КРИТИКА / Вячеслав ЛЮТЫЙ. ВЗГЛЯД ИЗ ДРУГОЙ ЭПОХИ. Статья Татьяны Глушковой «Через несколько лет» и поэзия Юрия Кузнецова
Вячеслав ЛЮТЫЙ

Вячеслав ЛЮТЫЙ. ВЗГЛЯД ИЗ ДРУГОЙ ЭПОХИ. Статья Татьяны Глушковой «Через несколько лет» и поэзия Юрия Кузнецова

 

Вячеслав ЛЮТЫЙ

ВЗГЛЯД ИЗ ДРУГОЙ ЭПОХИ

Статья Татьяны Глушковой «Через несколько лет» и поэзия Юрия Кузнецова

 

Прошло почти тридцать лет с того времени, когда стихи Юрия Кузнецова представлялись некой инородной частью русской лирики. Причем определение «лирика» подразумевало среди прочих качеств также и задушевность, расположенность автора к читателю, разговор на «всем понятном языке». За эти годы в жизни русского человека произошли невообразимые прежде изменения – рухнула советская государственность, ушли из практического ежедневного обихода такие понятия как справедливость, честность, ответственность. Конечно, эти свойства русского характера сохранились в реальности, но теперь они выглядят почти маргинальными на фоне пустого резонерства и фактического цинизма чиновного и делового сословия, неискоренимой пошлости телевидения, художественного сговора влиятельных персон внутри самой культуры, когда грязное и порочное стало называться интересным и творческим, а очевидно тупое – интеллектуально продвинутым. Сместились координаты, в которых ранее рассматривалась поэтика Кузнецова, и русский ум потребовал смысла: где мы находимся во времени – каково пространство, в котором живет современный человек – что хранит наша память – какие святыни нам дороги – что сулит нам завтрашний день – сильна ли еще русская душа? И неожиданно давние стихи ушедшего поэта перекликаются с новой действительностью, помогают нам понять себя и поддерживают в нас еще тлеющую волю к жизни.

За последние полтора десятка лет появилось много работ о самых разных сторонах поэзии Юрия Кузнецова. Почти все размышления начинаются в какой-то степени с чистого листа – и в этом есть своя, очень верная логика, уводящая исследователя от полемики с антагонистами, которые остались в прошлом. Между тем, среди прежних литературно-критических текстов можно найти суждения на редкость точные, и они помогут нам понять некоторые аспекты художественной мысли поэта. В первую очередь, стоит обратить внимание на большую статью Татьяны Глушковой «Через несколько лет: «Русский узел» в стихах наших дней» (1983-1985). Главным тезисом здесь является понятие «безотцовщины», родового одиночества – это трагическое состояние коснулось в литературе почти всех «детей войны» и отразилось, так или иначе, в их произведениях.

Касаясь ряда имен и стихотворений, Глушкова ведет речь, прежде всего, о творчестве Юрия Кузнецова и, в отличие от многих критиков, выделяет в «безотцовщине» главное: ментальное и душевное устройство поэта. Такой угол зрения принципиально важен, поскольку у большинства иных стихотворцев, испивших в детстве ту же горькую чашу одинокого детства, лирическая ткань насыщена, главным образом, деталями и переживаниями автора, изобразительными средствами вовлекающего читателя в круг своих чувств и предметов, окружающих в давние годы юного героя. В результате возникает эффект сопереживания, без которого не может существовать поэзия, однако мысль, соединяющая времена – нынешнее и прежнее – остается непроявленной. Татьяна Глушкова, напротив, высоко ценит этот ракурс поэтического сюжета, скрепляя его с проблемой историзма. При таком подходе отчетливые черты ушедшей поры соединяются с канвой стихотворения, и оно автоматически становится дополнительным (теперь уже литературным) свидетельством русского лихолетья.

Однако всякое событие, тем более грандиозного масштаба, производит в человеке некую переустановку ума и души, его «Я» меняется, обретает новые свойства и утрачивает некоторые старые. В обиходе мы называем это душевным опытом, но на самом деле внутри нас возникает какой-то еще неведомый инструмент для поверки настоящего мгновения и разгадки будущего хода вещей. С подобным душевным переустройством, без сомнения, связано становление поэтического мира Юрия Кузнецова. Поэт словно бы обрел невиданное прежде зрение и в картинах реальности, отодвигая насыщающие глаз подробности, стал видеть вторую и третью глубину слов и движений, людей и явлений, народов и мистических существ. Двигаясь от кроны дерева вниз, он созерцал его корни, погружаясь глубже, минуя почву, натыкался на базальт, раздвигая материю – проваливался в какие-то непостижимые бытийные глубины, в коих и творилась, причудливо меняясь, судьба России – тяжкая, горькая, но и славная, высокая духом. Можно сказать, что перед нами возникает образ визионера, владеющего поэтическим слогом. Для отечественной поэзии в подобной фигуре нет ничего запретного, большие и малые русские стихотворцы обладали названным даром и ценили в себе способность созерцать «подкладку» происходящего, преодолевая плотную границу очевидного.

Среди «детей войны» Юрий Кузнецов – один из немногих поэтов-визионеров последнего времени, и потому его стихи столь не похожи на произведения собратьев по детскому несчастью. Сюжеты Кузнецова не совпадают с «объективным» историзмом, но воссоздают перед читателем картины, которые, по логике рассуждения Татьяны Глушковой, можно назвать историзмом гипертрофированным. Вот только сегодня вокруг нас кипит совсем другой мир, так не похожий на советскую обыденность 1980-х, и уже он порой чудовищно аукается в движениях лирического сюжета прошлых стихотворений поэта.

У Юрия Кузнецова конфликт как бы вынут из реальности, и подвергается сомнению весь ее осязаемый контекст. Тогда как у всех иных авторов того же поколения конфликт лирической истории опрокинут в реальность, что почти неизбежно переносит произведение в ограниченное смысловое пространство стихов-свидетельств. В финале стихотворения «Бывает у русского в жизни…» (1974) присутствует строка, в те годы не имевшая того программного значения, которое ныне столь наглядно и расшифровывается как пророчество или провидение:

Идти мне железным путем

И зреть, что случится потом.

 

У Глушковой, пожалуй, впервые в послевоенной литературе мы сталкиваемся с отрицательным интонированием слова «безотцовщина». В нем приглушена сострадательная доля смысла и определенно акцентирована отрезанность героя и автора от родового корня. Они, кажется, не продолжают прошлое и не связывают его с будущим, но живут только горьким настоящим и мистериальным ощущением грозного завтрашнего дня. В их характере есть что-то странническое, когда всякое место представляется временным, а все постоянное живет только в памяти, оставаясь позади как невозвратное.

Тут можно вспомнить чрезвычайно важное замечание Юрия Кузнецова из его статьи «Воззрение»: «Человек в моих стихах равен народу». И тогда жестокие этапы русской истории окажутся яркой иллюстрацией попыток самых разных сил отнять у нашего народа его отцовство, отделить корень от ствола и засушить родовое древо. Если помнить об этих обстоятельствах и относиться к ним всерьез, стихотворения Кузнецова совсем не покажутся «засушенными» в изобразительном отношении, а роковой гул, наподобие того, который слышался Блоку при работе над поэмой «Двенадцать», станет и для нас предвестием разрушения мира. Нет здесь пренебрежения ландшафтом, пусть Кузнецов и упрекал Пушкина в излишнем пристрастии к пейзажной лирике. И способность поэта различать большие и малые голоса земного царства не отменяется рокотом вселенной, которая слепо убивает своих детей – простых и великих, плохих и самых лучших. Это упрек Татьяне Глушковой в начало 1980-х, когда ничто, как будто, не предвещало апокалипсических изменений конца XX века и начала нового тысячелетия.

В «безотцовщине» Кузнецова можно обнаружить, на первый взгляд, непонятную иерархию значимости, как бы перевернутую последовательность. Бросая тени погибшего отца рыдающие слова: «…Ты не принес нам счастья!», сын оказывается с миром один на один. Его одиночество представляется неизбывным еще и потому, что сын обрел жребий поэта. В дальнейшем, уже без оглядки на минувший день и затянувшиеся на сердце рубцы, он движется по теснинам мира и пустынным пределам неземного пространства, где складываются судьбы, и словно неотвратимое бремя, сбрасываются на землю. Павший в сражении отец исполнил предназначенное каждому мужчине: подарил родной земле сына. И тот в настоящем времени первичен. Именно эта первичность в настоящем отодвигает фигуру отца в память, неявно подсказывая читателю: у Юрия Кузнецова все происходит в настоящем, которое соскальзывает в будущее. Именно эти субстанции времени – настоящее и будущее – составляют для поэта понятие «всегда», а прошлое, непостижимым образом передавая им свой вес, остается только зыбкой тенью.

Сопоставляя стихотворения Юрия Кузнецова с классическими примерами полноты изображения, чувства и мысли у Пушкина и Блока, Татьяна Глушкова называет едва ли не главный изъян поэта, который с избытком перекрывает все ее аналитические упреки: «сальеризм». Эта формула, по существу, отрицает наличие у художника творческого порыва, трепетной связи с реальной жизнью и способности переживать с окружающими людьми их беды и радости, красоту и ужас бытия. В размышлениях Глушковой такая беспощадная констатация присутствует как бы вскользь, не приводя исследователя к окончательному выводу: Кузнецов использует сухие схемы, в его строках нет сердца, детская наивность как первооснова художественного порыва ему совершенно не близка. Приведенные позиции могут быть, при желании, опровергнуты многими произведениями поэта. И потому в заключениях критика видна изначальная нелюбовь к стихам автора, совершенно не похожего на иных современных лириков, отчетливое нежелание, помимо отстраненных наблюдений, отметить достоинство или просто поэтическую удачу в его образах, сюжетах, сопоставлениях, нравственном устройстве нарисованного им мира. Умозрительность и порой герметичность ряда художественных высказываний Юрия Кузнецова не отменяют его стихотворений, написанных безыскусно и эмоционально («Анюта», «Кубанка»). А в поздних стихах и поэмах изобразительная основа точна и проработана мастером: рисунок и композиция безукоризненны, а цветовые пятна даны с замечательным пониманием меры.

Сегодня нет повода спорить с давней работой уже ушедшего от нас критика, тем более, что и творчество поэта с его кончиной обрело свои границы. Анализ Татьяной Глушковой стихотворений Юрия Кузнецова подробен и внимателен, в нем есть очень верные движения мысли и серьезность задач, хорошо понимаемых исследователем. Вот только умозрительность, в которой обвиняет поэта автор статьи, оказывается свойственна самому критику. А нежелание поверить художнику, понять и принять хотя бы некоторые постулаты воссозданного им художественного мира, свидетельствует о самодостаточности читателя и его фатальной неспособности выйти за пределы своего «Я», раствориться в бытии и с великой осторожностью совмещать его контуры с видимой и противоречивой реальностью.

 

Комментарии

Комментарий #22212 17.12.2019 в 09:15


* * *

У лукоморья дуб зелёный,
И я там был, мёд-пиво пил.
Там кузнецовский кот учёный
Свои мне мифы говорил.

Да был учёным, видно, слишком,
Я это поняла по книжкам
Его. Закралось в ум сомненье:
Есть тьма, но где во тьме прозренье?*

А Пушкин так сказал:
«Ребята!
Должна быть муза глуповата».

Мораль: пиши про дурака,
Не умничая. И строка
Твоя понятна будет людям.
И если пишешь на века,
Не позабудь про огнь в сосуде.
___________________
* «Прозренье во тьме» - одна из книг Поэта Юрия Кузнецова

Комментарий #16593 20.03.2019 в 11:31

НА КОММЕНТАРИЙ #16592
ЧТО ХОТЕЛИ ВЫ СКАЗАТЬ ЭТОЙ ФРАЗОЙ: "Кузнецов интересен критикам, к счастью, не всем"? Вы сами-то не ощущаете её двойственность?

Комментарий #16592 20.03.2019 в 11:11

Кузнецов интересен критикам, к счастью, не всем.

Комментарий #16380 05.03.2019 в 17:16

КОММЕНТАТОРУ #16379
"А по существу что-нибудь можете сказать?" - вопрошаете вы. А почему вообще на этих страницах вам кто-то что-то должен растолковывать и объяснять в комментариях?
Сами же пишете, что "сердце требует другого". Отлично, и послушайтесь его.

Комментарий #16379 05.03.2019 в 16:41

Для # 16372. А по существу что-нибудь можете сказать? Свое, а не бессильно повторять сказанное другими? Меня нисколько не обижают Ваши обвинения. Не вижу, почему я должна Вам поверить. И чему? Поскольку Вы не смогли ничего мне объяснить внятно, да и я в таком тоне не общаюсь, буду признательна Вам, если Вы не будете читать впредь мои комментарии. А я не буду читать Ваши. Стихи Кузнецова я прекрасно знаю. И читала, и слышала многие. Просто это не мое. Мои поэты - Пушкин, Лермонтов, Тютчев, Анненский и многие другие. Конечно, теперь я буду их читать, но не потому что Вы мне это приказали, а потому что сердце требует другого. Согласна с Вами, что русская поэзия существовала и до Кузнецова и после него не умрет.

Комментарий #16372 05.03.2019 в 15:58

КОММЕНТАТОРУ #16357
"Поэзия воспринимается сердцем, а не умом", - утверждаете вы, отторгая поэзию Юрия Кузнецова. Ну кто же виноват, голубчик, что у вас ни сердца, ни ума не хватило на понимание хотя бы того же трагического стихотворения об отце, которое вы напрочь забраковали, так и не вняв гениальным последним строкам:
"– Отец! – кричу. – Ты не принёс нам счастья!.. –
Мать в ужасе мне закрывает рот".

И поверьте, что это никак не проблема стихов Юрия Кузнецова, что такие как вы "естествоиспытатели" (с "очень строгим международным этическим кодексом обращения с лабораторными животными") этих стихов не понимают и не воспринимают, потому что "лягушек давно уже никто не вскрывает в интересах науки".))))))))
Браво!
Ну, попробуйте не читать стихов Кузнецова вообще. Поверьте, вряд ли поэзия русская от этого убудет, вряд ли так уж растеряется без вас, коли вы её координируете лягушачьим естествознанием.

Комментарий #16364 05.03.2019 в 14:50

Для # 16360. А что если у авторов того же поколения, наоборот, смысловое пространство неограниченно, и конфликт лирической истории - вне реальности. По мне так конфликт Кузнецова вполне в реальности и ее осязаемый контекст совсем не подвергается сомнению, а - наоборот - подтверждается.

Комментарий #16360 05.03.2019 в 14:26

Предельно точно сказано:

У Юрия Кузнецова конфликт как бы вынут из реальности, и подвергается сомнению весь ее осязаемый контекст. Тогда как у всех иных авторов того же поколения конфликт лирической истории опрокинут в реальность, что почти неизбежно переносит произведение в ограниченное смысловое пространство стихов-свидетельств.

Комментарий #16357 05.03.2019 в 11:46

Не в восторге. Особенно от первого стихотворения. Лягушек давно уже никто не вскрывает в интересах науки: есть много других лабораторных животных, и наука - не такая уж бяка. Сейчас существует очень строгий международный этический кодекс обращения с лабораторными животными. Сам Кузнецов умер от сердечного приступа, но если бы он знал, что его боли в груди - не от простуды, а типичная стенокардия, то мог бы перенести аортокоронарное шунтирование, которое - благодаря достижениям научной медицины - уже было доступно в то время, или еще какое нибудь вмешательство, или лекарственную терапию, то был бы жив до сих пор. А "Отец, ты не принёс нам счастья" - это за пределом человеческого такта и любви к родителям, а также уважения к погибшим в войне. Что тогда говорить о Рубцове, о Глебе Горбовском, о других подростках его поколения, пережившим и не такие биографические бедствия, как Кузнецов. Кроме того, большое ли это достижение - предсказывать горести и разрушения? Лично я со времён школьной скамьи и без Кузнецова только и слышала, что ничего хорошего ожидать не приходится.Только не говорите, что я ничего не понимаю в стихах Кузнецова. Это всегда говорят, если твоё мнение не совпадает с другими. Поэзия воспринимается сердцем, а не умом.

Комментарий #16354 05.03.2019 в 11:18

Не ссорьтесь.
ПОЧИТАЙТЕ-КА ЛУЧШЕ Юрия КУЗНЕЦОВА. Просто - его стихи, написанные до крушения, развала. Трагичные, предчувствующие, кажется, его чуть ли не в подробностях.

Юрий КУЗНЕЦОВ

АТОМНАЯ СКАЗКА
Эту сказку счастливую слышал
Я уже на теперешний лад,
Как Иванушка во поле вышел
И стрелу запустил наугад.

Он пошёл в направленье полёта
По сребристому следу судьбы.
И попал он к лягушке в болото,
За три моря от отчей избы.

– Пригодится на правое дело! –
Положил он лягушку в платок.
Вскрыл ей белое царское тело
И пустил электрический ток.

В долгих муках она умирала,
В каждой жилке стучали века.
И улыбка познанья играла
На счастливом лице дурака.
1968

ГРИБЫ
Когда встаёт природа на дыбы,
Чтó цифры и железо человека!
Ломают грозно сонные грибы
Асфальт непроницаемого века.

А ты спешишь, навеки невозможный
Для мирной осмотрительной судьбы.
Остановись – и сквозь твои подошвы
Начнут буграми рвать тебя грибы.

Но ты не остановишься уже!
Лишь иногда в какую-то минуту
Ты поразишься – тяжести в душе,
Как та сопротивляется чему-то.
1968

ОТЦУ
Что на могиле мне твоей сказать?
Что не имел ты права умирать?

Оставил нас одних на целом свете.
Взгляни на мать – она сплошной рубец.
Такая рана видит даже ветер!
На эту боль нет старости, отец.

На вдовьем ложе памятью скорбя,
Она детей просила у тебя.

Подобно вспышкам на далёких тучах,
Дарила миру призраков летучих –
Сестёр и братьев, выросших в мозгу…
Кому об этом рассказать смогу?

Мне у могилы не просить участья.
Чего мне ждать?..
Летит за годом год.
– Отец! – кричу. – Ты не принёс нам счастья!.. –
Мать в ужасе мне закрывает рот.
1968

ПОЭТ
Спор держу ли в родимом краю,
С верной женщиной жизнь вспоминаю
Или думаю думу свою –
Слышу свист, а откуда – не знаю.

Соловей ли разбойник свистит,
Щель меж звёзд иль продрогший бродяга?
На столе у меня шелестит,
Поднимается дыбом бумага.

Одинокий в столетье родном,
Я зову в собеседники время.
Свист свистит всё сильней за окном –
Вот уж буря ломает деревья.

И с тех пор я не помню себя:
Это он, это дух с небосклона!
Ночью вытащил я изо лба
Золотую стрелу Аполлона.
1968

ВЕТЕР
Кого ты ждёшь?.. За окнами темно,
Любить случайно женщине дано.
Ты первому, кто в дом войдёт к тебе,
Принадлежать решила, как судьбе.

Который день душа ждала ответа.
Но дверь открылась от порыва ветра.

Ты женщина – а это ветер вольности…
Рассеянный в печали и любви,
Одной рукой он гладил твои волосы,
Другой – топил на море корабли.
1969

* * *
Когда я не плачу, когда не рыдаю,
Мне кажется – я наяву умираю.

Долины не вижу, былины не слышу,
Уже я не голосом родину кличу.

И червь, что давно в моём сердце скрывался,
Залётному ворону братом назвался.

Он выгрыз мне в сердце дыру с голосами,
А ворон мне вырвал глаза со слезами.

Но червь провалился сквозь камень безвестный,
Но ворон разбился о купол небесный.

А больше ко мне не укажет следа
Никто… никогда…
1970

* * *
За дорожной случайной беседой
Иногда мы любили блеснуть
То любовной, то ратной победой,
От которой сжимается грудь.

Поддержал я высокую марку,
Старой встречи тебе не простил.
И по шумному кругу, как чарку,
Твоё гордое имя пустил.

Ты возникла, подобно виденью,
Победителю верность храня.
— Десять лет я стояла за дверью,
Наконец ты окликнул меня.

Я глядел на тебя не мигая.
— Ты продрогла... — и выпить велел.
— Я дрожу оттого, что нагая,
Но такую ты видеть хотел.

— Бог с тобой! — и махнул я рукою
На неполную радость свою. —
Ты просила любви и покоя,
Но тебе я свободу даю.

Ничего не сказала на это —
И мгновенно забыла меня.
И ушла по ту сторону света,
Защищаясь рукой от огня.

С той поры за случайной беседой
Вспоминая свой пройденный путь,
Ни любовной, ни ратной победой
Я уже не пытаюсь блеснуть.
1975

ДУБ
То ли ворон накликал беду,
То ли ветром её насквозило,
На могильном холме во дубу
Поселилась нечистая сила.

Неразъёмные кольца ствола
Разорвали пустые разводы.
И нечистый огонь из дупла
Обжигает и долы, и воды.

Но стоял этот дуб испокон,
Не внимая случайному шуму.
Неужель не додумает он
Свою лучшую старую думу?

Изнутри он обглодан и пуст,
Но корнями долину сжимает.
И трепещет от ужаса куст,
И соседство своё проклинает.
1975

* * *
Я пил из черепа отца
За правду на земле,
За сказку русского лица
И верный путь во мгле.

Вставали солнце и луна
И чокались со мной.
И повторял я имена,
Забытые землёй.
1977

РАСПУТЬЕ
Поманила молодость и скрылась.
Ночь прозрачна, дума тяжела.
И звезда на запад покатилась,
Даль через дорогу перешла.

Не шумите, редкие деревья,
Ни на этом свете, ни на том.
Не горите, млечные кочевья
И мосты — между добром и злом.

Через дом прошла разрыв-дорога,
Купол неба треснул до земли.
На распутье я не вижу Бога.
Славу или пыль метет вдали?

Что хочу от сущего пространства?
Что стою среди его теснин?
Всё равно на свете не остаться.
Я пришел и ухожу — один.

Прошумели редкие деревья
И на этом свете, и на том.
Догорели млечные кочевья
И мосты — между добром и злом.
1977

ЗНАМЯ С КУЛИКОВА
Сажусь на коня вороного —
Проносится тысяча лет.
Копыт не догонят подковы,
Луна не настигнет рассвет.

Сокрыты святые обеты
Земным и небесным холмом.
Но рваное знамя победы
Я вынес на теле моём.

Я вынес пути и печали,
Чтоб поздние дети могли
Латать им великие дали
И дыры российской земли.
1977

ПОСОХ
Отпущу свою душу на волю
И пойду по широкому полю.
Древний посох стоит над землей,
Окольцованный мёртвой змеей.

Раз в сто лет его буря ломает.
И змея эту землю сжимает.
Но когда наступает конец,
Воскресает великий мертвец.

— Где мой посох? — он сумрачно молвит,
И небесную молнию ловит
В богатырскую руку свою,
И навек поражает змею.

Отпустив свою душу на волю,
Он идёт по широкому полю.
Только посох дрожит за спиной,
Окольцованный мёртвой змеей.
1977

ТЕГЕРАНСКИЕ СНЫ
Вдали от северных развалин
Синь тегеранская горит.
— Какая встреча, маршал Сталин!
Лукавый Черчилль говорит.

Я верю в добрые приметы,
Сегодня сон приснился мне.
Руководителем планеты
Меня назначили во сне!

Конечно, это возвышенье
Прошу не принимать всерьёз...
— Какое, право, совпаденье, —
С улыбкой Рузвельт произнёс.

В знак нашей встречи незабвенной
Сегодня сон приснился мне.
Руководителем Вселенной
Меня назначили во сне!

Раздумьем Сталин не смутился,
Неспешно трубку раскурил:
— Мне тоже сон сегодня снился —
Я никого не утвердил!
1978

* * *
Из земли в час вечерний, тревожный
Вырос рыбий горбатый плавник.
Только нету здесь моря! Как можно!
Вот опять в двух шагах он возник.

Вот исчез. Снова вышел со свистом.
— Ищет моря, — сказал мне старик.
Вот засохли на дереве листья —
Это корни подрезал плавник.
1970

* * *
Завижу ли облако в небе высоком,
Примечу ли дерево в поле широком —
Одно уплывает, одно засыхает...
А ветер гудит и тоску нагоняет.

Что вечного нету — что чистого нету.
Пошёл я шататься по белому свету.
Но русскому сердцу везде одиноко...
И поле широко, и небо высоко.
4 апреля 1970

ОТЕЦ КОСМОНАВТА
Вы не стойте над ним, вы не стойте над ним, ради Бога!
Вы оставьте его с недопитым стаканом своим.
Он допьёт и уйдёт, топнет оземь: — Ты кто? — Я дорога,
Тут монголы промчались — никто не вернулся живым.

— О, не надо, — он скажет, — не надо о старой печали!
Что ты знаешь о сыне, скажи мне о сыне родном.
Не его ли шаги на тебе эту пыль разметали?
— Он пошёл поперёк, ничего я не знаю о нём.

На родном пепелище, где угли ещё не остыли,
Образ вдовьей печали возникнет как тень перед ним.
— Я ходил на дорогу, — он скажет, — а в доме гостили...
— Ни французы, ни немцы — никто не вернулся живым.

— О, не надо, — он скажет, — не надо. Есть плата дороже.
Что ты знаешь о сыне, скажи мне о сыне родном.
Ты делила с ним стол и ночей сокровенное ложе...
— Он пошел поперёк, ничего я не знаю о нём.

Где же сына искать, ты ответь ему, Спасская башня!
О медлительный звон! О торжественно-дивный язык!
На великой Руси были, были сыны бесшабашней,
Были, были отцы безутешней, чем этот старик.

Этот скорбный старик не к стене ли Кремля обратился,
Где начертано имя пропавшего сына огнём:
— Ты скажи, неужели он в этих стенах заблудился?
— Он пошёл поперёк, ничего я не знаю о нём.

Где же сына искать, где искать, ты ответь ему, небо!
Провались, но ответь, но ответь ему, свод голубой, —
И звезда, под которой мы страждем любови и хлеба,
Да, звезда, под которой проходит и смерть и любовь!

— О, не надо, — он скажет, — не надо о смерти постылой!
Что ты знаешь о сыне, скажи мне о сыне родном.
Ты светила ему, ты ему с колыбели светила...
— Он прошёл сквозь меня, ничего я не знаю о нём.
1972

ВОЗВРАЩЕНИЕ
Шёл отец, шёл отец невредим
Через минное поле.
Превратился в клубящийся дым –
Ни могилы, ни боли.

Мама, мама, война не вернёт...
Не гляди на дорогу.
Столб крутящейся пыли идёт
Через поле к порогу.

Словно машет из пыли рука,
Светят очи живые.
Шевелятся открытки на дне сундука —
Фронтовые.

Всякий раз, когда мать его ждёт, —
Через поле и пашню
Столб клубящейся пыли бредёт,
Одинокий и страшный.
1972

* * *
Надоело качаться листку
Над бегущей водою.
Полетел и развеял тоску...
Что же будет со мною?

То ещё золотой промелькнёт,
То ещё — золотая.
И спросил я: — Куда вас несёт?
— До последнего края.
1973

ВИНА
Мы пришли в этот храм не венчаться,
Мы пришли этот храм не взрывать,
Мы пришли в этот храм попрощаться,
Мы пришли в этот храм зарыдать.

Потускнели скорбящие лики
И уже ни о ком не скорбят.
Отсырели разящие пики
И уже никого не разят.

Полон воздух забытой отравы,
Не известной ни миру, ни нам.
Через купол ползучие травы,
Словно слёзы, бегут по стенам.

Наплывают бугристым потоком,
Обвиваются выше колен.
Мы забыли о самом высоком
После стольких утрат и измен.

Мы забыли, что полон угрозы
Этот мир, как заброшенный храм.
И текут наши детские слёзы,
И взбегает трава по ногам.

Да! Текут наши чистые слёзы.
Глухо вторит заброшенный храм.
И взбегают ползучие лозы,
Словно пламя, по нашим ногам.
1979

* * *
В.К.
Повернувшись на Запад спиной,
К заходящему солнцу славянства,
Ты стоял на стене крепостной,
И гигантская тень пред тобой
Убегала в иные пространства.

Обнимая незримую высь,
Через камни и щели Востока
Пролегла твоя русская мысль.
Не жалей, что она одинока!

Свои слёзы оставь на потом,
Ты сегодня поверил глубоко,
Что завяжутся русским узлом
Эти кручи и бездны Востока.

Может быть, этот час недалек!
Ты стоишь перед самым ответом.
И уже возвращает Восток
Тень твою вместе с утренним светом.
1979

ТАЙНА СЛАВЯН
Буйную голову клонит ко сну.
Что там шумит, нагоняя волну?
Во поле выйдешь — глубокий покой,
Густо колосья стоят под горой.
Мир не шелόхнется. Пусто — и что ж!
Поле задумалось. Клонится рожь.
Тихо прохлада волной обдала.
Без дуновения рожь полегла.
Это она мчится по ржи! Это она!

Всюду шумит. Ничего не слыхать.
Над головою небесная рать
Клонит земные хоругви свои,
Клонит во имя добра и любви.
А под ногами темней и темней
Клонится, клонится царство теней.
Клонятся грешные предки мои,
Клонится иго добра и любви.
Это она мчится по ржи! Это она!

Клонится, падает с неба звезда,
Клонит бродягу туда и сюда,
Клонит над книгой невинных детей,
Клонит убийцу над жертвой своей,
Клонит влюблённых на ложе любви,
Клонятся, клонятся годы мои.
Что-то случилось. Привычка прошла.
Без дуновения даль полегла.
Это она мчится по ржи! Это она!

Что там шумит? Это клонится хмель,
Клонится пуля, летящая в цель,
Клонится мать над дитятей родным,
Клонится слава, и время, и дым.
Клонится, клонится свод голубой
Над непокрытой моей головой.
Клонится древо познанья в раю.
Падает яблоко в руку мою.
Это она мчится по ржи! Это она!

Пир на весь мир! Наш обычай таков.
Славно мы прожили сорок веков.
Что там шумит за небесной горой?
Это проснулся великий покой.
Что же нам делать?.. Великий покой
Я разгоняю, как тучу, рукой.
Буйную голову клонит ко сну.
Снова шумит, нагоняя волну...
Это она мчится по ржи! Это она!
1981

НА КРАЮ
Битва звёзд, поединок теней
В голубых океанских глубинах.
Наливаются кровью моей
Вечный снег и следы на вершинах.

Но предчувствием древней беды
Я ни с кем не могу поделиться.
На мои и чужие следы
Опадают зелёные листья.

Из теней мимолётного дня
Так и воют несметные силы.
Боже мой, ты покинул меня
На краю материнской могилы.

В ложесны, из которых рождён,
Я кровавые слёзы обрушу…
Боже мой, если ты побеждён,
Кто спасёт её бедную душу?
1981

* * *
То не лето красное горит,
Не осенний пламень полыхает, -
То любовь со мною говорит,
И душа любви благоухает.

Пролетают где-то стороной
Городские грохоты и свисты.
И стоят в окне передо мной
Все мои желания и мысли.

Все они певучи и легки,
Все они цветны и ароматны,
Все они отсюда далеки,
Все передо мной — и невозвратны.

Я уже не знаю, сколько лет
Жизнь моя другую вспоминает.
За окном потусторонний свет
Говорит о том, что смерти нет,
Все живут, никто не умирает!
1982

БЫЛИНА О СТРОКЕ
С голубых небес в пору грозную
Книга выпала голубиная.
Кто писал её – то неведомо,
Кто читал её – то загадано.
Я раскрыл её доброй волею,
Не без помощи ветра буйного.
На одной строке задержал судьбу,
Любоваться стал каждой буковкой.
Что ни буковка – турье дерево,
А на дереве по соловушке,
А за деревом по разбойнику,
За разбойником по молодушке,
На конце концов – перекладина,
Слёзы матушки и печаль земли.
Что ни слово взять – тёмный лес шумит,
Пересвист свистит яви с вымыслом,
Переклик стоит правды с кривдою,
Вечный бой идёт бога с дьяволом.
А за лесом спят добры молодцы,
Тишина-покой, дремлет истина,
И звезда горит ясным пламенем
После вечности мира сущего.
Неширок зазор между буковок –
Может бык пройти и дорогу дать.
А просвет меж слов – это белый свет,
Вечный снег метёт со вчерашнего.
Так слова стоят, что забудешься,
Так долга строка и упружиста,
Глянешь вдоль неё – взгляд теряется.
По строке катать можно яблоко,
А в самой строке только смерть искать.
На конце она обрывается,
Золотой обрыв глубже пропасти –
Головою вниз манит броситься.
Я читал строку мимо памяти,
Мимо разума молодецкого.
А когда читал, горько слёзы лил,
Горько слёзы лил, приговаривал:
– Про тебя она и про всячину.
Про тебя она, коли вдоль читать,
Поперёк читать – так про всячину.
1983

* * *
Мне снился сон, когда в меня стреляли...
Я выстрелы услышал там и тут —
Во сне и наяву они совпали.
Куда бежать? И там и тут убьют!

Потом во сне тень женщины явилась,
От встречных пуль собою заслоня.
И так сказала: — Я тебе приснилась
В последний раз. Не забывай меня.

Смертельный страх моих волос коснулся,
Свистели пули, ветер гнул траву.
Когда она упала, я проснулся
И услыхал: стреляют наяву.

Крутись, крутись, планида голубая!
Светились пули густо в пустоте,
Летели, моё тело огибая,
И гасли, исчезая в темноте.

О близкой смерти я гадал по звуку.
Как страшно в этом мраке погибать!
— Взойди, светило! — протянул я руку,
И пули стали руку огибать.

Взошло светило. На меня открыто
Летели пули. Ветер гнул траву.
Тень женщины во сне была убита,
Свет женщины остался наяву.

Любовь ушла. Не надо возвращенья.
— Тебя убьют! — кричу ей, как судьбе. —
Мне твоего не пережить прощенья.
Живи вдали! Я помню о тебе.
1983

БОЙ В СЕТЯХ
«Воздух полон богов» —
так говорили древние греки.

Воздух полон богов на рассвете,
На закате сетями чреват,
Так мои кровеносные сети
И морщины мои говорят.

Я покрылся живыми сетями,
Сети боли, земли и огня
Не содрать никакими ногтями —
Эти сети растут из меня.

Может быть, сам с собой я схватился,
И чем больше рвалось, тем сильней
Я запутался и превратился
В окровавленный узел страстей?

Делать нечего! Я погибаю,
Самый первый в последнем ряду.
Перепутанный мрак покидаю,
Окровавленным светом иду.

Бог свидетель, как шёл я по жизни
Дальше всюду и дальше нигде
По святой и железной отчизне,
По живой и по мёртвой воде.

Я нигде не умру после смерти.
И кричу, разрывая себя:
— Где ловец, что расставил мне сети?
Я свобода! Иду на тебя!
1983

ПОЕДИНОК
Противу Москвы и славянских кровей
На полную грудь рокотал Челубей,
Носясь среди мрака,
И так заливался: — Мне равного нет!
— Прости меня, Боже, — сказал Пepeсвет —
Он брешет, собака!

Взошёл на коня и ударил коня,
Стремнину копья на зарю накреня,
Как вылитый витязь!
Молитесь, родные, по белым церквам.
Всё навье проснулось и бьёт по глазам.
Он скачет. Молитесь!

Всё навье проснулось — и пылью и мглой
Повыело очи. Он скачет слепой!
Но Бог не оставил.
В руке Пересвета прозрело копьё —
Всевидящий Глаз озарил острие
И волю направил.

Глядели две рати, леса и холмы,
Как мчались навстречу две пыли, две тьмы,
Две молнии света —
И сшиблись... Удар досягнул до луны!
И вышло, блистая, из вражьей спины
Копьё Пересвета.

Задумались кони... Забыт Челубей.
Немало покрыто великих скорбей
Морщинистой сетью.
Над русскою славой кружит вороньё.
Но память мою направляет копьё
И зрит сквозь столетья.
1983

МАРКИТАНТЫ
Было так, если верить молве,
Или не было вовсе,
Лейтенанты всегда в голове,
Маркитанты в обозе.

Шла пехота. Равненье на «ять»!
Прекратить разговоры!
А навстречу враждебная рать –
Через реки и горы.

Вот сошлись против неба они
И разбили два стана.
Тут и там загорелись огни.
Поднялись два тумана.

Лейтенанты не стали пытать
Ни ума, ни таланта.
Делать нечего. Надо послать
Толмача-маркитанта!

-- Эй, сумеешь на совесть и страх
Поработать, крапивник?
Поразнюхать о слабых местах
И чем дышит противник? -

И противник не стал размышлять
От ума, от таланта.
Делать нечего. Надо послать
Своего маркитанта!

Маркитанты обеих сторон –
Люди близкого круга.
Почитай с легендарных времён
Понимали друг друга.

Через поле в ничейных кустах
К носу нос повстречались,
Столковались на совесть и страх,
Обнялись и расстались.

Воротился довольный впотьмах
Тот и этот крапивник
И поведал о тёмных местах
И чем дышит противник.

А наутро, как только с куста
Засвистела пичуга,
Зарубили и в мать, и в креста
Оба войска друг друга.

А живые воздали телам,
Что погибли геройски.
Поделили добро пополам
И расстались по-свойски.

Ведь живые обеих сторон –
Люди близкого круга.
Почитай, с легендарных времён
Понимают друг друга.
1984

МУЖИК
Птица по небу летает,
Поперёк хвоста мертвец.
Что увидит, то сметает.
Звать её — всему конец.
Над горою пролетала,
Повела одним крылом —
И горы как не бывало
Ни в грядущем, ни в былом.
Над страною пролетала,
Повела другим крылом —
И страны как не бывало
Ни в грядущем, ни в былом.
Увидала струйку дыма,
На пригорке дом стоит,
И весьма невозмутимо
На крыльце мужик сидит.
Птица нехотя взмахнула,
Повела крылом слегка
И рассеянно взглянула
Из большого далека.
Видит ту же струйку дыма,
На пригорке дом стоит,
И мужик невозмутимо
Как сидел, так и сидит.
С диким криком распластала
Крылья шумные над ним,
В клочья воздух разметала,
А мужик невозмутим.
— Ты, — кричит, — хотя бы глянул,
Над тобой — всему конец!
— Он глядит! — сказал и грянул
Прямо на землю мертвец.
Отвечал мужик, зевая:
— А по мне на всё чихать!
Ты чего такая злая?
Полно крыльями махать.
Птица сразу заскучала,
Села рядом на крыльцо
И снесла всему начало —
Равнодушное яйцо.
1984

* * *
Я скатаю родину в яйцо.
И оставлю чуждые пределы,
И пройду за вечное кольцо,
Где никто в лицо не мечет стрелы.

Раскатаю родину мою,
Разбужу её приветным словом
И легко и звонко запою,
Ибо всё на свете станет новым.
1985

ИСПЫТАНИЕ ЗЕРКАЛОМ
Я хотел рассказать о себе,
Но в ту ночь на Ивана Купала
Треснул с грохотом мир — и в избе
Я увидел зиянье провала.
Возле бездны поставил я стул,
Чтоб туда не шагнуть ненароком.
И, конечно, туда бы шагнул,
Окажись я в раздумье глубоком.
По избе, разглагольствуя вслух,
Я ходил и не скоро заметил,
Как из бездны возник некий дух.
— Что за чёрт!
— Это я! — он ответил.
Сел на стул.
Я не стал возражать.
Гость как гость, и ума не лишённый.
— Ты явился меня искушать? —
Он сказал: — Ты давно искушённый.
Ты в себе, как в болоте, погряз,
Из привычек не вышел ни разу.
Дальше носа не видел твой глаз,
Дальше глаза не видел твой разум.
Оттого ты всю жизнь изнывал,
От томления духа ты плакал,
Что себя самого познавал,
Как задумал дельфийский оракул
Одиночество духа парит,
Разрывая пределы земные,
Одиночество духа творит,
Прозревая уделы иные.
Но принёс тебе зеркало я,
Чтоб не мог ты один оставаться,
Как влюблённый Нарцисс от ручья,
От себя самого оторваться.
Ты поверил, что правда сама,
А не кривда глядит из зерцала.
Ты, конечно, сошел бы с ума,
Если б в нём отраженье пропало.
Ты попался в ловушку мою,
На дешёвую склянку купился.
Глянь вокруг! Ты, как Данте в раю,
В лабиринте зеркал очутился.
Зеркалами я скрыл глубину,
Плоскость мира тебя отражает.
Вместо солнца ты видишь луну,
Только плоскость тебя окружает.
На пустое кричишь ты: «Моё!»,
В роковое уставясь зерцало.
— Я плевал на зерцало твоё!
— Но оно твой плевок возвращало.
— Я твои зеркала разобью,
И смеяться осколки заставлю,
Лабиринты твои распрямлю,
И тебя куда надо отправлю.
— Разбивай — и начнёшь, как двойник,
Размножённый в осколках, смеяться.
Распрямляй — и уткнёшься в тупик,
Отправляй — сам начнёшь отправляться.
Мой хозяин в неравной борьбе
Угадал свой конец неминучий.
Он заложника видит в тебе,
Он на всякий надеется случай.
Мне нужна твоя помощь. Поверь,
Был когда-то и я человеком,
И понёс очень много потерь, —
Он мигнул мне оборванным веком.
Грянул гром — и рассеялся дым.
Сквозняком по избе потянуло.
Гость исчез, стул остался пустым,
И края свои бездна сомкнула.
Что за гость? В голове ни царя,
И мигает оборванным веком.
Он на что намекал, говоря,
Что когда-то был сам человеком?
Видно, плохи дела Сатаны.
Есть на свете чему удивляться,
Если с той, так сказать, стороны
Перебежчики стали являться.
1985

ПОРТРЕТ УЧИТЕЛЯ
Он истину мира сего
Принёс на ладони тебе:
«Не мысли другому того,
Чего не желаешь себе».

Он светло-рус, и мягко бьёт о плечи
Его волос струящийся потоп,
И чист его широкий светлый лоб,
И нет на нём морщин противоречий;
Темней волос его прямые брови,
Его глаза невыразимы в слове,
Как будто небеса глядят на вас,
Чуть подняты обочья синих глаз,
И глубину ресницы оттеняют;
Едва заметно скулы проступают,
А плавный нос ни мягок и ни груб,
Усы не закрывают полных губ,
Густая борода невелика,
Слегка раздвоена на подбородке.
Высок и прям. Его издалека
Народы узнавали по походке.
Он исходил и Запад, и Восток,
И Юг, и Север вдоль и поперёк.
Две бездны разом видел он во мраке:
И солнце и луну. И на песке
Порой чертил пространственные знаки
И после их сметал в глухой тоске.
Ученики, предавшие его,
Такое действо посчитали странным
И, потаясь, спросили: — Отчего
Не пишешь ты на чём-то постоянном?
И слово указательным перстом
Он начертал на воздухе пустом.
И вспыхнуло, и засияло слово,
Как молния... И молвил он сурово:
— Вот ваше постоянное. Вот то,
Чего не может вынести никто.
Покоя нет: вы грезите покоем,
А силы тьмы вокруг теснятся роем.
Три битвы, три войны идут от века.
Одна идёт, сокрыта тишиной,
Между свободной волей человека
И первородно-личною виной.
Вторая битва меж добром и злом,
Она шумит по всем земным дорогам.
А третья — между дьяволом и Богом,
Она гремит на небе голубом.
В душе и рядом бьётся тьма со светом,
И первый крик младенца — он об этом.
Раскаты грома слышатся в крови,
Но говорю вам: истина в любви.
Не ждите чуда, не просите хлеба.
Ваш путь туда! — он указал на небо.
Ученики ему сказали: — Отче,
Уныние в крови, а ты горишь
И коротко, и просто говоришь,
Но можешь ты сказать ещё короче?
— Могу! — и на ладони написал
Он истину и миру показал:
— В двух первых битвах победите с нею.
О третьей битве говорить не смею.
Направит вас туда, преобразив,
Иного мира воля и порыв.
1987

Комментарий #16350 05.03.2019 в 10:08

Комментатору # 16349. Не отклоняйтесь от темы. Здесь не меня и не мои комплексы обсуждают, а другое. Каждый высказывает свое мнение, не переходя на личности. В таком тоне, как Вы это делаете, я отвечать неспособен - так воспитан. Поэтому мы с Вами в неравных условиях. Я не "вещаю" и не "полупрезрительно", а - надеюсь - вполне деликатно: я хорошо и близко знал Юрия Поликарповича и знаю, о чем говорю. Мое мнение о его творчестве - оно мое и Вам я ничем помочь не могу. Ваше право видеть его по-своему. Мое право - тоже видеть его творчество по-моему и кратко об этом написать.

Комментарий #16349 05.03.2019 в 09:37

НА КОММЕНТАРИЙ #16346
Господину "ИМХО и ничего личного".
У вас тоже комплекс непризнанного "величия", которым слегка страдала Татьяна Глушкова (тем не менее по-своему глыбистая)?
Сиротство, "преодолённое до космических высот и земных глубин". Преодолённое... И в гораздо большей степени чем, положим, то же сиротство Рубцова, в котором свои глубины и высоты преодоления.
"Как раз духовности Кузнецову недоставало. Мне он кажется вторичным" - полупрезрительно сквозь зубы вещаете вы. Безусловно, Кузнецов - вторичен! Первичны вы, господин "ИМХО и ничего личного". У вас ведь уже полторы книжечки "духовных" стихов. И тонны исписанных виртуальных "комментариев", в которых вы поучаете оппонентов как, когда и в какой степени им быть духовными.
Отсюда вероятная расшифровка вашего псевдОнима: ИМ ХОрошо, а мне плохо - вставлю-ка я им шпильку...
Ну-ну, господин "духовный" учитель, далеко пойдёте в области "духа".

Комментарий #16346 05.03.2019 в 01:30

Кузнецов слишком любил себя. Поэтому и холил и лелеял свое сиротство. В этом он не был равен народу, как уверял. Многие поэты из послевоенного поколения осмысливали свою судьбу гораздо глубже. Глушкова не завидовала Кузнецову. "Русская душа" и "русский дух" - разные понятия. Как раз духовности Кузнецову недоставало. Мне он кажется вторичным. ИМХО и ничего личного.

Комментарий #16342 04.03.2019 в 21:04

Гениальные наблюдения!
Преодолённое до космических высот и земных глубин сиротство...

Ну а Глушкова - слегка завидовала, скорее всего.