Валерий ДМИТРИЕВСКИЙ. КАСИМОВ. Путешествие памяти

 

Валерий ДМИТРИЕВСКИЙ

КАСИМОВ

Путешествие памяти

 

                           Царевич Касим, быв верным слугою

                   Василия Тёмного, получил от него в удел

                               на берегу Оки мещерский городок,

                     названный с того времени Касимовым…

                                                                Н.М. Карамзин,

                              «История государства российского»

 

                               Время! Веди ты коня мне любимого,

                                                  Крепко держи под уздцы.        

                             Едут с товарами в путь из Касимова

                                                     Муромским лесом купцы.

                                                                           А.Вельтман,

                              песня разбойников из повести в стихах 

                                                                  «Муромские леса»

 

Над гастрономом возле трёх вокзалов,

в вечернем небе радугой резвясь,

неоновые буквы прорезала

рекламная затейливая вязь.

 

За столько лет упрямая башка

не стёрла след недавней старины:

«Блюда из морского гребешка

калорийны и вкусны».

 

В том гастрономе всё есть, даже бренди,

и рядом с ним устало прикорнул

клуб железнодорожников, где Бендер

двенадцатый нашёл, последний, стул.

 

А ветерок полотнища полощет

и голубей щекочет сквозь перо.

Нам с братом всё в диковину здесь: площадь,

гостиница высотная, метро.

 

Для нас в столичной суетной запарке –

вкус прелести житейских перемен.

Мы эскимо смакуем в зоопарке,

гуляем гордо у кремлёвских стен.

 

В заботах мать с отцом: хватило б денег,

никто бы ничего не потерял…

А мы нашли у насыпи репейник –

для самоделок ценный материал.

 

Всё, вплоть до мелочей, неугасимо

и греет душу… День-другой пройдёт –

и нас отсюда увезёт в Касимов

автобус, поезд или пароход.

 

Рязанский городок патриархальный

с десятком колоколен над Окой, –

как бабочки, над ним века порхали,

не нарушая благостный покой.

 

Такой он древний, заспанный, уютный!

Здесь давними преданьями полны

собор, бывавший вышкой парашютной,

откуда батя прыгал до войны,

 

музей Петра попутавшей мечети*

и с лестницей спиральной минарет.

На шпиле – полумесяц, как мачете

(увы, но здесь для сабли рифмы нет…).

 

О память, как твои объятья цепки!

Несёшь туда, разбив забвенья лёд,

где осенён крестом Никольской церкви

старинный дом – в нём бабушка живёт.

 

В два этажа, под крышею из жести,

бревенчато-кирпичный этот дом

для нас был замком, родовым поместьем

с девизом на воротах и гербом.

 

Он всё хранит и ничего не тратит,

в него опять, как в прошлое, войдёшь.

Там на картонной карточке наш прадед –

я на него до крайности похож.

 

Был прадед капитаном парохода,

держал прислугу, ел на серебре.

Он сиживал на кресле у комода

и слушал бой часов «Павел Буре»,

 

отчитывал кухарку терпеливо,

дарил жене в день ангела кулон,

а перед сном листал подшивку «Нивы»

и образу с лампадкой клал поклон…

 

С происхожденьем предки подкузьмили –

сплошные всё мещане без чинов

незнаменитых, будничных фамилий:

Курбатов, Соловьёв да Иванов.

 

Но стоило толкаться на перронах,

чтобы понять спустя какой уж год,

что я – один из них, объединённых

почти уже забытым словом «род».

 

Утратив ощущенье связей кровных,

расспросами не мучим стариков,

не знаем и не ценим родословных,

теряя корни в глубине веков.

 

Закончился двадцатый, в ритме резкий,

всё чаще лет мелькает череда,

а кто же был тот первый Дмитриевский,

никто и не узнает никогда.

 

И слава богу, что есть дом столетний,

который в своих стенах уберёг

всё, с чем здесь жили прежде, даже сплетни

(скорей в том благодарность, чем упрёк).

 

Менялись времена, менялись власти.

Обложенный большим налогом, дом

в тридцатых поделён был на три части,

и две из них жильцам сданы внаём.

 

И вот теперь у каждой – свой хозяин,

а бабушке осталась только треть…

А мы уже приехали, слезаем,

на нас уже сбегаются смотреть.

 

Здесь будто ненароком оказались

с округи ребятня и старики.

Скрывая уважительную зависть,

соседи говорят: «Сибиряки!».

 

Блестят в глазах у бабушки слезинки,

и снова дарит нам фамильный кров

неповторимый запах керосинки

и белых, впрок насушенных, грибов.

 

По лестнице скрипучей деревянной

идём наверх, на бабушкин этаж.

Наш дом вдали остался, где Саяны,

но этот, безусловно, тоже наш.

 

Он наш, он весь пронизан духом рода,

витающим невидимо вокруг,

и прадед нас из рубки парохода

приветствует гудком с речных излук.

 

А впереди у нас – так много лета!

Купание в Оке, походы в лес,

бегущая над волнами «Ракета»,

родни немалочисленной приезд.

 

И неизбежны чинные визиты

в такие же кондовые дома,

где нас встречают, как пажей из свиты,

и за гостинцем лезут в закрома.

 

Прошили берег ласточкины норки,

трепещутся в ведёрке окуньки,

ракушек перламутровые створки

белеют у тропинки вдоль реки.

 

Дивимся мы дубам в заречной роще,

священнику с лохматой головой,

и кажется, сейчас лихой извозчик

промчится по булыжной мостовой.

 

Здесь не на кадрах старой киноплёнки,

а наяву – времён густая пыль,

и надо воду натаскать с колонки,

за керосином сбегать, взяв бутыль.

 

И некогда нам маяться без дела,

проказничать от долгой скуки, но

случалось, что, как колокол, звенело

нечаянно разбитое окно

 

и яблоками белого налива

в чужом саду наполнен был карман.

А бабушка ворчала незлобиво

и всё грозилась посадить в чулан…

 

Кто из лингвистов сделал бы анализ

тех слов в её роскошном языке?

Ведь мы с утра в овраге шемонялись,

потом весь день чупахтались в реке.

 

Сдавая «тыщи», стонем от нагрузки

(парлефрансе, спик инглиш, шпрехендойч),

зато всё хуже говорим по-русски,

тот русский понимать уже невмочь.

 

Бог с этими, кто ботает по фене,

но принц и нищий, чукча и эвенк –

все сбились, без уныния и лени

на аглицко-нижегородский сленг.

 

А тот, живой, с надеждой полагаю,

каким сквозь годы бабушка бранит,

Арина Родионовна другая

ещё, быть может, где-нибудь хранит…

 

Давно пора признать, что я охотно,

чтоб заглушить молчанье долгих лет,

склоняться стал к эпическим полотнам,

не слишком беспокоясь за сюжет.

 

А здесь и композиция хромает,

и, может быть, неярок колорит,

но точками намечена прямая –

пусть сын, прочтя, концы её продлит…

 

Подходит к завершению сей опус.

Чтеца терпенью должное воздам.

Сгорает август, на исходе отпуск,

и осень всё расставит по местам.

 

Она идёт – с дождями, с урожаем.

Пора уже и нам в обратный путь.

Мы завтра уезжаем, уезжаем…

Вернёмся ли сюда когда-нибудь?

 

Не будет расставание тяжёлым,

ещё не раз мы встретиться должны.

В кедровый край возьму с собою жёлудь –

пусть дома удивятся пацаны.

 

г. Ангарск

 

________________

* Легенда гласит, что Пётр I, приплыв в Касимов по Оке и увидев на горе высокое здание, подумал, что это православный храм, и перекрестился. Когда же царь узнал, что перед ним татарская мечеть, он приказал разрушить её. Новую мечеть построили при Екатерине II.