина, с горя не умирай!

 

А калитка закрыта на щеколду разлук:

Пустота презирает мой стук-перестук…

Воля пуще неволи, а грешнице – рай:

Ах, Рябина Цветаева, ты не умирай!

 

На перрон возвращусь, никому не родной:

«Астраханец» стенает тюремной стеной,

Срок на стыках сочтёт затяжной товарняк…

Тут со мной некто стакнется: «Дело – верняк…».

 

Отвечаю: «Братишка, я теперь не в себе…».

И зайдётся от горя не гром ли в стрельбе?

Камыши оторочены чёрной каймой.

Слышу горлицу, слышу: «Милый мой, милый мой!».

 

ЦВЕТОЧНЫЙ СОН

Даётся и несчастным счастье на земле:

Под колокольный звон в морозном феврале

Я спал среди живых цветов, не поддаваясь сглазу,

И было так мне хорошо – как никогда, ни разу…

 

Казался явью сей благоуханный сон:

Стоят цветы – как женщины – со всех сторон.

Глаза не открывал, зато иное открывалось зренье:

Предстали кругом те, кого презрел и что меня презрели.

 

А как я их любил… Любил– не разлюблю!

Жаль не себя – жалею, что по февралю

Они в слепую ночь сюда сподобились добраться:

О, эти женщины мои – цветущее убранство!

 

Но был один цветок – всего один цветок:

Он отстранялся, отстранял – и шёл по телу ток.

А звался, милая, тобой. Да как же так, откуда,

Зачем ты здесь, когда уже не выйти из-под спуда

 

Тому, что было между нами в жизни той,

Полузабытой и казавшейся пустой?

Я обомлел – боялся вслух сказать родное имя,

Не то ещё спугну цветок и сам исчезну с ним я…

 

Наутро вынесли цветы. И я помог

Хозяйке в том… И выйдя на метельный смог,

Дышал с трудом в разгуле раскалённой круговерти.

И помыслы меня терзали о внезапной смерти.

 

Их устыдился. Мир сужал кольцо – жесток:

Валялся на снегу надломленный цветок.

Такому не срастись… И жёг неимоверный холод,

И сновидением остался заметённый город.

 

ЗЕМЛЯ

Ты в жизни вечной жизни захотел –

Нашёл неиссякаемый родник,

Но мимо вещий ворон пролетел,

И душу растревожил смертный крик.

 

Тогда у Лукоморья старый дуб

Тебя листвой зелёною укрыл.

Уже срывалась благодарность с губ,

Но промелькнула пара чёрных крыл…

 

Ты остров развесёлый отыскал –

И девы там, и яства, и вино,

И море негой пенится у скал…

А только ворон мнился всё равно!

 

Рискнул уйти от всех и от всего,

Зажав свои сомнения в кулак,

И было всё бы, может, ничего,

Но вновь грозит вороньих крыльев знак…

 

Бессмертья нет – пора понять давно,

А есть сомнений череда и гнёт.

Стремниной зря ли грезит дно –

Земля всегда себе своё вернёт.

 

ИОРДАНЬ

Иорданской водою омылась

И забыла, что было вчера.

Солнце белое – высшая милость –

Осветило мои вечера.

Полетела сама голубицей

За пределы предела дорог…

Я себе показался убийцей,

Но дарует прощение Бог.

Он прощает убийство любови,

Излучая фаворский мне свет:

Повторюсь не в расхристанном слове,

А открою священный Завет.

И теперь серебрится олива

И заходится в плаче стена.

Ты от счастья была несчастлива,

Это счастье – когда не одна…

Потому и пройти по воде ли,

Пять хлебов, голодая, вкусить

И святую рубаху на теле

Не сорвать и уже не сносить.

Мне бы тоже омыться – по-русски! –

Вифлеемскую зрея звезду…

И ворочаю плечи до хруста –

Иордань прорубаю во льду.

 

г. Ростов-на-Дону