Валерий КУЗНЕЦОВ. ПОДВИГ ДАЛЯ. Из цикла «Литературное краеведение»

 

Валерий КУЗНЕЦОВ

ПОДВИГ ДАЛЯ

(Из цикла «Литературное краеведение»)

 

Знойным сухим летом 1833 года, после скоропостижной смерти военного губернатора графа П.Л. Сухтелена, в Оренбург прибыл назначенный на эту должность генерал-адъютант Василий Алексеевич Перовский. Ещё до его прибытия «первой ласточкой», говорящей о характере будущего управления краем, вышел предложенный им указ об учреждении экстренной почтовой связи между столицей и Оренбургом.

Выпускник Московского университета и Муравьевского училища колонновожатых, В.А. Перовский семнадцатилетним участвовал в Отечественной войне 1812 года. В 1817-1818 годах он, адъютант Великого князя Николая Павловича, был (чудеса русского либерализма! – В.К.) членом тайного декабристского военного общества «Союз благоденствия». В русско-турецкую войну 1828-1829 годов получил тяжелое ранение. На той же войне был выпускник Морского корпуса и медицинского факультета Дерптского университета Владимир Иванович Даль. Как военному врачу ему кроме всего приходилось бороться с чумой и холерой.

В 1831 году в польском походе Даль под огнём неприятеля навел на бурной Висле понтонный мост собственной конструкции. За блестящее выполнение этого задания он получил орден Св. Владимира 4-й степени и перстень с бриллиантом.

Ещё в Дерпте, куда Даль попал после семи лет службы на флоте, он сошёлся с друзьями Пушкина – поэтом Николаем Языковым и Василием Андреевичем Жуковским – другом В.А. Перовского – тогда же начал писать и печатать стихи. Литературную известность принесли ему в 1832 году «Русские сказки, из предания народного изустного на грамоту гражданскую переложенные, к быту житейскому приноровленные и поговорками ходячими разукрашенные казаком Владимиром Луганским…». Псевдоним напоминал о месте рождения автора в городе Лугани (Луганске) 10 (22) ноября 1801 года.

Оригинальное издание стало поводом для знакомства Даля с Пушкиным. Сказки, в которых всё называлось своими именами, III отделение расценило как «насмешку над правительством». Сборник изъяли из продажи, а автора арестовали. Тогда и вышло из печати, как нельзя более кстати, его «Описание моста, наведённого на реке Висле для перехода отряда генерала Редигера», вскоре переизданное в Париже. Как в свое время мост, предложенный Далем, спас от гибели корпус, так и его «Описание...» выручило автора «Русских сказок» – Николай I вспомнил великолепную переправу. Напомнить ему о скромном военном враче помогло вмешательство Жуковского – в то время наставника наследника престола – будущего Александра II. Современники говорили, что освобождение Даля – ещё одна заслуга Жуковского перед русской литературой.

Итак, «и швец, и жнец, и на дуде игрец», морской офицер, доктор Даль успешно практиковал в Петербургском военно-сухопутном госпитале как хирург-окулист, сталкивался и с холерой… Оренбургскую же губернию после эпидемии холеры 1829-1831 годов зловещая гостья посещала до сентября 1833 года. Да, можно сказать, что Даль, этот «жизнерадостный... и блестящий рассказчик и балагур», знающий латынь, немецкий, французский, английский, украинский, белорусский и польский языки, как чиновник особых поручений был «кадровой удачей» неординарнейшего администратора, «набирающего команду» для нелёгкой службы на глухой окраине империи.

В Оренбург приехал сын датчанина и обрусевшей немки с женой-немкой, говорившей на ломаном русском. По словам Екатерины Даль – дочери Владимира Ивановича от второго брака, «тогда в доме отца был ещё в ходу почти только один немецкий язык». В это трудно поверить, зная эволюцию Даля. Но – «Кто на каком языке думает, – говорит он, – тот к тому народу и принадлежит. Я думаю на русском».

Отныне при Дале была «охранная грамота» военного губернатора, предписывающая всем властям на территории края «…оказывать всякое содействие, по требованию его доставлять всякие необходимые сведения…». И Даль сполна использовал её в первой же своей командировке на две с половиной тысячи вёрст по необозримым степям, знакомясь с жизнью казачьих станиц и казахских кочевок. За месяц с лишним кочевого быта многое пришлось ему вспомнить из врачебной практики, даже операции на глазах, подтверждая славу, что «у доктора Даля обе руки правые».

Уже к концу первого года в Оренбурге Даль знал башкирский и казахский языки. Родившегося первенца назвал Львом-Василием-Арсланом. Второе имя было в честь крестного отца, Перовского, а третье – тюркским переводом первого. На крестины пригласили лютеранского пастора, священника и муфтия.

Ещё в 1819 году, возвращаясь домой после окончания Морского корпуса, он, окоченевший от холода, услышал от ямщика успокоительное: «Замолаживает!..». Выяснил, что в Новгородской губернии это означает: пасмурнеет, заволакивается тучами – к теплу. Здесь, в Оренбургском крае, где сошлись наречия выходцев из двадцати губерний, он с самозабвением поэта и педантичностью учёного собирает россыпи народного языкового богатства с его точностью, глубиной, юмором: «Тихвинцы – свято место, где тихвинца нет». «Псковичи – капустники, мякинники, ершееды, небо кольями подпирали»… Только нравственно здоровый народ может так художественно смеяться над собой. Закладывалась основа великого труда – «Толкового словаря живого великорусского языка» – по сути, энциклопедии русской Вселенной, русского взгляда на мир, объясняющей 200 тысяч слов, свыше 30 тысяч поговорок, загадок.

Была в характере Даля ломоносовская универсальность, причастность ко всему. Прошло всего несколько месяцев его жизни в Оренбурге, но Пушкину, приехавшему в «полуденные степи», он, как старожил, показывает окрестности, рассказывает о Крестьянской войне. По дороге в Бёрды они обменялись народными вариантами сказок: Пушкин – о Георгии храбром и волке, Даль – «Сказкой о рыбаке и рыбке». Вскоре Пушкин прислал Далю рукопись этой сказки с надписью: «Твоя от твоих! Сказочнику Казаку Луганскому – сказочник Александр Пушкин».

 Историк П.И. Бартенев утверждает, что «за словарь свой Даль принялся по настоянию Пушкина». В архиве Даля остались запись с пометкой: «Ещё Пугачевщина, которую я не успел сообщить Пушкину вовремя».

Под белесым оренбургским небом, на пыльных многоязычных улицах города-крепости и сонных проулках Бердской станицы, в живых дорожных разговорах до Уральска – далеко от «рассеянности света» сердцеведу Пушкину могла вполне открыться эта весёлая, скромная, внимательная и великая душа. Чем иначе объяснить, что Даля, по служебной надобности оказавшегося в Петербурге, смертельно раненый Пушкин не отпускал от себя в последнюю ночь, продержав его руку в своей? Только ли доверием умирающего к врачу? Но рядом были опытные врачи – домашний доктор Спасский и дворцовый лейб-медик Арендт. В ту ночь рядом, за стеной были испытанный друг Жуковский, друг юности Вяземский… Но умер поэт «на руках у Даля», к нему обратил последние слова: «Жизнь кончена!.. Тяжело дышать, давит!».

Нет, не случайно жена поэта Наталья Николаевна передала Далю драгоценную для себя реликвию – перстень с изумрудом – пушкинский талисман, а Жуковский – пробитый пулей Дантеса сюртук поэта...

В ту роковую зиму Далю пришлось заниматься насущными делами командировки: организацией «Музеума естественных произведений Оренбургского края», в частности, через Петербургскую Академию наук подготовкой в Зоологическом музее квалифицированных чучельников из «казачьих малолетков».

Самое деятельное участие Даль как учёный-натуралист принимает в формировании фондов музея: ботанической, энтомологической, минералогической коллекций.

В Оренбурге Даль написал учебники зоологи и ботаники – таких пособий русская школа ещё не знала – настолько просто и понятны были изложены предметы. Изучения края – этнографические и исторические изыскания Даля – проводилось на таком высоком научном уровне, что в 1838 году Российская Академия наук избирает его своим членом-корреспондентом.

А между тем в Оренбурге готовились к военному походу в Хиву. Между Россией и Англией шла тихая дипломатическая война за обладание среднеазиатскими ханствами. Хивинский хан при поддержке англичан грабил русские караваны, а пленники становились живым товаром. Это и стало предлогом похода.

Поход начался глубокой осенью 1839 года. На рассвете 14 ноября пятитысячное войско двинулось в путь. Лил унылый дождь. На следующий день он сменился тридцатиградусным морозом.

Письмо Даля с дороги: «Не ждали вы от меня письма и всего менее, может, думали вечером 25-го ноября, что я сижу почти на открытом воздухе, в кошомной кибитке, при маленьком огоньке, в кругу шести добрых товарищей, на морозе и пишу к вам… Идём войною и грозою на Хиву. Эту дерзкую и вероломную соседку, как названа она в приказе по корпусу. Путь далёк, 1500 вёрст… третьего дня было 29 градусов морозу; весь отряд верхом… вьюки на верблюдах, их до 12 тысяч».

Идут его письма из Хивинского похода. Ничего не упускает острый взгляд: и то, как неумело завьюченные верблюды растирают до костей спины, как глубокие снега лишают их корма, как в сорокоградусные морозы замерзают на постах часовые.

Кончилось топливо. В кибитке Даля учёные жгут футляры от дорогих приборов. «Все поняли, что наступает гибель, но никто ещё не имел малодушия высказать это вслух», – пишет очевидец. Драматизм походов заглушал тоску Даля по умершей после родов жене.

1 февраля 1840 года Перовский был вынужден отдать приказ по корпусу. Чуткий стилист пушкинской школы, он избрал обращение, принятое среди равных, но не свойственное военным приказам: «Товарищи!»… Здесь и рискованная дань либеральной молодости, и скрытая гордая попытка покаяния в провале похода. При всех уходах от правды в приказе были спасительные для всех слова: «Как ни больно отказаться от ожидавшей нас победы, но мы должны возвратиться на сей раз к своим пределам…».

По словам Екатерины Даль, "поминая об этом, отец всегда в шутку вспоминал слова своей няньки Соломониды: "Послушали бы меня глупую, были бы умные". Первую ошибку он находит в том, что пошли зимой по летней дороге. Во-вторых, что следовало нестись как можно налегке, отправляя больных назад, по дороге в Оренбург. В-третьих, вообще следовало выступить гораздо раньше. В-четвёртых, поход удался бы тогда, если бы все отнеслись к нему равно сериозно".

Заканчивалась оренбургская эпоха жизни Даля. Перед отъездом в Петербург он женился на дочери участника Отечественной войны 1812 года Екатерине Львовне Соколовой. Он отмахнулся от пожалованной ему за участие в походе тысячи десятин земли: «Какой из меня помещик! Лишние заботы старят. Есть и поинтереснее дела».

Ждали его другое великое поле и другая жатва…

Даль приехал в столичный Петербург с небывалым багажом – бумажными кипами с записями слов. За десятки лет накопилось много. Ещё в походе 1829 год в военной суматохе у него с товарищем пропал вьючный верблюд. Через треть века Даль вспоминал: «Товарищ мой горевал по любимом кларнете своём, доставшемся, как мы полагали, туркам, а я осиротел, с утратой своих записок: о чемоданах своих мы мало заботились. Беседа с солдатами всех местностей широкой Руси доставила мне обильные запасы для изучения языка, и всё это погибло. К счастью, казаки подхватили где-то верблюда, с кларнетом и записками, и через неделю привели его в Адрианополь. Бывший при нём денщик мой пропал без вести». О судьбе словаря Даля можно сказать: «Бог пути кажет»…

Забежим вперед. В «Напутном слове», читанном в 1862 году в Москве, Даль объясняет общественную нужду в словаре родного языка: «Взгляните на Державина, на Карамзина, на Крылова, на Жуковского, Пушкина и на некоторых нынешних даровитых писателей, не ясно ли, что они избегали чужеречий; что старались, каждый по-своему, писать чистым русским языком? А как Пушкин ценил народную речь нашу, с каким жаром и усладою он к ней прислушивался, как одно только кипучее нетерпение заставляло его в то же время прерывать созерцания свои шумным взрывом одобрений и острых замечаний и сравнений – я не раз бывал свидетелем.

…Пришла пора подорожить языком народным и выработать из него язык образованный. Народный язык был доселе в небрежении…». К Далю вполне применимы слова Вяземского о Пушкине: «Оскорбление русскому языку принимал он за оскорбление, лично ему нанесенное».

Министр просвещения князь Шихматов предложил Далю передать Академии наук свои запасы по принятым расценкам: 15 копеек за слово, пропущенное в словаре Академии. Для сравнения: в начале сороковых годов XIX века сотня яиц стоила 1 рубль, пуд говядины – 2 рубля, пуд меда – 6 рублей. Даль предложил «отдаться совсем и с запасами, и с посильными трудами своими, в полное распоряжение Академии, не требуя и даже не желая ничего (в этом уточнении весь Даль! – В.К.), кроме необходимого содержания; но на это не согласились, а повторили первое предложение». Из-за огромных запасов – 80 тысяч новых слов, собранных лично Далем, – «сделка оборвалась на первой тысяче» слов.

Ещё неизвестно, получили бы читатели академический словарь, – судя по отношению к нему Шихматова, дело могли положить в долгий ящик.

«Что же дальше делать? – спрашивал себя Даль и отвечал, – Очевидно, надеяться на Бога и на себя, и самому приниматься за дело; я зашел слишком далеко и деваться некуда...».

Чиновник Даль выполняет обязанности заведующего особой канцелярии Л.А. Перовского, ставшего министром уделов и министром внутренних дел; лексикограф Даль собирает слова; писатель Даль, хотя и отказался от романа, к которому наряду со словарём призывал его Пушкин, пишет прозу. Ему близка «натуральная школа» Гоголя и Белинского, близок так называемый физиологический очерк, в котором человек изображён в своей социальной среде. В петербургской периодике появляются его очерки «Уральский казак», «Денщик», «Русский мужик», одним из лучших признан в 1845 году его очерк «Петербургский дворник» в некрасовском альманахе «Физиология Петербурга». В повестях и рассказах живет его герой – «маленький человек» под гнётом власти.

Гоголь называл творчество Даля «живой и верной статистикой России»: «Каждая его строчка меня учит и вразумляет, придвигая ближе к познанию русского быта и нашей народной жизни». Тургенев так оценил язык писателя: «Слог Даля чисто русский, немножко мешковатый, немножко небрежный (нам крайне нравится эта мешковатость и небрежность), но меткий, живой и ладный…».

На далевских четвергах, собиравших всё талантливое, энергичное из русской интеллигенции, родилась идея организации Русского географического общества. Время географических и естественно-исторических открытий требовало специального научного учреждения для системного изучения России. В члены-учредители общества Даль привлёк и недавнего своего начальника – оренбургского генерал-губернатора В.А. Перовского.19 сентября 1845 года на квартире Даля состоялось первое официальное собрание учредителей, избравших помощником председателя общества легендарного мореплавателя члена-корреспондента Петербургской Академии наук Ф.П. Литке и кроме пятидесяти одного действительного члена одного почётного – министра внутренних дел Л.А. Перовского – нынешнего начальника Даля. Председательство принял на себя «по Высочайшему соизволению» великий князь Константин Николаевич. Даль стал одним из восьми членов Совета. Обществу было ежегодно назначено из государственного казначейства десять тысяч серебром. Опыт на все времена…

С 1849 по 1859 годы Даль – управляющий удельной конторой в Нижнем Новгороде. Новое его поприще посреди европейской России, на волжской державной дороге русских наречий, среди ежегодных ярмарок многое обещало и многое дало неутомимому собирателю языка.

В 1853 году он предложил Академии наук сборник, включающий 30130 пословиц и поговорок. Он пытается уберечь сборник от возможных гонений эпиграфом: «Пословица несудима», разъясняя идею издания: «Собрание пословиц – это свод народной, опытной премудрости, цвет здорового ума, житейская правда народа», но изданы были «Пословицы русского народа» лишь в 1861-1862 годах.

Своих помощников в собирании слов Даль называл «доброхотными дарителями», он мог бы сказать это и о себе. Его ученик и биограф писатель Мельников-Печерский поражался: «Я не знал человека скромнее и нечестолюбивее Даля». Около тысячи записанных народных сказок тот передал выдающемуся ученому фольклористу А.Н. Афанасьеву, песни отдал П.В. Киреевскому – автору уникального труда «Песни, собранные Киреевским», лубочные картины – Публичной библиотеке, они стали основой труда Д.А. Ровинского «Русские народные картинки».

Смерть в 1856 году благоволившего к нему Льва Алексеевича Перовского, собственные хвори и конфликт с новым министром вынуждают Даля подать в отставку и в 1859 году поселиться в Москве.

К этому году относится последнее посещение им Оренбурга. Об этом рассказывает дочь Даля Ольга Владимировна Демидова в неопубликованных воспоминаниях, не так давно обнаруженных оренбургскими краеведами.

Весной 1859 года, подав прошение об отставке, Даль получил трехмесячный отпуск. Он даже сетовал: "Сорок лет прослужил и только раз брал отпуск, а тут накануне отставки навязывают его мне насильно". В Оренбурге жила сестра Даля – любимая его семейством "танточка" Александра Ивановна с мужем Петром Осиповичем Кюстером. К ним-то и уговорили "дружным напором" перед переездом в Москву съездить на лето в Оренбург отца с матерью подросшие дочери Юлия, Мария, Ольга и Екатерина. Сопровождал их брат Лев-Арслан, только что окончивший Академию художеств в Петербурге.

Ольга Владимировна пишет: "Когда город был уже вплоть, мы вышли из тарантасов. Вышла и мать. Они шли под руку с отцом, и он нам рассказывал про Пугачёва... В городе мы пробыли целый день и всё время были на ногах. Отец возил нас по ту сторону Урала на Меновой двор. "Вот мы и в Азии", – сказал батя, едва мы переехали реку, направляясь к хорошенькой небольшой рощице, любимой прогулке городских жителей... Невдалеке была не то ярмарка, не то базар с торговлей в лавках и под открытым небом, где сидели на разостланных коврах киргизы и башкиры, угощаясь восточными лакомствами, и где мы, наконец, увидели живого верблюда не в зверинце, а на воле, как полезное животное". Узнав, что Кюстеры, в свою очередь, выехали в гости к ним, в Нижний Новгород, "с закатом солнца вернулись мы в город, а на рассвете выехали из Оренбурга", чтобы через 120 верст, через степи, напоминающие отцу с матерью животворным воздухом своих трав давно прошедшее, попасть в имение тёти...

Между тем, – «муравей невелик, а горы копает», – неподъёмный труд Даля подошел к концу. Предваряя его отчёт об этом весной 1860 года в Обществе любителей российской словесности, его председатель А.С. Хомяков «задал тон»: «Словарь В.И. Даля отличается от всех, появившихся прежде его: это будет словарь не языка книжного и письменного, но языка устного: в нём выступят ясно и отчетливо всё богатство, вся своеобразность, вся затейливость русского слова. В нём в порядке букв увидим… ту живую мысль, которую привыкли называть языком народным».

В отчёте Даля – этого выдержанного, давно привыкшего взвешивать каждое слово человека – прорывается боль за судьбу отечественного языка – живого организма, – и как современна для нас эта боль: «Коль скоро мы начинаем ловить себя врасплох на том, что мыслим не на своём, а на чужом языке, то мы уже поплатились за языки дорого: если мы не пишем, а только переводим, мы конечно никакого подлинника произвести не в силах, и начинаем духовно пошлеть. Отстав от одного берега и не пристав к другому, мы и остаёмся межеумками».

Первый том словаря увидел свет в 1863 году усилиями Общества любителей российской словесности. Издание оставшихся томов взял на себя Александр II, составителю он пожаловал орденскую ленту.

Издание шло медленно, – «правка такой книги (около 2800 страниц в четырех томах. – В.К.)… тяжела и мешкотна, тем более для одной пары старых глаз»…

После выхода последнего, четвертого тома Академия наук единогласно избрала Даля в почётные члены, наградила Ломоносовской премией, а Русское географическое общество – золотой Константиновской медалью. Дерптский университет прислал своему выдающемуся выпускнику Диплом и немецкую премию.

Наконец он смог увидеть дело своей жизни: в 1861 году в Санкт-Петербурге вышло полное собрание его сочинений в восьми томах. Теперь к ним встал словарь, вобравший в себя всё, чем полвека жил его составитель. Его «Толковый словарь…» – как волшебный фонарь, в котором по желанию сменяются во всём блеске и всей глубине жизни русские исторические миниатюры…

Он по-прежнему не знает покоя. Когда устаёт за письменным столом – а он готовит второе издание словаря, – идет в мастерскую своего дома на Пресне. Нога привычно находит подножку токарного станка; ему нравится скипидарный запах стружки, пластичная податливость дерева…

За несколько месяцев до кончины лютеранин Даль принял православие. Конечно, не для того, чтобы упокоиться ближе к своему дому, на Ваганьковском кладбище. Он не мог не принять веры народа, знающего, что «не в силе Бог, а в правде».

По свидетельству Ивана Сергеевича Аксакова, Даль «бестрепетно, без судорожных прицепок к жизни… определил заранее день и час кончины и распорядился всеми мелочными подробностями похорон».

Нечаянными цветами на его могилу видятся строки письма Алексея Константиновича Толстого, драматурга и лирического поэта, автора стихотворений «Колокольчики мои…», «Средь шумного бала…», «То было раннею весной…», ставших популярными романсами: «С прискорбием прочли мы в газетах о смерти Даля, которого я знал близко и давно (А.К. Толстой – племянник В.А. Перовского. – В.К.). Своим словарем он оказал русскому слову огромную, еще небывалую услугу… Я припас было для него до 50 слов, им пропущенных; быть может, найду ещё и более, но не знаю, кто теперь его продолжитель и кому мне их передать? А он с удовольствием принимал от меня подносимые ему слова».

«Толковый словарь живого великорусского языка» – единственный в мире лексикографический и этнографический музей русской и российской вселенной. Слово «подвиг» в нём толкуется как «доблестный поступок, дело или важное славное деяние». Думается, более точного определения для всей жизни самого Владимира Ивановича Даля не найти.